Хроника смертельной осени

Юлия Терехова, 2019

Наконец-то задержан московский маньяк – любитель классической оперы, насиловавший и убивавший женщин невыносимо жарким летом 2010 года. Оказалось – рано радоваться, убийца бежит из тюрьмы и скрывается от правосудия. Он уезжает заграницу и продолжает убивать с прежней жестокостью. Кто его остановит? Кто сможет ему противостоять? Бывший лучший друг? Его старый преследователь – майор московской полиции? Спецагент ФБР? Французские детективы? Или убийца сумеет опередить всех и первым доберется до своего старинного врага и до Катрин – женщины, которой одержим с юности. Она чувствует его присутствие и смертельную угрозу. Где он? Разгадка так очевидна, так волнующе близка…

Прошел год

12 февраля 2012 года, Париж, Левый берег

Антуан Гийом вступил в темный зал, затаив дыхание, и в который раз с восхищением обвел взглядом изысканно подсвеченные гобелены в красных тонах, отливающие золотом и перламутром. Каждый раз, он, парфюмер из Граса, приезжая в Париж, шел в этот зал, словно на свидание с Прекрасной дамой и ее чудным единорогом. Пять из шести шпалер^[14] — аллегории пяти чувств — слуха, осязания, зрения, вкуса и, самого важного для мэтра Антуана — обоняния, хотя любой парфюмер знает, что для создания совершенного аромата необходимо включать все чувства — одного обоняния мало. Тонкая и изящная, богато одетая дама, идеальная красавица Ренессанса, как нельзя более точно олицетворяла идею, которую он старался донести в каждом из создаваемых им ароматов. Изысканная причудливость, скрытая женственность, не шокирующая глаз сексуальность. Гобелены дарили ему вдохновение, и этого вдохновения хватало на год, а через год он вновь возвращался в Клюни^[15].

Но в этот раз его внимание особенно притягивала шестая шпалера, для которой у каждого находилось свое толкование… Мэтр Антуан видел в ней Любовь, как единение всех пяти чувств. «A mon seul désir» — «По моему единственному желанию». Что, как не любовь, составляет единственное желание любого живущего на земле? Деньги, власть, карьера — все меркнет перед ее всепобеждающей силой. Дабы лучше изучить шестую шпалеру, Гийом уселся на скамью, и погрузился в созерцание. Прелестная дама, ее служанка, маленький единорог и наивный средневековый бестиарий^[16]… Мэтр Антуан как зачарованный пожирал глазами гобелен, наслаждаясь его утонченностью и сиянием.

«Опять эта невыносимая Coco Mademoiselle”, — с внезапным раздражением Гийом отвлекся от багряно-золотистой шпалеры. Он скосил глаза — рядом на скамейку опустилась молодая дама в белом пальто. «И что они все находят в этом бездарном парфюме, — с досадой подумал он, — что заставляет такую милую девушку звучать такими вульгарными пачулями…» Мэтр Антуан прикрыл нос кашне и вновь попытался сосредоточиться на шпалере. Но удовольствие оказалось подпорчено. Он пытался отвлечься от назойливого запаха, но тщетно. Он уже был готов встать и пойти проветриться, как другой аромат, мощный, мужественный и смолистый, проник в его искушенный нос. «Это уже лучше, — пробормотал мэтр Антуан. — Гораздо лучше. Если не ошибаюсь — Caron Yatagan. Хорош, хорош… На нем — излишне маскулинный… Но все равно — хорош».

Сидящая рядом женщина, видимо, тоже почувствовала этот волнующий запах нагретого солнцем дерева и дубового мха, потому что вздохнула и замерла. Спустя мгновение Yatagan стал звучать слабее, но прибавилась какая-то лишняя нота — в воздухе зазвенел металл, припорошенный ржой. Мэтр безошибочно распознал эту ноту. Но откуда ей взяться здесь, в темном зале, среди совершенных шпалер, чье имя вечность? Постепенно металл поглотил все остальные запахи, а их в темном зале витало немало, и все разной интенсивности. Гийом терпел еще несколько мгновений, пока запах крови не накрыл его целиком, проникая не только в нос, но заполоняя каждый сантиметр его кожи, забиваясь в каждую складку его одежды…

Музей пришлось закрыть, всех посетителей без особых извинений выгнали. Когда прибыла полиция, музейная смотрительница уже пришла в себя от обморока, а мужчина средних лет, по виду и по выговору — провинциал, сидел у стены на полу и плакал, вытирая слезы шарфом, обмотанным вокруг шеи. На одной из скамеек завалилась набок молодая женщина в длинном белом пальто, залитом кровью, все еще текущей из перерезанного горла. В ее распахнутых глазах застыло радостное удивление… Рядом лежала ее сумочка — дорогая, из мягкой коричневой кожи.

