Давай начнем с развода!

Яна Егорова, 2018

Меня зовут Леся, мне 31 год и, при росте в 165 сантиметров, я вешу 85 килограмм. Добавьте к этому то счастливое обстоятельство, что я уже десять лет работаю надзирателем в женской колонии где-то в Хабаровском крае – и жизнь мою можно дальше не описывать. Однако, скоро моя судьба внезапно переменится, когда я узнаю, что муж мне изменил, а моя тетя-убийца станет той самой феей, что превратит меня из золушки в принцессу и подарит мне встречу со знакомым ей принцем. Неверность мужей – наша семейная карма. Узнав об измене, моя тетушка убила мужа и двоих злоумышленников, мама покончила с собой, а я отправилась искать приключения на свою глупую голову во Владивосток. Содержит нецензурную брань

Глава 6

Мои восемнадцать лет. Сейчас с тоской вспоминаю те времена. Я еще совсем молоденькая, стройная, что немаловажно и естественно свежая и красивая. Я говорю не о гигиене, когда упоминаю свежесть, а о некой нетронутости, наивности человека, который только вчера распрощался с детством, но еще не успел распрощаться со своими мечтами и грезами.

Конечно же, я, как и другие девочки, мечтала о принце, да пусть хоть и без коня. Но честном, желательно красивом, обязательно благородном, заботливом, сильном, который никогда не ударит свою любимую, не обидит и не предаст, побежав за первой попавшейся юбкой.

Мечтала, потому что не хотела повторить судьбу своей мамочки, которая погибла ровно через три года после того, как мне исполнилось восемнадцать. Сейчас бы ей было пятьдесят три года.

Виолочка, мою мамочку звали Виола Юлиановна Киселева. Мама всю жизнь посвятила благороднейшей профессии повара, кормила людей. Моя склонность к готовке сто процентов от нее. Как и склонность находить неправильных мужчин. Мамочка покончила с собой, когда застала отца на своей кровати. Вместе с голой любовницей. Что ж. Эта участь не миновала ни маму, ни мою тетушку, ни меня саму. В первом случае, мамочка пожертвовала собой, тетя пожертвовала мужем и двумя налетчиками, а я просто предпочла сбежать в поисках лучшей жизни.

После завтрака накинула на плечи пальто и вышла во двор. Хозяин дома не дал мне указаний, мальчика на занятия повез шофер, Любочку увез папа. Так что, мне пока ничего не оставалось, только ждать. Тете сейчас бесполезно звонить — раньше вечера она трубку не возьмет. По времени у них сейчас тоже занятия, а потом обед и просмотр любимого сериала. Официально в колонии один режим, а неофициально, для особенных персон — совсем другой. А тетя у меня, не смотря на все свои особые привилегии, старается и на работу ходить, и для досуга время находить. Иначе, говорит, со скуки с ума можно сойти.

Перед домом была разбита клумба, которая сейчас безнадежно замерзла. Зима все же приближается. Но привлекли мое внимание не замерзшие растения, а статуя в центре этой самой клумбы. Статуя, изображавшая девушку или женщину, издалека мне пока не удалось ее рассмотреть более детально, поэтому, решила воспользоваться случаем и взглянуть на это чудо поближе.

Фигура была выполнена из белого камня и теперь, посреди замерзшего двора смотрелась, словно памятник снежной королеве. Естественно, девушка была очень стройной. Приблизившись к статуе со спины, я была уверена, что обойдя ее, увижу прекрасное личико. Скорее всего, медведь решил так запечатлеть образ сбежавшей жены. Или просто девушки, если скульптура была куплена готовой. Но, только заглянув, наконец, изваянию в лицо, я в буквальном смысле от удивления застыла с открытым ртом!

— Красивая, правда? — раздался осипший мужской голос у меня за спиной.

От испуга и неожиданности даже подпрыгнула на месте. Быстро оглянулась и увидела высокого и очень худого старичка в шапке-ушанке и с метлой в руках. Не смотря на холод на улице, на незнакомце была всего лишь теплая, вязаная кофта, вполне себе модные джинсы и высокие ботинки. Может быть, он и не был старичком, но седые волосы, торчавшие из-под шапки, и белая борода, полностью закрывавшая его шею, создавали такое впечатление.

— Правда, — ответила автоматически.

— Меня Савелием Алексеевичем зовут, — усмехнулся дед. — Садовник я у Мишки. У Михаила Максимовича. А ты, поди, нянька новая?

