Я + Я

Юрий Моренис

Данная повесть является открытием в литературе. Если в мире известно два вида повествования: от первого или от третьего лица – то здесь автор представляет новинку. Повесть излагается от двух первых лиц!

Глава 3

Я не стала ждать утра и официального визита к нему, в сыщицкую контору. Напросилась сразу домой. Может, это и бестактно, но душа горела. Вроде бы, успокоилась, не плакала, особого утешения не требовалось, однако прошел уже Девятый день — помянули, десятый, заканчивалась вторая неделя, а следствие — ни ну, ни тпру, ни ку-ка-ре-ку. Решила обратиться к «Сказочнику» — его так назвали после той телепередачи. Предчувствовала, он поможет, или что-то произойдет. Произошло, но совсем другое…

Как это у Блока: «Она пришла с мороза, раскрасневшаяся…» Хотя какой мороз? Она поставила машину чуть ли не напротив подъезда. Это летом припарковаться невозможно, а тут бегом — метров двадцать. Впрочем, морозец с ветерком наличествовали, так или иначе — раскрасневшаяся.

— Давайте, Алла Иннокентьевна, помогу.

— Спасибо. Простите, Михаил Алексеевич, за позднее вторжение.

— Да буде вам. Помнится, мы были на «ты»? Может, я — Миша?

— Ага, да. Аля…

Я пристроил на вешалку модную, до пояса, норковую шубку с капюшоном. Длинной, до пят, видно, еще не время. Вязаный серый в голубую полоску свитерок и джинсы — вот и весь прикид. Сняла легкие сапожки на невысоком каблуке. Конечно, в чеботах на педали жать неудобно, но ведь не вечно в машине. Ага, розовые, шерстяные, явно теплые носочки завершали гардероб. Ноги не мерзнут, почему-то облегченно отметил я.

Как он за мной наблюдал! Точно взгляд сыщика. Небось, ни одной детали не упустил.

— Аля, прошу в апартаменты.

А и правда, апартаменты! Из коридора направо, сквозь модный арочный проем без дверей, проглядывала кухня. Сравнительно небольшая, свет не горел, но бра над вешалкой хватало увидеть в полумраке обеденный круглый лакированный стол, угловой диванчик и отсвечивающий матовым блеском гарнитур с бесконечными дверцами и ящиками. По стенам коридора висели картины. Рассмотреть не успела, гостеприимный хозяин сразу пригласил в комнату, надо полагать, гостиную. Туда, налево, тоже вела арка. Двери отсутствовали. Еще подумала: куда деваться при жарке лука? Залу освещала люстра — большая, под старину. И снова картины. Над диваном, над комнатными цветами — целый зимний сад, а над телевизором смутно мерцали старинные иконы. Одну я узнала — Николай Чудотворец, ах, да, а это Пантелеймон Целитель. В другую комнату — на этот раз белая, с матовым стеклом, заказная дверь, плотно закрытая. Может, спальня? Посередине, меж двух удобных кресел, разместился журнальный столик с двумя небольшим, коллекционными чашечками и таким же ажурным кофейником. Почувствовала аромат.

Ишь, какой цепкий взгляд! Кажется, ничего не упустила. Задержалась на двери, на мгновение задумалась, что за ней, явно догадалась. Конечно, журналист, а для них наблюдательность на первом месте. Может получиться неплохой партнер. Я ведь понимаю причину столь скорого вторжения.

Замерла у икон. Спросила:

— А где Архангел Михаил? Полагаю, он должен быть?

— Естественно. И не один. В спальне, — я указал на закрытую дверь, — в кабинете, — махнул рукой на противоположную стену, — на кухне. Под его покровительством все. Сон, работа, еда. Прошу, по чашечке кофе. Надо полагать, разговор будет долгим.

Ухнула в кресло, уютное, расслабляющее, однако не получалось — напряг не отпускал. Разве что кофе… Сидела, вдыхала запахи, жеманно, по чуть-чуть глотала и, как дура, молчала. Михаил не торопил, прихлебывал и, наверное, в который раз рассматривал картину — палящее солнце над рекою. Веселенькая работа для зимы. Даже настроение улучшилось. У него, вообще, в доме тепло, не то что у меня — батареи еле-еле греют, менять надо. Гаврилов собирался помочь… Вот черт!

— Можно, я закурю?

— Будь любезна. Пепельница перед тобой.

— А ты?

— Уже четыре года, как бросил. После Чечни. Вдоволь дыма наглотался.

— Не раздражает?

— Ни в коем случае. Я к этому равнодушно отношусь.

Уже вторую закуривает, и ни слова. Так до трех ночи просидеть можно, а потом вежливо распрощаться. Э-э, не годится! Надо ее отвлечь, мы это запросто.

— Видел твой сюжет с Валерием Ивановичем. Какой артист! Талантливый человек — везде талантлив. И собеседник приятный.

— Это по поводу премьеры «Гамлета».

— Вечная пьеса. Кто бы ни ставил, кто бы ни играл, каждому есть сказать что-то свое. А ты сам спектакль видела?

