Шпирт

Ян Ратапс

Лето. Море. Сердце солнечной Греции превращается в воронку из кутежей, коктейлей и музыки до утра. На Крите все молоды и безрассудны. Что делать, если ты встретил кого-то, кого, кажется, знаешь всю жизнь? Ведь совсем скоро нужно возвращаться домой…

2. Гелиотроп

На следующий день у нас с Катериной появилась приятная идея. Мы зашли в одно из прибрежных кафе и заказали два греческих гироса¹ на вынос. Подписав вощеные обертки милыми заметками на английском, мы отправились в сторону Скайдрайва. Я несла в руках арбуз, который было решено преподнести Большому Боссу и детишкам, что ежедневно дурачились около их пляжной будки-офиса. Августовское солнце лилось на наши темноволосые головы, и около каждой забегаловки зазывалы в белых рубашках рассыпались бисером комплиментов.

Когда мы подошли, Дори как раз собирался отправиться на лодку с новыми посетителями. Полет на парашюте, судя по всему, был самым востребованным развлечением пляжа, и ему приходилось тратить в море больше времени, чем остальным. Хотя и работа у него была не столь изматывающая, как у Алекса и младшего братца (мы прозвали его Мелким). Тем приходилось весь день таскать тяжелые гидроциклы по волнам, помогать клиентам, и держать марку, подвозя взволнованных девушек до парашютного катера. Надо признать, юные особы обеспечивали Скайдрайв значительной долей выручки. Хитрый ход со стороны хозяина.

Я опять заметила долю смущения в его взгляде. Каждый раз, как мы виделись заново, мне чудилось, что мои босые ноги тонут в песке, и я становлюсь ниже Дори сантиметров на сорок. Уже спустя три дня знакомства с пляжными мальчиками я и Катерина чувствовали себя у этой будки как завсегдатаи. В какой-то мере это было правдой, и думаю, Босс догадывался, сколько поцелуев было сорвано под покровом ночи, и скайдрайвовского брезента.

— Тут для вас с Алексом сюрприз.

— Да? Спасибо. Я увижу тебя сегодня вечером?

— Конечно.

— В то же время?

— Да. Мы постараемся не опаздывать как вы.

— Я так хочу тебя поцеловать.

— Я знаю.

— Как жалко, что мне надо идти. Я буду следить за твоим зеленым сарафаном с моря.

— А я за твоими голубыми шортами. Кстати, у тебя нос обгорел.

— А, это. Каждый год одна и та же история. Он слишком большой.

— У меня самой такой же, а твой мне нравится.

Мы понимали друг друга почти лишь мимикой, отсветом в каемке глаз. Словно уже не первый год я смотрела, как он сушил полотенцем свою черную голову и улыбался, оголяя концы клыков.

— Ну, мы пошли, полежим на шезлонгах?

— Ага, до скорого.

Будто ловец бабочек, я и правда искала взглядом лишь голубое пятнышко на горизонте. Огромный синий парашют с желтыми звездами становился миниатюрой. Люди у зонтиков, заснув, скоро чернели. И без того смуглое тело Катерины сверкало в полуденных лучах. Я была вынуждена прятать обожженную кожу в тени. Дори помахал мне рукой. «Будешь дальше тянуть — будут проблемы с психикой». Позавчера он так сказал. Ну почти так.

— Простите, может быть, вы подскажете? — обратились ко мне по-русски.

Я дернулась. Со мной говорила семейная пара среднего возраста.

— Да, конечно?

— Мы слышали, как вы с подругой говорили на русском… вон там, у офиса водных развлечений. Вы наверняка должны знать — куда здесь пойти погулять парню шестнадцати лет? У нас сын, один скучает. Может, какие-то дискотеки?..

— Если дискотеки — то ему в Малию. Это в пятнадцати минутах пешком отсюда. Пускай идет вечером по дороге, которой идет вся молодежь, а там по звуку уж точно не потеряется.

Они были очень рады услышать такой совет. Довольная собой, я повернулась к засыпающей Катерине.

