Неискушённый

Юрий Ель (2024)

Анталу Бонхомме — владыке проклятий и скверны — приходит приглашение во Дворец Дезрозье. Принцесса Элейн пожелала видеть его в качестве желанного гостя. И всё бы ничего, но правящая семья неустанно охотилась на таких, как он — прескверных! Однако теперь у принцессы появилось к нему важное дело, которое не терпело отлагательства: её брата и наследника трона прокляли и жестоко убили. После чего принц восстал и бежал из дворца. И принцесса попросила Антала помочь ей отыскать брата. Антал, заинтересованный хорошей наградой, соглашается выполнить просьбу принцессы. И вместе они отправляются на поиски сбежавшего принца. Но героя не отпускает смутное ощущение, что за просьбой принцессы кроется нечто большее и даже опасное…

Глава 10. Твой милый Бартоломью.

Вечернее представление вот-вот должно было начаться. В вестибюле уже собралась целая толпа. Красиво и дорого разодетые дамы и сопровождающие их мужчины оживлённо беседовали, ожидая, когда двери в зрительный зал откроются. Атмосфера спокойствия окутала людей. Приглушённый свет создавал уют. Или же так казалось только Анталу. Ступая по мягким багровым коврам, он шагал вперёд, к кассе, намереваясь купить билеты. Их разбирали довольно быстро, ведь постановки тут пользовались успехом. Большой театр никогда не пустел. Вся аристократия или более-менее зажиточные жители Веспериса частенько посещали представления, чтобы в очередной раз посмотреть на обожаемых артистов. Они были своего рода знаменитостями. Их уважали, любили и даже приглашали на закрытые вечера. Но такой чести удостаивались далеко не все артисты, а лишь те, что выступали на сцене этого театра.

Антал редко здесь бывал. Последний раз ещё будучи подростком. Мама любила подобные места и всегда относилась к культурному образованию сыновей с трепетом. Она настаивала на том, чтобы они чаще посещали театры, оперы, библиотеки… Её отчего-то очень заботило умственное и нравственное воспитание Антала. Как будто она переживала о его будущем, в которое тем не менее совершенно не верила. Или всё это было лишь для того, чтобы однажды, схватившись за голову, сокрушаться о том, как много сил и терпения она в него вложила, но всё равно не смогла вырастить достойным членом общества. Это в том случае, если Антал всё-таки ступил бы на скользкую дорожку, вымощенную кровью и слезами невинных. А, быть может, она сокрушается уже сейчас.

Так или иначе, Антал терпеть не мог оперу, в театрах ему было скучно, а книги он полюбил лишь когда стал старше. И всё же прескверный считал, что силы матери не были потрачены впустую, ведь по крайней мере она воспитала джентльмена. Ну, иногда он точно таковым являлся.

Антал задумался, глядя на окружающих его людей, как бы сложилась его судьба, не посягни Тенебрис на его жизнь? Неужели он был бы завидным женихом, пользующимся успехом у женщин? Или имел бы кучу подобных ему приятелей, с которыми коротал бы вечера за выпивкой и обсуждениями различных дел, приносящих немыслимую прибыль? Вероятно, он был бы востребованным ювелиром, умеющим творить чудеса из драгоценных камней и металлов. Хотя, если подумать, этим прескверный занимался и сейчас. В любом случае рано или поздно общество «высоких стен» или, как их называл сам Антал, «бесчестные шакалы и скоты» ему точно наскучили бы. А возможно он и сам стал бы тем самым скотом. Но, в общем-то, для большинства тем самым бесчестным шакалом и скотом Антал как раз и являлся.

Ледяная и дрожащая рука Элейн мягко скользнула под локоть прескверного. Антал тут же взглянул на неё. Принцесса нервно наблюдала за тем, как он покупал билеты.

— Что с вами? — тихо спросил Антал.

Элейн побелела. Она дрожала, тяжело дыша. В глазах был ужас. С тревогой она вцепилась в руку прескверного ещё крепче, простонав:

— Мне страшно, господин Бонхомме. Мне очень страшно. Я… мне кажется, я совершенно не готова к тому, что сейчас увижу.

Антал хорошо понимал её чувства. И искренне сочувствовал. Пока Бартоломью был где-то далеко, в неизвестности, Элейн переживала его утрату так, как переживают все: думая об умершем, как о душе, что обрела покой и освободилась от земных мук. Как о теле, безвозвратно засыпанном сырой землёй — не взглянуть на него, не обнять, не прикоснуться. А сейчас ей придётся столкнуться с жестокой правдой лицом к лицу. Со смертью, как она есть. Увидеть её в глазах родного брата и понять, что ни о каком покое не может идти и речи. Бартоломью будет стоять прямо перед ней, во плоти. Но это уже не будет он. Элейн придётся осознать, что его больше нет, глядя при этом прямо на него.