— А как же! Иначе материал был бы поверхностный. Да и удовольствие получила.

— Я тоже. Аля, скажи, пожалуйста, как ты думаешь, сколько лет Гамлету?

— В смысле, Валерию Ивановичу?

— Нет, самому Гамлету, персонажу.

— Странно… Я сколько раз видела, читала, там нигде возраст не упоминается. Но он учился в Виттенберге…

— Молодец! Не все и это знают.

— В университете. Значит, студент. Выходит, лет двадцать, от силы двадцать два.

Я рассмеялся. Без улыбки в такие моменты никак нельзя.

— Это ты современными категориями мыслишь. Тогда все иначе было.

Я заинтересовалась:

— И сколько?

— О возрасте Гамлета говорится совершенно конкретно. Помнишь знаменитую сцену с Могильщиком, где Гамлет берет в руки череп Йорика, придворного шута?

— Да. Он еще стал символом Гамлета, хотя по пьесе это всего-навсего проходной эпизод.

— А перед тем, как вручить череп, Могильщик сообщает, что он пролежал в земле ровно двадцать лет и три года. Заметь, Гамлет не забыл Йорика. Он вспоминает, как здесь находились губы, глаза, как веселый шут таскал его на спине. Сколько тогда маленькому Принцу было? Лет пять, семь? Вот и сложи, двадцать три и пять, или семь.

— Около тридцати! Не меньше. Да-а, пожилой студент, чуть ли не заочник, — и я невольно улыбнулась.

Она невольно улыбнулась. Как сказали классики, лед тронулся, господа присяжные заседатели!

— Сказочник! — настроение улучшалось.

— Знаю. Мне твоя начальница, Таня, поведала про кликуху.

— Михаил, это не кличка, это кодовое обозначение.

Польстила ли мне, не знаю. Пора приступать к серьезным разговорам. Она снова потянулась к пачке, закурила. Топор не топор, но в комнате несколько сизовато. Встал, подошел к окну, приоткрыл форточку. Морозная струя резко освежила голову. Тут же захлопнул.

— Не надо, мне не холодно, — я почувствовала себя виноватой. — Прости, Михаил, собачу, как паровоз.

— Не извиняйся. Я понимаю. Может, на твоем месте сам бы закурил.

— Нет, нет, если решил, то все! Я тоже брошу. Гаврилову обещала. Мы вместе хотели… Он не успел, но я слово сдержу.

Я не стал ничего отвечать, типа «дай Бог», или «посмотрим». Ждал… Аля была готова.

— Значит, так, — я глубоко вздохнула и меня, наконец, прорвало. — Фактически Гарика, то есть, Игоря Гаврилова обнаружила я. Если не считать, конечно, сторожа. Мы приехали вместе. Только Гарик сначала в гараж, машину поставить, а я к нему домой, что-нибудь на скорую руку приготовить. У меня до сих пор ключ от его квартиры. Прямо не знаю, что с ним делать?

Она зачем-то взяла сумочку, раскрыла, не глядя внутрь, снова закрыла, снова бросила на диван. Я не перебивал. Понятно, воспоминания не из веселых.

— Извини, Миша, отвлеклась. Чего я схватилась за эту дурацкую сумку?

— Может, платочек достать?

Я невольно усмехнулась: неужели у меня такая кислая физиономия? А он приветлив, если бы не шрам, чистый дедушка Мороз. Натуральный Архангел Михаил, только без меча.

— Нет, Миша, я не из слезливых. Ага, ключ достать.

— Зачем?

— Показать. Говорю же, не знаю, что с ним делать!

Я сказал успокаивающе:

— Бог с ним, с ключом. Итак, Игорь отправился в гараж, машину ставить.

— Да, — я постаралась сосредоточиться. — И что-то долго его не было. Я уж и салатик сварганила, и бифштексы, которые мы по пути в кулинарии купили, поджарила, на стол шампанское французское поставила… Смотри, помню! — удивилась я сама себе. — Всякую ерунду помню, а что-то важное наверняка забыла. Хотя и допрашивали сто раз.

— Не волнуйся, быть может, сейчас вспомнишь.

— Ты думаешь?

Я кивнул.

— Короче, нет его и нет. Я на сотовый — не отвечает. И тут меня, как это ни банально звучит, словно током пронзило. Я скорее халатик прочь, в джинсы, в свитер, шубку в охапку — и на улицу. Шубу уже в лифте надевала.

Она вдруг глубоко задышала, словно вновь торопилась, как в тот страшный вечер.

Фу-ты, что-то стала тяжело дышать. Да ладно, я решила все рассказать быстро, без трагических пауз. С Михаилом, не со следователем, чувствуешь себя гораздо свободнее.

— Когда бежала к гаражам, услышала вой сирен. Это меня еще сильнее напугало, и я рванула изо всех сил. Гарик лежал перед домиком охранника, а над ним топтался серый дядька. Я его узнала, местный сторож. Мне было не до экивоков, оттолкнула его, бросилась к Гарику. Вроде, он был еще жив. По крайней мере, показалось, дышит. Но пока меня от него отдирали, все — умер.