— О чем они спрашивали?

— Куда пойти погулять их сыну, парню шестнадцать. Я сказала в Малию. Неплохо было бы сейчас чего-нибудь холодного выпить, да?

Моя сестра резко приподнялась на локтях.

— Ты что наделала! Он же там пропадет в одиночку, — она умела возмущаться, забавно выгибая короткие гладкие губы. Такой кривенькой, обалдевшей ухмылкой.

— Думаешь?.. — я растерянно смотрела в ее глаза. Она взорвалась хохотом. Боже, и правда. Мальчишка запомнит эти каникулы.

На северном побережье Крита было одно местечко, улица, где царил дух однодневной свободы, алкогольных танцев и безграничного, но бессмысленного физического общения. Только оказавшись на Крите, мы не знали, куда идти. Но нащупать дорогу труда не составило. Наша комната в очаровательной полупустой «Армонии» оказалась ровно посередине между Сталидой и Малией. Кучки бодрствующей молодежи сводили старших туристов с ума, выкрикивая: «So wake me up when it’s all over, when I’m wiser and I’m older».²

Улица снаружи не переставала гудеть — в прямом смысле. Десятки квадрациклов, с обезумевшими от критского солнца британцами за рулем, сигналили каждый раз, как на тротуаре появлялась пара загорелых девчачьих ног.

Около одиннадцати вечера, когда все прибрежные заведения уходили на покой, по спящим улицам шагали кучки ярких, вызывающе раздетых девушек из Европы. Некоторые смеялись хрипло и на-французском, некоторые — на иврите. Но чаще всего попадались нескромные, в силу юности, англичанки. Натурщицы для полотен Матисса.

Они были очень доверчивые и шумные, и принимали как данность все, что могли оплатить. Помню, в баре, где мы впоследствии проводили каждую ночь, я обратила внимание на хрупкую девушку-англичанку, лет семнадцати. Перебравшей разбавленных коктейлей, ей не хватало сил, чтобы двинуться с места. «Где подруги?» — кричала я ей на ухо. Клубная Малия стала гимном тестостерону, и оставлять без присмотра девчонку в отключке было боязно. В ответ, она выставила указательный палец, и снова уткнулась лбом в столик. Двое ее подружек расслабленно крутились на танцевальных шестах.

Цикады почти успокоились, когда мы были на финишной прямой. Я сушила волосы расческой, Катерина примеряла один за другим наряды. Я отмечала, что даже простые летние вещи смотрелись на ее гибких линиях элегантно. Каждые пять-десять минут мы выпивали по стопке персикового шнапса, который давал лишь сладость на языке. В дверь постучали, меня пробила веселая дрожь, какая бывает перед началом праздника.

— Не открывай, пока я не оделась до конца! — просила я Катерину.

Стук удвоился, и она не сдержалась.

— Я только приоткрою чуть-чуть, посмотрю, они ли это.

— Конечно они! — я наощупь искала сандалии под простой деревянной кроватью.

В дверном проеме блестели две пары глаз. Словно напуганные звери, наши кавалеры разглядывали женскую комнату.

— Выходите уже!

— Минуту! — в воздух бросился запах цитрусовых. Это подаренный Катериною аромат испарялся от моей кожи грейпфрутовым шлейфом.

Мы вышли в темный коридор. Было очевидно, что Дори сходит с ума.

— Пойдешь со мной? — он схватил меня за запястье, однако мне было лестно его нетерпение.

— Куда?

— Посмотреть на мою комнату.

Увидев сомнения, он добавил:

— Оставим их вдвоем, — и кивнул на Алекса с Катериной.

Когда он тянул мою руку в конец узкого прохода, Катерина поймала ключи от номера, и крикнула «Удачи!». В моей сумочке лежало обезболивающее.

Солнце только садилось. У ворот отеля нас ждал красный мотоцикл. Местных отличало то, что они никогда не ездили на квадрациклах.

— Это твой?

— Конечно мой, — он гордился собою, — садись.

