Искусство малых шагов. Рассказы и хроники из жизни священника

священник Александр Дьяченко, 2023

«Искусство малых шагов» – новый сборник отца Александра Дьяченко. Автор делится с читателем радостными и трагическими историями из жизни прихожан храма во Владимирской области, где он служит вот уже более двадцати лет. Такие разные по темам, сюжету, характерам героев, истории эти объединены одной важной чертой, характерной для всех текстов этого автора, – они совершенно и безоговорочно достоверны. Никакая фантазия художника не может придумать тех, порой фантастических, поворотов людских судеб, парадоксов и совпадений, которыми так богат пасторский опыт отца Александра, тонко и точно чувствующего и «слышащего» жизнь, а в ней – волю Творца.

Потерявшие рай

Странник

Перед самым моим отъездом в Беларусь неожиданно позвонил Питер. Еще прошлым летом его из Москвы перевели в представительство их фирмы в Нью-Дели, проводы тогда затянулись, и все облегченно вздохнули, когда он наконец уехал. Но жив курилка, и вот снова в моей трубке голос со знакомым акцентом:

— Да, специально лечу «Аэрофлотом», чтобы иметь остановку в Москве. Хотелось бы увидеться. О, ты едешь в Беларусь? На машине?! Это так прекрасно! Я люблю путешествовать на машине, останавливаться по дороге, пить кофе и смотреть на людей. Надо стараться находить радость во всем, так что и ты обязательно останавливайся, и самое главное, пей кофе. Оно, как это по-русски, о, бодрит!

Конечно же, надо. Да и как не останавливаться, если вместе с тобой в машине двое грудничков. Два часа в дороге — час с малышками бегаем по травке, благо в Беларуси таких оборудованных мест вдоль дорог хватает. В тот раз, вняв совету моего немецкого друга, я заранее решил завернуть на отдых в удивительно красивое место, а именно в маленький белорусский городок под названием Мир. Тем более что это всего восемь километров в сторону от центральной трассы.

Место, в самом деле, замечательное. Во-первых, это средневековый замок, который строили еще легендарные литовские магнаты Радзивиллы. Почитаешь путеводитель, одни имена чего стоят: Николай Радзивилл Сиротка, Кароль Радзивилл по прозвищу Пане Коханку. Род владел многими городами и селами по всему Великому княжеству Литовскому и был фантастически богат. Их центральная родовая усадьба находилась здесь же, всего в двадцати километрах, в Несвиже, а Мирский замок служил им в качестве охотничьего домика.

Кто-то скажет, что целый замок для таких целей как бы великоват, но нужно хоть немного знать, что тогда собой представляла охота Радзивиллов. Сколько удальцов в ней участвовало, а уж обслуживающей их челяди с гончими псами, тех и вовсе без счета. Во время многочисленных войн род князей Радзивиллов одной только конной шляхты выставлял до тысячи человек.

Сегодня замок в таком идеальном состоянии, что так и кажется: еще минута-другая, и вон из-за того костела, что на пригорке, появятся всадники. Ворота откроют, и вся кавалькада, не сбавляя ходу, промчится внутрь.

В замке есть всё — и камеры для узников, и сведения о найденных археологами скелетах в старинных латах, призраки и, конечно же, многочисленные легенды. А там, где есть легенды, туда валом валят и любопытные туристы. Правда, в замок на этот раз мы не пошли. Нужно было кормить детей и хоть немного с ними погулять. Замок, дворец — всё это очень красиво, но парк и большой пруд, что рядом с ними, прекрасны не менее. И здесь же в парке с начала прошлого века стоит часовня, усыпальница князей Святополк-Мирских.

Вот перед этой часовней, а вернее, перед огромным мозаичным образом Спасителя, что расположился высоко над главным входом, я способен простоять долго-долго. Эта мозаика неизменно вызывает у меня чувство радости, а почему, объяснить не могу.

Еще ребенком, в далекие советские годы, я с удивлением обнаружил, что многочисленные памятники Ленину повсюду разные. В той же столице Монголии все три года, пока мы жили в Улан-Баторе, в меня вглядывался Ильич с лицом чистокровного монгола, в других местах он становился русским, а где-то калмыком.

И так везде, каждый народ накладывает на черты известных персонажей что-то свое, характерное. Та же закономерность просматривается и при изображении святых, Пресвятой Девы, и даже Христа. Хотя до нас дошел хрестоматийный образ Спасителя, списанный с Туринской плащаницы, и тем не менее Его везде рисуют по-разному. Именно здесь, в удаленном уголке Беларуси, находится образ Христа-белоруса. Самого настоящего крестьянина-полещука.

Поставив автомобиль на стоянку, мы подошли к ларьку купить мороженое. Расплачиваюсь с лоточником и слышу где-то сбоку:

— Люди, подходите! Смотрите, сколько я для вас придумал всяких замечательных вещиц. Подходите, покупайте. Не жадничайте! Все-таки какая-то память о Мире останется. Возьмите хоть эти магнитики, я их сам для вас делаю.

На маленьком стульчике возле импровизированного столика с многочисленными «пятаками» из глины сидит человек лет сорока пяти. Он явно выпивши, длинные свалявшиеся волосы, несвежая рубашка.

На улице под тридцать, а он, устроившись на самом солнцепеке, устало приглашает многочисленных туристов взглянуть на его продукцию. К нему никто не подходит, хотя конкурентов нет. А на глиняных магнитиках довольно искусно вырезаны контуры Мирского замка.

— Не купляйте его магнитики, — заметив мой интерес, предупреждает лоточник.

— А что так?

— Они у него бракованные, к холодильнику не цепляются.

— Люди, — зазывает покупателей продавец магнитиков. — Вы не смотрите, что я выпимши. Это же не от хорошей жизни. А вообще у меня отличная семья, и сыновья отличные. Старший — художник.

Человек затягивается сигаретой и блаженно улыбается, точно видит перед собой своего старшенького.

— Настоящий художник, не то что я. Картины пишет, во какие, — и выставляет вверх большой палец правой руки. — Влет продаются, в Европе на аукционах. Да я не вру, ей-богу, — крестится. — А младший физик. Пока еще, правда, молодой, но все говорят, очень талантливый. Очень.

— Опять брешет.

Это снова лоточник.

— Вчера у него было две дочери. И тоже талантливые, внуками хвастался. На самом деле он просто бомж. Живет тут у одного местного в сарае и делает свои поделки. Ты его спроси, он и имени-то своего не помнит, но так-то вообще безобидный.

Часа полтора мы провели в Мире. Лизонька бегала босичком по травке, а потом прыгала со ступеньки на ступеньку по парадной лестнице, ведущей вверх к часовне князей Святополк-Мирских. Поленька спала здесь же на лавочке возле пруда, а мы пили чай из термоса и с интересом рассматривали проходящих мимо людей.

Наконец жара стала спадать, и мы решили двигаться дальше. Наш самолет вылетал из минского аэропорта лишь завтра утром, номер в гостинице был заказан заранее, потому никто из нас никуда не спешил.

Подхожу к стоянке, и снова все тот же голос:

— Люди, что же вы все проходите мимо? Ну не хотите покупать, не надо. Хоть посмотрите, я же для вас стараюсь. Нельзя же быть такими равнодушными.

— Ты куда? — это мне уже матушка.

Я подхожу к столику с магнитиками и выбираю глиняный кружок с «Погоней», древним гербом Великого княжества Литовского.

— К холодильнику прилипнет?

— Должен, но не гарантирую. А не прилипнет, так ты его поставь куда-нибудь на полочку. Хочешь купить, серьезно?

Вручаю матушке «Погоню» и усаживаюсь за руль. Та внимательно ее рассматривает и молча слушает мой маленький экскурс в историю белорусской геральдики.

— Зачем ты это купил? У нас что, мало разного хлама?

— Нет, просто мне его стало жалко. Не нравится — выкинь в окошко.

В ответ матушка хитро улыбается:

— А я знаю, почему ты пожалел этого богемщика.

— И почему?

— Потому, что ты такой же. Все вы: актеры, художники и писатели — одним миром мазаны. Никто у этого алкаша ничего не покупает, один ты специально подошел и купил. Значит, ты такой же, как и он. Правильно говорят, рыбак рыбака видит издалека.

С заднего сиденья отзывается дочка, зажатая между двух детских кресел, она следит за детьми и прислушивается к нашему с мамой разговору:

— Представляю, лет этак через десять, нашего папу с таким же синим носом, где-нибудь перед Лаврой торгующего своими книжками.

Все засмеялись, даже маленькая Лизавета, и та предательски хихикнула.

Через десять лет. Это большой срок, девочки. Чуть больше десяти лет назад я стал священником, а до того именно за десять лет, резко изменив привычный уклад жизни, неожиданно для себя устроился работать на железную дорогу. И только сегодня понимаю, как дороги мне те годы, проведенные мной на железке.

Тут же вспомнились ребята, с кем проработал всё те же самые десять лет. Помню, пришел к нам в бригаду один парень лет около тридцати. Веселый и, как все люди небольшого роста, задиристый и немного смешной. Далеко не сразу мы узнали, что наш Ромка полтора года своей жизни провел в Афгане и даже имеет боевой орден Красной Звезды. Он воевал пулеметчиком, их блокпост находился на одном из высокогорных перевалов и прикрывал единственную в тех местах дорогу. За полтора года ему многое пришлось пережить, но, оказалось, что главное испытание ожидало его впереди.

