Хроника смертельной осени

Юлия Терехова, 2019

Наконец-то задержан московский маньяк – любитель классической оперы, насиловавший и убивавший женщин невыносимо жарким летом 2010 года. Оказалось – рано радоваться, убийца бежит из тюрьмы и скрывается от правосудия. Он уезжает заграницу и продолжает убивать с прежней жестокостью. Кто его остановит? Кто сможет ему противостоять? Бывший лучший друг? Его старый преследователь – майор московской полиции? Спецагент ФБР? Французские детективы? Или убийца сумеет опередить всех и первым доберется до своего старинного врага и до Катрин – женщины, которой одержим с юности. Она чувствует его присутствие и смертельную угрозу. Где он? Разгадка так очевидна, так волнующе близка…

Ясмин

В тот пасмурный осенний день в вагоне электрички было не протолкнуться в толпе, направлявшейся в Истру на рок-фестиваль. Люди — в основном, молодые парни и девушки, прижатые друг к другу — казалось, спрессовались в сплошную массу. В электричке было не продохнуть, несмотря на довольно холодную погоду.

— Шурик, долго еще ехать? — жалобно пропищала Ясмин. — Не могу больше, сейчас умру от духоты…

— Не хнычь, — он постарался встать так, чтобы максимально прикрыть девушку от дыханья окружающих. — Скоро уже… минут пять осталось…

— Надо к выходу пробираться, — пискнула она.

— Не надо, — покачал он головой. — Вся эта толпа вывалит и вынесет заодно и нас.

Так и произошло. В динамике протрещало «Новоиерусалимская», поезд замедлил ход и скоро остановился. Живой организм из многих сотен людей подобрался, зашевелился и стал вытекать из вагона. В какой-то момент Саша почувствовал, как наступил на чью-то ногу. Мгновенно раздалась безобразная брань.

— Нельзя ли следить за речью? — повернулся он на звук голоса. — Здесь женщины.

— Это щелка твоя косоглазая — женщина? — услышал он в ответ. — Чем она там воняет?

Дрожь, охватившая Ясмин, которая слышала каждое мерзкое слово, отдалась в Сашиной руке.

— Что вы сказали?! — в толпе было трудно повернуться, но ему все же удалось. Рядом терся плюгавый человечек, неопределенного возраста, без признаков какой-либо растительности на лице — у него отсутствовали и ресницы, и брови, серые глазки прикрывались тяжелыми веками. От него не пахло спиртным, но зрачки были сужены в булавочные головки. Он отталкивал всем своим видом, но Саша повторил:

— Что вы сказали?

— Щас выйдем, и я тебе повторю, — человек ткнул Сашу в бок чем-то острым. — Если захочешь…

Ясмин, разумеется, не могла знать, что в ее парня уперся нож, но она кожей ощутила смертельную угрозу, которой веяло от безволосого. Ее объял нестерпимый ужас, словно рядом застрекотала трещотка гремучей змеи.

— Саша, не надо, — она сжала его ладонь и потянула, насколько возможно, в сторону. — Умоляю, пойдем….

Им удалось оторваться от этого человека, и, когда они вышли на платформу, его уже нигде не было видно. Они брели вместе с прибывшими людьми куда-то, повинуясь коллективному разуму и указателям «На рок-фестиваль»… Но настроение, им, конечно, безнадежно испортили. Ясмин шла, глотая слезы острой обиды. Ее родители — оба высокообразованные люди — бежали из Карабаха в восьмидесятые годы, задолго до ее рождения. Отец со временем стал деканом одного из факультетов Московского университета. Как только дочери исполнилось восемнадцать лет, родители были вынуждены купить ей машину, так как каждый день, возвращаясь из института на метро, она горько плакала от оскорблений. Москву накрыл национализм, подобно грязевому потоку.

…Прошло какое-то время, прежде чем Саша и Ясмин осознали, что идут в окружении крепких молодых людей в военизированных штанах цвета хаки и черных майках. У них у всех, как на подбор, блестели выбритые черепа, а на поясах висели кастеты и бейсбольные биты. Держа Ясмин за руку, Саша попытался сделать шаг в сторону, но его тут же крепко схватили за локти и поволокли прочь от толпы. Подруга выпустила его ладонь и с криком исчезла. Саша попытался вырваться, но получил удар по затылку и потерял сознание.

Он очнулся от жуткого смрада, ударившего в ноздри, заполнившего всю носоглотку, и, казалось, проникшего даже в мозг. Вонючая жижа стекала по его лицу, заливаясь за пазуху рубашки. Сашины руки были связаны за спиной так туго, что кисти занемели, и он их уже не чувствовал. Он лежал на холодной земле и видел прямо перед собой нечищеный армейский ботинок.

— Ну, что? — услышал Саша голос, показавшийся ему знакомым. — Он очухался?

— Да, Беркут, — чья-то рука рывком приподняла Сашину голову за волосы и так же резко ее отпустила, — можно начинать.

— Супер. Тащите сюда его девку…

«Саша!» — услышал он дикий крик Ясмин, и появилась целая свора — человек десять бритых наголо молодых головорезов в камуфляже. Двое из них волокли его девушку по покрытой пожухлой травой земле. Она яростно отбивалась от них, но силы были неравны.

Они мучили ее долго, она перестала сопротивляться, выбившись из сил после второго или третьего мерзавца. Саша хотел закрыть глаза, дабы не видеть этого кошмара, но тот, кого называли Беркут, поставив ему на грудь ногу в тяжелом берце, поднес к его лицу длинный нож:

— Если не хочешь, чтобы я выколол тебе зенки, — свистящим шепотом прошипел он, — смотри!

… — Все, пора сматываться, — произнес Беркут. — Заканчивайте там, а то разошлись! По второму кругу, что ль, пошли?

— А сам-то, Беркут, что — не будешь? — спросил один из насильников, словно предлагая главарю разделить с ним порцию шаурмы. — Она, правда, уже не реагирует ни на что.

— Еще чего, — буркнул лысый. — Чтобы я этой черной вонючкой опоганился, да еще после вас, архаровцев… Сворачивайтесь там, надоело уже…

— А с этими что делать? — спросил еще один. — Может облить их обоих бензином — и концы в воду?

— Еще бензин на них тратить, — брезгливо скривился Беркут. — Сами сдохнут. А не сдохнут, так кто им поверит? Кому они, на х…, нужны?

Боковым зрением Саша успел уловить занесенный над его головой грязный ботинок, и на него обрушилась тьма, поглотив его боль и страшных людей вокруг. Сколько прошло времени, прежде чем эта тьма стала выпускать его сознание из своих смертных объятий? Вокруг было тихо — только где-то вдали слышался шум машин, видимо, от шоссе. Он попробовал пошевелить связанными руками и почувствовал, что веревка немного ослабла, и тогда он принялся с остервенением выдирать кисти из отсыревших пут. Минут через десять ему удалось освободиться, и он сел на влажной студеной земле, растирая посиневшие руки. По-прежнему омерзительно воняло мочой, но он мгновенно забыл об этом, когда увидел распростертую под деревом Ясмин. Ее одежда была разорвана, юбка вообще отсутствовала, равно как и нижнее белье, а обнаженные бедра были черны от крови и синяков…

Он, с замирающим от страха сердцем, схватил ее за запястье, и еле нащупал пульс, так слабо билась жизнь в худеньком девичьем теле. «Ясмин» — позвал он срывающимся голосом, но не получил ответа. Саша с трудом встал — необходимо было выбираться из этого ужасного места. Он поднял Ясмин на руки — и сам чуть не упал. Но надо идти, оставаться здесь — значит умереть.

Он побрел по лесу, не разбирая дороги, двигаясь на шум автомобилей. Иногда Саше казалось, что он уже не слышит никакого шума, или же что звуки доносятся с противоположной стороны, откуда он пришел — он совсем потерял ориентацию. Сколько он так шел — два или три часа, шатаясь от слабости, голода и почти теряя сознание от жажды?.. Еще немного, и он навсегда останется в этом темном лесу, на который уже опустилась ночь. Было промозгло и стыло, и он снял с себя куртку, чтобы закутать ноги Ясмин, совсем голые и холодные — будто он нес мертвое тело.

Он очнулся на обочине проселочной дороги — не на автостраде, а именно на узкой однополосной дороге, которой, казалось, мало кто вообще пользуется. Он сел на камень, прижимая к груди Ясмин и стараясь ее согреть — девушка так и не пришла в себя. Он понимал, что скоро замерзнет насмерть, но двигаться уже не мог — его тело ему не повиновалось, а ноги отказывались идти… Неужели им суждено умереть здесь, в подмосковной глуши, будь она проклята?

— Эй, парень, ты живой? — кто-то похлопал его по щекам. Серая хмарь чуть прояснилась — над ним склонился мужчина средних лет, за спиной которого топталась дородная тетка, с любопытством заглядывая тому через плечо.

— Ты, парень, что здесь делаешь? — спросил мужик. — А с девушкой что стряслось? Как вы вообще сюда дошли?

— На нас напали, — еле шевеля языком, ответил Саша. — Пить, пожалуйста…

— Принеси воды, Ленка, — скомандовал мужчина, и через несколько мгновений Саша ощутил во рту восхитительную влагу.

— Как от тебя воняет, парень, — сообщил мужик. — Обоссался, что ль?

Саша промычал что-то невнятное, не в силах объяснять.