Антал прислушался к своим чувствам, стараясь особо не разбрасываться энергетикой вокруг. Да, в воздухе стояла невидимая простыми смертными дымка, обволакивающая собой абсолютно всё. Тёмная и удушающая материя витала тут и там. Это определённо след от проклятия. Это шлейф, оставляемый проклятыми. Прескверный не мог утверждать наверняка, здесь ли Бартоломью, но точно знал — поблизости проклятый.

— Мы можем уйти, госпожа, — мягко ответил он. — Или я могу сам поискать вашего брата здесь. Без вас.

Элейн прижалась к нему, нервно озираясь по сторонам:

— Нет! Конечно, я останусь. Я нужна своему брату.

Антал вдруг поймал себя на мысли, что сегодня внутри Элейн разобьётся что-то очень хрупкое. Разлетится на мелкие кусочки и затеряется где-то в пустоте. Она уже не будет прежней, это точно. Уже сейчас она походила на фарфоровую куклу. Только тронь — и расползутся по нежной коже неумолимые трещинки.

Желая утешить и поддержать, Антал аккуратно высвободился из крепкой хватки принцессы. Та не успела отстраниться — прескверный тут же обнял её за плечи. Невольно она уткнулась ему в грудь и судорожно вздохнула. От неожиданной теплоты стало чуть легче. Всего на мгновение, но всё же.

— Вы не одна здесь, госпожа.

Рука Антала едва уловимо гладила спину принцессы.

— Я ведь рядом с вами. И вам не придётся в одиночку сталкиваться со своим горем.

— Мне кажется, я не переживу этого… Кажется, будто я сейчас задохнусь! Ноги едва держат.

— Вдохните вместе со мной.

Антал сделал глубокий вдох, и Элейн послушно повторила за ним, а потом они вместе медленно выдохнули. Удивительным образом рядом с прескверным действительно было спокойнее. В его ненавязчивых объятиях было безопасно.

— Спасибо, — сказала Элейн. — За тепло.

В ту же секунду двери зрительного зала открылись, зазывая посетителей войти и узреть наконец великолепие большой сцены. Элейн отстранилась и неуверенно зашагала вперёд, смешавшись с толпой. Антал шёл рядом. Их места располагались на балконе, чтобы можно было лучше разглядеть весь зал. Какого-то особого плана у них не было. Прескверный хотел для начала понаблюдать за происходящим и присмотреться к людям, а уже потом ориентироваться по ситуации: проклятые непредсказуемы, и действия их не предугадаешь.

Усевшись, они осторожно окинули взглядами окружение. Никого и ничего подозрительного не было. И даже к разговорам не было возможности прислушаться — стоял гул, предвкушающие зрелища люди не смолкали. Антал прислушался к своим ощущениям и сделал вывод, что здесь скверна сосредоточена сильнее. Проклятой энергетики было столько, что простые смертные попросту не могли не замечать её влияния. Прескверный вгляделся в лица людей и в глазах их нашёл подтверждение своим догадкам. Взгляды их гуляли. Казалось, будто посетители были опьянены. Они слабо пошатывались, языки их заплетались, а головы, очевидно, были одурманены. Одурманены?..

Антал взглянул на принцессу. Та тоже чувствовала себя не лучшим образом, хотя держалась лучше остальных. Видимо, остатки благословения Сальваторе в её теле всё-таки немного спасали от влияния скверны. Прескверный тут же снял со своего мизинца перстень и надел его на указательный палец Элейн — он пришёлся ей впору.

— Что это? Зачем? — не поняла она.

— Мои украшения напитаны моей энергетикой. Как колокольчики в Домне. Чтобы отпугивать проклятых, помните? Госпожа, прошу, не снимайте кольцо. Вокруг слишком большое сосредоточение проклятой энергетики. Она влияет на вас и окружающих. Вы только взгляните на людей.

И она послушалась. Её затуманенный взгляд заметался от человека к человеку. Все они даже не замечали влияния скверны.

— Но как? Откуда тут…

Антал догадался быстро. Взглянув на две огромные люстры, висящие под потолком, он увидел множество свечей. Их пламя, шипя и потрескивая, топило воск. Но воск этот был непростой.