Демобилизовавшись, Роман пошел работать на ту же ткацкую фабрику, где всю жизнь трудилась его мать. Отца Ромка не помнил. Втроем вместе с мамой и сестрой они ютились в крошечной однокомнатной хрущевке. И только проработав два года на фабрике, он узнал, что как ветеран афганских событий и орденоносец имеет право на внеочередное получение жилья. Короче, где-то через год их семья переехала в новую трехкомнатную квартиру. После этого Рома наконец женился. Время шло, сестра тоже вышла замуж и переехала к мужу в его просторную «двушку». А после смерти матери предъявила брату права на половину их семейного жилища.

Роман предложил сестре выплачивать ежемесячно определенную сумму и таким образом рассчитаться с ней в течение нескольких лет. Та поначалу согласилась, но вдруг изменила решение и потребовала деньги немедленно. Рома стал оформлять кредит, но не успел.

Недели не прошло после их последнего разговора с сестрой, как кто-то вечером позвонил к нему в дверь. Наш товарищ, не глянув в глазок, безбоязненно открывает, тут же получает удар ногой в грудь и летит в противоположный конец коридора, а в квартиру входят трое, женщина и двое мужчин. Молча они проходятся по комнатам, рассматривают планировку, интересуются видом с балкона. Тот факт, что кроме хозяина, который в это время приходил в себя, валяясь на полу рядом с туалетом, в квартире находились еще и его жена с маленьким ребенком, их совершенно не волновал.

«Мне нравится, — соглашается женщина, утвердительно кивая головой, — переезжаем, но предварительно здесь нужно будет сделать приличный ремонт».

К Ромке подошел тот, кто только что поздоровался с ним столь оригинальным образом, и бросил на пол перед ним связку ключей: «Обо мне ты наверняка слышал, — и он назвал имя, которое обыватели в их городе предпочитали громко вслух не произносить. — Так что мой тебе совет, не ерепенься, парень. Вот ваш новый адрес. Нормальная общага, втроем вполне поместитесь. У вас неделя на переезд».

В милицию Роман, конечно, не пошел, это бы только продлило агонию. Решил защищаться самостоятельно. А Серега, тот в нашей смене башмарем работал, как узнал о Ромкиной беде, тут же в ночную смену принес на работу наган и к нему с десяток патронов: «Вот, держи, дедов, еще с гражданской войны. В деревне на чердаке нашел. А что, лежит себе и лежит, он каши не просит. Как говорится, в кулацком доме и пулемет не помеха».

Бывший пулеметчик, полтора года честно исполнявший свой интернациональный долг, первым делом постарался обезопасить семью. Сергей и здесь помог, отвез и спрятал их у себя в деревне.

Оставшись один, Ромка двое суток просидел с пистолетом у себя в квартире. Но, поразмыслив, пришел к выводу: даже если он и завалит кого из бандитов, в первую очередь от этого пострадают его же близкие. Не вернуться им потом к нормальной человеческой жизни.

Это в американских боевиках такие истории оканчиваются хеппи-эндом. У нас всё будет прозаичнее и куда как беспощаднее. Уж если единственная сестра, польстившись на деньги, «заказала» родного брата вместе со своим маленьким крестником, то куда больше. Орденоносец смирился с обстоятельствами и вернул наган владельцу.

И правильно сделал, через несколько лет им все-таки повезло вновь приобрести нормальное жилье. А так забыли бы и как звали. Сколько у нас по лесам таких безымянных могил.

Серега — тот больше всех сопереживал Ромкиным проблемам. А всё потому, что квартирный вопрос для него по жизни был самым главным. Из-за него, а вернее из-за нее, любимой трехкомнатной, он так и не женился.

Серега вообще человек такой, весьма своеобразный. Во-первых, шутник и балагур, каких мало. С ним всегда было легко общаться, хотя бы потому, что он никогда не заводил разговор о деньгах. Только эта его внешность, как я сейчас понимаю, во многом была обманчива. Сергей много читал и мог рассуждать на самые разные темы. Человеком он был глубоким и одновременно болезненно стеснительным.

Друзей он почти не имел, а самый его близкий, еще армейский, приятель жил с семьей в Москве, и Серега к нему частенько наведывался. Однажды он мне рассказывает: «Знаешь, сколько лет уже бываю у своего друга, и за всё это время я к ним ни разу не заходил в туалет. Хоть иногда остаюсь ночевать». — «А что, разве так можно? Как же ты обходишься?» — «У них там во дворе кустов полно. Я и приспособился. Выйду во двор, вроде как воздухом подышать, а сам нырк в заросли. В квартире перегородки тонкие, всё слышно, а мне перед женой друга неудобно».

Лучше бы он мне ничего не говорил. Потому что с тех пор, вот уже много лет, бывая в столице и проходя московскими двориками, всякий раз обязательно вспоминаю про тот наш с ним разговор. И уже автоматически начинаю оценивать обстановку с той позиции, а мог бы мой товарищ Серега примоститься здесь, в этом дворе, и справить нужду.

И еще у него была одна странность — мужику хорошо за тридцать, а он даже и не думает жениться. Стоит только с ним на эту тему заговорить — «Жениться?! Нет. Какой из меня муж? Да и умру я уже скоро, отец-то мой совсем мало прожил. Не хочу сирот оставлять». Или начинает: «Не получается у меня ничего, не смотрят в мою сторону девчонки». — «Сережа, что ты всё придумываешь?! Ты парень видный, тем более без вредных привычек. За тебя любая пойдет. Да и не знаю я такого мужика, задумай он создать семью, и чтобы не смог найти себе подходящую пару. У нас с тобой, как у тех паучков — только от кого сигнал прошел, мол, достала меня эта холостяцкая жизнь, так тут же на зов кто-нибудь мчится.

Неправильно ты, Серега, живешь. У каждого мужчины должна быть своя женщина, и дети должны рождаться. Плохо без детей, теряется смысл жизни».

«Ну да, про паучков это ты в самую точку. Смотрю на моих одноклассников, так уже почти все развелись. И их бывшие жены только тем и занимаются, что сосут из них алименты. А у меня, кроме всего прочего, еще и отличная трехкомнатная квартира, на нее охотницы косяком идут, как акулы на запах крови. Только ничего у них не выйдет, квартира моя, и точка. Бабы самые подлые существа на свете, в этом я только всё больше и больше убеждаюсь. Вон, одна только Ромкина сестрица чего стоит».

Много мы с ним на эти темы спорили, благо ночи зимой длинные. И о вере говорили, и о смысле жизни. Но, как я ни старался, Сережа в храм не пришел. Правда, согласился-таки прописать в своей квартире сиротку племянницу, дочь погибшей сестры. До наших с ним разговоров он бы и этого делать не стал.

После того как я стал священником, с Сергеем мы виделись всего один раз. Я ему даже позавидовал, мускулистый, подтянутый, словно и не было десяти лет разлуки. Он снова по привычке шутил, только глаза, как всегда, оставались грустными.

Недавно, буквально накануне поездки в Беларусь, подвозил знакомого доктора, а он вдруг стал рассказывать мне о Сереге: «Знаете, батюшка, лечился у меня один пациент. Поясницу прихватило, и он в течение двух лет периодически приходил ко мне на массаж. Человек очень тактичный, вежливый. Сергей… — и он назвал фамилию моего приятеля. — Сергей увлекался восточными единоборствами и буддийской философией. Однажды мы вместе с ним у него в деревне в бане парились. Он просто жил Востоком. Кстати, тоже работник железнодорожной станции. Я сказал, что мы с вами знакомы, обрадовался, помнит вас и просил передать привет». — «Давно?» — «Еще в прошлом году. А этой весной он, знаете, пропал. Поехал в Москву и больше не вернулся. Подали в розыск, но прошло уже полгода, а вестей никаких.

Есть, правда, одна зацепка. Разговаривал с его мамой, оказывается, племянница, которую он когда-то у себя приютил, выросла и привела в дом сожителя. Сергей воспротивился, и тогда они принялись выживать Сережу из его же квартиры. Ему постоянно угрожали. Бывало, какие-то темные личности поджидали его у подъезда. Однажды сильно избили. А потом он и вовсе пропал. Но тело не нашли».

Сейчас всё чаще рассказывают о людях, странным образом потерявших память. Может, и с нашим общим знакомым произошло нечто подобное. Жалко, хороший был человек.

Возвращаясь из Мира, мы неспешно ехали по направлению к шоссе Брест — Москва, намереваясь продолжить наше путешествие к Минску. Я ехал и думал о своем товарище. А что, вполне может быть, что и не убили, и племянница с сожителем тут ни при чем. Может, надоел Серега своими причудами московскому дворнику таджику. Подловил он того, кто гадит в кустах на вверенной ему территории, и врезал тому по голове лопатой. Вот и бродит Сережа по городам и весям, забыв, кто он такой и откуда.

Десять лет срок немаленький. Это только кажется, мол, прожил жизнь, оглянулся — и где они, мои годы? Промчались так незаметно. С другой стороны, жизнь тянется очень долго, и десять лет — это много.

— Эх, друг мой, — оборачиваюсь я к дочери, — от тюрьмы и сумы не зарекайся. Никто не знает, что с нами будет еще через десять лет. Вполне возможно, что и я, расстелив на земле газетку, стану предлагать народу свои незамысловатые рассказы, как и сегодня на блошиных рынках всё больше молчаливые люди торгуют книжками давно забытых авторов, из той уже прошедшей эпохи.

