Топографический кретин

Ян Ледер, 2023

Когда умирает любовь, сердце жарится на сковородке без антипригарного покрытия, и от этого не больно даже, а просто не дышится. И надо кричать, но никто не услышит. Остаётся писать – может, прочтут? Но даже если да, то всё равно не помогут: эту боль каждый переживает сам. Или – не переживает. Вечная борьба любви и жизни: то они на одной стороне, то друг против друга. Любовь уступать не готова, любовь не хочет умирать, придётся её убить. Вот тут-то сердце и взрывается. Вместе со сковородкой. Если с вами такое было, эта книжка – то ли сборник беззаботных рассказов, то ли пронзительный дневник – для вас. Если с вами такого (пока?) не было, то – тем более.

Опять 25 января

Полураспад

Не заглядывал к жене-то твоей навозный Терентий Петрович, втируша, зубоскал, вертун полезный?

Татьяна Толстая

А бывают дневники не про сегодня, а про позавчера? А если сегодня нет, как нет вчера, как и завтра нет, если прошлое — это твое единственное настоящее?

Странностей моей московской холостяцкости, неготовности завязывать сколько-нибудь близких отношений не избежала даже Света, лица которой я уже и не помню. Помню только, что было оно породистым, как вся она: с королевской осанкой, дорого и со вкусом одетая — то ли дочь большого чиновника, то ли подруга разбогатевшего бандита.

Мне удалось затащить ее на полтора часа в арбатскую пивную, и потом она даже ответила на несколько моих звонков. Но встретиться больше не случилось: она бы и рада, но всё время совершенно непредвиденные и абсолютно неодолимые обстоятельства.

Со скуки я срифмовал тогда строчки, начинавшиеся буквами ее имени. Пóшло, конечно, дешевый трюк, но ведь перед такой экстремальной романтикой не устоит, наверное, даже избалованная она? Возможно, я не ошибался, но проверить не удалось, мы ведь так и не увиделись.

Сколько можно на клавиши тупо давить,

Вновь, сомненьем терзаясь, семь цифр набирать?

Если б я только мог эти цифры забыть,

Телефонных кабин на пути не встречать…

Лучше пива напьюсь и тоску разгоню,

А еще лучше водки, чтоб носом в бурьян.

Никогда, никогда больше не позвоню!

Алло, Света? Светлана, привет, это я…

Телефонные кабины — теперь они грустны и никчемны. Кому нужны автоматы в эпоху мобил? Разве только любителям садомазо и прочих радостей, многоцветными рекламками которых обвешиваются в Лондоне легендарные красные телефонные будки, несмотря на нечеловеческие усилия райсоветов, всеми способами пытающихся избавить туристов от созерцания порнухи.

Гудок-гудок — пауза — гудок-гудок — пауза — гудок…

— Аллё?

— Привет, как ты? Как шопинг?

— Никак. Все джинсы найти не могу.

Ладно, узнал хотя бы, что настроение нормальное, и на том сотовой связи спасибо.

Одиннадцать лет назад автомат висел прямо на ее многоэтажке, очень удобно спрятанный за угол — так, что его не могли видеть всеведущие старушенции, гроздьями свисавшие со скамейки у единственного подъезда. Много позже я узнал, что одна из этих вечных бабок была двоюродной теткой моей тогдашней, первой то есть, жены, с которой мы только собирались расходиться. Нестарая бабуська-то была, да померла недавно. Вот тебе и вред алкоголя.

Этот телефон, когда работал, сильно выручал. Можно было подъехать без предупреждения, позвонить, не напрягаясь по поводу мелочи, потому что гудки бесплатные, а она знала: если дзынь-дзынь, а потом в трубке щелк и тишина, — значит, это я; потом отойти на десяток шагов — и поймать взмах ее руки с балкона, и ждать, когда она выбежит, с развевающимися волосами, смеющаяся и предвкушающая.

Отскок. Мобильные страсти

Электричка, Лондон, много лет спустя: девушка с мокрыми волосами и бумажным капучино, не переставая, звонит бойфренду, который с каждой минутой становится все более и более бывшим бойфрендом. Девушка приседает на корточки, расплескивая на себя кофе, опускает телефон в сумку и накрывает руками влажную прическу. Стоящий рядом незнакомец грустно мне улыбается и пожимает плечами. А я пытаюсь вспомнить, как мы проводили время в транспорте до мобильников, когда у нас не было доступа к чужим драмам.

Ждать долго не приходилось: она умела собираться удивительно быстро, и мы вместе подтрунивали над ее старшей сестрой, у которой на сборы уходили часы. Больше не подтруниваем: в этом она стала похожа на сестру. Мы вообще сейчас мало над чем вместе подтруниваем, мы и вместе-то почти не бываем.