— Дурман-дым, — ответил он, кивнув собственным догадкам. — Это проклятые свечи из храма Амисс.

Дурман-дымом также называли способности прескверных, их энергетику. Они могли источать его собственными телами, могли призвать в любой момент. И именно дурман-дымом избранники Тенебрис проклинали людей и губили их жизни. Каждому прескверному было известно: лишь за дурман-дымом Воган последует, лишь от него он пробудится. Ведь когда-то огонь унёс его жизнь, уничтожил тело. Поговаривают, будто дым от костра, на котором погиб Воган, Тенебрис подчинила себе. В нём были остатки его проклятой плоти. Потому богиня наделяла им своих избранников.

От влияния перстня Элейн стало легче. Она пришла в себя и ужаснулась происходящему.

— Но откуда тут свечи из храма Тенебрис?

— Нам это только предстоит выяснить, — ответил Антал. — Для начала посмотрим представление.

Из-за больших алых кулис показался человек. Голоса стихли. Все взгляды теперь были прикованы к вышедшему к зрителям конферансье. Ослепительно улыбаясь, он громко поприветствовал зал. Ему ответили аплодисментами. Даже с балкона Антал видел, что тот тоже чуть пошатывался и, кажется, улыбался как-то вымученно. Улыбка его была схожа с гримасой, которую корчил Дарио — дворецкий во Дворце Дезрозье. А в мутных глазах застыло холодное безразличие. Да и движения его были рваными, то слишком резкими, то слишком медленными. Одурманенные зрители не замечали странностей. Но вот Элейн, увидев поразительное сходство в поведении с прислугой из её дворца, тут же всё поняла: конферансье был мёртв. Чувствовался почерк Бартоломью. Разве что голова несчастного артиста не была вывернута в обратную сторону.

На голове принцессы зашевелились волосы. Она прикрыла рот рукой, прошептав:

— Пресвятой Сальваторе… Какой кошмар!..

Конферансье был ярко разодет. Костюм его пестрил синими и золотистыми цветами. Лицо оказалось замазано гримом, но очень неаккуратно и небрежно. Тени под глазами потекли, а белая краска едва скрывала и без того иссиня-бледную кожу.

–…приветствуем вас на нашем представлении!

Спешите восхищаться нашими умениями!

Хотите ли стихов? Желаете ли пьесу?

Тогда пришла пора открыть нашу завесу!

Говорил он стихами, как и прислуга во Дворце Дезрозье. Но здесь, в театре, это хотя бы выглядело уместно и не вызывало вопросов. Хотя Антал не сомневался: конферансье рифмовал строки тоже по воле Бартоломью.

Занавес, как и было обещано, открылся. Полотнища разошлись по разные стороны, оголив наконец всю сцену. И перед взором огромного зрительного зала предстал тот, ради кого всё и замышлялось. Элейн, конечно, узнала его сразу и в ужасе вжалась в спинку кресла. Руки её вцепились в подлокотники. Она едва не застонала. В широко распахнутых глазах заблестели слёзы.

Бартоломью стоял на сцене. Держался он ровно, и с виду могло показаться, что с ним всё в полном порядке. Его сценический образ был поистине впечатляющий: рубашка с обугленными рукавами-колокольчиками, пёстрый жакет красно-оранжевого цвета и брюки выглядели необычно. На туфлях с небольшим каблучком виднелись банты, на шее — тугой и пышный воротник, не позволяющий голове поворачиваться. За спиной его волочился длинный плащ, расшитый изображениями языков пламени. В чёрные длинные волосы были вплетены золотые ленты. А глаза… Глаза его безвозвратно изменились. Зрачки некогда синие, как у Элейн, теперь опасно горели жёлтым, словно у хищника.

— Это же… — прошептала принцесса, разглядывая брата. — Это персонаж его пьесы! Разрушительный дух огня — Нуто!

Как только заиграл оркестр, Бартоломью прошёлся по сцене, позволяя себя как следует рассмотреть. Как следует восхититься. Музыка имела настроение таинственности, плавно перетекающей в угрозу и тревогу. Где-то в оркестровой яме сейчас надрывал струны контрабас. Звук был глубоким, растянутым. Он крадучись прошёлся меж рядов, дотронувшись до каждого. К нему добавились клавиши пианино — сначала мягко, осторожно и ненавязчиво, а потом всё настойчивее и громче. Антал понятия не имел, что это за композиция, но от неё сделалось неуютно. Однако другие зрители слушали, как заворожённые. Воск в свечах тем временем продолжал тихонечко шипеть, тая и тая. А дым, источаемый ими, уже окутал весь зал, осел на одежде и волосах людей.