Я забралась на кожаное сидение, оттягивая задравшуюся джинсовую юбку вниз. Он сказал, что будет гораздо удобнее держать его за туловище, а не за плечи. Стандартный прием.

Расслабившись, я доверилась встречному ветру. Горы укрывали меня от страха. Чернокожие девушки на обочине хлопали руками, махали ладонями, когда я выгнула шею и свесила длинные мягкие волосы. Здесь все были молоды, и, потому, едины.

Дори выкручивал себе голову. Я знала, что это опасно, но на встречной было только чувство спасения. И зачем я так долго укладывала концы, все равно все насмарку.

Ритм толпы оставался за спинами. Он упивался мной, словно знал, кто я такая.

— Небо темнеет, смотри, там уже звезды, а здесь еще нет.

— Да, безупречно.

Наш мотоцикл въехал по крутому склону к замысловатому зданию, ползущему по горе. Это была гостиница Гелиотроп, ставшая комфортабельным пристанищем для приезжих работников побережья. Дори ночевал на шестом этаже, и мы вскарабкались по узким пролетам с расставленными по краям амфорами.

— Ну как, тебе нравится?

В комнате теплых чайных тонов места было более чем достаточно; из распахнутого окна открывался вид на залив целиком. В темных массивах гор, по спирали, стремительно двигались светлячки фар.

— Тут, должно быть, неплохо живется. Только далеко ото всех.

Дори вспомнил что-то и засмеялся, на расстоянии сантиметра от моего лица:

— Я сегодня удивился, когда открыл ваш пакет, нас еще никто не кормил до этого.

— Мы заметили, что вы вечно что-то жуете. При такой работе, наверное, много энергии уходит.

— Ага, мы часто голодные, точим все, что, под руку попадется.

Плечи краснели болезненным жаром, я попросила что-нибудь выпить.

— Вот — местное розовое вино, с кислинкой. Прямо как ты.

— А забавно сегодня Алекс отбрил Виктора, официанта. Бедняжка!

— Нам обоим не понравилось, как этот слизняк к вам подкатывал.

— Чем же Алекс его запугал? Так смешно было, когда он выпрыгнул со Скайрайда. Словно Джеймс Бонд.

«Зачем? Зачем ты снимаешь с меня, я думала, мы только посмотреть комнату. Да, тебе ведь она понравилась? Ну, вид с террасы неплохой»

— Он сказал ему пойти, и убиться. И больше не смотреть в вашу сторону.

«Какое сегодня число? Надо запомнить, пожалуй. „Греческая рабыня“ — сандалии и румянец. Глупо и смешно, как долго я подбирала одежду».

В дверь постучали, — нечаянно, его сосед пришел принять душ, прежде чем пойти на другую работу. Я, непойманный преступник, поздоровалась, и вышла подышать горным запахом. Грациозно набросила жакет, не придраться, конечно. На террасе Дори стал мять табак.

— Не волнуйся, он скоро уйдет.

— А я и не волнуюсь.

— Ой! Придурок! — закричали с балкона ниже.

Дори засмеялся и перекинулся через ограду:

— Как дела, гребаный румынец?!

— Херово, а у тебя?

— Не жалуюсь!

Спустя пару минут крикун перебрался к нам. Они оба вскарабкались на выступ крыши, а я облокотилась о белый камень перил.

— Это Захо. Он тоже тут работает, но он не из Греции.

Молодой, безвозвратно загорелый мужчина пожал мне руку.

— Я уже поняла. Почему вы так грубо?

— Мы со всеми так. Ну, знаешь, он зовет меня гребаным албанцем, я его — гребаным румынцем. Мы не особо любим чужие страны. Вот и Грецию терпеть не можем.

За их спинами косилось теплое, доброе море. Я почти поперхнулась.

— Терпеть не можете? Это еще почему?

— Потому что нам приходится здесь работать, а платят мало, — Захо заговорил с забавным румынским акцентом. — В итоге мы живем вдали от дома, но все равно не так, как хотели бы.

— А много ли вам надо, ведь здесь уже все есть. Солнце, море, приятные люди.

