Побег из ссылки. Мемуарная повесть

Юрий Филиппович Луценко

– Ты думаешь, они могли нас снять с поезда? – А ты хочешь сказать, что тебе не так подумалось? – ответил вопросом на вопрос сердито. Потом добавил: – Они всё могут. От них всего можно ожидать. Это их государство, тут их власть, их законы. А потом трое суток в пути. Трое суток ощущения внутренней, почти полной свободы.

Глава 2

Но именно в Михайлов, «малую Родину» жены, в зелёный и симпатичный, по взгляду из Сибири, городок, мне, с другой стороны, ехать уж ой как нельзя было.

При том, что и сам городок нравился мне, и отношения с новыми, Богом данными, родственниками сложились у нас вполне будто бы благоприятно…

Тёще моей — так той я, совсем пришёлся по душе.

Она — добрейшая, простодушная женщина, явно при всех остальных моих домочадцах, всегда довольна была мной, и хвалилась открыто. Ведь я — первый зять её — попался ей — такой непьющий, некурящий, и не гулящий!

А что ещё нужно было по её понятиям, для нормальной семейной жизни?

Мы с ней так пришлись по душе друг другу, что даже и потом, много позже, когда появилось у нее ещё два следующих зятя, и с сыном родным в придачу, я так и оставался для неё самым привлекательным, самым желанным. И так оставалось до последнего часа жизни её на этом свете.

И тесть тоже, мне симпатизировал молча. Он все делал молча.

Когда я и потом уже на протяжение многих лет приезжал к ним, с семьей, один ли, в командировку… тесть подходил ко мне, когда никого из соглядатаев не было, садился рядышком, вздыхал тяжело…. И сидели мы с ним молча, без единого слова… иногда довольно долго — с полчаса, даже и больше.

— Что? Помолчим, отец? — Спрашивал его я.

— А о чём говорить-то? Всё и так ясно — понятно. Пускай бабы себе болтают.

— Бабы? — Спрашивал я. Это слово было для него чужое, не из его лексикона

— Ну… как бы — женщины…

— Ну, ладно, давай помолчим. — И мы сидели с ним рядышком. Молча. Два мужика среднего ещё возраста, столько уже переживших, столько испытавших, что на десятки в другое время было мало. И думали каждый со своей стороны, по одной и той же сейчас как бы параллельной теме. Пытались разрешить очень сложную, неразрешимую для нас обоих задачу…

Было у нас с ним одно обстоятельство, всю важность которого и сложность его ощущали только мы с ним. Зять с тестем. И, о том «обстоятельстве» мы, не сговариваясь, предпочитали молчать, и никому никогда не рассказывать.

Именно от этого «пунктика», с этого маленького такого «обстоятельства» и начинались самые тяжёлые мои думы, мои опасения и тайное нежелание, в те годы связывать свою дальнейшую судьбу с Михайловым. Таким милым зеленым городком под Рязанью.

Случилось это еще в конце лета 1958 года.

Тогда нам с женой с большим трудом, отказывая себе во многом даже необходимом, удалось прикопить немного денег для того, чтобы съездить в отпуск к родителям жены. И самим бы отвлечься, отдохнуть от быта Сибири и детям дать возможность погреться на солнышке, восполнить свои организмы запасом витаминов.

Стоимость билетов на обратную дорогу родственники нам обещали возместить. Да и еще с процентами. И это было очень кстати…

Алёнке шёл только второй годик, Серёже — всего — четвёртый месяц. И такая поездка именно в те годы, для нас, надо сказать, была очень смелым поступком и связана с большим риском.

И люди удивлялись — надо же — решиться вырываться, в дальнюю дорогу, с двумя такими малышами.

А ребята наши, при том, что и здоровьем были слабеньки, в поведении своем — оказались на редкость самостоятельными сибиряками.

Дорога до Михайлова, с пересадками в Томске и Москве, на все про все отняла у нас четверо суток. Обратно — опять четверо. Вот восемь дней из моего отпуска как телок языком слизал.

Дети вели себя безукоризненно, мы даже гордились уже этим. Настроение оттого у нас становилось все более бодрым. И весь мир стал проглядывать для нас уже даже в розоватом свете. Даже в поезде, среди чужих, на редкость доброжелательных, нам сочувствующих людей, было много положительного в разнообразии, отвлекающем нас от рутины будней таежного поселка.