Как только оркестр медленно стих, Бартоломью, сделав размашистый шаг к краю сцены и взмахнув рукой, нараспев заговорил:

— Живу я ради разрушения!

Желаю мир дотла спалить!

Не обуздать моё стремление:

Людей несчастных покорить!

Я — есть огонь! Я сею смуту!

Я пламенный, опасный дух!

Меня прозвали просто — Нуто,

И имя это режет слух.

Я смерть несу, я жажду пепла!

Я боли и страдания отец.

Вы не найдете ослепительнее света,

Чем тот, что я несу, — огня жестокого творец.

Бартоломью взмахивал своим плащом, будто опаляя всё вокруг. Он подходил к декорациям: к искусственным деревьям, домам и людям, играющих его несчастных жертв. Они кричали, закрывались руками и падали навзничь, притворяясь мёртвыми. Только вот дело было в том, что в действительности они вовсе не притворялись. Кажется, Бартоломью успел добраться до каждого в этом театре — все артисты были убиты.

Тут на сцену явился ещё один персонаж пьесы. Выглядел он как светловолосый юноша, одетый в белое одеяние. На голове его была корона. Двигался артист изящно, почти невесомо, однако периодически всё-таки спотыкался, не в силах удержать собственное мёртвое тело.

Он запел тонким юношеским голосом:

— Услышь меня, дух разрушений!

Сполна ты погубил людей!

Довольно всех этих мучений!

Пойди же прочь, гнусный злодей!

Тебя сражу своим мечом,

Низвергну в ледяную лужу!

Я буду твоим палачом

И уничтожу твою душу!

Я — Дьярви! Дух порывов ветра!

Бесчинства твои прекращу,

И песня твоя будет спета,

Тебя, увы, я не прощу!

Антал и Элейн переглянулись.

— Я слышу об это пьесе впервые, — зашептал прескверный. — Её уже ставили в театре?

— Нет. Бартоломью не закончил её. Он лишь читал её нам, своим близким. И много репетировал с…

Элейн осеклась. С кем же он её репетировал? Очевидно, с кем-то, кто в его пьесе должен был сыграть Дьярви. Они с прескверным думали об одном и том же.

— Может ли это быть всего лишь совпадением? — предположила принцесса.

— Всё может быть. Однако мы уже выяснили, что Дьярви — не настоящее имя нашего общего знакомого. Выходит, оно… сценическое? Наш проклятый представился мне именем героя, которого играл?

— Но почему же?

— По той же причине, почему Бартоломью после смерти явился в театр. Потому что роль Дьярви была для нашего проклятого очень важна. Вероятно, он не помнит ничего о своей прошлой жизни. Только это имя. Как единственная ниточка, связующая с тем, что было дорого сердцу.

Они смолкли и продолжили смотреть. На сцене тем временем началось самое интересное. Нуто и Дьярви принялись сражаться. Антал внимательно следил за действом, присмотревшись к артисту, играющего духа ветров. Тот, несомненно, тоже был мёртв. И его прескверный узнал, ведь лицо это частенько красовалось на афишах. «Дьярви» играл довольно известный молодой человек, роли которого в основном были главными. Имени его Антал не запомнил. Однако где-то внутри растеклось неприятное ощущение, липкое и тягучее. То была печаль. Грусть из-за загубленной жизни восходящей звезды Большого театра. Он был красив и явно талантлив. Это было видно по его игре — даже будучи мёртвым молодой артист, казалось, изо всех сил старался, меньше спотыкался и почти не фальшивил.

Так наступил антракт. Зрители, пребывающие в восторге от кошмарного представления и в упор не видящие, что на сцене выступают ходячие трупы, медленно поплелись на выход из зрительного зала. Они по-прежнему не замечали и своего изменённого состояния сознания, не придавали никакого значения тому, что тела почти не слушались, а в голове устоялся туман. Артисты тоже ушли со сцены, скрывшись за кулисами. Туда-то и направились Антал и Элейн почти бегом.

— Держитесь рядом, — предупредил прескверный.