От грустных мыслей меня отвлек звук внезапно завывшей сирены милицейского автомобиля. Прижимаюсь к обочине. Тут же сзади нас догоняет огромный красавец крайслер с переливающимися огнями проблесковой панели. Он, точно ледокол, шел прямо по разделяющей полосе, а за ним, но в положенном ряду спешил угнаться небольшой серебристый минивэн.

Куда он так мчится? Через две минуты они уже выскочат на магистраль, а там можно и сто двадцать. Дорога пустая, нет смысла в сопровождении. Эх, этот бы крайслер да к нам, в Москву, или запустить его по второму кольцу в декаду созревших помидоров. Вот бы где человек насладился властью.

Интересно, что за люди едут в этом минивэне? Раз им такое почтение, значит, они не такие, как мы. Они твердо стоят на земле и не страшатся завтрашнего дня. Наверно, и едят они слаще нашего. Хотя, куда слаще? Это раньше и майонез с зеленым горошком были в дефиците, а сегодня для нас, кто еще помнит то время, любой супермаркет всё одно что волшебная страна Эльдорадо. Расскажи мне кто об этом изобилии лет двадцать назад, я бы не поверил. Может, они и одеваются как-нибудь по-особенному? Ну там, от Пьера Кардена или Версаче. А как это «от Версаче»? Увижу и не отличу.

Вскоре мы их догнали. Крайслер с сопровождаемым минивэном, решив заправиться, свернули с автомагистрали, ну и мы туда же. Видел я этих людей, они в кафешке, что при заправке, кофе пили. Специально поближе подошел и рассматривал их украдкой.

Нет, такие же, как и мы, из плоти и крови, одеты по-человечески, и кофе пьют точно такой же. Значит, и они, как и мы, испытывают страх, способны радоваться и могут плакать.

Так, о чем это я? Ах, да, о Сереге. Интересно, где он сейчас? Если жив, конечно. Нет, я гоню от себя эту мысль и не хочу верить в его гибель. Может, и он сейчас тоже магнитиками торгует и рассказывает проходящим мимо о своих неродившихся сыновьях? А может, на самом деле отправился странствовать? А что, душа созрела, махнул на всё рукой и пошел. Только, чтобы на такое решиться, нужно быть по-настоящему человеком свободным.

Доктор сказал, что последние годы он серьезно увлекался восточными единоборствами, и еще много читал. Всё может быть, ведь десять лет прошло после тех наших с ним разговоров, а это срок немалый. Ко Христу через буддийский Восток. В мое время этим путем шли очень многие.

Земля круглая, Сережа. Кто знает, может, мы с тобой еще встретимся. Или вы его встретите. Он такой сухопарый, чуть выше меня ростом, с приличной залысиной. И еще он очень добрый и балагур.

Встретится, денег ему не предлагайте. Да они его и не интересуют. А вот хлебом с Серегой, хлебом поделитесь, если, вам, конечно, не жалко.

Когда-нибудь я стану кошкой

Умер мой сосед. Старый одинокий человек. Он был немного не в себе. Жил отчужденно. Собирал на помойке хлеб и скармливал его голубям. Еще постоянно кормил кошек. Относился к своим питомцам ревностно и никому больше не разрешал их подкармливать. За кормом специально ходил в магазин, и каждая кошка получала от него что-то свое особенное. Зная, что я священник, он никогда не разговаривал со мной матом. Завидев меня идущим ему навстречу, мог перекреститься. Но и мне от него доставалось, если я делал попытки скормить его кошкам прокисшую сметану. Хочешь кормить, корми возле своего подъезда, а к моему не суйся.

Полгода назад у него в городе Иванове умер единственный сын. В обед, как обычно, старик вышел кормить своих кошек. Разложил еду по мискам и почувствовал себя плохо. Прилег на лавочку и уснул, а кошки облепили его со всех сторон и согревали своими телами. «В чем застану, в том и сужу». Наверно, теперь он станет кошкой. А может, он ею уже был… хорошей доброй кошкой…

Мне всегда хотелось понять, как люди «становятся кошками».

На самом деле коты, как никакие другие живые существа, за исключением, может быть, только собак, сблизились с человеком настолько, что уже невозможно представить наше существование без них. Кошки живут с нами и становятся похожими на нас. И в поступках своих и даже в мотивации. Дочь вспоминает, как в детстве наша кошка Шунька носила на ночь к ней в постель своего котенка. Видимо, матушка поставила коробку для котенка в продуваемом месте. Котенок не мог согреться и беспокоил кошку, вот она и уносила малыша в постель к человеку. Так как дочкина комната была ближе всего, вот к ней она его и подбрасывала. А дочке это нравилось, она думала, что Шунька любит ее больше всех. Недавно вспоминали с ней нашу кошку, и дочь, мама двоих школьников младших классов, сказала:

— Теперь-то, сама, став матерью, понимаю, что Шуньке просто хотелось от него немного отдохнуть.

Один человек рассказал мне историю, которая реально ставит меня в тупик. Иногда я к ней мысленно возвращаюсь, но объяснить ее у меня не получается. Создается впечатление, будто в результате многовекового нашего с котами совместного существования с последними происходит что-то похожее, если можно так сказать, на эволюцию очеловечивания.

В деревне в одном частном доме жил кот. Кот, как и положено деревенскому коту, ловил мышей и, что еще очень ценно, умел охотиться на крыс. Жил кот одновременно на улице и в доме. Во всяком случае, он сам выбирал для себя место базирования. Хозяева уважали его самостоятельность и относились к коту с почтением. Время шло, животное состарилось. Кот начал болеть и в конце концов помер. Хозяйка решила, что кота нужно похоронить с почестями, подобающими заслуженному охотнику. Гроб ему мастерить не стали, но специально для этой цели она приспособила большую картонную коробку из-под обуви. И попросила мужа пойти закопать коробку с котом где-нибудь на природе. Муж так и сделал.

Прошло несколько дней, и хозяйка стала видеть странные сны с неизменным участием в них умершего кота. Во сне кот подходил к женщине. Сперва он к ней ласкался, потом выпускал когти и пребольно хватал за ноги. Всё это хозяйке казалось странным и даже глупым. Во всяком случае, мужу рассказывать о них ей было неудобно. И все-таки пришлось. Тогда они вместе пошли на место, где мужчина закопал коробку с котом. И обнаружилось, что видимо лиса, учуяв из-под земли кошачий запах, раскопала могилу, добралась до коробки и разорвала ее когтями. Тронуть лиса ничего не тронула, а набезобразничала и ушла. Женщина с мужем, обнаружив могилу разрытой, вновь закопали кошачьи останки и сверху закидали место большими камнями. С тех пор кот больше «не приходил».

Раньше что-то подобное мне доводилось слышать о провалившихся на кладбищах могилах или о погребениях, поврежденных огнем, когда близким во снах являлись усопшие и напоминали о себе. Люди действительно шли на кладбища и приводили захоронения в порядок. Но чтобы коты после смерти так навязчиво требовали уважительного отношения к их останкам, о таком я еще не слыхал.

Кошки всё больше становятся похожими на людей. Всё чаще хозяева животных выкладывают в интернет забавные ролики с осмысленными действиями их питомцев. Это удивляет, вызывает смех, но не более. Сообразительные зверьки, живя рядом с нами и подражая нам, хотят они того или нет, начинают повторять наши действия. Но даже при всем желании зверь никогда не станет человеком.

Меня всегда ставило в тупик другое: как человек, царь природы, существо, наделенное разумом и бессмертной душой, «превращается в кошку», становясь их самым преданным поклонником? Знаю людей, у которых в коммунальных квартирах обитают десятки кошек, но им этого мало. Они только и заняты тем, что решают проблемы всего кошачьего племени, проживающего в округе, спуская на них все свои деньги. Соседи иногда тихо, а порой откровенно ненавидят людей, «ставших кошками», всячески им мешают, а они, стоически переживая конфликты, упорно продолжают кормить бездомных животных.

Не так давно одна женщина поделилась со мной историей, ставшей поворотной в ее отношении к кошкам. Жила у них в доме кошка Муська. Существо нелюдимое, хоть и домашнее. Терпеть не могла, чтобы ее гладили. Хозяевам она еще прощала панибратское отношение, но от чужих не выносила категорически. Спать предпочитала в кладовке на собственном коврике. И никакими коврижками ее не заманить было улечься на подушку рядом с хозяйкой. Дверь в кладовку была постоянно открыта, и я бы посмотрел на того человека, который попытался бы ее закрыть. Так и жила бы кошка до самой своей счастливой кошачьей старости, если бы однажды не поссорились между собой хозяйка с хозяином.

В отместку жене муж той женщины стал от нее откровенно гулять, обзывал обидными словами и безобразничал. Накрыл человека злой морок, и целый год он в нем находился, а жена страдала. Мучилась так, что на нервной почве волосы полезли клоками и нарушилось всё женское естественное. Спать они стали каждый в своей комнате, вместе только столовались на кухне, и то всухомятку каждый собственными продуктами.

Зато поведение кошки изменилось кардинально. Она, продолжая избегать хозяина, перестала дичиться хозяйки и — о, чудо! — каждый вечер Муська стала приходить в комнату к хозяйке. Забиралась к ней в постель, устраивалась у женщины в ногах и проводила вместе с ней каждую ночь. И та заметила, как постепенно начала восстанавливаться ее психика, перестали вылезать волосы, и всё остальное приходило в норму.