— Вадим, а девочка-то живая? — услышал он испуганный голос тетки.

— Ясмин, — прохрипел Саша. — Она умерла?

— Да нет… вроде, — Вадим потрогал лежащую на земле девушку за кисть. — Но вам, ребята в больницу надо. Идти-то можешь?

— А далеко? — спросил Саша. — Далеко не смогу.

— Метров пять — до машины, — Вадим кивнул в сторону заляпанного грязью джипа. — Дойдешь или тебе помочь?..

— Дойду, — кивнул Саша.

— Дойдешь, значит… Ну и воняет от тебя! — повторил Вадим и решительно поднял Ясмин с земли. Легко, словно перышко…

Дознаватель пришел к Ясмин в больницу спустя три дня. Девушка пришла в себя, но ни с кем не говорила, только отворачивалась к стене, чтобы никого не видеть. Саша сидел рядом с ней целыми днями — больше оказалось некому: убитые горем родители Ясмин были сами еле живы — отец с сердечным приступом попал в реанимацию, а мать разрывалась между ним и дочерью — которая балансировала на грани безумия, отказываясь есть, пить и говорить с кем бы то ни было…

— Что ж, если она не хочет давать показания — ее право, — не без облегчения сказал дознаватель, убирая в портфель так и не заполненные бланки протокола и заявления. — Ее, получается, добрая воля.

— Как? — возмутился Саша. — Что вы несете? Она не может сейчас говорить! Она больна! Я все расскажу и подпишу, что необходимо!

— Вы бы, молодой человек, прыти бы поубавили, — скривился дознаватель. — Если не ошибаюсь, только вас единственного видели вместе с Ясмин… как там ее, Аджаровой — и больше никого. Так что драматические истории про банду насильников — всего лишь ваши сказки, пока нет ее заявления. И поблагодарите бога, что на вас дело не завели, как на подозреваемого в изнасиловании. А то — семь лет, фьють! — он сделал жест рукой, будто отгонял комара.

— Вы что? — Саша смотрел на него, словно на умалишенного. — Вы серьезно?

— Абсолютно! — сидящий перед ним на больничном стуле человек совершенно очевидно не шутил, — а кроме того, Посмотрим правде в глаза.

— Что это значит? — нахмурился Саша.

— Это значит — кавказцев у нас не любят.

— И что? При чем тут Ясмин?

— А при том, — назидательно поднял палец вверх дознаватель. — При том, что ни один суд не вынесет вердикта в ее пользу, все замнут, и она позора не оберется. Вы уверены, что вам это нужно? Что ей это нужно? Что ее родителям это нужно?

— Я вам не верю!

Дознаватель презрительно ухмыльнулся:

— Ну-с, попробуйте, испытайте наше правосудие на политкорректность. У нее примерно столько же шансов, как, скажем, у лица с нетрадиционной сексуальной ориентацией. А может, даже меньше…

— Вы что говорите? Вы вообще соображаете, что вы говорите?

— Это ты соображалку включи, придурок! — вспылил дознаватель. — Забыл, где живешь?

Лицо Саши окаменело:

— В России я живу, черт бы меня побрал…

— Вот именно, — рявкнул дознаватель. — И поэтому смотри на вещи трезво. Она, — он кивнул в сторону Ясмин, которая, казалось, спала. — Она здесь была и останется вторым сортом. Даже нет, не вторым, а вообще неизвестно каким…

— Уходите, — прохрипел Саша. — Я не хочу, чтобы вы здесь находились.

— Вот и славно, — дознаватель обрадовался. — Девочка твоя придет в себя и все будет хорошо. Бабы — они живучие…

— Уходите, — повторил Саша, и тот, с довольным видом подхватив портфельчик, резво испарился. Когда за ним захлопнулась дверь больничной палаты, Ясмин повернулась, откинула одеяло и, спустив ноги с кровати, села. Она была бледна как смерть, а во взгляде застыла мука.

— Второй сорт! — проговорила она. — Аллах, почему я не умерла?..

— Ясмин! — Саша метнулся к ней и попытался обнять. Она освободилась от его рук, точно стряхнула с себя что-то гадкое. — Не смей меня трогать!

— Хорошо, не буду, — Саша торопливо встал с кровати. — Прости, милая, я понимаю…

— Понимаешь? — выдохнула она, с неприязнью глядя на него. — Да что ты понимаешь, мужчина? Русский мужчина? Убирайся вон! Я не хочу тебя больше видеть!

Ему казалось, он сходит с ума, а Ясмин — так уже сошла с ума, но это понятно — пережив такое, редкая женщина не потеряла бы рассудок. И если б она плакала, он бы попытался ее утешить, успокоить, но она не плакала, пылали сухие глаза ее, полные ненависти, и ненависть эта выплескивалась не на кого-то, а на него, Сашу, который виновато опустил голову, не зная, что сказать…

— Убирайся вон, — повторила Ясмин. — Я хочу остаться одна…

Пришлось уйти — а что ему оставалось? Саша осторожно притворил за собой дверь и прислонился затылком к коридорной стене. Услышанное от дознавателя, а потом — от Ясмин, вызвало в нем тошнотворную горечь. Куда идти? Что делать? «Может, в прокуратуру?» — мелькнуло в голове, но он сам себя одернул. Наивный мальчик. Все они одинаковы, люди в форме. Эта форма им и честь, и совесть заменила…

…Приближался Новый год. Саша брел по заснеженным улицам провинциальной Истры, не ощущая холода. Куртка с капюшоном мало грела, равно как и перчатки — он совсем продрог. Подошвы ботинок были скользкие, и ноги разъезжались на нечищеном обледенелом тротуаре. Но в кармане его куртки лежало настоящее оружие — пистолет ТТ. Саша его купил по интернету, у одного молчаливого мужика, вместе с коробкой патронов. Несколько штук израсходовал, стреляя по банкам в лесу — нельзя сказать, чтобы у него хорошо получалось. Но выхода другого нет — если он не убьет эту мразь по имени Беркут, а вслед за ним — всех остальных, не будет покоя ни ему, ни Ясмин. Она снова оказалась в больнице после третьей за месяц попытки самоубийства, которая почти удалась — девушку вынули из петли, и скорая еле ее откачала.

Он пришел к Ясмин в больницу, несмотря на то, что она упорно отказывалась его видеть. Он сел к ней на постель, и, наклонившись прямо к уху, спросил: «Если я убью их — тебе станет легче?» Она смотрела на него, словно не узнавая, словно перед ней не Саша, а настоящий витязь из сказки, и он увидел в ее глазах надежду. «Да, — прошептала она. — Саша, да! Тогда, наверно, я смогу жить». И он купил пистолет.

Вон тот кабак, в котором, как он теперь точно знал, зажигала местная гопота. Саша остановился напротив и приготовился ждать. Пальцы продолжали сжимать рукоятку пистолета.

Сколько он так простоял — час или два, а может, и больше? Снег сыпал, не переставая, принималась кружиться метель с пронизывающим до костей ветром — но в Сашиной груди пылала жгучая ненависть, согревавшая его окоченевшее тело. Ожидание казалось бесконечным, но, наконец, дверь кабака в очередной раз распахнулась, и на пороге появился тот самый маленький человечек — без бровей и ресниц. Но теперь он был одет не в камуфляж, а в добротную дубленку и малахай с волчьим хвостом. Вот он встал — грудью прямо перед Сашей, и окружавшие его скинхеды расступились. Саша потянул руку из кармана, но вынуть ее не успел…

— Остановись, — услышал он голос за спиной. — Остановись, парень. Оттуда, куда ты так стремишься, обратной дороги нет.

Саша повернул голову, и его взгляд натолкнулся на двоих: мужчину и женщину лет тридцати — тридцати пяти.

— Вы кто? — в шоке прошептал он. — Что вам нужно?

— Нам нужно, чтобы ты не сделал глупость, за которую тебе придется расплачиваться всю жизнь.

— Я не понимаю, — он нервно оглянулся на кабак. Сейчас Беркут уедет, и весь Сашин план рухнет, где потом искать этого негодяя?

— Оставьте меня в покое. Уходите. Мне не до вас.

— Разумеется, — кивнул мужчина. — Еще бы! Ты собираешься совершить убийство — конечно, тебе не до нас.

— Мы ему мешаем, дорогой, — улыбнулась женщина. — Думаешь, нам лучше уйти?

— Ну уж нет, — возразил мужчина. — Мы уйдем, он начнет стрелять, промажет, чего доброго… Эва, ты видела, как он стреляет?

— Видела, — хихикнула его спутница. — Я и то делаю это лучше.

— Что вам надо? — возмутился Саша. — Кто вы такие?

— А какая тебе разница? — спросил мужчина. — Стреляй, если твердо решил. А Ясмин будет тебе передачки носить. Только тут возможны варианты.

— Варианты? — заторможено произнес Саша. — Вы о чем?

Краем глаза он видел, как Беркут садится в джип, захлопывает дверцу, но почему-то машина не отъезжает от кабака, а продолжает ярко освещать фарами Сашу и пристающую к нему пару.

— А вот о чем, — женщина начала загибать пальцы. — Во-первых, если ты в него каким-то чудом попадешь и, что еще чудесатее, убьешь, то тебе отвалят по максимуму — пятнадцать лет, и скостят от силы года три по УДО^[7] — если доживешь, конечно. А то и прикончат тебя там, в колонии строгого режима…

— Да ладно, строгого, — перебил ее мужчина. — По первой судимости общий режим дадут…

— Полагаешь? — задумчиво произнесла женщина. — Может быть…

Саша смотрел на них, и у него постепенно отвисала челюсть. Они что, издеваются?