Принцесса кивнула, аккуратно выглядывая из-за его спины. Оказавшись за кулисами, они увидели поистине устрашающее зрелище: артисты — все до единого — неподвижно стояли или сидели в полумраке. Они разошлись по самым тёмным углам, где молча таращились в пустоту, не реагируя на происходящее. Театр теперь больше походил на кукольный. Вот только куклы не были милыми и забавными. Все они выглядели сломанными. Вокруг царил бардак: на полу валялась кучи тряпья, сценические костюмы были свалены с вешалок, а ноги то и дело натыкались на различные парики, косметические средства и другую театральную атрибутику. Некоторые декорации оказались испорчены и теперь, став грудой бесполезного хлама, валялись тут и там. И, что самое интересное, проклятые не нападали и даже не удостаивали незваных гостей взглядами. Антал внимательно следил за ними, взяв принцессу за руку.

Через минуту они нашли выход в помещение с гримёрными комнатами. Из одной доносились леденящие душу крики и рыки. Антал аккуратно заглянул внутрь и увидел, как Бартоломью нападает на «Дьярви», швыряя его, словно мешок с зерном. Он колотил его, обрушивал свой гнев на несчастного артиста, попутно круша мебель.

— Ты не Дьярви! Ты не Дьярви! Ты не можешь играть Дьярви! — вопил он, обезумев.

Артист тем временем не реагировал. Ему не было больно и страшно. Он лишь ждал, когда истерика принца закончится. Как будто бы уже привык к этому.

Чёрные волосы Бартоломью растрепались, падая на синюшное, плохо загримированное лицо. Жёлтые глаза горели яростью. Из него лилась необузданная злоба, а в воздухе тем временем сгустилась скверна.

— Проваливай! Пошёл вон! Я не хочу тебя видеть! Репетируй, репетируй, репетируй!

Схватив «Дьярви», он швырнул его в сторону двери. Тот с глухим стуком грохнулся на пол. Светлый парик почти слетел с головы, пуговицы на белом одеянии расстегнулись, а некоторые и вовсе оторвались и отлетели. И тем не менее артист медленно поднялся, после чего вышел из гримёрки, еле переставляя ноги. Бартоломью тем временем не унимался. Его гнев был силён. Он рычал, словно животное, рвал на себе волосы, царапал собственное лицо, а потом устало рухнул на стул, стоящий у туалетного столика.

Антал не успел ничего сказать, как Элейн вдруг сделала шаг и дрожащим голосом произнесла:

— Бартоломью…

Проклятый замер, а потом медленно взглянул в зеркало, где в отражении увидел свою сестру, стоящую в дверях. Она едва держалась. В глазах блестели слёзы.

Принц обернулся всем торсом и какое-то время вглядывался в неё дикими, широко распахнутыми глазами, после чего так же тихо произнёс:

— Элейн?..

Ему будто бы потребовалось немного времени, чтобы вспомнить, кто эта девушка. Антал следил за ним, не спускал глаз и про себя отметил то, как сильно они с Элейн оказались похожи. Бартоломью был красив и высок. А ещё, несомненно, силён. Он представлял серьёзную опасность.

Элейн вдруг сорвалась с места, желая прильнуть к любимому брату. Антал не успел даже среагировать, не успел схватить её и только крикнул:

— Госпожа, нет!

Принцесса за пару шагов подбежала к Бартоломью, протянув руки для объятий. Она так отчаянно желала прижать его к себе, успокоить, забрать всю боль, забрать его проклятие и уберечь. Мыслить здраво она не могла. Особенно теперь, когда увидела его воочию. Казалось, принцесса в миг позабыла о том, что из себя представляли проклятые и на что были способны. И в следующее мгновение Бартоломью вскочил, ударив её. Элейн лишь ахнула, падая на пол, а её брат… нет, он больше не был её братом. Проклятый с утробным рыком набросился на принцессу, не позволив той встать. Он вцепился ей в шею, намереваясь убить.

Антал среагировал моментально. Из тела его явится дурман-дым — чёрная энергетика тут же создала вокруг своего хозяина ауру. Он вытянул руку вперёд и направил её. Дым в мгновение ока добрался до Бартоломью и с немыслимой силой отбросил его в сторону. Прескверный подскочил к принцессе, помогая ей встать. Голова Элейн кружилась, а с разбитой губы текла струйка крови. По щекам катились слёзы, а в глазах — абсолютное непонимание и ужас. На шее виднелись отпечатки рук принца. Элейн тут же вновь оказалась за спиной Антала, недоумённо моргая и пошатываясь. В голове её никак не укладывалось то, что произошло.