Весь тот страшный год, пока хозяин наконец не образумился и не пришел в себя, прекратив безобразия, кошка спала вместе с хозяйкой. Закончилась черная полоса в жизни семьи, муж с женой помирились и вновь соединились. А Муська вернулась к себе на свой коврик. И всё бы хорошо, и всё бы славно. Только очень скоро случилось то, чего никто не ожидал. Кошка начала умирать.

Так бывает, когда солдат, прошедший войну, возвращается домой. Все счастливы, всё самое страшное позади, он вернулся. Да, человек вернулся, расслабился, и заговорили в нем раны от пуль и осколков. Вот и в Муське, в ее маленьком теле, которое подставила она под нелюбовь вместо своей хозяйки, заговорили полученные ею раны.

«У нас всегда, сколько я себя помню, в доме жила кошка. Но еще никогда в жизни я не слышала, чтобы кошка, умирая, так кричала. Она кричала по-человечески. Ей было больно, а я понимала, что кричит она вместо меня. Садилась рядом с ее ковриком, прижимала Муську к груди и плакала вместе с ней. С тех пор я и начала кормить бездомных кошек».

Заговорили о кошках, и вспомнилась Беларусь, мой город Гродно и мамина подруга Ванда Иосифовна. Они с мужем жили вместе с нами в военном городке. Не помню, был ее муж военным пенсионером или нет, но то, что по национальности он был поляк, это я помню. Ванда происходила из белорусской окатоличенной семьи. Ее семья старалась придерживаться религиозных правил, но сами по себе родители — белорусские крестьяне — не отличались напускным фанатизмом. По натуре своей это были люди добросердечные, любили детей, потому и воспитывать их старались больше лаской, нежели строгостью. Ванда и выросла человеком открытым, любвеобильным и до щепетильности порядочным. Потому всякое проявление человеческой жестокости, какой-то нечестности надолго выводило ее из равновесия.

В свое время, заканчивая учебу в институте, Ванда вышла замуж за молодого человека из польской католической семьи. Родители Ванды и согласились на брак своего ребенка больше исходя из того соображения, что юноша, воспитанный в религиозных традициях, в отличие от тогдашних достаточно свободных отношений, царивших в семьях людей неверующих, будет надежной опорой для их любимой дочери. Тем более, что и внешне избранник Ванды выделялся на фоне остальных сверстников. Был он высокого роста с очень приятными чертами лица. Правда, уже почти перед самой свадьбой будущая свекровь однажды, подойдя к своей невестке, обняла ее, прижала голову к своей груди и прошептала: «Бедная девочка. Тяжело тебе будет с ним».

Но разве юность когда-нибудь прислушивается к мудрой старости? Разве не считает, что даже если ее избранник и страдает какими-то пороками, наподобие пьянства, то уж ее-то любовь, ее самоотверженность обязательно возьмет верх. Порок будет побежден, и счастливая семья непременно состоится. Конечно, если, к примеру, тот же будущий супруг сам мечтает избавиться от зависимости, возможен и такой счастливый исход. А если этот порок не вино, и даже не наркотики, а внутреннее состояние человека, если это такое, унаследованное от родителей, каменное сердце? Как быть тогда? Тем более если человек — выходец из мелкой польской шляхты, людей особой породы, как правило гордых и потому болезненно обидчивых. И воспитание в религиозной семье еще ничего не значит. Можно придерживаться традиций, исполнять вместе со всеми закон и оставаться человеком абсолютно неверующим.

Первое время молодая семья жила без каких-либо потрясений. Сказать, чтобы муж плохо относился к жене и вскоре родившейся дочке, было бы неправдой. Жили как все, без заметных потрясений, но и без особых радостей. Так было, пока супруги не преодолели сорокалетнюю планку. Психологи констатируют, что в это время у мужчин случается кризис сорокалетних. По-народному это еще называется «бес в ребро».

Такой бес и ударил мужа Ванды, и не по одному ребру, а сразу по всей его грудной клетке. Вот тогда женщина и поняла, почему жалела ее перед самой свадьбой всегда молчаливая свекровь, всю свою жизнь прожившая с отцом мужа. Отец и сын, яблочко от яблоньки далеко не укатилось. Я слышал, как Ванда, приходя к нам домой пообщаться с моей мамой, жаловалась на то, что вытворяет ее супруг: «Домой он приходит позже обычного. Где-то уже был, и кто-то его уже накормил. Но я всегда готовлю к его приходу ужин. Он может взять тарелку с едой, посмотреть в нее и выбросить содержимое в помойное ведро. Мол, почему не мясо, а рыба? Я хотел мяса, а ты приготовила не пойми что.

Вчера пришел, я ставлю на стол сковородку с мясом, а рядом — тарелку с жареной картошечкой. Такой, какую он любит. Муж изучает жаркое: „А почему свинина? Почему не баранина?“ И опрокидывает сковороду на пол. Я в ужасе кричу ему: „Что ты делаешь?!“ Он тут же вдобавок к мясу отправляет туда же картошку. Потом встает, берет ящик сырой картошки и высыпает ее вместе с землей на весь приготовленный мною ужин. И уходит к себе в комнату, а ты теперь убирайся на кухне. Мало того, слушайте, Силь-вестровна, — здесь в разговоре с моей мамой Ванда громко с отчаянием в голосе продолжила: — Казик теперь все чаще заявляется домой неприлично пьяным. Он стал вести разгульную жизнь. Хорошо, дочка уже поступила учиться в Минск. Слава Пану Иезусу, хоть она не видит отца в таком неподобающем виде. Силь-вестровна, зато я на него насмотрелась».

Ванда с мужем жили в двухэтажном доме еще старой постройки начала пятидесятых годов. Их квартира находилась на первом этаже, а под окном комнаты, что выходила на проезжую часть, у нее был разбит маленький садик, где Ванда каждый год высаживала цветы. Однажды Казимир пьяным схватился за нож, и только чудом ей удалось в одно мгновение, оказавшись на подоконнике, спрыгнуть в клумбу. Благо, что первый этаж и окно на счастье оказалось открытым. Эту ночь Ванда провела у нас в доме, а утром уехала в деревню к родителям. «Мама сказала: „Что же делать? Разводись с ним, дочушка. Раз он такой дурной, так он и убить может“. А мне стыдно, я же верующий человек, и брак у нас с мужем венчаный. Как я буду людям в глаза смотреть?»

Стала Ванда еще чаще ходить в костел и молиться о своем Казике. А Казик и сам испугался. Понял, к чему может довести его ненависть к жене, собрал вещички и перебрался жить к любовнице.

Вот в эти самые трудные дни в жизни Ванды и случилась их первая встреча — человека и кошки. Лето сменилось осенью, задули холодные ветры и начались нудные обложные дожди. Однажды утром она, отправляясь на работу, вышла из подъезда и увидела кошку с облепившими ее котятами. Я уже не помню, сколько их там было. Видно было, что кошка только-только окотилась. Котята, еще слепые, жались к матери, а та прикрывала их своим телом от долетающих под металлический козырек холодных дождевых капель.

«Бедная, — подумала Ванда, — что ты теперь будешь с ними делать?» Хоть и жили у них в деревенском доме кошки, но у себя в квартире, еще и при Казике, Ванда кошек не заводила. Муж их не любил, да и сама женщина была к ним безразлична. А эту кошку ей стало жалко. Ванда вернулась домой и взяла картонную коробку. Подыскав для нее укромное место, посадила в коробку котят вместе с кошкой и принесла ей еды. И потом все время, пока кошка с котятами нуждались в помощи, женщина о них заботилась, подкармливала и не давала замерзнуть.

Однажды Ванда, как обычно, отправилась кормить своих подопечных, но, к удивлению, обнаружила лишь одну пустую коробку. Сперва предположила, что кто-то забрал ее кошек, но потом поняла, что котята просто уже выросли и мать увела свое семейство. Было немного обидно, что кошка «не попрощалась», но животные есть животные, решила Ванда. К тому же общение было необходимо им обеим. Забота о кошке скрашивала и ее одиночество.

Буквально на следующий день Ванда зачем-то подошла к окну, что выходит у нее на палисадник, выглянула на улицу и застыла от удивления. На кирпичной отмостке точно напротив ее окошка рядком одна к одной лежали крысиные тушки, ровно тринадцать задушенных кошкой крыс. Ванда поняла, что кошка ее таким образом отблагодарила.

В тот день Ванда вспоминала годы, прожитые вместе с мужем. Пыталась вспомнить хоть что-то, когда на проявленную к нему любовь Казик ее хоть как-то отблагодарил. Пыталась, но так ничего и не вспомнила. А животное отблагодарило. Кошки лучше людей, сказала себе Ванда. С тех пор она стала кормить бездомных котов. А вскоре уже у нее в доме проживало с десяток пушистых любимцев, остальным на улице в разных местах она выставляла плошки с едой, и делала это каждый день.

Так прошло несколько лет. Казик постарел. С его гонором и дурным характером у него не получалось ладить с людьми. Женщины, со временем понимая, что собой представляет этот внешне красивый человек, старались от него поскорее избавиться. Постаревший и поизносившийся Казик в конце концов был вынужден вернуться домой к законной супруге. Ванда приняла его, все-таки они были венчаны, но уже не как мужа, а как брата.

Поначалу Казик возмущался обилием проживающих в их квартире котов, но потом ничего, смирился и даже стал помогать жене. Я много раз видел, как, возвращаясь из костела, они вместе с Вандой шли раскладывать по мискам еду для бездомных кошек.