Сам виноват, знаю. Раньше, собираясь в кино или в клуб, она звала меня с собой. А я не ходил. Не интересна мне, видите ли, эта компания, в которой роль примы играет Путридий. Не ревновал, совсем нет, мне и не нужна была эта роль, как не нужна была и вся труппа, в состав которой неизменно входили двое близнецов — приднестровский скрипач Эдик и полунемец-полувьетнамец метросексуал Фредик, романтично-печальная россиянка-карьеристка Юленька, одна-две полупьяные и мало что понимающие в происходящем японки, маленькая, но чрезвычайно сисястая Таня с писклявым голосом и неразговорчивым супругом без имени да пара-тройка мутных персонажей, которых вообще никто не знал и которые в отместку тоже не знали никого.

Подозреваю, что интеллектуальный багаж тусовки состоял из одной-двух книг на всех, чего-нибудь вроде"Экстремального медиаменеджмента в условиях сверхнизкой базовой учетной ставки и тотального натиска антиглобализма"или, наоборот,"Педофилии для чайников". Хотя не исключено, что это я отыгрываюсь задним числом. Да, книг они при мне не читали, но ведь и я на их вечерины не с Дюрренматтом в саквояже приходил.

Заседания обычно начинались в большой квартире Путридия и его жены Наташки на Паддингтоне и частенько там же и заканчивались — далеко за полночь, поскольку за изрядным количеством вина и меньшим количеством травы следовал, как правило, коллективный кинопросмотр часа на два с половиной.

Имелся и другой сценарий, когда за изрядным количеством вина и меньшим количеством травы поступало предложение поклубиться. Тогда, неся по пути заметные численные потери, возмещаемые за счет новых и непонятно откуда берущихся старых знакомых, отряд перекочевывал в Кэмдэн или Сохо, пристраивался в хвост заворачивающей за угол очереди и через полчаса, а иногда и полтора, расставшись с общей суммой, раз в сто превосходящей минимальный месячный размер оплаты труда в уже почти поднявшейся с колен России, и самозабвенно пройдя процедуру сладострастного лапанья здоровенными вышибалами, оказывался внутри слабо-, а порой и вовсе не освещенного помещения с теряющимися в темноте жутковатыми постиндустриальными контурами.

Помещения вместе со всей имеющейся в них биомассой разухабисто дрожали в такт, терзаемый модными диджеями, которые называли свое занятие исключительно музицированием, а себя самих — не музыкантами даже, но композиторами. Путридий — благо и сам композитор: имеет в компьютере соответствующий софт и регулярно записывает на нем пластинки а-ля"радиомикс-мегахаус-4.1/3-бис" — был вхож. В связи с чем время от времени располагал десятком флаеров на сеты фраеров. Флаеры, впрочем, не освобождали ведомые композитором подразделения от необходимости доставать кошельки — как на входе, так и у барной стойки. Хотя к стойке в основном протискивался я. Не потому что щедрый, я никому, кроме нее, ничего не покупал: здесь это не принято, да и им было без надобности, они интоксицировались творчеством композиторов, покачиваясь с закрытыми глазами, подрагивая руками под раздрызганный ритм и изредка крича друг другу в уши.

Меня мегахаус не возбуждал. Я сидел в углу потемнее, сторожил пуховики и сумки и попутно глушил очередной бомбейский сапфир, отсвечивающий в ультрафиолете нереальной синью и оттого напоминающий жидкость для мытья окон, она же нитхинол, она же пучеглазка.

Ты уходишь не прощаясь

И я долго еще гляжу тебе вслед

И я долго еще не могу забыть

Тот теплый и такой черный вечер

К тебе заходят не стучась

И выходят разве что в туалет

А потом возвращаются

Даже не вымыв рук

И глядят в твои глаза

Струящиеся как сигаретный дым

И серые как парное небо

В осенней нереальной дымке

И слушают твой смех

Сладкий как звон стаканов

Чуть надтреснутый и такой же

Манящий

А в пальцах догорает сигарета

И больше нет сил чтобы встать и уйти

И можно только наблюдать

Как к тебе заходят не стучась

И выходят разве что в туалет

Это лучшие люди им дано

Прикоснуться к шелку твоих волос

Медных как всадник на белом коне

И невесомых как познание дао

Это лучшие люди им все равно

Что ты скажешь

Потому что они уверены

Но пальцы обжигает медленный огонь

Сейчас вот докурю и плюну

На

Тебя

Плюну

Вот только докурю

Но вечная тлеет в руке сигарета

И ты опять уходишь не прощаясь

И я долго еще не могу забыть

Как жадно ловят они твой взгляд

Даже не вымыв рук

Замолкает уставший пепел

Гаснет заплаканная свеча

И ты опять уходишь не прощаясь

Не прощаясь

Эти развлечения быстро наскучили, и в какой-то момент я предложил ей пойти на вечерину без меня. Сам предложил. Сначала она пыталась уговаривать, потом прекратила, потом стала просто ставить в известность.

Так я начал ее терять.