А в Михайлове целый рой родственников, как и ранее, встречал нас таким шквалом гостеприимства, такой любовью, радостью, что казалось, будто весь мир уже незаметно преобразился и подобрел.

В нашем полном распоряжении было дней ещё почти двадцать. И почти весь пляж на берегу тихой красавицы-речки, с мягкой сочной травой вместо песка и хорошо прогретой водой был тоже почти наш собственный.

А ещё — роскошный небольшой огородик, с маленьким, в несколько яблоневых деревьев игрушечным садиком.

Там всё зрело, наливалось соком, благоухало…. Казалось, будто всё это специально приготовлено было к нашему приезду, всё нас только и ожидало.

Яблоки, огурцы, помидоры, вызревшие уже, готовые, в натуре, прямо на грядке, на дереве…. Все само просилось, если уж не прямо непосредственно в рот, поскольку и кушать уже не хотелось, то хотя бы покрасоваться, чтобы любоваться, нежно гладить руками, наслаждаться забытым запахом.

Тёща в постоянных хлопотах не знала уже, как только угодить нам, чем ещё побаловать малышей и нас.

Она толкала ребятам в руки всё, что могла отыскать, на рынке, в магазинах, у соседей…. И всё только, чтобы самое-самое. И яблоко, такое уж самое аппетитное из тех, что были не в саду, а с юга привезённое — на рынке. Или сливы, так такие, каких дети и видеть не могли ещё в своей короткой жизни. Или абрикос или персик с нежнейшим пушистым румянцем… А ещё и арбуз, ломоть которого будто кто специально посыпал влажным розоватым пахучим сахаром.…

Теща садилась, положив натруженные руки на колени, и вся наполненная счастьем, любовалась, как светились удовольствием детские глазёнки, когда уминали все это — вдохновенно, с аппетитом и воодушевлением.

И, пресыщённые, ошалевшие от изобилия, они опять жадно хватали очередной плод обеими руками, надкусывали и, вздохнув, откладывали в сторону, будто «на потом»…. А ручонки сами собой тянулись за другим, ещё более аппетитным. А я сожалел, что не смог я до того времени приобрести фотоаппарат…

— Вот разбалуешь нам детей, что потом мы с ними будем делать в нашей Сибири? — Корил я тёщу.

— За двадцать дней не успею их разбаловать. Больно они у вас надрессированы. Оставляй их нам на зиму — тогда посмотришь, какими они у нас станут.

— Да кому там их дрессировать? Тайге разве. А мы и ее сможем же каждый год приезжать. Так, что же? так и жить нам без детей?

— А вы себе еще настрогаете. Вишь, какие они у вас завидненькие, да хорошенькие получаются!

Тесть работал кладовщиком в районном масломолочном управлении, и с работы каждый день приносил свеженькие, ещё с запахом коровьего вымени, молочные прелести: творог в комках, будто склеенных маслом, сметану, густую и жирную…

Там, у них с этим продуктом было тогда запросто. А в нашей Сибири нам видеть такое приходилось только во сне.

Впрок наедались и дети, и мы с ними. Обширной потаповско-мытаревской роднёй, целая рать всяких тёть да дядь, родных, двоюродных и троюродных, переполнен был весь городок. Приходили в гости сами порознь, и парами, и с детьми.

И всё новые и новые…. Никак не запомнить мне всех. А они дружно удивлялись, любуясь сибиряками. «Какие они у вас славные!». Ахали — охали, тискали визжащих от удовольствия ребят…

Потом устанавливали очередь встречных визитов. Всё для того, чтобы проявить уровень и своего гостеприимства, на своей территории, за своими столами, при своих скатертях — самобранках.

В действие была приведена система чисто русского чрезмерного, избыточного гостеприимства!

Родственники выпытывали у тёщи секреты наших пристрастий в еде. И вздыхали с недоумением, при объявлении о том, что любим-то мы в основном только салаты овощные, да винегреты.

И всё было так прекрасно! Всё было так хорошо, что казалось даже с избытком, слишком…. Так всегда поневоле начинает казаться, когда должно что-то случиться.

Жена цвела — «Вот видишь? Я же говорила?». И это рассеивало мрачные тени от мыслей.

Отпуск удавался на славу настолько, что уже никак и не могло бы оказаться в нашей серенькой действительности…. Мы, к такому благополучию просто не привыкли.

Ах, Михайлов — Михайлов! И могут же люди жить в таком раю, да ещё проявляя часто по мелочам своё недовольство!