С тех пор прошло много лет, и мне на глаза попалась книжка произведений моего любимого писателя-фантаста Кира Булычёва. В одном из рассказов читаю, как благодарные кошки, живущие в городе Гусляре, решили еще при жизни поставить памятник своей благодетельнице Ксении Удаловой. Когда Ксению вместе с мужем пригласили на открытие памятника, они увидели возвышающуюся на постаменте фигуру женщины, исполненную в полный рост.

Единственное, в чем кошки погрешили против реальности, это длинный пушистый хвост, который они настоятельно потребовали приделать к фигуре благодетельницы. Потому как, по мнению кошек города Гусляра, у хорошего человека обязательно должен быть хвост. Если не наяву, то непременно в душе. Потому что хороший человек — это тоже немного кошка.

Я читал эту забавную фантастику и от души смеялся. Потом вспомнил покойного дедушку соседа, Ванду, ее мужа Казика, еще ту женщину, у которой жила кошка Муська, и мне расхотелось смеяться. Но не потому, что в отличие от Ксении Удаловой этим людям кошки памятники никогда не поставят. Да это и невозможно — поставить памятник каждому хорошему человеку. Нет. Просто я понял, что в реальной жизни люди счастливые «кошками» не становятся.

Один день из жизни «немолодого» человека

Октябрь, середина осени. Отпевали женщину, еще совсем не старую, чуть больше сорока лет. Она долго болела. Всё это время о ней молились, и не только в одном нашем храме, потому что любили. Но болезнь оказалась сильнее. И человек ушел. На отпевание съехалось немало народу. Отпевали ее сразу несколько священников. Отцы приехали по большей части с матушками, я был один.

Помню, как в последний раз встретив Ольгу — я назову ее Ольгой — на одном из районных мероприятий, подошел к ней, сказал несколько слов поддержки и закончил фразой: «Мы все о вас молимся». Она посмотрела на меня своими добрыми грустными глазами и благодарно дотронулась до моей руки. Я знал, что Ольга надеялась на наши молитвы, стоял рядом с ее гробом и чувствовал себя виноватым. Прости, слабые у нас молитвы. Она лежала светлая, точно ангел, а уголки ее губ слегка приподнимались кверху.

После того, как тело усопшей стали выносить из храма, народ поспешил вслед за гробом, стремясь успеть занять место в следующем за катафалком автомобильном кортеже. Я не стал садиться в свою машину и вышел на обочину в надежде, что кто-нибудь из знакомых захватит меня с собой. И мы по дороге на кладбище перекинемся с ним хотя бы парой дежурных фраз. В тот момент почувствовал, что мне этого очень недостает: услышать слово и ощутить рядом с собой тепло живого человека. Напрашиваться не хотелось, ждал, что кто-нибудь по собственному желанию остановится и пригласит меня к себе.

Но машины не останавливались. Обратил внимание, что там, где рядом с водителем находился кто-нибудь из пассажиров, он просто ехал, уставившись в свой смартфон. Никто ни с кем не общался, люди ехали молча. Понимал, что все переживают, но в отличие от меня предпочитают переживать в себе. Увидев меня, улыбались, приветственно кивали мне головами и снова утыкались в светящиеся экраны.

Я дождался, пока мимо проследует вся кавалькада машин, вернулся к своей единственной оставшейся на стоянке рядом с храмом, сел за руль и поехал на кладбище. А вскоре увидел голосующую на обочине пожилую женщину. Дорога от храма, где совершалось отпевание, пролегает через многочисленные деревни и дачные поселки, автобусы здесь если и ходят, то с большими перерывами, вот люди и вынуждены голосовать. Я остановился и пригласил старушку сесть рядом со мной на переднее сидение.

Моя попутчица оказалась весьма словоохотливой. Уже вскоре я знал, как зовут ее саму, ее детей, где все они живут и даже чем занимаются. Бабушка говорила быстро. Создавалось впечатление, будто в момент, пока ею озвучивается одна мысль, она боится, что позабудет следующую. Потому и старается выпалить мне всё как можно скорее.

Спустя десяток километров мы въехали в большой поселок, расположенный рядом с автотрассой. И только здесь она наконец замолчала. Бабушка показала, где ее следует высадить. Собираясь выходить, она открыла дверь и сказала:

— Ну, я побежала, — а сама продолжает сидеть в машине. — Всё, беги, Райка, беги дальше!

Посмотрела в мою сторону:

— Порой я себя спрашиваю — куда ты всё спешишь? Тебе уже восемьдесят три года, а ты всё бежишь и не можешь остановиться. Молодой человек, как вы думаете, куда мы всё бежим? Или вы уже не молодой? Вон, и борода у вас вся седая.

Мне ее вопрос показался забавным:

— Всё, матушка, относительно. Для вас я еще человек молодой, а вон для той девушки, что стоит на автобусной остановке, — древнее ископаемое, наподобие динозавра. Мы все очень разные. Это у нас с вами за плечами многолетний опыт радостей и разочарований, а этот человечек живет надеждой на свое прекрасное завтра. Этой девочке еще только предстоит пройти свой путь. Что ей до нас. Наш с вами опыт ей неинтересен. Но что касаемо вашего вопроса, если брать среднее арифметическое, то да, пожалуй, в точку — «немолодой» человек.

— Как быстро проходит время, и как жалко, что его невозможно повернуть назад, — вздыхает моя попутчица. — Вы не находите?

Я задумался:

— Не знаю. Хотя мне больше нравится другое определение — не быстро, а незаметно.

Время не в нашей власти, мы ему подчиняемся, а не оно нам. С годами я пришел к выводу, что время — это только то, что здесь и сейчас. Прошлое становится тем, что мы называем опытом. Будущее закладывается сегодня, и во многом оно зависит от нас сегодняшних, прежнего нашего опыта, образа мыслей, дел, поступков. Земная жизнь когда-то неизбежно заканчивается, через нее нужно пройти и отправляться дальше. Нет смысла застревать здесь навечно. Будущее всегда интереснее и обещает надежду.

Вернувшись домой, решил загнать машину в гараж. Подъехал и увидел рядом со своим открытый гараж Алексея Михайловича, моего соседа. Вместе с внучкой, десятилетней Полинкой, они большими квадратными кистями мажут деревянные полы отработанным моторным маслом. Бабушка вместе с Полинкой наши постоянные прихожане, Алексей Михайлович тоже бывает в храме на службах, но по мере сил и наличия свободного времени.

На днях у Михалыча был день рождения. Я его поздравлял. Михалыч местный житель, здесь в наших местах он родился и здесь же провел всю свою жизнь. Мне он много рассказывал о своих друзьях еще детской поры, с кем когда-то рос и потом все оставшиеся годы поддерживал дружеские отношения. Его судьбу невозможно представить без дружков его детства, давно уже ставших солидными пожилыми дядьками.

В их компании обязательным делом считалось отмечать свои дни рождения. Это еще родители начали собирать мальчишек за одним праздничным столом, так и переросли эти застолья в прочную традицию на всю оставшуюся жизнь. Благо, после школы и службы в армии никто из них далеко не уехал, потому традиция состоялась.

Всё бы хорошо, да только умерли уже все закадычные дружки Алексея Михайловича. Вот уже года два, как последний из них ушел из жизни.

— Ого, какие вы молодцы! Полинка, это ты деда надоумила доски покрасить?

Девочка дедова любимица, во всех делах неизменно рядом с дедушкой. Умница и отличница, понимает, что батюшка шутит, улыбается и отвечает:

— Вообще-то это дедушка придумал, а я решила ему помочь.

— Всё равно вы оба молодцы. Это же очень хорошо перед зимой защитить от влаги деревянные полы. С колесами вон сколько снега в гараж несется. Мне тоже надо у себя помазать. Да всё никак не соберусь, то времени нет, то приболеешь, то лень-матушка одолевает. Но посмотрел на вас и решил: всё, больше не откладываю.

Мы посмеялись. Полинка продолжала работать, а Михалыч сказал:

— А я свой день рождения справил. Купил хорошей свинины, самогону нагнал и поехал к знакомым армянам. Когда-то тоже общались. Они хорошо знали моих друзей, а я много лет ездил к ним в мастерскую, чинил свои машины. Подарок они мне сделали вскладчину — семь тысяч рублей, чтобы я себе что-нибудь купил, — Михалыч смеется, — как в детстве. А я чего, на мясо потратился, овощей купил, самогон свой, ну на всё про всё тысяч пять ушло. Два дня шашлыки жарили. Я не пью, ты знаешь, а мужики нормально посидели. Они любят, когда я к ним приезжаю.

Я слушаю то, о чем он мне рассказывает, и не очень понимаю.

— Михалыч, день рождения отметить — это дело хорошее. Когда с друзьями посидеть — вообще замечательно. А эти люди? Мало ли с кем и когда приходилось по жизни пересекаться, так что же, теперь всех поить?

— Так-то ты, конечно, прав. Понимаешь, бывало и они присоединялись и отмечали вместе с нами. И знают, что никого из моих друзей уже не осталось. Если я не стану справлять с ними свой день рождения, они подумают, что я тоже умер.

Ашот меня спрашивает: «Алексей, а как поживает твоя сестра? Я ее помню». «Ашот, — говорю, — она умерла три года назад. Ты каждый год интересуешься ее здоровьем, а я каждый раз рассказываю тебе, что она умерла». «А, — тянет Ашот, — извини». В следующий раз снова спросит.

— У него, что, с памятью плохо?

— Нет, просто ему безразлично, жива она или нет. Но, если есть я, значит, есть и она. Я не обижаюсь. Ты понимаешь, когда сажусь с ними за один стол, кажется, что всё у меня как прежде. А если и эти люди исчезнут из моей жизни, пожалуй, я тоже подумаю, что меня уже нет.