Антал не медлил и попытался снять проклятие. Выставив руку вперёд, он вознамерился вытянуть его из тела принца и даже зашептал что-то на неизвестном Элейн языке. Бартоломью начал медленно подниматься с пола. Он налетел спиной прямо на туалетный столик, разбив зеркало, и теперь осколки валялись тут и там, впиваясь в его ладони. Он полностью игнорировал Антала и его силу. Она не оказывала на проклятого принца никакого влияния. Догадка подтвердилась: другой прескверный всё-таки существует, и именно он проклял Бартоломью.

— Не можешь, да? — прорычал принц. — Не получается у тебя? А потому что не в твоей я власти. У меня другой хозяин.

Он вдруг резко вскочил и вновь ринулся в атаку, стараясь добраться до Элейн, но не успел даже приблизиться и снова отлетел назад. Принцесса наблюдала за ним и не могла проронить ни слова. Стояла и тряслась, роняя слёзы.

— Господин, давайте поговорим, — спокойно обратился к нему Антал.

Но принц не слушал. Он вставал раз за разом, ревел от ярости и нападал, больше всего на свете желая забрать жизнь сестры, а потом и прескверного.

— Прошу, господин, остановитесь! Услышьте меня!

Достучаться до него было почти невозможно. Снять проклятие Антал не мог, но ему удалось при помощи своей силы немного притупить гнев Бартоломью. Прескверный слегка надавил на его волю, заставив успокоиться и ненадолго прийти в себя. В ту же секунду принц заметался, злость сменилась простым беспокойством. Он жмурился, крепко стискивал зубы и дрожал. А потом вдруг рывком сорвал со сломанной шеи воротник, и голова его тут же безвольно повисла, завалившись набок.

— Как же тесно… Дышать не могу… — захрипел он, взявшись двумя руками за своё горло.

— Господин? — осторожно обратился к нему Антал. — Мы хотим помочь. Но нам нужны ответы на вопросы. Прошу, найдите в себе силы сопротивляться скверне. Поговорите с нами.

Он украдкой глянул на Элейн. Та, казалось, сейчас упадёт и умрёт. Она не двигалась, ничего не говорила и просто смотрела на брата. Лицо её сделалось непроницаемым и ничего не выражало. Как будто принцесса вдруг превратилась в неистовую каменную статую. И даже слёзы на её щеках замерли, точно заледенели.

Принц пробыл в замешательстве лишь пару мгновений, а потом вернулся к своему состоянию и завопил, ринувшись вперёд. Он подбежал почти вплотную, яростно замахнувшись. Такой удар проклятого вполне мог разбить голову. Пережить его вряд ли удалось бы хоть кому-то. Но Антал перехватил его руку, и получилось у него это так легко и просто, будто в кулаке Бартоломью не было ни капли мощи. Вцепившись в его предплечье, Антал крепко сжал его. И в ту же секунду принц упал на колени, завыв от боли. По-хорошему он не понимал и не хотел, потому пришлось прибегнуть к крайним мерам.

Прескверный не отпускал его руки и медленно наклонился, зарычав на ухо:

— Не забывайся, с кем говоришь и на кого нападаешь! Посмел на меня замахнуться!

— Да плевал я на то, кто ты! Ты и в подмётки моему хозяину не годишься. По сравнению с ним ты просто мальчик, всего лишь сопляк!

— Меня не волнует, кто над тобою властен. Это никак не влияет на то, что я способен сделать с тобой. Думаешь, если тело мертво, то оно уже ничего не почувствует? Ошибаешься, проклятый. Я могу сделать так, чтобы проклятие твоё расшевелилось, сковало в тиски сосуды, кости и мышцы, и тебе станет так больно, что ты будешь ползать у меня в ногах и умолять прекратить! Пусть мне ты и не подчиняешься, однако ж не забывай — перед тобой всё-таки прескверный. И если ещё хоть раз попытаешься притронуться ко мне или к принцессе, я заставлю тебя корчиться на полу в муках, словно затоптанная конями псина!

Бартоломью не сдавался и попытался укусить Антала, но ему это не удалось. Прескверный воззвал к его проклятию и приказал терзать. Скверна в теле принца в действительности зашевелилась, словно самые настоящие черви, а потом принялась выкручивать и тянуть жилы. Бартоломью истошно закричал, откинувшись назад.

Элейн вдруг подала голос:

— Хватит, прошу! Господин, прекратите его мучать! Я этого не вынесу!

Она схватилась за голову, зажмурилась и закрыла уши. Бартоломью сопротивлялся влиянию Антала, но почему-то вдруг снова пришёл в себя, взглянув на сестру.

— Элейн?