— Вы издеваетесь? — выдавил он затравленно.

— Нет, всего-навсего обрисовываем твою перспективу, — сказала женщина. — Ну ладно. Общего, так общего. Во-вторых…

— А что, еще будет и в-третьих? — поперхнулся Саша.

— Обязательно… — тут машина Беркута отчалила от кабака, и Саша в панике проводил ее взглядом. — Что вы наделали! Что вы наделали! — воскликнул он.

— Ерунда, — махнул рукой мужчина. — Он в этой дыре каждый вечер зависает — подумаешь, потеря!

— Чистая правда, — мило улыбнулась его спутница. — Итак, во-вторых… Черт, как холодно… Ты не замерз? — поинтересовалась она у Саши. — Во-вторых, если ты в него не попадешь, что наиболее вероятно, этот сброд разорвет тебя на месте, фу, гадость какая…

— Я не понимаю… — растерялся Саша. — Откуда вы знаете, что я собираюсь делать? Вы из милиции?

— И каково будет твоей несчастной Ясмин, когда она узнает о смерти своего парня? — продолжала женщина. — Ей только этого не хватало, чтобы окончательно умом тронуться. А в-третьих…

— Откуда вы знаете про Ясмин? — у Саши закружилась голова.

Женщина не удостоила его ответом, а мужчина продолжил:

— А в-третьих, если тебе даже удастся убить Беркута и сбежать, то сколько тебе понадобится сил и времени, чтобы наказать всю эту банду?

Его спутница подхватила:

— И который из них по счету станет для тебя последним? Все равно тебя убьют — без вариантов. Все. Я замерзла! Пошли в машину!

— В какую машину? — прошептал Саша, инстинктивно озираясь.

— Вон в ту, — женщина кивнула в сторону, и Саша увидел большой корейский внедорожник с затененными стеклами всего в паре метров от них. Мужчина подтолкнул его к задней двери. Вскоре Саша уже отогревался с чашкой кофе в руках. Из чашки вкусно пахло корицей и коньяком. Женщина села вместе с ним на заднее сиденье, а мужчина — за руль.

— И какой из вариантов тебе понравился больше всего?

Саша угрюмо молчал. Мужчина протянул руку:

— Дай, взгляну на твое оружие.

— Нет, — твердо ответил Саша. — Пистолет я не отдам. Не знаю, откуда у вас вся эта информация, но пистолет я вам не отдам.

— Да и не надо, — пожал мужчина плечами и убрал руку. — Суть не в пистолете. Тебе нужна помощь.

— Нет, — запротестовал Саша. — Помощь мне не нужна. Это мое дело.

— Личное сражение? — с пониманием спросила женщина. — Конечно, мальчик, конечно. Для тебя отомстить — дело чести. Но ты зря отказываешься от помощи опытных людей. Твоя девочка может быть отомщена гораздо более жестоко, и она не потеряет тебя — единственного человека, кто может ее защитить и кого она любит. И чья смерть станет для нее еще одним ударом, который она навряд ли переживет.

— Вы предлагаете мне помощь в убийстве? Невероятно.

— Нет. Не в убийстве. Мы накажем их так, что они проклянут тот час, когда появились на свет, и будут молить о смерти, как о величайшей милости.

— Каким образом? — спросил Саша потрясенно.

— Ты можешь высказать желание — как бы ты хотел их наказать? Прямо сейчас — четко, внятно — говори!

— Я бы хотел, чтоб они пережили то же, что и Ясмин, — отчеканил Саша. — И я бы хотел это видеть.

— Жестко, — пробормотала женщина.

— Принято, — кивнул мужчина.

— Что значит — принято? — прошептал Саша.

— То и значит — твое желание будет исполнено, мальчик, — женщина пожала ему руку. — Ты все правильно решил. И ты очень смелый молодой человек. Твоей девушке повезло, что у нее есть ты. Поехали в Москву, дорогой, — сказала она мужчине, и машина тронулась с места. Совсем скоро Саша задремал, согретый и умиротворенный новой надеждой…

Конец ноября — декабрь 2010 года, Париж

Анна поселилась у Жики на холме Монмартр, на углу улиц Жирардон и Норван, на третьем этаже солидного кондоминиума. Эта квартира, дорогая даже по парижским меркам, досталась Жики от покойного мужа — третьего по счету. Известный композитор, он писал музыку к изысканным интеллектуальным фильмам и водил дружбу с Бертолуччи и Гинзбуром. Моложе Жики на десять лет, он умер от рака легких — заядлый курильщик не выпускал изо рта Gauloises ни на минуту.

Анна потихоньку поправлялась и крепла, но по-прежнему была отчаянно грустна и почти не улыбалась. Жики водила ее на прогулку — сначала вывозила в инвалидном кресле, а спустя время — осторожно держа под локоть. Иногда она вызывала такси и везла Анну в парк Монсо, и там они гуляли по аллеям, отдыхая на траве.

Но Анна наотрез отказывалась принимать кого-либо дома. Однажды в конце осени, неосторожно открыв дверь на звонок, Жики опешила — перед ней стоял Мигель Кортес.

— Здравствуйте, сеньора Перейра, — Мигель поклонился. — Я могу ее видеть?

— Кого? — подняла Жики брови. — Ах да! Здравствуйте!

— Вы же прекрасно понимаете… Я хочу видеть Анну.

— А с чего вы взяли, что она здесь?

— Я знаю, — твердо сказал он. — Больше ей быть негде. Мои коллеги из Буэнос-Айреса дали мне ваш адрес.

— Послушайте меня! — обтянутое пергаментной кожей лицо дивы посуровело.

— Когда она захочет вас видеть, я дам вам знать.

Мигель недовольно нахмурился.

— Я не уйду. Буду сидеть под дверью.

— Как вам не стыдно! — отчеканила Жики. — Вам совсем ее не жалко? Вы думаете только о собственных чувствах и амбициях. Подумайте, что она перенесла! Пожалейте ее.

— Считайте меня эгоистом. Но Анну я должен увидеть. Я постараюсь ее убедить, что нужен ей.

— Пустые слова, — отрезала Жики, теряя терпение. — Тогда в больнице мне показалось, что вы действительно любите Анну. А теперь…

— Что — теперь? — ему до дрожи хотелось отшвырнуть старуху прочь с дороги.

— Теперь передо мой человек, готовый совершить насилие. И если вы не уйдете — сейчас же — я сделаю так, что она больше никогда не захочет вас видеть!

Мигель сжал зубы. Он пришел в бешенство, но угроза Жики была реальна, и он понимал, что если обидит старую женщину, то Анна ему этого не простит никогда.

— Хорошо. Я уйду. Вы обещаете сказать ей, что я приходил?

— Обещаю. Скажу сразу, как только запру за вами, — Жики явно ожидала, когда же он, наконец, уйдет. Но он все не уходил, а всего лишь чуть отступил назад, не давая Жики закрыть дверь.

— Чего вам еще? — сердито спросила она.

— Сеньора, — его голос звучал настойчиво, он почти молил, — пообещайте мне…

— Не слишком ли много обещаний вы от меня хотите? — поморщилась она.

— Умоляю вас… Это не мой каприз. Я забочусь только об Анне, ее благополучии и покое!

— Ну хорошо… — нетерпеливо разрешила Жики. — Говорите!

— Если ей будет нужна помощь… — Он запнулся, но потом продолжил: — Дайте мне знать… Или убедите ее обратиться ко мне… Сама она не решится, я знаю…

Жики раздраженно передернула плечами. Почему бы не пообещать? Такое обещание ее ни к чему не обязывает — в любом случае, все будет зависеть от обстоятельств.

— Хорошо, молодой человек, — сухо кивнула она. — Если ваша помощь понадобится, вы узнаете об этом. А теперь уходите!

Мигель сделал еще один шаг назад, и Жики захлопнула за ним дверь. Перевела дыхание. Она прошла в гостиную, где перед телевизором сидела Анна и равнодушно смотрела новости. Жики взглянула на экран и прислушалась.

«Злодейское нападение на полицейского произошло в двенадцатом округе, в районе Лионского вокзала^[8]. Во время патрулирования прилегающих к вокзалу кварталов один из полицейских патруля — Жан-Пьер Пикар — исчез из поля зрения коллег. Спустя некоторое время его нашли за мусорными баками, живого, но жестоко изувеченного. Преступники, личности которых установить не удалось, отрубили ему кисти рук. Цинизм преступления в том, что они наложили полицейскому повязку, перетянув жгутами культи, дабы он не истек кровью…»

Жики не стала слушать дальше и выключила звук. В полной тишине на экране суетились полицейские и медики — в l’ambulance médicalisée^[9] грузили носилки с искалеченным телом.

— Создатель, что за дрянь ты смотришь…

— Кто приходил? — спросила Анна.

— Ton amoureux^[10], — ответила Жики, внимательно следя за ее реакцией. Анна помолчала.

— Антон? — наконец прошептала она, не глядя на диву.

Жики удивилась:

— Антон? Дорогая, прости, я неправильно выразилась. Приходил испанец.

Анна вздохнула.

— Мигель?.. Никого не хочу видеть, — и она вновь уставилась в экран телевизора.