Недавно, — продолжает Михалыч, — веду машину и слушаю интервью с одним известным писателем и актером. Фамилия на языке крутится, не вспомню никак, но ты его знаешь. Он у нас такой единственный, сочиняет собственные спектакли и сам же в них и играет. Так вот, ведущий его спрашивает, о чем он последнее время думает чаще всего. Знаешь, что он ему ответил? Он сказал, что чаще всего задумывается о смерти. Ведущий уточняет: а еще, мол, ты о чем-нибудь думаешь? Тот говорит: «Я только об этом и думаю». Ты понял? Этот актер младше меня на десять лет, и в церковь он не ходит, а мысли взрослого человека. Я и молюсь, и в храме бываю, а с реальностью не смиряюсь. Друзья ушли, а я будто всё продолжаю играть свой собственный спектакль.

Вечером того же дня около девяти часов мы с матушкой вдвоем прогуливаемся по опустевшему поселку и решаем зайти в часовню. На улице холодно и ветер, в часовне уютно и тепло. Мы вошли и стоим, не включая света. Наконец матушка спрашивает:

— Почему душе так нравится тишина?

Подумав, я отвечаю:

— Наверное, потому, что она сама по себе всегда одна. Одиночество — ее естественное состояние. Обычная наша суета ее утомляет, и потому иногда ей хочется побыть одной.

— Иногда? — прерывает меня матушка. — Почему же тогда всё больше людей жалуются на свое одиночество?

Я пожимаю плечами:

— Видимо, одиночество души предполагает общение человека с Богом, а если этого общения нет, начинается страдание.

На следующий день мне снова понадобилось куда-то ехать. Пошел в гараж за машиной и опять увидел Михалыча, но уже одного, без Полинки. С утра пораньше он открыл ворота настежь и сушит покрашенные полы.

Увидел меня и говорит:

— Я тебе сейчас такую историю расскажу, ты не поверишь! Представляешь, вчера закончили мы с Полинкой у себя полы мазать. И она мне заявляет: «Теперь пойдем красить полы в гараже у батюшки. Ему тоже надо». Я замялся, стою соображаю. А она видит, что я замялся, и продолжает: «Дедушка, ты же сам говоришь, что нужно делать добрые дела». Я смотрю на нее и не знаю, что ей ответить. Говорю, мол, ты же видишь, гараж у него закрыт. Она мне: «Поехали, возьмем у батюшки ключи». Я ей: «Так у него там еще ничего не подготовлено. Убраться надо. Всё по местам разложить, мусор вымести. Потом уже только и красить». Она глядит на меня, словно я дитя малое: «Дед, так мы с тобой сами уберемся».

Михалыч мне рассказывает, а у самого глаза налились слезами.

— Ей всего десять лет. Мне уже за шестьдесят. Из них почти полжизни в церкви. И что я на фоне ее правды со всем своим этим жизненным опытом? В чем он, мой опыт? В бесконечном поиске компромиссов?

На следующий день мы все втроем мазали полы уже в моем гараже. Полинка командовала.

Дискотека 80-х

Как часто какое-нибудь интересное приключение начинается с обычного телефонного звонка. Точь-в-точь с такого же, что прозвенел у меня в кармане прошлым воскресеньем во второй половине дня. Звонил Игорь Петрович, мой старинный товарищ и большой любитель разных неожиданных предложений и мероприятий. Это меня уже никуда не тянет, но Игорь, несмотря на возраст и постоянную занятость, в курсе всего того, где, кто и когда прибывает в наши края, куда привозят новую постановку или редкий авторский фильм. Не устаю поражаться его неутомимости и быстроте на подъем. Звонишь ему: «Мне бы Игоря Петровича». — «Он на Дальнем Востоке, улетел на встречу с бывшими однополчанами. Через пару дней вернется». Или: «Умчался в Норвегию, ему на „Сердитого малыша“^[1] посмотреть захотелось».

В этот раз поднимаю трубку:

— Сегодня вечером в Павлово-Посад приезжает Макаревич. Да, ты не ослышался, тот самый. «Машина времени», наша юность, батюшка. Ты как? Мы с Пашей едем.

Здорово, надо же, Макар, собственной персоной. Главное, так неожиданно. Мы, наше поколение, выросли на его песнях. Его, и еще Никольского. Духовная пища для наших тогдашних горящих сердец.

Даже не скажу, кого я услышал первым. У нас в Гродно в «клетке» городского парка ребята-музыканты всё больше орали «Вот, новый поворот»! А Никольский забирался в душу ненавязчивыми аккордами своего гениального «Музыканта». Это потом уже я узнал, что эту песню он написал во время службы в армии. Ходил часовым по периметру и «выходил» «Музыканта».

То-то она была так созвучна моему настроению, когда, оставаясь на дежурстве практически в одиночку в огромной пустой казарме на окраине Минска, долгими осенними вечерами я забивался с пачкой дешевых сигарет на подоконник в солдатском туалете, и всё повторял и повторял слова этой песни. Почему в туалете? Просто там было уютнее, чем в пустой казарме, рассчитанной на две с половиной сотни бойцов.

На гражданке у меня не было записей «Воскресения», потому я так обрадовался, встретив в расположении своей роты старого знакомого из моего города Гродно. Не помню уже, как его звали, по-моему, Вадим, но не уверен. Зато точно знаю, что до армии он учился в Гродненском мединституте. Я всё еще удивлялся, как такой бездельник поступил в наш самый престижный вуз? Но поступить ладно, там еще и учиться надо.

Оказывается, совсем молоденьким мальчиком мой знакомец женился на дочери одной медицинской профессорши, она его и пристроила учиться на будущего врача. Вполне возможно, Вадик и стал бы со временем известным хирургом, если бы не досадный случай.

В квартире у тещи-профессорши, а молодые жили вместе с мамой, проживало еще и с десяток любимых тещиных кошек. Любимцам, как известно, позволяется всё. Потому кошки бродили по всей квартире, ели где хотели и спали где им понравится. Таких замечательных кошачьих туалетов и поглотителей дурного воздуха, как сейчас, тогда еще не изобрели, потому и в квартире постоянно ощущался стойкий запах звериной мочи.

«Ночью в туалет встаешь и крадешься по стеночке. И всё равно где-нибудь да вляпаешься. Хочешь — не хочешь, идешь в ванную отмываться. Тут и сон проходит.

И потом, эти животные постоянно голодные. Я как понимаю: раз завел такую кучу зверья, так ты их и корми. За те два года, что мне пришлось прожить в доме вместе с тещей, не помню, чтобы я хоть раз поел по-человечески. Стоит только отвернуться, и всё, тут же кто-нибудь влезет к тебе в тарелку.

Развернешься врезать по башке паразиту, теща орать начинает, не обижай котика. Долго я терпел, но однажды не выдержал. Возвращаюсь из института голодный, пошел на кухню, достал из холодильника ветчину, кусок отрезал. А ветчина настоящая, литовская, сам лично за ней в Друскининкай мотался. Кусок отрезал, остальное убираю назад в холодильник. И вот, прямо на моих глазах Барсик, тещин любимец, здоровенный такой черный котяра, хап своими когтищами мой обед — и поволок. Я заорал, а он уже настолько обнаглел, что в мою сторону даже ухом не ведет. И продолжает жрать мою ветчину. Грешен, не сдержался. Как был у меня в руке кухонный нож, так я им и маханул. Кошара сбежал, а его хвост остался лежать здесь же на столе рядом с недоеденной ветчиной.

Какой был скандал, ты не представляешь. В один день я лишился всего — и жены, и тещи, и крыши над головой. После ближайшей сессии меня выперли из института и забрили в солдаты».

Такая вот грустная история. Пускай Вадик и не стал хирургом, зато он здорово играл на гитаре. Он и перепел мне все песни Макара и Никольского. А слова «Музыканта» даже записал на бумажку. Помню в строке «И ушел, не попрощавшись, позабыв немой футляр» Вадик слово «немой» написал раздельно. Это было смешно. Зато именно из-за этого слова Вадик остался в моей памяти.

Память — это вообще какая-то странная штука. Помню, моя первая служба на приходе совпала с праздником Пасхи. На Пасху царские врата постоянно открыты, и когда я должен был перед пением Символа веры произнести «двери, двери, премудростию вонмем», то подумал: «При чем тут двери, если сегодня они не закрываются», взял и пропустил эту фразу. А клирос ждет моего возгласа и молчит, короче, заминка вышла. Регент доложила об инциденте настоятелю, а тот мне объяснил, что я был неправ.

Я тогда обиделся на регента и думал, что ей стоило просто после службы подойти и сказать мне, новоиспеченному батюшке, в чем моя ошибка. Время прошло, вместе с ним и обида, с регентом мы даже подружились. Потом, к сожалению, ее сбило машиной. Но все эти годы во время служения литургии, как дохожу до слов «двери, двери, премудростию вонмем», всякий раз вспоминаю того регента и молюсь о ее упокоении.

Ломаю голову, что это — памятозлобие или зарубка во временном потоке?

Нет, нам определенно нравилось, о чем пел Макар со своей «Машиной», потому что он пел о нашей реальной жизни. Что вижу, то и пою. И о марионетках, и о посетительнице ресторана, на которую клюет уже двадцать восьмой кандидат. Его тексты заставляли думать и переживать, и еще сочувствовать — и этим куклам, и несчастной одинокой женщине из прокуренного кабака. У Лещенко с Кобзоном так не получалось.