И тогда прескверный отпустил его. В жёлтых, полыхающих ненавистью глазах принца появилась осознанность. Он перестал кричать и, сидя на полу, растерянно смотрел на свою сестру.

— Элейн, это правда ты?

Она не приближалась больше. Теперь Бартоломью вызывал страх и недоверие.

— У тебя… кровь? — тихо произнёс принц, указав на её губу. — Откуда? Почему ты плачешь? Тебе больно?

Антал вновь заговорил спокойно:

— Господин, прошу, расскажите нам, кто сотворил с вами это?

— Я… не помню его имени и лица. — Он нахмурился, отчаянно стараясь вспомнить. — Мне известно, кто этот человек. Но…

Он огляделся по сторонам и, увидев собственное отражение в осколках зеркала, задался вопросом:

— Что же со мною стало? Как это случилось?

Антал присел перед ним на корточки и взял за руку — осторожно, не желая причинять боль. Голос его сделался мягким:

— Господин, что вы помните? До того, как с вами приключилось это несчастье.

— Высокие стены. Репетиция. — принц отвечал медленно, буквально выдавливая из себя слова. — Я помню имя — Дьярви. Но… его нет.

— Что это значит?

Голова Бартоломью безвольно свисала, завалившись набок. Лицо было напряжённым, а из глаз вдруг покатились слёзы. Принц заплакал, сам того не заметив.

— Не знаю, — ответил он, скуксившись, будто обиженный ребёнок. — Дьярви… Неужели его никогда не было? Тогда с кем я репетировал свою пьесу? Внутри так пусто и холодно. Я ничего не понимаю…

Он плакал и плакал. Очевидно, попытка вспомнить события, которые привели его к настоящему моменту, причиняла сильную боль. Он горевал, но никак не мог вспомнить, по кому или чему.

— Тот человек дал мне с собой проклятие и велел идти домой. Он сказал, что я должен во что бы то ни стало добраться до Элейн и папы. И закончить вместе с ними свою пьесу.

— Что за проклятие он вам дал?

Помедлив пару мгновений, принц выудил из-за пазухи перо, ответив:

— Вот оно. Им я писал.

Антал всё понял. Тот прескверный поместил проклятие в перо, и Бартоломью при помощи него проклял прислугу во дворце, а потом и артистов в театре. Потому они говорят стихами.

— Но я не добрался до Элейн и папы. Я так старался, так сильно сопротивлялся… И смог направить свой гнев на несчастных служанок и Дарио. Вместо своей семьи.

— Потому вы убежали потом?

Бартоломью попытался вспомнить:

— Да. Мне кажется, так оно и было.

— А откуда здесь свечи из храма Тенебрис?

— Он дал. Меня сюда тянуло, и он велел быть тут. И продолжать играть, продолжать писать… Но, господин…

Бартоломью взглянул на Антала жалобно, с непониманием:

— Как же играть без Дьярви? Где он? Куда пропал? Не могу вспомнить. Ведь кем-то же он должен был быть, правда?

Да, несомненно, он был «кем-то» для Бартоломью. Кем-то несоизмеримо важным.

— Он придёт ко мне? Мы будем репетировать? Закончим пьесу и выступим? Я подожду, господин, я подожду его…

Даже Антал испытывал бурю эмоций от этой картины и от слов принца. И он боялся представить, через что сейчас проходила принцесса. Та молчала, стоя в стороне. Она будто была не здесь, а где-то очень далеко. Или очень хотела быть.

— Вы властвуете над артистами? — продолжил спрашивать Антал.

— Да. — Бартоломью отвечал честно, очевидно, не собираясь ничего утаивать. — При помощи моего пера.

А потом он вгляделся в глаза прескверного, спросив:

— Как ваше имя?

— Антал Бонхомме.

— Господин Бонхомме, я не в себе. Я будто бы потерялся. Заблудился. — Принц скривился. — У меня такая страшная путаница в голове. И мне сложно осознавать происходящее вокруг. Я совершенно не понимаю, что творю, и почти забыл, кем являюсь. Поэтому, прошу, господин Бонхомме, ответьте мне: я умираю?

Антал молчал. Ответ был очевиден, но почему-то произнести его вслух в присутствии Элейн он не мог. Поджав губы, прескверный медленно кивнул.

— Ах вот оно что… — прошептал Бартоломью, горько усмехнувшись. — То, против чего так отчаянно боролась моя семья, в итоге добралось до меня.

Принц вдруг встрепенулся и вновь попытался обратиться к сестре, точно только вспомнил о том, что она тоже была тут:

— Элейн!