— Я так ему и сказала, — кивнула Жики, и больше они к этому разговору не возвращались.

Но однажды, незадолго до Рождества, ближе к вечеру, когда горничная зажгла в гостиной старинную шестнадцатирожковую люстру, в дверь позвонили.

— К тебе гость, дитя мое, — Жики загадочно улыбалась. Анна читала книгу — что-то из Диккенса — приятное и неторопливое. Какая все же нелепость — читать Диккенса по-французски…

— Жики, я же говорила… — голос Анны звучал устало, но она оторвалась от страницы. — Никого — без исключения.

— Я думаю, для меня ты сделаешь исключение, — Жики бесцеремонно оторвали от пола и переставили — как предмет мебели. Но, поразительно, дива не возмутилась, а только захихикала.

— У вас железная хватка, юноша. Вы танго не танцуете?

— Увы! — он, наконец, приблизился, и Анна узнала его.

— Митя! — ахнула она. — Боже мой, Митя!

Митя — Дмитрий Крестовский, всемирно известный оперный баритон, по общему признанию — лучший в возрастной категории, а по мнению многих — просто лучший. В свои сорок лет он обладал редкой для оперной сцены харизмой. Грубоватые черты его лица были завораживающе брутальны, а улыбка, внезапная и ослепительная, украшала афиши лучших оперных театров. Счастливо женатый на французской то ли графине, то ли маркизе, он воспитывал четверых детей и слыл образцовым семьянином, к величайшему горю его многочисленных поклонниц.

— Митя! — Анна протянула ему тонкую руку, и он поцеловал ее. Прежде он успел приложиться к ручке Жики, и та покраснела, как девочка. — Митя… Как ты меня нашел?

— Приложил усилия, — уклончиво сообщил он. — Ты словно спряталась от всего света.

— Так и есть, — грустно кивнула Анна и натянула повыше плед, чтобы скрыть от него страшный шрам на шее. От Крестовского не ускользнуло ее движение.

— Весьма, надо заметить, успешно, — подошел он поближе. — Но о тебе много говорят в наших кругах.

— Много говорят? — сникла Анна. — И что же говорят обо мне… в наших кругах?

— Разное, — Крестовский оглянулся вокруг, куда бы ему присесть. Анна указала на стул у стены. Недолго думая, он вытащил его на середину комнаты — поближе к Анне. И сел, вольно положив ногу на ногу. Жики приказала горничной принести кофе, а потом спросила:

— У вас, юноша, визит конфиденциальный? Или я могу остаться?

— Никаких тайн… — Дмитрий отрицательно помахал рукой. — Я здесь вроде как чрезвычайный и полномочный посол…

Анна ждала с нескрываемым интересом. Жики уже давно не видела такого живого выражения на ее лице. Она порадовалась, что какое-то шестое чувство не позволило ей отправить восвояси этого обаятельного мсье.

— Считай, твои верительные грамоты приняты, — благосклонно кивнула Анна.

— Хм… Не Королева, а королева, — пробормотал Дмитрий.

Анна снова помрачнела.

— Увы, от королевы мало что осталось.

— Нет, не мало, — покачал головой Крестовский. — Ты все такая же — потрясающе красивая. Только твои глаза…

— Какие?.. — спросила она, опуская взгляд.

— Страдающие, — ответил он серьезно, а потом, выдержав паузу, спросил: — Что ты собираешься делать дальше?

— Не знаю, — Анна подумала, что если б такой вопрос задал кто-нибудь другой, она, наверно, расплакалась бы. Но Крестовский был ее хорошим другом, и она не сомневалась, что он поинтересовался этим не из праздного любопытства.

— Митя, я пока не способна до la boulangerie одна дойти, — прошептала она еле слышно.

— Положим, однажды ты дойдешь до булочной, купишь круассан, — усмехнулся Дмитрий, — а дальше?

— Митя, — почти простонала она. — Что ты хочешь от меня услышать? Что я лечу в пропасть, и дна у этой пропасти нет?

Жики настороженно смотрела на них, внимательно вслушиваясь в разговор, который велся по-французски, и пытаясь определить, не пора ли выпроваживать гостя.

Повисла долгая пауза. Казалось, Анна собиралась с силами, прежде чем озвучить невыносимую для нее мысль.

— Я не знаю. Если мне уже не танцевать, то не все ли равно?

— Понятно, — наклонил Дмитрий голову. — Тогда слушай. И вы, мадам, тоже, — он отвесил поклон Жики. — Думаю, мои слова поднимут настроение вам обеим.

— Я уполномочен сделать, мадам Королева, следующее предложение. Дирекция Парижской оперы предлагает вам спонсорскую помощь для полной реабилитации и до полного восстановления.

— Что это значит? — недоуменно поинтересовалась Анна.

— Ты не понимаешь? — удивился Крестовский. — Это значит, что Дирекция, с благословения Попечительского Совета, берет на себя любые, я подчеркиваю, любые медицинские расходы, ну, может, кроме услуг дантиста, — добавил он, — до того момента, когда ты вновь сможешь выйти на сцену.

Жики всплеснула руками, а Анна сглотнула ком в горле.

— Я правильно поняла? — она говорила медленно, словно боясь поверить в то, что слышит. — Дирекция Гарнье будет оплачивать все мои счета? И я смогу сделать пластику, чтобы избавиться от этих кошмарных шрамов?..

— Не только пластику, Аннушка. Дирекция берет на себя все необходимые расходы. Более того, Опера предоставляет тебе репетиционный зал и репетитора для классного экзерсиса… ну, или как там у вас, балетных, это называется…

— Боже мой… — шептала Анна, и глаза ее наливались слезами счастья. — Боже мой, Жики, ты слышала?

— Слышала, деточка… Вот видишь — есть люди, которым ты небезразлична. Люди, которые помнят о тебе.

— А как я смогу отплатить им за все? — спросила Анна.

Крестовский пожал широкими плечами, обтянутыми черным кашемировым свитером.

— Я ничего не знаю об этом. Насколько я понял, помощь, которую тебе планируют оказать — абсолютно безвозмездная. Может, они захотят осветить спонсорство в прессе. А может, и не будут настаивать. Ах да, чуть не забыл! Один из крупнейших домов моды принимает в этом проекте финансовое участие, — он назвал один из Домов с авеню Монтень^[11]. — Вот они, скорее всего, захотят с тобой фотосессию — но это ты уж как-нибудь переживешь.

— Переживу, — кивнула Анна. — Жики, ты слышала? Может быть, я смогу танцевать!

— Обязательно сможешь! — воодушевленно заявила Жики. — И очень скоро, вне всяких сомнений.

— Совершенно согласен с вами, мадам, — кивнул Крестовский. — Ты восстановишься и, несомненно, мы еще увидим тебя на сцене Гарнье….

С этого вечера для Анны началась новая жизнь. Дмитрий вернул ей надежду, отсутствие которой убивало ее все предыдущие месяцы, отсутствие которой — первое, что она ощутила, очнувшись после комы. И отхлынуло гнетущее отчаяние — что она никогда — самое страшное слово — никогда больше не выйдет на сцену…

Февраль 2011 года, Москва

— А-а-а!!! — Аликс казалось, что внутри нее сидит кровожадный зверь и, вгрызаясь ей в спину раскаленными зубами и когтями, рвет с упоением ее внутренности. Схватки настолько участились, что она не успевала приходить в себя и восстанавливать силы. Слезы текли по ее щекам. «Когда же это кончится… И кончится ли когда-либо?.. Как больно, господи, как больно… За что мне все это?..»

Чудовище слегка ослабило хватку, и Аликс попыталась вздохнуть — осторожно, чтобы не потревожить злобную тварь и не спровоцировать на следующее нападение. Вздох получился конвульсивным — скорее отчаянный стон, и василиск^[12] снова пробудился и изготовился к броску — она почувствовала его движение в себе. Оно пыталось вырваться на свет божий — дитя, зачатое с единокровным братом.

— Александра, — она услышала голос врача, хорошо знакомый, но далекий. — Александра, ты меня слышишь?

Она пыталась открыть глаза, но ничего не видела — слезы текли, не переставая, и тогда она почувствовала, как врач вытирает ей веки. Влажный туман перед глазами немного рассеялся, и она увидела его лицо.

— Александра, — врач говорил громко и четко, — мы можем сделать тебе блокаду — хочешь? После укола в позвоночник станет легче.

— Хочу, — прохрипела Аликс и, закусив губы, завыла от очередной скрутившей ее схватки.

— Делаем эпидуральную анестезию, — распорядился врач, и сестры вокруг засуетились и забегали. Через несколько минут, которые для Аликс тянулись часами, ее перевернули на бок — дальше она не чувствовала ничего, кроме продолжающейся схватки, по сравнению с которой даже болезненный укол в позвоночник показался ей комариным укусом. Спустя короткое время ощущения стали непонятными — словно страшного зверя усыпили, а ее собственное тело поместили в панцирь…

— Ну вот… — акушерка коснулась ее руки. — Скоро, девочка, уже совсем скоро.

Уже совсем скоро на свет появится этот чудовищный ребенок — кто может родиться от такого близкого родства? Если б она узнала раньше, что Олег ее брат… Если б только она узнала раньше…

— Потуги, доктор, — услышала Аликс, и волна опустошающей боли захлестнула ее, несмотря на анестезию.