Мелодии «Машины времени» пробирались в самое нутро. Входили в единый резонанс, настраивая меня, будто камертон, на единый лад с настроением исполнителей.

Помню, как вместе с Макаревичем задавался вопросом, что же будет через двадцать лет, и вместе с ним же философствовал: «…если что-то будет через двадцать лет».

Мои надежды на будущее были прекрасны, и вообще я по натуре оптимист. В юности обожал смотреть фантастику. Тогда мы собирались покорить вселенную, проникнуть в ее самые удаленные уголки, найти братьев по разуму и, конечно же, подружиться. Кто знает, предупреждал Макар, куда заведут человечество наши поиски, нужно быть осторожными и не заигрываться ядерными игрушками.

А уж «Скачки», «Поворот» — как мы под них выплясывали в той же «клетке» в городском парке или рядом с ней, когда не было денег на билет. И главное, слова нас эти заводили: не бойся, иди за ворота, выбирайся из привычного бытия, ищи чего-то нового, неизведанного, но несомненно прекрасного! Пускай неизвестно, что там, впереди, но твое дело идти. Преодолевай себя, не сиди на месте. И пусть добрым будет твой путь.

Но самой моей любимой песней была все-таки песня о родном доме. Наверно потому, что я любил мой город, моих близких и мой родительский дом. Иди, ищи, строй свою судьбу, но не забывай о месте, где тебя любят и всегда ждут. Я напевал ее в армии, повторял много-много раз, живя далеко от родины. Одного не понимал, как это: «и видел я дворцы, дворец кому-то тоже дом»? Где Макар мог видеть дворцы, кто это у нас живет во дворцах? Хижины — да, их полно вокруг, а вот дворцы — явный перегиб.

Время шло, и «Машина» всё больше уходила в прошлое. Макар с экрана телевизора учил меня готовить еду, показывал свои рисунки, но это было неинтересно. Иногда, правда, он баловал меня великолепными новинками, я радовался и переставал верить в то, что Макар «сдулся».

И вот этот звонок в воскресенье после литургии и предложение поехать живьем послушать героя из наших вчерашних дней.

На концерт вместе с нами выбрался еще и Паша, наш общий знакомый. Он ехал и всё никак не мог успокоиться, что сейчас он снова увидит самого Макара, будет слушать свой любимый «Поворот».

— Мужики, хотите верьте, хотите нет, но в 1979 году вот эту самую руку, — и Паша в качестве вещественного доказательства предъявил нам свою внушительную пятерню, — Андрюха жал лично. Да-да, после концерта, — и назвал место, где он так накоротке сошелся с кумиром из нашей юности.

Я понимаю Пашу, доведись мне пожать руку знаменитому музыканту, я бы тоже, наверно, радовался. А вот хоть расцелуйся в те же годы с самим товарищем Брежневым, вспоминалось бы как анекдот.

В начале восьмидесятых Павел поступил в военное училище, мечтая послужить отечеству в качестве его защитника. Мы все тогда о чем-нибудь мечтали. Ну если кому-то не нравится это слово, пускай — «строили планы».

Детство Паши прошло на Северном Кавказе. Несколько поколений его предков учили и лечили тамошних жителей и так сроднились с этими людьми, что маленький Павлик лет до семи на языках горских народов говорил даже лучше, чем на русском. Когда они переехали в наши места, его так и звали: «русский нерусский». До сих пор в его говоре улавливается еле заметный акцент, а уж если начинает волноваться или о чем-то рассказывать, увлекаясь, то и подавно.

Игорь, тот с юности был активистом-общественником, и в школе, и в университете, хотя рассказывал, будто всегда хотел заниматься наукой. После того, как во времена перестройки прозвучал горбачевский призыв строить «социализм с человеческим лицом», Игорек проникся идеей и даже вступил в партию строителей светлого будущего. Его до сих пор продолжают задевать и несправедливость, и наплевательское отношение к маленькому человеку, хотя от политики бежит как от огня.

Вскоре после того, как развалился Союз, накрылась медным тазом и область его научных изысканий. Оставшись с тремя детьми и без средств к существованию, всю силу своего деятельного характера Петрович направил на предпринимательскую деятельность. Начинал, понятно, челноком со стеклянными сумками безразмерного размера, а сегодня на его предприятиях трудится уже больше семисот человек. Кстати, своих работяг Игорь старается не обижать, мечта построить хоть что-нибудь, но только обязательно «с человеческим лицом», всё еще не покидает его.

Уже в машине Петрович достал бутылку сухого красного вина:

— Ну что, батюшка, давай по чуть-чуть для куражу. А то как-то неправильно получается, слушать «Поворот», и без ничего, а так хоть поорем. Помню, в том же 1979-м, когда Пашка Макару руку жал, мы в студенческом стройотряде отрывались под «Машину» портвейном покровского разлива. Ох, и здорово же было, молодые, счастливые. Кстати, бать, ты помнишь портвейн того времени?

— Нет, друг мой, не пришлось. Я вообще не пил бормотуху.

— И правильно делал. Та еще гадость, — отозвался Паша, — хотя и экологически чистая.

Игорь, не обращая внимания на Пашину критику, продолжил:

— Прошло тридцать лет, и вот, пожалуйста, мы балуем себя вот такими игрушками. Французское марочное, я его для своих из Парижа выписываю. В свое время попробовал в одной из кафешек на Монмартре, правда, оно недешевое, пятьдесят евро бутылка, но оно того стоит. Вот оно, ласковое солнце французского юга, соединившееся с беззаботностью праздно шатающихся по Парижу туристов из России. Паша, давай сюда твою тару, — и налил ему из бутылки.

Пашка, отхлебнув из пластикового стаканчика, посмаковал вино и произнес:

— Да, это вам не мочу пить.

Другой бы на месте Игоря оскорбился подобного рода сравнением, но Петрович знал Пашину историю, потому и поспешил:

— Всё, кончай о грустном. Мы едем слушать Макара, мы возвращаемся во времена нашей счастливой юности и отрываемся под «Поворот».

В самом начале чеченских событий, когда наши, оставляя оружие и боеприпасы, уходили из республики, в Грозный, словно нарочно, отправился спецсостав с вооружением. Вагоны охранял военный караул, старшим которого был назначен капитан Павел Звягинцев. Когда состав прибыл к месту назначения, ребят уже встречали вооруженные до зубов бородатые представители свободной Ичкерии.

Бойцов разоружили и загнали в здание вокзала. Всего в плену у душманов оказалось около сотни наших. Правда, те их особенно не обижали, так только, для острастки, двух человек застрелили. Потом Пашу отделили от всех и увезли. Судьбу остальных он не знает, а его продали очередным бандитам. Таким образом капитан Звягинцев перепродавался еще несколько раз, и его конечная цена выросла аж до ста тысяч долларов. Пять с половиной месяцев он, словно сторожевой пес, просидел на цепи в земляной яме.

«Я бы точно не выжил, если бы не офицер, летчик, что сидел вместе со мной в зиндане. Это он научил меня пить мочу, иначе почки точно бы вылетели от постоянно холодной цепи на шее и на поясе. Я понимал, что такую сумму в долларах им за меня никто не заплатит, как не заплатили за того летчика, Царство ему Небесное.

Однажды ночью мои мучители велели мне спешно выбираться из ямы, после чего вывели во двор и передали каким-то угрюмым чеченцам с автоматами. Они меня и вывезли за пределы Чечни, передав в одну из воинских частей.

Я всю голову сломал. Что за люди, зачем освободили? Оказалось, они меня выкупили, только не за сто тысяч, а за двадцать пять. В свое время, когда Сталин вывозил чеченцев в Сибирь, мой дед работал директором школы здесь же в Чечне в одном большом селении. Понимая, что многие из них обречены, учитель не смог безучастно наблюдать за тем, как будут расправляться с его учениками. Он стал их прятать в семьях не чеченцев, таким образом ему удалось спасти сорок ребятишек. Бдительные органы вскоре выявили преступника и отправили в лагерь сроком на восемь лет, которые тот и оттрубил от звонка и до звонка. Зато детей спас».

Когда Пашка оказался в плену, уже дети тех спасенных учителем учеников, буквально перерыв всю Чечню, отыскали внука своего спасителя. Как они о нем узнали?

Бывшего пленника перевезли в военный госпиталь и стали лечить. А еще через несколько дней за Пашей приехали серьезные крепкие парни и снова куда-то повезли. Нет, никто его больше не бил, потому что бить его уже было некуда. Зачем бить, существует масса других, не менее действенных методов.

«Почему тебя освободили? Какое ты получил задание? Сколько тебе заплатили?»

Потом отпустили, так же внезапно, как и арестовали. Просто выбросили на улицу без денег, здоровья и без будущего. Хорошо, друзья не оставили. Помогли купить маленький бизнес. С него он и начинал.

Недаром говорят, что земля круглая. Семь лет спустя в принадлежащую Паше типографию поступил выгодный заказ напечатать большую партию предвыборных плакатов. Поначалу он обрадовался возможности заработать, но, взглянув на фотографию кандидата, узнал того бывшего капитана, что вел его допросы. Узнал и, не объясняя причины, отказал.

На другой день к нему в кабинет влетел сам разгневанный кандидат и, уже в свою очередь узнав Павла, замолчал на полуслове. Потом примирительно положив руку тому на плечо, предложил: «Старик, давай без обид. Ничего личного, ты же понимаешь. Ты и я офицеры, оба мы служим родине, каждый на своем месте. Сегодня ты помогаешь мне, а завтра я вспомню о тебе». «Знаешь, — ответил ему Паша, — у нас с тобой разное понятие о родине и об офицерской чести тоже». И выставил кандидата за дверь.