— Да, здравствуйте, очень приятно! — выдавила дружелюбную улыбку. И не сразу поняла, почему старичок продолжает молча смотреть на меня. — Леся. Леся Прохоровна, — все же угадав его мысли, поспешила назвать свое имя.

— Угу, — теперь Савелий Алексеевич удовлетворенно кивнул и, пожевав губами, частично прикрытыми белыми усами, снова вернулся к статуе, — знаешь, кто это?

— Нет, — не думая, мотнула головой.

— Максима Михайловича возлюбленная. Мишка специально для отца установил. Но только тот редко здесь бывает, наездами. Все по Европам больше.

Не перебивала садовника, а сама превратилась в слух, ведь он уже не обращал на меня внимания, а как будто говорил сам с собой, рассказывая явно привычную для себя историю. Как будто он больше сейчас разговаривал с этим белоснежным изваянием, а не с живым человеком, стоявшим рядом с ним.

— Эх, что отец, что сын. Все в любови неудачные. Эта, — кивнул садовник на статую, — Макса отвергла, всю жизнь посвятила мужу проклятущему, а он ей потом изменил. А она тогось, ага… Утопилась, кажется. Говорят, дочь у нее осталась. Говорят, может даже от Макса нашего. Но… это только слухи, — Савелий Алексеевич снял свою шапку-ушанку и с чувством приложил ее к груди, как будто бы на могиле стоял. — Он так и не оправился. Все дома не появляется, так только, раз в год приезжает, внуков повидать, да сына навестить, а потом опять, чемоданы соберет, повара нашего погоняет для острастки, и в путь. Ох, неприкаянная его душа. И Мишка такой же. Жена сбежала. Не смогла в нелюбви жить. Только что, детей ему родила, и все равно сбежала. Теперь через суды денег требует. Во как, из поколения в поколение проклятье мужицкое переходит!

Мне почудилось, что я застыла на месте. И вроде бы даже не от холода, а от того, что только секунду назад услышала. И никак не смогла уместить в своей голове.

— Ты, дочка, — вдруг смягчился голос старика, при этом, он так и остался смотреть на статую, — осторожнее с детками. Вижу, баба ты хорошая. Забота им нужна. Любочке-малышке и Матвею. Парень, хоть и выглядит взрослым, дите еще неразумное. И матери у него никогда не было толком. Хватит им уже нянек менять. А если что, мы с японцем тебе поможем. И Семена заставим. Ты не смотри, что он все на богатства хозяйские зарится, он-то парень добрый, и тоже за деток кому хошь глотку перегрызет. И на Мишку не обижайся. Резковат он бывает, так-то ничего. Тоже все о своей думает. Той, которая даже смотреть на него не стала. Ага, весь в отца. Но, это уже не наши заботы, — старик вздохнул и водрузил свою шапку на место. — Мы с тобой должны домом заниматься и детишками. И не совать свои носы, куды не следует. Иди, Леся Прохоровна, иди, дочка. Не подведи Мишеньку. А будешь хорошо работать, знай. Я в твою комнату даже зимой лютой буду приносить самые красивые и свежие цветы. Из своего личного зимнего сада.

Завершив красноречивую речь, садовник еще раз поправил шапку у себя на голове и, развернувшись ко мне сгорбленной спиной, неспешно замахал метлой по и без того чистой дорожке.

Я же не могла отвести глаз от той самой статуи. Красивое изваяние. И история… И мне бы было все равно, можно было бы погрустить и проникнуться скорбной сказкой о хозяевах этого дома. Если бы не одна маленькая деталь…

Лицо этой статуи. Это лицо… Именно это его задумчивое выражение, было запечатлено на фотографии, что осталась висеть в родительской спальне, в доме, который я оставила пустовать в своем родном селе. На том портрете моей маме было чуть за двадцать.

И сделан он был незадолго до того, как я появилась на свет!

Нет, ну… очень может быть, мне это мерещится. Может быть, конечно, я сошла с ума… И ничего такого в жизни моей мамочки не случалось, ничего подобного тому, о чем только что рассказал добрый садовник.

Но почему же тогда, я сейчас стою и смотрю на нее? И вижу не статую, обычную статую, установленную посередине небольшой клумбы в богатом доме. А вижу свою маму?

Мою маму, Виолу Юлиановну Киселеву…