Инспектор уголовной полиции Барбье присел рядом на корточки и осторожно, хотя его руки и были в перчатках, раскрыл сумочку. Первое, что он увидел — паспорт в темно-красной обложке. «Russian Federation, — прочел Барбье и с досадой поморщился, — опять русские… Покоя им нет. Уже в музеях мочить друг друга начали…» Согласно паспорту убитую звали Буяновой Ксенией, двадцати пяти лет от роду. Открытая шенгенская виза на три года — и по всему выходило, что она въехала во Францию в марте прошлого года.

— Пробей-ка мне эту красотку, — Барбье сунул паспорт одному из полицейских. Тот взял паспорт и исчез, а инспектор обратился к служительнице — пожилой седовласой даме, которая сидела на стуле и плакала.

— Мадам, — он сел напротив нее. — Это вы обнаружили труп?

Дама отчаянно замотала головой и кивнула в сторону сидящего на полу господина.

— Вот он, — она всхлипнула. — Он подошел ко мне и сказал ужасную вещь.

— Что он сказал?

— Он сказал, что от женщины, которая сидит рядом с ним, звучит кровью.

— Так и сказал? — Барбье не удивился.

Служительница кивнула:

— Я не поняла, что он имел в виду, но поднялась посмотреть. Мадемуазель сидела, опустив голову, и когда я тронула ее за плечо, начала падать… — дама опять зарыдала.

— Принесите воды! — крикнул Барбье, а сам почесал затылок. Затем встал и направился к мужчине, привалившемуся к стене под шпалерой «Зрение».

— Поднимайтесь, мсье, — не церемонясь, сказал он. — Что это вы тут расселись? Садитесь вон на скамейку.

— На скамейку? — в глазах Гийома забился панический страх. — Там же она… сидит…

— Значит, на другую скамейку! — сердито оборвал его Барбье. — И держите себя в руках. Вы же мужчина, в конце концов…

Гийом с видимым усилием заставил себя подняться. Ступая неуверенно, словно пьяный, он грузно опустился на одну из скамеек. Инспектор достал из кармана блокнот и ручку.

— Вы парфюмер, — это был даже не вопрос, а констатация факта.

Гийом поразился.

— Как… как вы узнали? На мне даже парфюма нет — не пользуюсь, — пробормотал он.

— Если от нашего брата француза не пахнет парфюмом, значит, он парфюмер, — усмехнулся Барбье.

— Вы правы… — кивнул Гийом. — Мы не…

— Я имел дело с людьми вашей профессии… По долгу службы, — перебил его Барбье. — Они мыслят такими же категориями. Один из фигурантов дела, которое я расследовал, парфюмер, как и вы, заявил, что за пять минут до того, как произошло убийство, в доме запахло пирожными macaroon^[17]. Представляете? По этому аромату мы тогда нашли убийцу.

— Убийца носил Un Jour à St-Jean-de Luz^[18]? — несмело улыбнулся Гийом. — Эта нота редкая.

— Нет, он всего-навсего фасовал пирожные в кондитерской. Но мне нравится ваш подход. Расскажите про свои ощущения.

Мэтр Гийом казался польщенным. Он опустил нос в шарф и зажмурился, призывая на помощь профессиональную память.

— Сначала звучала эта вульгарная Coco Mademoiselle. А затем я увидел рядом с собой девушку в белом пальто. Такая красивая девушка и такой пошлый парфюм, — проворчал он, — возмутительно…

— А мне — ничего… — удивился инспектор. — Моя жена им пользуется…

— Я слышу, — дернул Гийом носом. — Простите, но это вульгарно. Вы ей порекомендуйте сменить туалетную воду. Она же туалетной водой пользуется, так?

— Вот уж не знаю, — пожал инспектор плечами.

— Ею, не сомневайтесь… А от этой красотки звучало духами, именно духами, там не было шлейфа.

Инспектор терпеливо слушал. Любая мелочь могла оказаться существенной.

— Сейчас мало кто пользуется духами — дорого. Чаще предпочитают парфюмированную или туалетную воду, — продолжал Гийом. — Так что девушка — явно не из бедных.

Что погибшая при деньгах — инспектор уже понял по ее пальто, сумке, а главное, обуви. А вот еще, оказывается, и духи. Замечательно.

— Что дальше? — с интересом спросил Барбье.

— А дальше появился Yatagan.

— Кто появился?

— Я не видел кто, — покачал головой мэтр Антуан. — Но на нем был именно Caron Yatagan. Вне всякого сомнения. Отличный аромат.

— Мужской? — спросил инспектор.

— В принципе — да. Но я знаю, дамы им не гнушаются — уж больно элегантен. Но это был мужчина, совершенно точно.

— Почему вы так уверены? Вы его видели?

