История, в которой что-то происходит

Янос Ли Рувер, 2019

Что есть творческий поиск? Янос успешно продает две книги и не может написать третью. Он копается в людях, в ситуациях, в прошлом, в первой любви, в своей голове, в "интересном" – с переменным успехом. Он пытается сочинить историю, в которой что-то происходит. Содержит нецензурную брань.

11. Я открываю глаза

Я открываю глаза. Отрываю приклеенный ко лбу сиреневый квадратный стикер. На нём напоминание, что съёмки у Бурого начнутся уже через неделю (ДД:ММ:ГГГГ ЧЧ:ММ). На нём также размашисто уверенное: «заряди телефон».

Хочется пить. Но сил встать нет. Их хватает на просто лежать, распластавшись и листая ленты социальных сетей на почти разряженном телефоне. Возникает искреннее ощущение, что я сейчас умру. Я пишу Эве, воодушевлённый таким ощущением: «Ты здесь надолго?».

Она, прочитав спустя бесконечность, молчит.

Светлый, в прокуренном кабинете, стоя перед доской на стене, отчётливо вспомнил прошлое лето. Душное, отвратительно жаркое. Издевающееся своим сухим зноем, плавящее мозг в неработоспособную кашу.

Тощий священнослужитель в белом, насаженный нижней челюстью на металлический полумесяц одного из мазаров, был обнаружен на мусульманском кладбище. На спине разорванная одежда. На ней, ужасающая своей странным символизмом, надпись, сделанная ножом: «Gott ist tot». Открытый перелом ноги — торчащий кусок кости, в полтела — гематома. Священнослужитель перед убийством был сброшен с высоты.

В памяти всплыли обрывочные лоскуты воспоминаний: потёки тёмной крови на жёлтом кирпиче мазара, ссохшиеся, впитавшиеся. Жужжание мух. Санитар, споткнувшийся о камень на земле и нелепо упавший на повисший, как рыба на крючке, труп. Труп резко дёрнулся в сторону, и показалось, что челюсть не выдержит, оторвётся. Склеенные кровью монеты. Вой свидетелей обнаруживших и вызвавших полицию — они всей обширной семьёй приехали на похороны своего родственника в старом автобусе. Мулла, что должен был читать на этих похоронах, побледневший, чуть не потерявший сознание. Неприятная вонь. Высокая жухлая трава. Липкая паутина среди узких проходов. Облезлая краска на металлических оградах. Унылые бесцветные лица на надгробных камнях.

Пока работала группа, Светлый прошёл вглубь кладбищенского лабиринта. Он закурил, присев на скамейку у одного из земляных холмов. Курить здесь казалось чем-то недозволенным, хотя именно здесь это наиболее обосновано.

— Чего рассиживаешься? — спросил Зор, сдвигая ногами длинные сорняки, выныривая из прохода.

— Ты как меня нашёл? — спросил Светлый, гася окурок и аккуратно положив его под скамейку.

— Курево за километр несёт. Бросай. Чё думаешь?

— Я сообщил, чтобы пикапы, фургоны тормозили, осматривали. Легковые подозрительные. Крови много. Но это так, наудачу. Опросил этих, — Светлый махнул в сторону еле различимого воя, — не знают ничего. А мулла сказал, что наш мученик в маленькой мечети, у рынка, работает. Или служит? Я сержанта послал с ребятами, в отделение привезут кого там, на месте, найдут.

— Хорошо, — почесал нос Зор, — тут это. Группу предупреди, чтобы пока никому. Шума будет: ай-яй-яй. Я свидетелям втолковал.

— Группу и сержанта я предупредил, — Светлый посмотрел на Зора.

— Залётный?

— Скорее всего. Не знаю. Но дело весёлое.

Светлый читал объяснительные. Открытые нараспашку окна не спасали от душного горячего воздуха. В кабинет вошёл Зор. Он заглянул в каморку, где сидели задержанные, подошёл к Светлому:

— Ты зачем их вместе посадил?

— Чё старший говорит?

— Требует результата. Там семья убитого шум поднимает, новости уже прознали. Ну, через семью, конечно. Потихоньку начинается. Нам пару экспертов на помощь пришлют столичных. Может, вообще себе дело заберут, если резонанс поднимется.

— Да ну, брось. Надпись только, а так — такой же труп, — Светлый отложил объяснительные, пододвинув их Зору, — я думал, что им нельзя семью заводить.

— Он же тебе не Папа Римский.

— Там двое, — Светлый показал на каморку, — дети-сироты, молокососы. Результата они тебе не дадут. Они что-то типа учеников, жили, помогали там. Сегодня утром только они там были. Пишут, что наш клиент пошёл утром рупор чинить на минарете. Потом прозвучала молитва. Потом они его не видели — спать пошли. А наши к ним приехали — увидели пятно на земле кровавое.