— Да, но ты здесь на каникулах и не знаешь, какого тут жить все время! — он помахивал сложенными ладонями, будто собирал воду из родника.

— Не знаю! Но я умею ценить то, что надо. И мне кажется, вы просто с жиру беситесь.

Расспорились, будто он был продавцом, а я покупателем, и речь шла о стоимости специй на рынке. Дори ухмылялся, и поддакивал своему товарищу, мелькая оранжевым огоньком меж пальцев.

— Так просто тебе рассуждать, ведь ты приехала отдохнуть. А если я захочу купить себе машину, технику, или съездить, повидать мир как ты — я не смогу этого сделать! Вы, русские, думаете, что всем так же просто, как вам.

— Мы, русские! Моя семья из среднего класса, машины у нас нет, мой отец скопил денег, чтобы отправить меня на отдых. У нас с вами немного разные понятия о достатке. Ты постой на минус тридцати градусах полчаса, ожидая автобуса, тогда я посмотрю, как ты возненавидишь Грецию.

Услышав их громкий хохот, я осознала, что за эту неделю научилась свободно выражать мысли на английском. Раньше приходилось преодолевать стеснение, тормозившее подбор верных слов в голове. И все же, не эта деталь меня обрадовала, а то, что я общалась с незнакомцем без неуверенности. Минутное братство часто вызывало во мне воодушевление. «Я человек, вот как». Космополит. А иммигранты — это особый народ, они всегда готовы померяться своим патриотизмом и поделиться вином.

Дори дал знак, что неплохо было бы вернуться внутрь: его сосед по комнате уже удалился. Он не ожидал, что меня увлечет болтовня с его знакомым. Захо сообщил, что ему было приятно познакомиться.

Огни за карнизом притихли, и мне захотелось вернуться к сестре, хоть я и знала, что ей тоже не до меня.

— Отвези меня в Армонию.

— Так рано? Еще только полночь.

— Я волнуюсь, как там у них дела. — Он не поверил, и я вздохнула. — Все равно ничего не выйдет.

Дори медлил с ответом. Мы оба знали, что я была не готова.

— Хорошо, только пожалуйста, пообещай, что придешь завтра на пляж?

— Ладно.

Мы подходили к нашему с Катериной маленькому отелю, и Дори старался всеми способами замедлить расставание.

— Алекс еще не ушел, вот увидишь. Ты им только помешаешь. Давай подождем?

— Нет, время уже позднее, я уверена, что она одна, — мне хотелось уйти домой по собственному желанию, и соблюсти остатки приличий, и, в то же время, хотелось избежать чересчур счастливой улыбки, которая бывает у слишком быстро влюбляющихся дурачков.

— Знаешь, я никогда так много не смеялся, как с тобой, я имею в виду, наш первый вечер, — у белокаменной арки, под свидетельством крепких фикусов, он положил руку на мою талию. — Что я буду делать, когда ты уедешь?

Я знала эти движения в прошлой жизни. Он проделывал то же десятки раз в этой. Я улыбнулась, и, появившаяся на мгновение, подавленность в его лице исчезла. Он переплел наши пальцы.

— Шпирт.

— Что?

— Так мы в Албании называем любимых.

— Ааа. В русском есть слово «спирт», это значит алкоголь.

— Нет, шшш! Шпирт. Скажи.

Эта ночь была светлой и на удивление тихой на нашей улице. От сладкого воздуха в моей голове ожили все самые цветные чувства, которые людям приносит юность. Я выгнула кончик языка к небу, как он.

— Шшшпирт. А что это значит?

Плотина сломалась, и улыбка на лице Дори засветилась чем-то родным.

— Это значит «моя душа».

Когда я постучала в дверь нашей комнаты, из нее, вежливо кивнув, выбежал Алекс.

Примечания

1

Блюдо из толстой лепешки, мяса и овощей.

2

«Разбуди меня, когда все пройдет. Когда я буду мудрее и старше», — строки из песни «Wake me up» шведского диджея Avicii.