— Тужься, — приказал врач, и она вытолкнула из себя этого монстра, с первого раза освободившись от преступной жизни, которую она инициировала по простоте душевной, и носила в себе девять месяцев — три месяца — в радости и любви, а шесть — в позоре и тоске… Он закричал мгновенно и крик этот ударил Аликс в самое сердце.

— А ну-ка, кто у нас здесь? — акушерка взяла ребенка на руки. — Ах ты, боже мой…

— Что? — спросила Аликс, еще не веря, что все закончилось. — Что случилось? Он — неполноценный?

— Неполноценный? — удивилась акушерка. — Да сколько я работаю — такого красивого младенца вижу в первый раз… Ах, какие у нас глазки! Ну-ка, мамочка, смотри, кто у тебя?

Акушерка поднесла орущий комочек прямо к лицу Аликс. Та напряженно вглядывалась в него, не понимая, что от нее хотят.

— Ну! — настаивала акушерка. — Кого родила — мальчика или девочку?

— Какая ж это девочка? — прошептала Аликс. — Это мальчик… Боже, до чего похож…

Она отвернулась. И в этот момент почувствовала, как ребенка кладут ей на грудь. Аликс затрясло.

— Уберите его с меня! — завизжала она. — Уберите немедленно!

Аликс не хватало воздуха. Ребенок лежал на ней и мешал дышать.

— Мамочка, да ты к груди его приложи, — сказала акушерка. — И все сразу будет хорошо. Я помогу.

Она подтянула Аликс немного повыше на подушку и, уложив ребенка ей на руки, помогла ему взять в крошечный ротик грудь матери. Аликс сжалась от ужаса. На нее смотрели светло-голубые глаза Олега, внимательные и вдумчивые — разве что не щурились близоруко. Мальчик хлопал золотистыми ресницами и старательно сосал грудь, словно вечно этим занимался…

— Доктор, ну как там она? — Анастасия сидела в этом роскошном помещении уже почти двадцать часов — ровно столько продолжались у дочери роды. Ей приносили поесть — это был очень дорогой, элитный роддом. Его оплатил Виктор, отвергнув все их возражения. Он тоже приезжал, но смог пробыть недолго, ему пришлось уехать на работу, и Анастасия маялась в одиночестве, коротко вздыхая на его звонки:

— Пока никак…

Но наконец Анастасия услышала крик младенца и поняла, что все кончилось. Врач появился, уставший, вытирая салфеткой пот со лба. Вид у него был нельзя сказать, чтобы очень довольный — но удовлетворенный.

— Доктор, ну как там Шурка? — спросила Анастасия.

— Все, родила. Мальчик. Великолепный ребенок — девятка по шкале Апгар^[13].

— Что это значит?

— Это значит — сразу после рождения он закричал так, что у медперсонала чуть перепонки не полопались, и заехал мне ногой в ухо — до сих пор болит, — врач демонстративно потер якобы ушибленное место. — Что, в общем, удивительно, учитывая затяжные роды.

Анастасия не смогла сдержать улыбки, но потом с тревогой в голосе спросила: — Значит, с ребеночком все в порядке? Вы же знаете, доктор, наши обстоятельства…

— На первый взгляд, более чем в порядке. Но мы понаблюдаем ее и младенца еще дней пять. Сделаем дополнительные тесты. Но мне кажется, все хорошо. Правда, меня смущает ее отношение к младенцу.

— Что? — испугалась Анастасия.

— Сначала она вообще не хотела к нему прикасаться.

— Кошмар, — прошептала Анастасия. — Так я и знала.

— Не волнуйтесь. Акушерке удалось приложить ребенка к материнской груди. Мы всегда стараемся так сделать — это значительно повышает детский иммунитет и помогает сближению матери и младенца.

— И что?

— Она его кормит, — весело сказал врач. — Все хорошо.

— А можно ее увидеть?

— Да, через минут десять ее отвезут в комнату вместе с ребенком. Хотя я бы сегодня подержал малыша в перинатальном боксе. Пусть мать отдохнет и придет в себя — физически и морально. Как вы считаете? Ей только будут приносить его для кормления.

— Я полагаюсь на ваше мнение, доктор, — признательно сказала Анастасия.

— Тогда посмотрите на малыша, и мы его унесем — на сутки, не больше. А вот и наш красавец!

Санитарка выкатила из родовой кресло, в котором полулежала совершенно измученная Аликс с ребенком на руках. Он уже поел и теперь спал, прижимаясь щечкой к груди матери. Анастасия с удивлением отметила взгляд дочери, неотрывно устремленный на младенца — в нем смешались нежность и грусть.

Анастасия склонилась к дочери и поцеловала ее в висок.

— Поздравляю тебя, — прошептала она.

Аликс чуть качнула головой:

— С чем, мама? Что его ждет? Бедненький… — она коснулась губами лба сына.

— Не говори глупостей, — Анастасия старалась, чтобы ее голос звучал как можно убедительней. — Врач сказал — прекрасный, здоровый малыш.

— Я же не о здоровье, — прерывисто вздохнула Аликс. — А что будет со мной?

— Не думай о плохом. Все будет хорошо. Ты теперь мама.

— Да, — в словах Аликс сквозила горечь. — Мама. Не должно было так все закончиться.

— Ничего и не закончилось, — возразила Анастасия. — Ты еще будешь счастлива. И твой малыш тоже.

— Спасибо, — шепотом ответила Аликс. — Правда, он красивый?

— Очень! Самый красивый мальчик в мире. На тебя похож.

— Нет, — был печальный ответ. — Он как две капли воды похож на Олега.

— Тебе показалось, — испугалась Настя. — Клянусь — тебе просто показалось…

Аликс не ответила, но послушно отдала ребенка медсестре и позволила увезти себя в комнату. По дороге Анастасия спешно набирала телефон Виктора, чтобы сообщить ему, что все позади. Он пообещал приехать сразу, как только сможет.

Стояла глубокая ночь. Аликс уснула мгновенно, едва коснувшись головой подушки. «Ну вот я и бабка», — не без досады констатировала Анастасия, тоже проваливаясь в сон. Ей снился голубоглазый парень, в очках, в сером костюме — он целовал ей руки. «Заяц, — повторял он, — я люблю тебя, заяц…» Ее сердце вновь таяло от нежности, когда он гладил ее по голове и касался губами шеи: «Настя… Настя…»

Когда Виктор разбудил ее, часы на стене показывали половину восьмого утра. Чтобы не мешать все еще спавшей Александре, они вышли в коридор.

— С Сашей все в порядке? — спросил Виктор, опуская маску. — А с ребенком?

— Все вроде бы нормально. Я боялась, она его не примет. Но обошлось. Она уже его кормила.

— Это хорошо, — задумчиво кивнул Виктор. Помолчал пару минут. А потом решительно начал: — Настя… Я хочу жениться на ней.

— Я знаю, — тихо ответила Анастасия.

— И что вы думаете? — спросил он, затаив дыхание. Она смешалась.

— Какая разница, что думаю я? Важно, что думает она.

— А что она думает?

— Вы меня спрашиваете? — удивилась Анастасия. — Как, однако, странно…

— Мне важно ваше мнение. И ей важно ваше мнение. Если вы это не одобряете…

— Виктор… — она дотронулась до рукава его белого халата. — Я была бы так рада, если б она ответила вам согласием. Рада. Но…

— Но?..

— Вы представляете, что вы на себя взваливаете? — вздохнула Анастасия.

— Подумаешь, — не сдавался Виктор. — Сколько детей воспитывается неродными отцами. Да взять саму Сашеньку, простите, Настя…

— Да, вы правы… Но это не обычный ребенок. Он сын садиста и убийцы — вдобавок от инцеста — вы понимаете, чем это чревато? Что из него вырастет?..

— Самое важное — воспитание. Я, например, без матери рос, и ничего.

Анастасия покачала головой:

— Так-таки и ничего? Вы уверены? Сколько вам лет, Виктор? Тридцать два? Тридцать три?

— При чем тут мой возраст? Ну, тридцать три.

— И вы до сих пор один. Может быть, именно потому, что вы так рано потеряли мать.

— При чем здесь я? — упрямо повторил Виктор. Ему не нравилось направление, которое принял их разговор, и он попытался вернуть его в прежнее русло. — Я не знаю, отчего у Рыкова-младшего поехала крыша, но генетических отклонений у него нет. Ведь так? Папаша его — вполне вменяемый…

Анастасия усмехнулась, и Виктор смутился.

— Ну, почти нормальный. Может, конечно, с матерью что-то не так…

— Да уж, — кивнула Анастасия. — В гневе она совершенно теряла над собой контроль. Однажды кислотой в меня плеснула. Слава богу, не попала. Скорее всего, там патология с ее стороны. Она, конечно, была психопаткой…

— Скорее всего. Она абсолютно хладнокровно помогала сыночку ликвидировать последствия первого убийства… Это о многом говорит. И, тем не менее, я считаю, если этого ребенка воспитывать в любви и добре, то все будет хорошо. Главное, чтобы Саша согласилась выйти за меня.

— А что скажут ваши родные? — спросила Анастасия. — Вы же из грузинской семьи, и у вас свои традиции.

