Герой конца века

— Крутогоров!

— Савин!

— Ковалев!

— Савин!

Такими приветствиями обменялись при встрече в ресторане «Maison dorée» Николай Герасимович, куда он заехал позавтракать с Анжеликой, и два его товарища по петербургской военной службе, оказавшиеся, так же, как и он, в отставке.

Они уже завтракали за одним из столиков, а Савин со своей спутницей сел за отдельный.

Вскоре оба товарища, окончив завтрак, подсели к ним. Николай Герасимович представил их Анжелике. Начались разговоры, воспоминания, как это всегда бывает, когда встречаются старые, давно не видевшиеся товарищи.

Савин после завтрака приказал подать шампанского, вспрыснуть встречу со старыми друзьями. Те в свою очередь ответили тем же — словом, время пролетело быстро и оживленно.

Прощаясь, Анжелика, желая сделать приятное Николаю Герасимовичу, пригласила его товарищей к ним завтракать на другой день.

Они приехали, привезя молодой хозяйке прелестный букет цветов, наговорили ей кучу любезностей по поводу ее хозяйственных способностей, — уезжая же после кофе уже поздно вечером, в свою очередь пригласили Савина и Анжелику на следующий день к себе завтракать.

Они жили в «Hotel Continental».

Когда на другой день Николай Герасимович и Анжелика приехали в отделение, которое занимали Крутогоров и Ковалев, они застали там еще двух мужчин, которых хозяева представили им.

Один оказался каким-то польским графом Княжевским, а другой — французом Амари.

Завтрак прошел очень весело, причем у прибора Анжелики красовался великолепный букет цветов.

После завтрака хозяева и два гостя сели играть в баккара.

Игра была страстью Савина. Читатели не забыли, что он втянулся в нее еще в Варшаве.

Он не мог видеть равнодушно играющих в карты, особенно в баккара, чтобы не подсесть.

Услав Анжелику кататься, он тоже сел играть. Видимо, правило, что кто счастлив в любви, тот несчастлив в картах, всецело оправдалось на Николае Герасимовиче.

Ему страшно не везло, и в какой-нибудь час или два он проиграл около пятнадцати тысяч франков.

Проигрывая, он всегда горячился. Страсть разгоралась в нем и остановиться он был не в силах, а по обыкновению у него появлялась только одна мысль, преобладавшая над остальными — отыграться.

Так произошло и в этот злополучный день, он продолжал играть и проигрываться, выдавая чек за чеком на банк, где у него лежали деньги, и кончил тем, что проиграл все, что имел с собою в Париже — сорок тысяч франков.

Тогда поневоле он кончил игру.

Выйдя из отеля на свежий воздух, он понял безвыходность своего положения.

В чужом городе, имея на руках женщину, привыкшую к тратам и роскоши, с квартирой и людьми, требующими ежедневных расходов, без гроша в кармане, так как было проиграно все до пси следнего сантима — положение более чем трагическое.

Мрачный вернулся он домой, не сказав, конечно, Анжелике ни слова.

На другой день надо было добыть деньги, хотя бы для того, чтобы просуществовать несколько дней и телеграфировать в Россию о переводе.

Николай Герасимович поехал к графу де Диону.

Тот оказался тоже в довольно тяжких обстоятельствах, но предложил ему, однако, разделить пополам содержимое его бумажника.

В нем оказалось два билета по пятьсот франков.

Один из них он отдал Савину.

Последний рассказал ему, конечно, о своем громадном проигрыше.

— Ты говоришь, Амари и Княжевский?.. — спросил де Дион.

— Да.

— Ну, так поздравляю, ты обыгран шулерами… Это в отеле «Континенталь»… Там живут двое русских…

— Верно, мои бывшие товарищи…

— Поздравляю еще раз, благодари Бога, что бывшие, они нарочно свели тебя с шулерами и разделили по-братски твои денежки.

— Не может быть!

— Поверь мне, я уже слышал об этой компании… Недаром описал ее тебе с такою точностью.

Савин был поражен.

Выйдя от де Диона, он стал припоминать ход вчерашней игры, и чем более он обдумывал его, тем сильнее убеждался, что граф прав, что он на самом деле сделался жертвой шулеров.

Это привело его в бешенство.

— Так уж разделаюсь я с ними по-свойски. Проучу русских товарищей по-русски, — решил он и, наняв фиакр, приказал везти себя в отель «Континенталь».

Проучить ему, однако, их не пришлось.

Оказалось, что они в то же утро уехали из Парижа.

Пятисот франков, данных де Дионом, хватило ненадолго, и хотя граф устроил Савину заем в две тысячи франков, все же пришлось несколько стесняться и отказывать себе во многом.

Тогда-то сказался характер молодой женщины.

При первом неисполненном ее желании она ударилась в слезы.

— Так-то ты любишь меня… Зачем я себя погубила для такого изверга… Я надоела, видно, тебе… Прежде ты предупреждал мои желания, а теперь отказываешь во всем… О, я несчастная, несчастная.

Анжелика падала, впрочем, всегда очень безопасно и удобно в кресло, на кушетку или диван в истерическом припадке.

Начался тот домашний ад, который умеют создавать так называемые «любящие женщины», «кроткие ангелы» для постороннего взгляда, «несчастные жертвы мужского эгоизма», «слабые созданья», ад, хуже которого едва ли придумает сам повелитель преисподней, тем более ужасной, что во всех этих «объяснениях», как называют женщины отвратительные домашние сцены, виноватым является мужчина.

Он лишен даже возможности призвать кого-нибудь к своей защите, потому что, по словам его ангела-супруги или сожительницы, виновен во всем один он.