— Совсем никакого результата? — потёр подбородок Зор.

— Вряд ли. Ну, скинуть, ну, добить на земле. Зачем им его тащить куда-то. Да и на чём. Это нужен подельник какой-нибудь. Хотя… Там помимо них ещё трое работают. Или служат. Как правильно? Не в этом дело. Надпись зачем вырезать, на крюк насаживать, в рот монеты пихать?

— Как раз таки, — кивнул Зор, мощным шлепком открывая дверь каморки, — как раз.

— Голубки-пидоры, колоться будем? — спокойно спросил Зор двух молокососов. Оба сидели за привинченным к полу столом. Один, лет шестнадцати — обритый под ноль, всё тёр красные, мокрые от слёз глаза. Второй, сидящий спокойно, чуть постарше — привстал, протянул руку.

Зор вытянул указательный палец:

— Сядь.

Молокосос сел.

Светлый, в кабинете позади еле слышно проговаривал в трубку: «Всех троих вези».

— Машину мы нашли, — продолжал Зор, — извозчик ваш всё нам рассказал. Теперь. Если вы расскажете как есть, всё будет хорошо. Нет — нет.

В каморку вошёл Светлый, играя в руках наручниками. Он пристегнул молчащих, оторопелых, ошалевших молокососов каждого к ножкам стола. Первый, помладше — заплакал в голос. Зор дал ему подзатыльник. Плач прекратился.

Чутьё подсказывало Светлому: это не они. Это убийство сотворил самый настоящий, как по учебнику, маньяк. Светлый стоял у двери, скрестив руки и отрешённо смотрел, как Зор, входя в рабочий азарт, бьёт наотмашь растопыренной кистью то одного молокососа, то второго. Те пытались увернуться, закрыться, что-то лепетали, но Зор, не слушая, молча продолжал отвешивать звонкие оплеухи.

На самом деле не важно, они это или нет. Потому как, опасаясь резонанса, будет предоставлен мгновенный, такой удобный, Результат. Последующее (а оно, вероятнее всего, случится) убийство будет объявлено подражанием, подхватом идеи. Ну и опять же, а вдруг это всё-таки они?

— Упорно утверждают, что наставник был хорошим человеком, — Зор раскатывал рукава рубашки, — дня два пусть посидят ещё, может, что вспомнят.

— У него во рту, в глотке, пищеводе, монет насобирали. На сумму минимального в этом году пожертвования, — Светлый показал снимок с аккуратно разложенными монетами.

— Минимальная такса пожертвования?

Светлый развёл руками:

— Каждый год устанавливается минимальная сумма пожертвований.

Зор налил себе из чайника воды:

— А у этих троих, которых привезли — алиби. Хорошее. Проверю, конечно.

— Проверь, конечно. — Светлый задумчиво почесал подбородок.

— Знаешь, даже если это какой-нибудь маньяк, они с ним точно в сговоре. Вот увидишь. Никому верить нельзя.

— Тогда они очень тупые ублюдки. Их свои же братья-мусульмане на лапшу порежут ещё до суда. Способ найдут, — Светлый прилепил на пустую доску фотографию с монетами, фотографию убитого муллы, фотографии всех допрошенных.

— Но… Их надо будет отпустить. Приставим кого-нибудь понаблюдать. — Зор потянулся. — Через два дня. Я к старшему, посмотрим, что он сочинит.

Второй труп — иссушенное, белесо-волосатое тело католического священника обнаружили осенью.

Священник лежал голый в своём строго обставленном кабинете. На тёмном ковре, в нелепой позе, раскрыв руки и изогнув кренделем ноги. Над головой, в форме дуги, были выложены голые тряпичные куклы. На шее — глубокий след. В задний проход, на приличную глубину вставлено металлическое распятие. На спине — та же, что и у пару месяцев ранее обнаруженном мулле, надпись: «Gott ist tot». Жутко воняла впитавшаяся в ковёр моча с подсохшими кусками дерьма. Раскрытое высокое окно не спасало: сегодняшний день, полный солнца, был безветрен.

Одежда священника, пропитанная кровью, комом лежала в углу.

Тяжёлый стол был сдвинут в угоду широкого формата инсталляции перфоманса.

В этот раз маньяк (Светлый прозвал его «Атеист»), действовал не спеша. Никто ничего не слышал. К священнику убийца пришёл через вторую дверь, ведущую во двор. То есть — напрямую с парка, где стоял собор. В парке множество слепых от общественных камер зон. В котором мало свидетелей.