Концерт, назначенный на шесть вечера, начался с заметным опозданием. В это время народ, всё больше нашего возраста, в буфете, времени зря не теряя, собирался с мыслями в ожидании «Поворота». Правда, так он его и не дождался.

На сцену вышли с десяток ребят с трубами и саксофоном. Нет, играли они совсем неплохо. И Макар пел своим привычным голосом, который мы все так любим, несмотря на полное его отсутствие, любили же мы Бернеса. Но это было не то, что мы хотели услышать.

В какой-то момент я почувствовал, как Петрович толкает меня локтем и вручает полиэтиленовый стаканчик с сухим французским вином.

— Представь, что мы сидим в кафешке на Монмартре, а ребята нас развлекают. На самом деле, закрываю глаза, и очень похоже.

Подражая Петровичу, я тоже закрываю глаза и немедленно попадаю в самое начало 80-х. Вместе с ней, той моей первой любовью, мы сидим на концерте какого-то саксофониста. Это она училась в музыкальном училище, а для меня что саксофон, что тромбон были словами однокоренными. Я таскал ее по разным концертам, мне хотелось, чтобы она была рядом, а ей хотелось в ресторан.

Ей было скучно на этих концертах, но у меня не было денег, зато мне нравилось смотреть на артистов. Один карякский ансамбль «Эргерон» с бубнами чего стоил.

В тот раз саксофонист, засунув в рот сразу два мундштука, заиграл на двух саксофонах одновременно. Я подумал, что это он так дурачится, и стал смеяться, но моя подружка, гневно посмотрев в мою сторону, заявила: «Это не клоун, это виртуоз».

С тех пор, стараясь не выдавать своего профанства, с готовностью принимаю версию собеседника: «Да-да, точно, как в Париже».

На обратном пути мы почти не разговаривали. Неожиданно Петрович заявил:

— А вы знаете, что в апреле туда же, в клуб железнодорожников приезжает Никольский с группой «Воскресение»? Как смотрите, если мы соберемся тем же составом?

— Что же мы будем слушать, — отозвался Паша, — «По дороге разочарований»?

— Ну не только. А «Музыкант»? А еще помните эту, — и он принялся напевать: «Забытую песню несет ветерок, задумчиво в травах звеня, и есть на земле еще тот уголок, где радость любила меня…»

— Ребята, — перебил его Павел, — вы слушали, о чем он сегодня пел? А я слушал: мол, всё хорошо, всё есть, кроме одного — смысла, цели и любви. Это совсем не тот человек, который жал мне руку в 1979-м. Говорят, за один корпоратив он берет по пятьдесят тысяч баксов. Это в два раза больше, чем отдали за мою голову.

Когда Паша уже выходил из машины, Петрович вдруг предложил:

— А давайте еще винца, на посошок.

Но Павел вытянул руку в немом протесте:

— Нет, спасибо. Игорь, ты только не обижайся, но тот портвейн покровского разлива в 1979 году был вкуснее, чем твое французское с Монмартра.

И помахав рукой в ответ на мой поклон, скрылся за дверями своего коттеджа.

Игорь повернулся в мою сторону:

— Нет, ты понял, те «чернила», что тогда назывались «Портвейном», лучше французского марочного по пятьдесят евро?! Что ты на это скажешь?

— Петрович, мы об этом уже говорили, я никогда не пил бормотуху. Представь себе. А до двадцати вообще не знал вкуса водки.

Игорь замолчал.

Оставшуюся дорогу ехали молча. Единственный раз он выдал со вздохом:

— Пашка прав. Разве об этом мы тогда мечтали? Как закручивает жизнь. Мог ли я себе представить, вступая в компартию, что когда-то сам стану активным строителем капитализма?

Минут через пять мы уже были на месте. Прощаясь, Игорь протянул мне бутылку дорогого французского вина:

— Возьми на память о нашей сегодняшней поездке. Ты счастливый человек, батюшка, раз не знаешь, что такое Покровский портвейн розлива 1979 года. Тогда это вино будет казаться тебе прекрасным.

Иудин грех

По вечерам, когда выпадала такая возможность, мы с внучками читали Евангелие. Сначала я прочитывал какое-то место, потом откладывал книгу в сторону и начинал на пальцах пояснять прочитанное. Очень многое из того, о чем они слышали, им было непонятно. Однажды я стал им рассказывать о последних днях земной жизни Спасителя и сказал несколько слов об Иуде и о том, как он предал своего Учителя. Выслушав мой рассказ, Полина спросила:

— Дедушка, а зачем он это сделал?

На что Алиса ей ответила:

— Ты что, не слышала? Ему за это дали денег.

Такое объяснение их обеих вполне устраивало. Раз Иуда хотел на этом заработать, тогда мотивация его поступка всем понятна и объяснима.

Однако если бы я, пионер Саша, в далекие годы своего детства узнал о том, что кто-то из каких-либо побуждений предал врагам своего близкого друга или командира, возмущению моему не было бы предела. Помню, еще ребенком присутствовал на встрече школьников с известным белорусским писателем Василём Быковым, слушал его рассказы. О чем он нам тогда рассказывал, я забыл напрочь. Зато потом читал его повесть «Сотников». Страшную историю о том, как в общем-то неплохой человек, партизан, попавший в плен, страстно желая выжить, становится предателем и убийцей. И этот сюжет я уже никогда не забуду. А у наших ребят всё так просто. Ну ему же дали денег. Я смотрю на них — дети как дети. Хорошие, пока еще послушные. Только живут они уже в других условиях, совсем не в таких, какие были у нас.

Вчера вечером Полина всё не могла улечься спать — никак не подберет себе удобную подушку. Дедушка принес внучке с десяток разных подушек, маленьких и больших, тонких и толстых, плотных и рыхлых. Всё перепробовала девочка, и ни на одной из них не остановилась.

— Надо же, — удивляется дед. — В девяностые, когда я работал в четыре смены составителем поездов на железной дороге, бывало, что ночью в промежутках между заданиями удавалось немного подремать. Так знаешь, чем обходился? Кирпичами. Или доску к стенке прислонишь, вот тебе и подушка. Только голова кирпича коснется, так сразу и спишь. Тяжело было, но работал и благодарил Бога, что у меня есть работа и я могу накормить свою семью.

Полинка вздыхает:

— Счастливый ты, дедушка, на чем хочешь можешь уснуть. Как наш Барсик. А у меня так не получается.

Ладно, это еще детское. Пока человек лично с трудностями не столкнется, вряд ли что-то поймет. Все равно, как если бы я им за ужином стал читать «Девочку со спичками». Слушать будут, а примерить на себя судьбу девочки из сказки Андерсена не смогут. Хотя, казалось бы, что ж тут такого сложного?

Обратил внимание: девчонки поедят, из-за стола встают и уходят, а посуду так и оставляют немытой. Начинаешь им выговаривать:

— Девочки, так нельзя. Посуду, хотя бы за собой, нужно помыть.

Смотрю, а они не понимают, в чем причина моего недовольства.

— Дедушка, зачем ее мыть? Вся грязная посуда в конце дня собирается и загружается в посудомоечную машину. Утром ее берут и снова используют.

— А у нас нет посудомоечной машины, — отвечает бабушка. — У нас посудомоечная машина — это наш дед.

Еще характерное наблюдение. Перед Успенским постом венчал одну супружескую пару. Вместе они уже тридцать лет. Решили на свой юбилей совершить венчание. Приезжают они к нам в храм. Пока готовимся, наблюдаю такую картину: их внук, ровесник моих девочек, со сдвоенной иконой-складнем в руках пытается маленькой отверткой выкрутить крошечные винтики, чтобы складень превратить в две отдельные иконы. Во время венчания положено мужа и жену благословлять каждого своей иконой. Но можно воспользоваться и складнем, это не принципиально. Наблюдаю за тем, как пыхтит этот мальчик, пытаясь выкрутить винтики, подхожу к нему и спрашиваю: «Зачем ты это делаешь?»

Я в полном облачении, у меня на груди крест. Понятно, что я священник этого храма, а не человек со стороны. Ответ ребенка мне запомнился: «Это наша икона. Мы ее за свои деньги купили».

Хотим мы того или нет, но эти дети другие, они похожи на нас, но они уже другие. Время наложило на них отметину.

У нас по улицам поселка в течение всего лета, практически каждый день и каждую ночь на своих небольших спортивных мотоциклах носятся подростки лет пятнадцати, девочки и мальчики. Раздирающим ревом они, словно очередная египетская казнь, не давая спать ни маленьким, ни взрослым, сводят с ума население целого поселка в несколько тысяч человек.

Читаю в чате сообщества нашего поселка, как мама тревожно спящего ребенка угрожает проткнуть им колеса, разбить, разломать грохочущую технику. В комментариях вижу ответ: попробуйте только повредить наши мотоциклы. Мы знаем свои права, мы имеем право, замучаетесь платить. И в самом конце еще один комментарий от девушки-мотоциклистки: «Ваши дети — это ваши проблемы. Спят они или нет, мне безразлично от слова „совсем“. Лично я вообще не планирую заводить детей».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Скульптурная работа Густава Вигеланда. Находится в Вигеланд-парке в г. Осло. Одно из самых посещаемых мест норвежской столицы.