— Отец отнесся нормально. А бабушка… Бабушка неодобрительно сказала «Вах!». Но когда я их познакомил, повела Сашу на кухню готовить то ли лобио, то ли сациви… Она добрая…

— Ну, дай бог, дай вам бог, Виктор…

Середина марта 2011 года, Москва, Следственный комитет

Мигель ничуть не удивился, столкнувшись около хорошо знакомого кабинета с Антоном. Они пожали друг другу руки и, поскольку до назначенного времени оставалось еще минут десять, уселись в коридоре. Каждый старался не смотреть другому в глаза, страстно желая, чтобы этого, другого не было здесь, чтобы не приходилось разговаривать с ним, создавая видимость былой дружбы. Но реальность была такова — оба сидели под дверью следователя, понимая, что нужно бы что-то сказать, а то молчание уж слишком затянулось…

— Как Анна? — спросил в итоге Мигель, стараясь, чтобы голос его звучал максимально равнодушно.

Антон смотрел прямо перед собой.

— Плохо, — ответил он. — Очень плохо.

— Она не захотела меня видеть, — сказал Мигель.

— Я знаю, — откликнулся Антон без всякого злорадства. — Меня она тоже не хотела видеть.

— Но тебе удалось? — Мигель наконец нашел в себе силы повернуть голову и посмотреть на Ланского. Тот сделал неопределенный жест.

— Удалось — громко сказано, — признался Антон. — Жики заставила ее поговорить со мной. Наверно, ей долго пришлось настаивать.

— И что теперь?

— Она уехала, — коротко ответил Антон. — В Париж вместе с Жики.

Мигель не собирался рассказывать Антону, что прекрасно знает, где находится Анна, и более того, уже пытался встретиться с ней — правда, безуспешно. Конечно, если б его поездка в Париж и визит на улицу Жирардон оказались бы более удачными, то, вероятно, он не преминул бы доложить об этом Антону. Но пока хвастаться было нечем, и поэтому он только спросил:

— Ты ей звонил?

— Нет. Это ее право — не видеть меня, если не хочет. Захочет — она знает, как меня найти. Лучше глянь-ка, кто пожаловал…

Мигель посмотрел направо и увидел бредущего по коридору Орлова. Тот выглядел скверно — небрит, неряшливо одет, и, как показалось испанцу, не совсем трезв.

— Ты что тут делаешь? — сквозь зубы спросил Мигель.

Орлов не ответил, даже не поздоровался, а только коротко взглянул на них и постучал в дверь с табличкой «Старший советник юстиции следователь по особо важным делам Сергеев В.В.»

— Заходите, — услышали они и Орлов скрылся за дверью.

— Думаю, нам тоже пора, — Антон встал. Он не стал стучаться и зашел в кабинет. Мигель последовал за ним. Орлов уже расположился на одном из стульев у стены. Антон и Мигель сели напротив.

— Спасибо, что откликнулись на мое приглашение, — Сергеев вынул из стола пухлое дело и начал, не торопясь, развязывать тесемки папки. Антон удивился про себя — неужели дела еще ведутся на бумаге? Он был уверен, что все давно уже хранится на цифровых носителях. Тем не менее, перед следователем оказалось вполне традиционное дело, и он, наконец, тесемки развязал и принялся в нем копаться. Пауза становилась невыносимой. Первым не выдержал Мигель.

— Господин следователь, вероятно, хотел нам что-то сообщить? — в его голосе явственно звучала ирония. Но Сергеев счел за благо ее не заметить.

— Да-да, — буркнул он. Тут снова распахнулась дверь, и на пороге появился хорошо знакомый всей троице капитан Глинский. Вернее — майор Глинский. На его кителе — кстати, Мигель подумал, что он впервые видит этого длинного опера в форме — красовались новенькие майорские погоны. «Не иначе, специально для нас в форму вырядился», — едко заметил про себя Мигель.

— Здравствуйте, господа, — Глинский занял место за столом.

— Ну вот и славно, — сказал Сергеев. — Наконец все собрались. И я хотел бы вам сообщить плохую новость.

— Ничего хорошего я и не ожидал здесь услышать, — буркнул Орлов.

— Не думаю, что вы ожидали услышать настолько плохую новость, — язвительно отозвался Сергеев.

— Неужели меня снова упекут в СИЗО? — поинтересовался Орлов. — Это становится доброй традицией.

— Такая новость была бы недурна, — не удержался Мигель.

— Прекрати, — с досадой одернул его Антон, — хватит уже. И так натворили дел.

— Вот именно, — признательно кивнул Виктор. — Поэтому вам лучше внимательно послушать, сделать выводы и принять меры предосторожности.

— Даже так? — покосился в его сторону Мигель. — И что же случилось?

— Неделю назад из тюремной больницы в Крестах бежал ваш друг — Олег Рыков, — отчеканил следователь. — Ну, или бывший друг — так наверно, точнее…

Воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем часов на стене. Все трое — Орлов, Ланской и Кортес — пытались осмыслить услышанное, что, однако, оказалось сложно.

— То есть, как? — Антон первый обрел способность говорить. — Как сбежал? Он же…

— Нет, — опередил его Глинский. — Сергей Булгаков Рыкова не убил. Только покалечил.

— Наш Серж полон сюрпризов, — ядовито протянул Мигель. — То Анна вдруг оказалась жива, после того, как мы все ее в душе похоронили, а теперь — и этот упырь. Прямо мастер воскрешений.

— Неуместная ирония, — размеренным голосом произнес Антон и добавил: — Почему нам сразу не сказали, что он жив?

Следователь не удостоил его ответом, а Глинский не удержался от сарказма:

— Извините, что не отчитались перед вами, господин Ланской! Как-то недоработали, исправимся. Рыкова поместили в тюремную больницу в Крестах. Все считали — а врачи подтверждали со всей определенностью, что он останется овощем или вообще не доживет до суда. Он так хорошо там лежал, в тюремном лазарете…

— Ага… — хмыкнул Сергеев. — Пока однажды утром к нему не зашел санитар и не обнаружил камеру пустой. Ваш приятель словно испарился.

— Прелестно, — желчно вставил Орлов. — И что теперь?

— Теперь вам следует быть особенно осторожными. Мы не стали приглашать сюда ни Астахову, ни Королеву, говорить им или нет — полагаю, вы решите без нас.

— Ни в коем случае! — Антон взволнованно встал. — Случившееся может стать для них обеих слишком большим стрессом. Как вы считаете? — он обвел взглядом остальных. — Тем более, Анны нет в Москве. Теперь, наверно, это и к лучшему.

— Что касается Королевой — вам решать, — кивнул Сергеев. — А что с Астаховой? — спросил он Орлова. — Вы сможете позаботиться об ее безопасности?

Орлов поднял на него тяжелый взгляд.

— Хватит глумиться надо мной! Вы прекрасно знаете, что у нее теперь другой защитник…

— Я не слежу за вашей личной жизнью, господин Орлов, — сухо сказал Сергеев.

— Завтра увижу Булгакова и передам, — Глинский обращался к следователю, но его прекрасно слышали все. — Не хотелось сообщать ему по телефону, потому что…

— Ах да, вы же… — следователь спохватился, проглотив слово «друзья». — Ну да, конечно, конечно…

— И что, вы думаете, Рыков теперь будет делать? — спросил Ланской.

— Мы полагаем, у него есть надежный помощник, — мрачно сообщил следователь. — И что Рыков уже покинул страну.

— Как это возможно? — Мигель в недоумении свел черные брови. — Вы знали, что он попытается сбежать из России и не смогли ему помешать?

— Все произошло слишком быстро. Конечно, мы сообщили на все посты на воздушных, сухопутных и морских выездах из страны, но уверен, ему удалось проскочить. Скорее всего, по поддельным документам. И, думаю, он изменил внешность. Конечно, пластическую операцию сделать не успел бы. Но есть масса других способов.

— На какие шиши? — вдруг поинтересовался Ланской. — На все это нужны деньги, и немалые. Откуда они у Рыкова? Наверняка все его счета арестованы, разве не так?

— А это отдельная история, — начал Глинский, но примолк, выжидательно посмотрев на следователя. Тот помедлил мгновение, а потом разрешающе кивнул — мол, говори.

— Спустя несколько часов после побега Рыкова, со счетов компании, в которой он работал до ареста — а как вам известно, это крупная транснациональная корпорация — со счетов этой компании исчезло пять миллионов евро.

— Сколько?! — не сдержался Мигель. — Ни х… себе! Да, гениально, нечего сказать… Вы уверены, что это он?

— Движение денег отследить не удалось, — продолжил Глинский, не удостоив его взглядом. — Как корова языком слизнула. Но это точно его рук дело. Пять миллионов евро. Да… С ними он не пропадет. А фальшивые документы в нашей стране сделать, к великому прискорбию — раз плюнуть.

— Piece of cake, — обронил Орлов, уставившись в окно. Низко в небе с карканьем металась стая воронья, растревоженная городским шумом. — Рыков говорил «Piece of cake» — его любимая присказка. Раз плюнуть…

— Ну, не знаю, что он там говорил, — с раздражением отозвался Сергеев. — Но вы, господин Орлов, должны быть особенно осторожны, учитывая его исключительную привязанность к вам. Если ему не удалось выехать, то он может продолжить начатое. И конечная цель, уважаемый, это вы! — он в упор смотрел на Орлова, но на лице того ни один мускул не дрогнул.

— Плевать. Мне все равно. Пусть приходит. Я вырву ему…

— Ничего вы ему не вырвете, — чуть презрительно перебил его Глинский. — Если уж вашему другу Булгакову не удалось…

— Он мне не друг, — огрызнулся Орлов, и взгляд его наполнился злобой. — Он неудачник и идиот.