Монахини участливо отвечали на вопросы Зора. Зор, горой нависнув над ними, кивал головой. Вокруг копошились сотрудники: снимали отпечатки пальцев, искали волоски, рассматривали на ковре следы. С овчаркой на поводке прошли кинологи. Эксперты из столицы были тоже тут как тут.

Светлый сел в старый полицейский фургон. Он вдруг вспомнил испуганные глаза своих детей вчера вечером. В тот момент он этого не заметил, а сейчас мозг услужливо подсунул это затёртое воспоминание. Дети сидели на диване, обняв колени, не обращая внимания на цветастый мультик по телевизору. Они с ужасом смотрели на Светлого, своего папу, когда тот вышел из комнаты, где плакала их мама.

Светлый с силой сжимал челюсти, тяжело дыша.

— Я говорю правду, — тихо ответила его жена, — я шла домой, зашла в подъезд, а… Я…

Она заплакала. Навзрыд, закрывая рот руками, суматошно всхлипывая. Её тонкие белые руки дрожали. Тряслись взлохмаченные волосы. В ванной комнате всхлипывания усиливались неприятным эхом.

Из вентиляционной решётки раздался соседский лай.

Светлый резко встал, дёрнул дверь, выходя из ванной. Дети подняли на него свои испуганные глаза. Светлый сорвал с крюка вешалки куртку, мимоходом, проверяя, коснулся кобуры, сунул ноги в туфли, выбежал в подъезд.

«Успеть догнать. Самому. Кончить ублюдка. Потом допросить соседей».

Страсти по Атеисту не утихали до конца зимы.

Появлялись теории, одна конспирологичней и бредовей другой. Сообщалось о стычках между конфессиями как в форме дебатов, так и откровенно на физическом уровне между обычными верующими. Появлялись энтузиасты, «помогающие», выпускающие свои «расследования». Полиции досаждали СМИ, мусоля тему профессиональной импотенции. Однажды, не сдержавшись, Светлый накинулся на одного из журналистов, схватил его за грудки, и воскликнул, что в месяц раскрывает по десятку убийств, о которых никто не трубит.

И вот, зима кончилась. Страсти вроде как поулеглись. Наступила весна. Свежий ветер с запахом чего-то незримо нового будоражил по утрам. Солнце, восстающее всё раньше и раньше светило всё ярче и теплее. И от Атеиста — тишина.

Светлый с Зором зимой мрачно предположили, что убийства, скорее всего, будут по одному на каждое время года. И это всё-таки оказалось правдой: жирный православный священник, обвешанный золотом и утопленный в местном водохранилище, был убит зимой. Священник давно жил один и был на своеобразной «пенсии»: писал книгу, редко куда выходил, мало общался с бывшими «коллегами».

Светлый прицепил на доску фотографию утопленника, отошёл на несколько шагов назад и закурил, скрестив руки. Докурив, Светлый вытащил из кармана перстень и тщательно принялся рассматривать его внутренний обод на свет лампочки.

В кабинет заглянул сержант. На его тёмном лице очень контрастировали ярко-синие глаза. Он спросил:

— Домой не пойдёте?

— Пошёл вон, — вяло ответил ему Светлый, сжав в кулаке перстень.

Сержант пожал плечами и закрыл дверь.

Светлый походил по комнате, апатично взглянул на доску, подошёл к телефону и набрал номер. Трубку взяла тёща. Тёща вежливо попросила больше не звонить и детей к телефону не позвала, сославшись, на то, что они уже спят. Светлый положил трубку. Достал кошелёк, раскрыл его: несколько монет и одна мятая купюра.

Надо было дежурство попросить. Домой не хотелось. Слишком там пусто, в этом ненужном одиноком доме с его тёмными комнатами. С его тупоголовыми, ничего не слышащими, лающими соседями. Светлый вышел в пустынный коридор участка, сунул монеты в кофе-аппарат. Внутри аппарата загудело, в отверстие выпал стаканчик, наполняемый горячим тёмным напитком.

Светлый вернулся в кабинет, запер дверь, выпил кофе. Сбросив туфли, укрывшись курткой, он лёг на обшарпанный диван и закрыл глаза.

Во сне он долго бежал по тёмным, неприветливым дворам. Неприятного бежевого цвета прямоугольники окон глядели на него с жалостью, с презрением. А Светлый всё бежал, пачкаясь в рыхлой подмерзающей грязи, крича, выискивая. Светлый видел в проходе широкую спину ублюдка, который надругался над его женой. Светлый бежал в этот проход, но ублюдок уже был в другом конце двора и нырял в другой тёмный проход, отстукивая каблуками спешный шаг. Светлый всё бежал и бежал. И никак не мог догнать.

Светлый засыпал.

Ему было холодно.