Маленькие истории. Рассказы и миниатюры

Юрий Петрович Евдокимов

Пыль на предметах — знак вечности. Это значит, что они забыты, что никто не гладит их с любовью, и тёплая рука не прикасается к ним. Пыль впитывает в себя время… Но стоит прочертить на поверхности линии, как предметы оживают и несут нам воспоминания: о любимых людях, милых сердцу вещах, жизненных принципах — и немного грусти.В калейдоскопе маленьких историй Юрия Евдокимова внимательный читатель обнаружит все те пылинки, из которых состоит наша жизнь и наша любовь к жизни.

Стрижка под канадку

В парикмахерской на углу Маяковского и Декабристов шумно и очередь. Машинки гудят, мастера стригут, волосы падают — седые, чёрные, каштановые, русые и завитушки детских кудрей — всё ненужное удаляется с голов посетителей. Убираются свидетели, режутся локоны, которые ещё минуту назад были частью личной жизни клиентов. Теперь они сметаются веником и их уносят прочь.

— Как стричь?

— Под канадку, а на шее коротко, можно даже под ноль.

Юра расположился в кресле и стал глядеть в отражение зеркала: там были он и парикмахерша — белокурая девушка в фартуке, надетом поверх сарафана. Короткая причёска и родинка под нижней губой немного добавляли её лицу взрослости. И почему-то ему стало жалко её без видимой причины — просто жалко, и всё.

«Совсем девчонка, — подумал Юра, — лет двадцать ей, не больше, наверное, ещё не видела печали и пороха не нюхала. Совсем худая, смотреть не на что. Откормить, что ли, её некому? И куда родители смотрят?»

— Как вас зовут? — спросил Юра и попытался улыбнуться, но получилось что-то совсем непотребное вроде прокисшего борща на вкус. Он смутился и покраснел и вдруг увидел себя в зеркале совсем другим — не таким, каким он видел себя дома, бреясь в ванной, а намного старше, и от морщин на лице, как от неожиданного толчка в спину, ему стало тревожно и неуверенно.

— Мария или Маша, называйте, как вам больше нравится.

«Имя красивое, да и сама она вполне приятная, — думал Юра, — и взгляд у неё какой-то особенный, мягкий и строгий одновременно, и движения уверенные, осанка прямая, как будто стержень у неё внутри, орудует ножницами лихо. Я бы её откормил, она бы у меня вмиг прибавила в весе. Я бы её на диету посадил — на сало с картошкой. Кормил бы настоящим узбекским пловом. И казахскими баурсаками, и венгерскими рульками. Подливал бы ей в тарелку гуляш из парной баранины, с сочнями и жареным луком, а на ужин после шашлыка и отбивных приказывал бы есть ванильное мороженое. Беляшами бы закормил, мать её. И пусть бы она только посмела не поправиться».

— А меня зовут Юра.

И он опять покраснел, потому что никакой он был не Юра, а Юрий Петрович, он ясно видел себя в зеркале и понимал, что кончился тот мальчик, которым он себя считал, и что он, минуя средний возраст, сразу превратился в старика.

Вспомнилась фотография из старого журнала, где «битловские» патлы подстригают молоденькие девчонки, такие же юные, как та четвёрка. Сидят красавцы, Джордж Харрисон поднял голову к парикмахерше и улыбается.

— А я вас видела вчера, — сказала Маша, — вы картошку покупали в «Овощном», напротив Музея просвещения. Я в шлеме была, вы меня не помните.

— Было дело.

Ножницы и Машины руки приятно щекотали шею, и Юре на секунду показалось, что он и в самом деле может принять великое решение — взять кого-нибудь и выкормить. Не птичку или кошку, а маленького ребёнка из детского дома с его запросами и характером, и подарить ему любовь, заботу, ласку. Отдать ему часть себя, позволить ему быть самим собой, дать ему свободу, выбор и деньги… «Эк меня занесло. Наверное, это только в молодости можно так легко поступать, не думая — бах и всё, хотя молодость этим и ценна».

«Клац-клац», — и падают волосы.

— Так — это как? — Юра поднял голову. — Это вы, что ли, были вчера на мотоцикле? — дошло до него.

— Я.

Юра не спал прошлой ночью. Перед глазами был божественный герой на «Харлее». В кожаной куртке, кожаных брюках и в чёрном шлеме, который скрывал его лицо, добавляя ещё больше таинственности и восхищения. Он запомнил ту минуту. Всё тогда стихло на его улице: остановились машины и перестали петь птицы. Божественный герой дал по тормозам, остановился, купил что-то в ларьке, потом завёл с ключа двигатель и Harley-Davidson, оставив за собой облако пыли, исчез. В воздухе повис только один выдох: «Вот это да-а!»

И это была она?! Вот эта пигалица? Которая сейчас чикает ножницами над моей макушкой — это и есть мой божественный герой?

— Маша, вы такая маленькая, как вы справляетесь с техникой?

— Да без проблем. Вообще, это у меня второй байк, первый я разбила. С ребятами ехали по трассе из Новосибирска, и под «КамАЗ» залетела, мотоцикл — в хлам, а на мне ни царапины.

И ещё больше Юре захотелось кормить её, захотелось взять её на руки и посадить на мотоцикл, а самому сесть сзади, обнять её за талию и улететь с ней на «Харлее» в новую жизнь, и чтобы ветер разгладил морщины.

— Сто пятьдесят.

— Водки или рублей?

Юрий Петрович улыбнулся своей шутке, улыбнулся теперь уже по-настоящему, и у него получилось улыбнуться так, как Джордж Харрисон в 1961 году, ещё до его рождения.

⠀