Он выглянул из-за плеча Антала, посмотрев на неё широко распахнутыми глазами, полными жалости:

— Не плачь! Ты ведь знаешь, я не могу выносить твои слёзы. Прости! Прости меня, я оплошал! Обещал тебе, знаю, но всё равно сделал по-своему. Не злись, молю. И не плачь.

Антал не мог взять в толк смысл сказанного, и вряд ли Бартоломью ответил бы на все его вопросы. Но вот Элейн, кажется, всё понимала. Что он обещал ей? Как оплошал? Очевидно, сейчас не место и не время выяснять это.

— Твой милый Бартоломью очень виноват, — произнёс проклятый горько.

Со стороны принцессы послышался судорожный всхлип.

— Сестрёнка, он там, где мы и думали. — Принц радостно улыбнулся. — Я оказался прав. Элейн, я… Послушай. Я тебя…

Бартоломью зажмурился, стиснув зубы, а потом сдавленно зарычал. Антал сразу уловил в нём перемену и ощутил, как взбунтовалась в его теле скверна.

— Я тебя… — Принц вдруг распахнул глаза, вспыхнувшие былой яростью, и заревел. — Я тебя убью, если приблизишься ко мне снова! Не появляйся в театре, иначе, даю слово, я сверну твою тонкую шейку так, что позвонки в пыль сотрутся! Ты слышала меня?! А ты… — Он обратился к прескверному, высвобождаясь из его хватки. — Не смей прикасаться! И пошёл прочь отсюда. Начинается второй акт! Мне пора на сцену!

Принц поднялся на ноги, нацепил на шею тугой воротник, чтобы голова его могла держаться и не падать, а после направился на выход. Покидая гримёрную комнату, он одарил Элейн абсолютным равнодушием, даже не взглянув на неё. Для принцессы, очевидно, это был самый настоящий кошмар. Она отшатнулась от любимого брата, как от огня. Но он не тронул её. И только Антал хорошо понимал и чувствовал, что Бартоломью в данную минуту отчаянно боролся с проклятием и не давал ему взять над собой полный контроль. Иначе он не позволил бы им уйти. Иначе принц сделал бы всё, чтобы его сестра стала частью этого театра.

Антал смотрел ему вслед, а после осторожно подошёл к Элейн. Хотел было он что-то сказать, как вдруг та рухнула-таки на пол, окончательно обессилив. Она закричала. Истошно и громко. Внутри прескверного всё сжалось. Казалось, ничего умопомрачительнее ему не доводилось слышать. Крик этот был полон нестерпимой боли и отчаяния. Элейн выла, словно раненый зверь, надрывая горло. Она впала в истерику и тряслась, обхватив себя руками. Случилось то, чего Антал так боялся — в ней что-то сломалось. Так выглядело истинное горе. То самое, с которым принцесса наконец столкнулась лицом к лицу и теперь вынуждена его принять и осознать. И если умом она понимала, что рано или поздно это случилось бы, то сердцем — нет. Оно предательски отказывалось мириться с ужасающей правдой и сопротивлялось, терзаясь болью.

Прескверный понимал, что, будь он даже самым сильным человеком на свете, всё равно не смог бы поднять Элейн — слишком уж тяжела была её ноша, тянущая вниз. Она утопала в скорби. Это было неизбежно и… даже нужно. Потому Антал решил, что единственный выход в данной ситуации — тонуть вместе с ней. Он опустился на колени, зазывая принцессу в объятия. Та вцепилась в его тунику, прижавшись к груди. Одежда в миг сделалась мокрой от её слёз. Элейн хваталась за Антала и тянула его к себе. Она умоляла его быть рядом, быть её спасением. Уткнувшись в его шею, принцесса рыдала и рыдала. А он обнимал её, мягко гладил по спине и… тонул вместе с ней.

Бартоломью, выйдя из гримёрной комнаты, ушёл и из жизни Элейн. Покинул её, оставил. Навсегда. И даже Пресвятой Сальваторе, будь он тут, не смог бы это исправить.

Со сцены тем временем донеслись звуки музыки. Оркестр вновь заиграл, ознаменовав начало второго акта. Антал продолжал обнимать Элейн и терпеливо ждал, когда та найдёт в себе силы уйти. Задерживаться тут точно не стоило, но даже если бы на них обрушился гнев всех проклятых мира, он сделал бы всё, чтобы позволить ей прожить своё горе и суметь снова встать на ноги.