— Я б так не сказал, — проворчал Виктор. Не так давно он присутствовал на скромной свадьбе Сергея и Катрин. Майору до чертиков захотелось объявить об этом, и он еле сдержался.

— Неудачник и идиот, — упрямо повторил Орлов. — Да еще руки у него черт знает откуда растут. Урода этого не смог прикончить. Уж я бы не промахнулся.

— Где ж вы были раньше? — в усмешке Виктора сквозила неприкрытая ирония.

— Где вы были полгода назад? Когда Рыков похитил Катрин? Что-то я вас не видел в Репино. Булгакова видел. Видел, как он вынес ее из коттеджа, еле живую. Руки его видел в крови — а вот вас там не оказалось…

Орлов взвился:

— Я хотел поехать с вами! Вы меня не взяли!

Глинский поднял брови:

— И что? Небо — бескрайнее, места хватило бы всем. Было б желание. Впрочем, я не собираюсь с вами спорить. Какой смысл? Если ваша женщина предпочла вам другого — это, в первую очередь, ваша вина. Наши доблестные органы правопорядка здесь ни при чем.

Орлов не ответил, но побагровел от гнева — казалось, еще немного и его хватит удар. Виктор наблюдал за ним не без удовлетворения. Ну что ж! Каждому в этом мире воздается по заслугам. Правда, воздаяние порой запаздывает, медлительное оно какое-то…

Покинув кабинет следователя, Мигель, махнув рукой Ланскому, быстро удалился, бросив его с Орловым, насупленным и исполненным неприязни ко всем вокруг. Антон повернулся к нему:

— Послушай…

— Что? — Глаза Орлова были совершенно больные.

— Мне жаль, что все так получилось, — начал Антон. — Мне, правда, жаль.

— Что тебе жаль? — спросил Орлов, скривившись. — Тебе жаль, что вы с Кортесом набили мне морду? Так не жалей. Этот полицай, мать его, по-хорошему прав. Я сам во всем виноват.

— Мне жаль, — повторил Антон. — Мне жаль, что все так закончилось.

— Закончилось? — переспросил Андрей удрученно. — Ты действительно полагаешь, что все закончилось? Этот кровосос на свободе. Думаю, теперь нам всем мало не покажется.

— Я не боюсь за себя, — произнес Антон. — Я боюсь за Анну и Катрин. Он не успокоится.

— Позаботься об Анне, — тихо ответил Орлов. — Кроме тебя — кто?

— Да, — Антон наклонил голову. — Кроме меня — некому. А Катрин?

— С ней — Булгаков, — с болью проговорил, а вернее, простонал Орлов. — Что я могу?..

— Не сомневаюсь — можешь, — твердо сказал Ланской. — Когда придет время — помни, ты перед ней в долгу.

Орлов кивнул и протянул Антону руку. Тот сжал ее на прощание, и, думая, что, наверное, они виделись в последний раз, отправился на работу. От всего происходящего веяло таким невыносимым холодом, над всеми ними витала смерть, такая неотвратимая и беспощадная, что Антон физически ощутил ее стылое, смрадное дыхание…

…Оставалось самое неприятное. Виктор не спал ночь, обуреваемый сомнениями, как сказать Аликс, что Рыков, ее единокровный брат, бывший любовник и отец ее сына, жив и, более того, бежал из тюрьмы. Майору с трудом верилось, что тот, слиняв из питерских Крестов, вернется в Москву. Скорее всего, пройдет через пропускной пункт на границе с Финляндией. И даже рискнув вернуться, сомнительно, что он отправится к той, которую так безжалостно обманул.

Виктор ни на секунду не допускал мысли скрыть от Аликс, что Рыков на свободе. Он видел, что Александра старается избегать разговоров о брате, но не сомневался, что мысли о циничном предательстве того преследуют ее — такие раны не заживают сами по себе. И лучше прижигать их сразу, а не бередить напрасными сожалениями и чувством вины. Какая вина? Не признайся Аликс, что следила за своим парнем, и видела, как тот вошел в дом Ланских — и находился там во время покушения на Анну Королеву — как знать, может до сих пор они бы собирали за Рыковым женские трупы. Она положила конец его преступлениям — как если бы пристрелила Рыкова собственными руками.

Не придумав ничего путного, он выложил ей все, как есть. Она даже не побледнела, а посинела. Хорошо, рядом стояла мать, а то Аликс рухнула бы на пол в прихожей. Анастасия удержала ее, подхватив под локоть, и отвела в комнату. Виктор продолжал топтаться у входной двери, не зная, что делать дальше — то ли бежать на работу, то ли разуться и пройти за Аликс и Анастасией. Но его никто не звал.

Наконец Настя вышла из комнаты, притворила за собой дверь.

— Пусть спит, — сказала она. — Господи, Виктор, что же теперь будет?

— Я не знаю, — признался он. — Его ищут, но…

— Но что?

— Думаю, он уже выехал из России.

— Вы уверены?..

Виктор почувствовал досаду — но не на Анастасию, а на самого себя.

— Как я могу быть уверенным? Как с этой мразью можно вообще в чем-то быть уверенным?.. Он непредсказуем и опасен.

— И что дальше?..

Они молчали несколько минут, а потом она нерешительно спросила:

— Виктор, у вас, наверное, остался телефон отца Олега… и Шурки. Я хочу ему позвонить и сообщить, что у него родился внук.

— Вы считаете, это разумно? — засомневался Глинский.

— Мне кажется, Лев имеет право знать, — ее голос звучал нерешительно. — На него столько свалилось. Я считаю, все, что случилось с его семьей — это возмездие. Но он уже заплатил сполна, и жизнь его разрушена: с работы выгнали, жена умерла, сын — маньяк-убийца в розыске… Пускай знает, что у него есть внук.

— А если Рыков-старший сообщит сыну, что у того родился сын? Я, Настя, вовсе не уверен, что они не поддерживают никаких контактов. Или что сынок не попытается связаться с папашей в один прекрасный день. Что в этом случае придет в его безумную голову?

— Вы считаете это настолько опасным? Какова вероятность, что Олег узнает?

Виктор пожал плечами:

— Трудно сказать. Если решите сообщить, то надо предупредить Рыкова-старшего, чтобы ни в коем случае не проболтался своему отродью про ребенка. Надеюсь, у него хватит благоразумия.

— Надеюсь, — кивнула Анастасия. — Так вы дадите мне телефон?

— Дам, — решительно ответил Виктор, — хотя, может быть, мы совершаем ошибку…

Тут Анастасия прислушалась.

— По-моему, Шурка зовет, — она приоткрыла дверь в комнату.

— Мама… Витя ушел?

— Он здесь, — Анастасия кинула на Виктора встревоженный взгляд.

— Пусть зайдет, — и он метнулся к ней, но Анастасия схватила его за рукав: — Куда в обуви?! Там же ребенок грудной!

И он стал торопливо скидывать тяжелые зимние ботинки.

Аликс свернулась калачиком на кровати, укрывшись теплой шалью с кистями. Ее щеки были влажны, и слезы блестели в неярком свете торшера. Уже спустилась ночь — а Виктору нужно было ехать в отдел, разгребать запущенные дела. Но пока он не мог оставить ее одну.

— Витя, — она протянула руку. — Сядь рядом.

Он послушно опустился подле Аликс, коснувшись спиной ее бедра.

— Я хочу попросить тебя, — чуть слышно сказала она.

— Что угодно, — откликнулся он.

— Ты не мог бы пожить у меня? — еще тише сказала она. — Хотя бы недолго. Мне страшно.

Виктор молчал, ошеломленный ее просьбой. Близкие отношения, возникшие между ними на короткое время, естественным образом сошли на нет в последние месяцы беременности Аликс, а после родов она ни разу не попросила его остаться ночевать — словно перестала видеть в нем мужчину. Но он все же старался быть рядом, смирившись с ролью друга. Конечно, его обижала отстраненность Аликс, но он пытался оправдать ее усталостью и поглощенностью маленьким сыном. «Это пройдет, — уговаривал он себя, — однажды она вспомнит обо мне, и все будет хорошо» Но интуиция опера недоверчиво посмеивалась над его надеждой. И вот — она просит его пожить у него. Еще недавно он не стал бы брать эту долгую, невыносимую паузу…

— Прости, — она потянула шаль на голову, чтобы он не видел слез разочарования. — Прости. Иди… Ты иди…

Что ж он молчит, идиот! К кому ей еще обратиться, кто, кроме него, сможет защитить ее от безумного братца?

— Конечно, милая, — он погладил ее по плечу. — Конечно, я поживу с тобой и малышом. Вам нечего бояться. Я останусь так долго, как ты захочешь.

— Правда? — она снова открыла заплаканное лицо. — Это тебя не сильно обременит?

— Совсем не обременит, — улыбнулся он. — Совсем.

— Хорошо, — она тоже наконец улыбнулась. — Ты сейчас поедешь на работу?

— Да, милая, — он рукой отер ее слезы. — Но утром я заеду домой и привезу кое-какие вещи… если не возражаешь.

— Конечно. Я сегодня разгребу шкаф и выделю тебе место. В нем такой, знаешь, бардак. Ах да! Ты не мог бы машину завести и погреть пару минут, когда на работу поедешь? — спросила она. — А то аккумулятор сядет. Холодно.

— Конечно. Где ключи?

