Затворница

Яна Перепечина, 2020

Врагу не пожелаешь такого унижения – быть брошенной на глазах десятков свидетелей у дверей ЗАГСа. Жених не только демонстративно сбежал от Марины, но и вставил кадры их расставания в свой клип и выложил в соцсети. Марина попыталась держать лицо и жить по-прежнему, но не смогла… Она уезжает из города в деревню, где в детстве была так счастлива. Но и там ей нет покоя. Старый дом, в котором она скрывается ото всех, становится центром притяжения для самых разных людей, а подруга Лера, похоже, поставила перед собой цель устроить личную жизнь Марины, во что бы то ни стало.

Глава 5

1941 год

Когда главную сельскую улицу многократно перечеркнули длинные тени пирамидальных тополей, у клуба собралась молодёжь. Симпатичный светловолосый парень играл на гармони, толпились рядом, пересмеиваясь, переглядываясь и пританцовывая, девушки и ребята. Быстро летали по кнопкам загорелые пальцы музыканта, весело пела гармонь, ноги сами просились в пляс. И некоторые не выдержали, вышли в круг.

Бабушка с Пелагеей возвращались от знакомых, когда услышали радостный, заливистый перебор. Пелагея встрепенулась, поискала глазами источник звуков и, найдя, залюбовалась музыкантом. Живое лицо гармониста светилось таким удовольствием от красивой мелодии, тёплого вечера и радости слушателей, что в сердце Пелагеи вдруг что-то дрогнуло, сжалось и, уже не переставая, дрожало всё то время, что девочка стояла неподалёку. Бабушку окликнули другие женщины, она отошла к ним, кинув внучке:

— Поди, послушай. Хорошо Иван играет.

Пелагея, плохо понимая, что ей говорят, кивнула и пробралась сквозь небольшую толпу к крыльцу клуба. Как сквозь толстое стёганое ватное одеяло, которое ей сшила бабушка, она услышала, что какая-то женщина сказала другой:

— Наталья, сын-то у тебя какой! И глаз не отвести, и поёт — заслушаешься.

Вторая, на которую тут же украдкой посмотрела Пелагея, неласково, девочке даже показалось, что грубовато, отмахнулась:

— Нечего хвалить. Парень как парень. У нас на селе каждый первый такой.

— И то верно, мои сыновья не хуже. Но поют так, что даже я их слушать не могу. Уши хочется заткнуть и убежать подальше.

— Зато танцуют знатно. Я видала недавно. Глаз не отвести. Ох, и танцоры! Главное — под ноги не попасть: затопчут!

Чуткая к интонациям и словам Пелагея испугалась, что сейчас начнётся ссора. Но женщины засмеялись, и она с облегчением поняла: никто не ссорится, у всех радостное настроение, всем хорошо и весело. Успокоившись, девочка снова перевела глаза на Ивана, очень похожего на свою красивую строгую мать, и больше уже не смотрела ни на кого другого и не смогла бы ответить, сколько времени провела так.

Наговорившись с женщинами, Прасковья нашла глазами внучку, заметила её неотрывный взгляд и покачала головой. Мала ещё, тринадцать только минуло, а вон как смотрит на Ивана. Не вышло бы беды… Она подошла, встала рядом и удовлетворённо увидела, что Пелагея отвела обожающие глаза от гармониста и потупилась. Вот и ладно… Надо будет присматривать за внучкой, раз такие дела…

Наше время

— Ну, вот и девять дней уже прошло… — негромко сказал отец, и Кирилл с тревогой посмотрел на него. В чём он всегда был уверен на все сто, так это в том, что родители по-настоящему любят друг друга. И теперь, после смерти мамы, ему было страшно за отца. Но тот старался бодриться, поправлял венки, разглаживал растрёпанные ветром чёрные ленты с серебристыми надписями «От любящих друзей», «От скорбящих коллег» и расспрашивал сына о планах:

— Когда ты к себе?

— Я с тобой останусь, пап, — решительно сказал Кирилл, хотя ещё несколько минут назад не знал, как поступить. Вернее, знал, как надо. Однако было так непросто отказаться от привычной жизни, планов и друзей, что он до последнего колебался. Но сейчас неожиданно для себя испытал облегчение, как бывало с ним, когда принимал правильные, хотя и непростые решения. Ну, значит, так тому и быть. Работу он себе и здесь найдёт. Должен найти…

Отец, похоже, обрадовался, хотя все эти дни и хорохорился и делал вид, что не нуждается в постоянном присутствии сына.

— До сорока дней побудешь? — сквозь показную лёгкость отчётливо сквозила надежда.

Кирилл почувствовал, как сжалось от любви и сострадания горло, и покачал головой:

— Пап, я насовсем.

— Как насовсем? А твоя работа?

— Ты не поверишь, но тебя я люблю сильнее. Пока мама была с тобой, я мог себе позволить заниматься карьерой. Теперь не могу. И не хочу.

Отец почему-то посерьёзнел и внимательно посмотрел на сына.

— Ты скоро заскучаешь, Кирилл. Ты же здесь почти пятнадцать лет не живёшь. Отвык уже. У нас другой ритм и вообще всё другое…

— Ничего, как-нибудь привыкну. Всё же я здесь жил когда-то…

— А работа? Или ты собираешься сдать московскую квартиру и заделаться рантье?

— Мне вчера Сёмка Рукавишников звонил. Узнал, что я здесь, и зовёт на местное телевидение.

— Да уж, твой масштаб, ничего не скажешь. Да ты же и не телевизионщик, ты художник, творец. Не зря тебя сам Карапетов на все свои фильмы зовёт. Это тебе не хухры-мухры. Это признание твоего таланта.

— Разберёмся, пап. Я просто хочу быть с тобой. Понимаешь?

— Это я понимаю. Но ещё я понимаю, что не хочу, чтобы мой единственный сын загубил свой дар ради меня. И мама бы не хотела.

— Ты со мной в Москву поедешь? — быстро спросил Кирилл, заранее зная ответ.

— Нет, но…

— Ну, значит, и я туда не поеду.