Аля говорила монотонно, без эмоций, чувствовалось, сдерживает себя. Нет, не слезы, не рыдания — не тот характер. Там, в ней, клокотало нечто адское, вот и подавляла. Невысокая, с виду хрупкая, но такая внутренне мощная — сжатый кулак. Женщина вызывала восхищение, однако я тоже весь сосредоточился, стараясь не упустить ни одной детали.

Как он слушает! Ни слова мимо ушей. Взгляд до самого донышка, где все кипит и ворочается, как лава. Не то что этот старший лейтенант Бондаренко. Сидит, чувак, проницательного из себя корчит, с понтом натуральный Шерлок Холмс. А у самого глаза безразличные, и сразу записал меня в подозреваемые. Типа стрельнула Гаврилова, оббежала гаражи и давай над трупом ломать комедию. Винтовку по дороге в кусты забросила. Кстати, Игоря застрелили. Выстрел произвели сзади, когда Гарик уже гараж закрыл и направился к выходу. Пуля попала в шею, задев важные органы. Он еще смог дойти до сторожки… А там упал. Вот Бондаренко и зациклило на мне. Надо же, подозреваемая! Кстати, следов никаких. Хоть и зима, а снегу мало. Плюс, гаражи-то престижные, грейдер каждый день подъездные пути чистит. Не будут же солидные граждане сами фанерными лопатами ворота расчищать. Да и некогда им. Заплатили бабки — и полный сервис. Там, кроме охраны, и слесарь, и механик — целая двухэтажная контора с бухгалтером и председателем.

— Белого цвета?

— Что белого цвета? — не поняла я.

— Дом этот. Офис. Покрашен в белый цвет?

— Да. А ты как догадался?

— Очень образно рассказываешь. Так и увидел: стоит торцом, на каждом этаже по два окна. По фасаду на втором три, а внизу тоже два окна. Посередине дверь. Но не железная, как сейчас везде принято, а простая деревянная, густого коричневого цвета.

Я опешила:

— Обманываешь! Ты был там.

Я рассмеялся:

— Даже адреса не знаю. Ты не говорила, где дом Гаврилова и где эти гаражи находятся. Уверяю, очень все образно! Рассказываешь, а сама словно с камерой движешься. Твое видение, Аля, прямо в меня проникает. Я ведь тоже в уме картинку рисую.

— Сыщик! Точно сыщик.

Я скромно потупился:

— Есть маленько. Однако мы отвлеклись.

— Сам перебил.

— Извини, захотел уточнить рекогносцировку.

— Ишь, какие слова знает, сходу и не выговорить, — пробормотала я не без восхищения.

И снова она смолкла. Впрочем, завтра у меня ничего срочного, могу до утра ее слушать, даже когда молчит. Тишина тоже наполнена звуками: дыхание, шорох одежды, скрип по дну пепельницы погашенной сигареты, стук чашки о блюдечко. Кстати, кофе остыл, схожу на кухню, еще сварганю.

Что интересно, Парфенов прав. Каждая профессия вырабатывает особый взгляд. Художники, например, различают до ста цветовых тонов, а мы, обыкновенные, с трудом десять. Музыканты — такие волшебные звуки, нам и не снилось. По сравнению с ними — глушь нерадиофицированная. Режиссеры решают пространственные задачи. Взломщики, прищурясь, оценивают, каким способом вскрыть тот или иной сейф. Так и мы, журналисты, должны быстренько сообразить, как расколоть собеседника, будь он командир пожарных на стихийном бедствии или любитель псовой охоты. Как-то ехала в метро рядом с дядечкой, а к его ногам жались две красавицы-легавые. Восхитилась собаками, а через восемь минут знала о товарище чуть ли не все, вплоть до имени жены, и как она не противится его хобби. Так что в нашей работе по добыче информации требуется глаз да глаз. Кстати, у оператора он свой, ему надо сам факт происшествия отобразить, чем он и занимается. Я вижу несколько иначе. Еще по дороге на сюжет обдумываю идею будущего материала. Если пожар (предположим, пожар) по вине бесхозяйственности, делаем упор на погорельцев — они ж ротозеи, ежели объективные причины, тогда беседуем с пожарными, а когда поджог или злой умысел, тут без милиции не обойтись. В результате прошу оператора снять тот план, в котором смысл отразится лучше всего. Идеал, когда оператор мыслит с тобой одними понятиями. Я с подобным работала, ради картинки он пополз по скользкому, снежному склону вниз. Сорваться — миг и… Лучше не вспоминать! Но снял, остался жив, а кадры — лучшие в мировом телевидении. Потому повторяю: Михаил свет Алексеич прав, я смотрю на жизнь планами, говорю и в памяти воспроизвожу их, а потом, рассказывая, передаю видение другим. Если бы старший лейтенант Бондаренко вел себя поделикатнее, может, какие-то детали и вспомнила.

Конец ознакомительного фрагмента.