При первой же сцене он имел неосторожность сознаться Анжелике.

— Я отказываю тебе не потому, что не хочу исполнить твоей просьбы, а потому, что не могу… Я имел неосторожность сесть играть после завтрака в «Континентале» и проиграл.

— Проиграл? — взвизгнула Анжелика. — Но ведь не все же ты проиграл?

— Все.

— Сколько же?

— Сорок тысяч франков.

Она упала на диван и зарыдала.

— Как можно было проиграть сорок тысяч франков и остаться без гроша! Вот не послушалась я своей мамаши, и останемся мы теперь с ней ни с чем…

Мамаша была вспомянута в Париже в первый раз.

— Перестань плакать, не о чем, ведь это только временное стеснение… На первое время я занял деньги и уже телеграфировал в Россию, моему поверенному, чтобы он перевел мне денег… Какое же тут несчастье! При моем состоянии это пустяки…

— Хороши пустяки… сорок тысяч…

— Но недели через две деньги будут… Много через месяц…

— Уже теперь месяц, и в этот месяц мы должны жить, как нищие…

— У меня есть деньги на мелкие расходы, есть кредит… Наконец, вещи…

— Уж не рассчитываете ли вы на мои? Слуга покорная! Проиграть сорок тысяч, живя с любимой женщиной… Вы изверг, негодяй, подлец!

— Анжелика!..

— Что Анжелика?.. Я говорю правду, недаром мама меня предупреждала…

— Анжелика…

Но молодая женщина не унималась, и подобные сцены стали повторяться ежедневно.

Россия неблизкий край, и достать помещику денег до урожая хлеба довольно трудно, особенно, когда именье без хозяина.

Для того, чтобы получить денег, остается один исход — заложить именье, что Савину и пришлось сделать.

Но для этого нужно было время, чтобы выслать необходимые доверенность и документы, и дело затянулось, а Николай Герасимович сидел в Париже без денег и каждый день выносил домашние сцены.

Но это были только цветочки, ягодки же, как оказалось, предстояли впереди.

Прошло около трех недель.

Однажды утром в кабинет Савина вошел его лакей.

— Вас спрашивает полицейский комиссар с какой-то дамой, — доложил он.

— Проси, — бросил Савин, но сердце его сжало какое-то тяжелое предчувствие.

Он не ошибся.

Через несколько минут перед ним, в сопровождении полицейского комиссара, стояла графиня Марифоски.

— По просьбе этой дамы, — обратился к Николаю Герасимовичу комиссар, — и по приказанию префекта полиции я явился к вам, чтобы, во имя закона, отобрать у вас несовершеннолетнюю дочь графини Марифоски — Анжелику, которую вы увезли из Милана и которая проживает с вами под именем вашей жены… Правда ли все это?..

— Правда, — отвечал ошеломленный заявлением старой графини Савин. — Но я надеюсь, что вы позволите мне переговорить с графиней… наедине…

— С удовольствием, — сказал комиссар и хотел выйти, но графиня остановила его.

— Мне не о чем говорить с господином Савиным, — надменно сказала она. — Я прошу вас исполнить вашу обязанность…

— Но, послушайте, графиня…

— Я ничего не хочу слушать.

В это время в комнату вбежала Анжелика и бросилась было на шею графине, но та холодно оттолкнула ее.

— Вот моя дочь, господин комиссар… Прикажите ей собрать все ее вещи и следовать за мной.

— Но, мамочка, не разлучай нас, я люблю его, я не хочу, я не могу с ним расстаться… — рыдала, и, может быть, даже искренне, Анжелика.

— Ты еще слишком молода, чтобы иметь свою волю и говорить хочу иди не хочу. Объясните ей, господин комиссар.

— Сударыня, вы, как несовершеннолетняя, должны повиноваться вашей матушке, и как ни грустно будет, но мне придется прибегнуть к силе, чтобы заставить вас покинуть этот дом… Это непременная воля вашей матушки-графини.

Савин и Анжелика снова со слезами на глазах, не обращая внимания на присутствие полицейского комиссара, стали умолять графиню Марифоски не разлучать их.

Но графиня осталась непреклонною.

В этот же день Анжелика с помощью своей матери уложила все свои вещи, не исключая даже мелкой квартирной обстановки, и уехала из квартиры Николая Герасимовича.

Последний, прощаясь с ней, разрыдался как ребенок.

Оказалось, что графиня Марифоски приехала в Сан-Ремо для исполнения задуманного ею плана в ту самую ночь, когда Савин с Анжеликою были в Ницце, и была немало озадачена, не найдя их там… Она бросилась искать, писала, телеграфировала, но безуспешно и решила, что дочь ее увезена в Россию.

И вот, спустя четыре месяца, из письма Анжелики узнала, что она и Савин в Париже, что последний проиграл в карты огромную сумму денег и находится в очень стеснительных обстоятельствах, отчего должна страдать и она, Анжелика.

Графиня пришла в неистовство, в ней заговорила накопившаяся злоба, и она решила во что бы то ни стало отомстить перехитрившему ее человеку.

Приехав в Париж, она обратилась к властям, с помощью которых, как мы видели, и отобрала дочь у Николая Герасимовича. Она и Анжелика на другой день уехали обратно в Милан.

Об этом отъезде Савин узнал из письма графини Марифоски, которое она прислала ему с дороги.

В нем она писала, что если он любит ее дочь и хочет получить ее обратно, то пусть приедет в Милан и положит в банк на ее имя пятьдесят тысяч франков, без чего она его не допустит к своей дочери.

Николай Герасимович не отвечал на это письмо.

Так окончился первый опыт его «свободной любви». Он, впрочем, не исправил его.