— Там, — она махнула рукой в сторону комода и зевнула. — Спать хочу.

— Конечно, — он склонился, чтобы поцеловать ее в золотисто-рыжий висок. — Спи, милая…

Ключи валялись на хрустальном блюдце вместе с несколькими серебряными кольцами и браслетами. Цепочка одного из браслетов попала в верхний ящик комода и застряла в нем, мешая тому закрыться. Виктор немного выдвинул ящик, пытаясь высвободить цепочку, но что-то привлекло его внимание, и он не спешил этот ящик закрывать.

Фотографии — а вернее, обрывки фотографий. Каждая карточка разорвана на несколько кусочков, достаточно крупных, однако, чтобы Виктор разглядел счастливые глаза Аликс, стройную фигуру ее высоколобого спутника, их переплетенные руки. Он никогда не видел, чтобы она смеялась так, как на этих разорванных фотографиях — весь верхний ящик оказался забит ими. Виктор осторожно вытащил цепочку от браслета и прикрыл комод.

Середина марта 2011 года. Аэропорт Шереметьево, Москва

— Я могу вам помочь? — девушка в униформе появилась неожиданно, и он вздрогнул. Стоявшая рядом с ним молодая женщина в светлой норковой шубке кожей ощутила эту дрожь и незаметно сжала его ладонь. Он высвободил руку и улыбнулся продавщице в ответ.

— Благодарю, я уже нашел, что мне надо, — он взял с полки Courvoisier Extra. Коньяк переливался янтарным цветом с оттенком красного дерева.

— Прекрасный выбор, — девушка явно обрадовалась состоятельному покупателю. — Еще что-нибудь?

— Дорогая, — обратился он к спутнице. — Тебе взять хорошего вина?

Та покачала головой — больше всего ей хотелось стремглав выбежать из магазина и спрятаться до вылета в туалете, чтобы случайно с кем-нибудь случайно не столкнуться. Наверняка их ищут! А он рискует делать такие дорогие покупки. Как можно быть столь неосторожным! Она чувствовала, что ее нервы начинают сдавать.

— Я выйду… Дима, — она чуть не назвала его настоящим именем, но вовремя спохватилась. В ее больших серых глазах металась отчаянная паника.

— Конечно, — кивнул он и, эскортируемый продавщицей, отправился к кассе. По дороге он все же прихватил бутылку белого Sancerre — это она сейчас говорит, что ей ничего не надо, трясется от страха, как глупая овца, а когда они прибудут на место, ей захочется снять стресс… И совиньон придется в самый раз.

Доставая бумажник, он краем глаза следил за ней. Она вышла из алкогольного бутика и в растерянности озиралась вокруг, словно не понимая, где находится. Черт, не оберется он с ней проблем…

— Что, простите? — к нему обратились с вопросом, но он совершенно его упустил, стараясь сохранить свою спутницу в поле зрения.

— Ваш посадочный талон, пожалуйста, — повторила продавщица терпеливо. — Чем будете расплачиваться?

— Картой, — машинально ответил он, протягивая ей платиновую Visa.

— Я имею в виду, какой валютой? — спросила девушка.

— Евро.

— С вас пятьсот двадцать евро, — радостно сообщила продавщица.

«Интересно, улыбка полагается всем, кто совершает покупки на полштуки?» — подумал он, забирая карту. Схватив бутылки в наглухо запечатанном пакете, он выскочил из бутика. Его спутницы нигде не было видно.

«Вот трусливая баба. Сам виноват, нечего было ее с собой тащить. Зачем она тебе сдалась?»

Но в который раз он повторял себе, что ее нельзя было оставлять в Москве. Рано или поздно к ней бы пришли — и неизвестно, стала бы она молчать, когда менты нажали б на нее пожестче. Несомненно, из нее вытянули бы все что она знала. А знала она, к сожалению, много. Конечно, в идеале стоило ее убрать, но он чувствовал себя обязанным ей, а в список его многочисленных грехов неблагодарность не входила. Она истратила все свои средства, продав даже однокомнатную квартиру, чтобы вытащить его из лазарета в Крестах, где он валялся, изображая овощ, проклинаемый всеми и снедаемый смертельной ненавистью, ревностью и злобой… Поэтому пока она едет с ним, а там — посмотрим…

Он, наконец, нашел ее. Она сидела на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж зоны вылета. Она была такая бледная, что ему стало не по себе.

— Что ты тут расселась? — наклонился он к ней.

— Я боюсь, — прошептала она. — Олег, я так боюсь… я ничего не могу с собой сделать…

— Милая… — он потрепал ее по щеке. — Не бойся ничего. Мы вместе — и это главное. Сейчас объявят посадку на наш рейс, и все закончится. Через несколько часов мы окажемся далеко отсюда. Все останется позади. У нас прорва денег, ты никогда ни в чем не будешь нуждаться. Пойдем. Милая, поднимайся.

Он видел, что ласковые слова успокоили ее. Она схватилась за его ладонь, как за спасательный круг, он помог ей подняться, и они пошли к своему посадочному выходу. Со стороны казалось — это любящая пара: он нежно обнимал ее за талию, она опиралась на его руку. Еще полчаса — и они покинут Москву и улетят туда, где их никто не знает и никто не найдет. Пока она не создает ему проблем — пусть живет.

Размышляя таким образом, он налетел на свою спутницу, резко остановившуюся, словно споткнувшись на ровном месте.

— О господи, — прошептала она.

— Что? — он тревожно оглянулся по сторонам.

— Там, у рекламы Chanel, справа… — она быстро отвернулась, спрятав лицо у него на груди. — Там эта… Катрин…

Сердце его замерло. Он проследил за тем, куда показала его подруга и тоже остолбенел. Около рекламного щита Chanel стояла молодая женщина с каштановыми волосами, небрежно собранными в тяжелый узел, с неизменными солнечными очками на идеальном носу. На ней были коричневые кашемировые брюки и короткая, до талии, дубленка, отороченная мехом. Он неторопливо достал из кармана темные очки. Теперь она ни за что его не узнает.

— Бежим, — подруга тянула его за рукав. — Скорее, пока она нас не заметила.

— Подожди, — он стряхнул ее руку. — Мне интересно…

— Боже мой! Если она тебя увидит…

— Так! — он повернулся к ней. — Замолчи немедленно! Я должен понять, куда она летит. Ты представляешь, что будет, если она летит тем же рейсом? Так что заткнись и не мешай!

Его лживые аргументы подействовали безотказно. Она послушно затихла и спряталась за ним, стараясь даже не смотреть в сторону той, из-за которой на любимого обрушились все несчастья. Та, которая оболгала его, из-за которой он оказался на грани жизни и смерти.

Тем временем Олег Рыков не сводил хищных глаз с Катрин. В его сердце бушевали и радость от того, что она жива и с ней все в порядке, и вновь проснувшаяся ревность к тому, кого она так преданно любит, и желание, душившее его, словно петля виселицы. А главное — насмешливое презрение к самому себе, что он так и не смог избавиться от тяги к ней. Но тут появился высокий широкоплечий мужчина, и по-хозяйски обнял Катрин, даже прижал ее к себе. Она не оттолкнула его, напротив, рука женщины легла ему на пояс, а точнее — на пряжку ремня. В ее жесте было что-то невероятно интимное — и он с изумлением узнал в обнимающем Катрин мужчине своего друга Сергея Булгакова. Того, кто чуть не убил его несколько месяцев назад. Вот, значит, как — они вместе! Более того — на правом безымянном пальце Сержа блеснуло тонкое кольцо. Рук Катрин он не видел, но вряд ли Булгаков будет носить обручальное кольцо от первого брака — кольцо Алены. Значит, они женаты.

Значит, его догадка на той даче в Репино, где он держал Катрин пленницей, оказалась верна. Неужели Катрин сказала ему правду, и она больше не любит эту скотину — Орлова! Ну, то, что она нравилась Булгакову — для него никогда не являлось секретом, впрочем, как ни для кого. Тот никогда особо сей факт и не скрывал — в отличие от самого Олега. Но насколько чувство Булгакова к ней оказалась всепоглощающим и всепрощающим, что Серж женился на Катрин после того, что он, Олег Рыков, с ней сделал! Хотя, если вспомнить, с какой ожесточенной яростью Серж сражался с ним и был готов его убить, и почти убил — да, несомненно, он страстно влюблен в эту женщину. Интересно, она и не пыталась вернуться к Орлову? Или он просто ее не принял? Ну, до Орлова он еще доберется, а вот что теперь делать с Катрин? Он не может так все оставить…

— Олег, прошу тебя, — скулеж за его спиной становился невыносимым. Ему стоило больших усилий сдерживаться.

Но вот Катрин и Серж чуть отстранились, чтобы прислушаться к голосу диктора. Заканчивалась посадка на лондонский рейс. Они снова вцепились друг в друга и побежали. Значит — Лондон? Ну, что же… пока им не по пути. Пока…

Примечания

7

УДО — условно-досрочное освобождение.

8

Gare de Lyon — вокзал в Париже(12 округ).

9

Карета скорой помощи (фр).

10

Твой любимый (фр).

11

Avenue Montaigne — улица в Париже, где находится множество модных бутиков, а также их штаб-квартиры.

12

Мифологическое чудище с телом и лапами лягушки, хвостом змеи и головой петуха.

13

Система быстрой оценки новорожденного сразу после появления на свет по шкале от 0 до 10.