— Да вы что! — Гийом посмотрел на него, словно на слабоумного. — Вы когда-нибудь слышали выражение «химия кожи»? Так вот — на мужчине и на женщине один и тот же аромат звучит абсолютно по-разному. Более того — на людях разной расы он звучит по-разному. И более того — на разных людях он… Итак, я утверждаю — это был достаточно молодой мужчина, европеец. Скорее всего, блондин или светлый шатен. Хотя я его не видел.

— Даже так? — инспектор недоверчиво поднял брови. — Может, еще и внешность опишете?

— Нет, — Гийома обидел его недоверчивый тон. — Напрасно вы иронизируете. Внешность не опишу, врать не буду. Могу только сказать, что, судя по интенсивности аромата, скорее всего, он высокого роста. Но тут могут быть нюансы…

Вернулся с паспортом полицейский, которого инспектор посылал проверять данные и подал тому издалека знак.

— Буянова Ксения въехала во Францию через Руасси вместе с мужем, Дмитрием Буяновым, тоже гражданином России. Он снял квартиру здесь недалеко, на Вожирар. Мы послали туда людей.

— Да, конечно, — почему-то у Барбье не возникло ни малейшего сомнения, что никакого мужа там они не найдут и дело — висяк. Кроме сочинения о французской парфюмерии и этого неадекватного господина у них нет ничего.

— Думаю, все произошло так… — Барбье задумчиво смотрел на девушку. — Он приблизился к ней сзади, конечно, он знал, кто она. Девушка, видимо, его ждала. Скорее всего, он коснулся ее, и она подняла к нему лицо — очень уж радостное выражение на нем. Да, она обрадовалась. Может, даже хотела что-то сказать, но не успела. Он перерезал ей горло. Да, нечего сказать, любовное свидание. «Убийство в термах Клюни» — жаль, Сименон умер… Да и инспектор Барбье звучит не хуже, чем комиссар Мегре…

— Здесь есть камеры наблюдения? — спросил он у директора, серьезной темноволосой дамы, появившейся на пороге зала.

— Да, мсье, мы только что их проверили, — у нее был сконфуженный вид.

— И что?

Директор развела руками.

— Все камеры вырубились. Словно их кто-то отключил.

— И кто бы это их отключил? — спросил Барбье. — Не знаете, случайно?..

— Не понимаю вашего тона, — возмутилась директор. — Я работаю здесь двадцать лет и такое впервые! Камеры не работали ровно семь минут. Есть изображение мадемуазель, — она кивнула на девушку в белом пальто, все еще лежавшую на боку, словно она устала и прилегла отдохнуть, — как она заходит в музей, следует по указателям и направляется сюда. А потом здесь садится на скамейку. Все. Потом все отключилось. Можете сами взглянуть.

— Взгляну, куда я денусь, — проворчал инспектор. Зазвонил его телефон, и он сделал шаг в сторону, чтобы ответить на звонок. Это звонил сержант, которого послали на улицу Вожирар.

— Вам следует приехать сюда, мсье инспектор, — сказал полицейский. — Здесь никого нет, и, похоже, уже не будет.

— Сейчас приеду, — буркнул Барбье и повернулся к полицейскому, с которым говорил минутой ранее. — Снимите показания с этого мсье и запишите его данные. Пусть задержится хотя бы на сутки. Тело можете увозить.

— Да, мсье инспектор, — кивнул тот, и Барбье стремительно вышел из зала. Вслед ему смотрела прекрасная Дама — безразличная ко всему, кроме своего маленького друга-единорога… Столь же равнодушно она взирала на худенькую девушку в светлом пальто, скрючившуюся на скамейке — чуть злорадно — она-то прекрасно видела, кто полоснул ту по горлу!..

Отличная квартира в бельэтаже, с видом на Люксембургский сад. Аренда наверняка стоит немалых денег, а учитывая, что обычно оплата вносится за несколько месяцев вперед, должна быть крайне веская причина, чтобы бросить уже оплаченное жилье и исчезнуть в неизвестном направлении.

— Только отпечатки убитой, — сказал криминалист, уже вызванный инициативным сержантом. — Больше ничего.

— Интересно, — Барбье быстро прошел в спальню и остановился перед туалетным столиком. Он увидел на нем то, что и ожидал.

— Молодец парфюмер — стопроцентное попадание.

Скромная белая коробочка с черными буквами и хорошо узнаваемым логотипом на крышке — Coco Mademoiselle, именно духи, а не что-то еще, а рядом — большой лаконичный флакон четырехугольной формы, с коричневой наклейкой «Caron Yatagan».

— Значит, это ее муж, — пробормотал Барбье. — И свой парфюм он оставил здесь. Скорее всего, по запаху мы его теперь не найдем.

— На бюро, судя по свежим потертостям, стоял лэптоп, — крикнул из гостиной криминалист, — которого нигде нет. Похоже, он его забрал.

— А одежда? — спросил инспектор.

— Одежда, и мужская, и женская, аккуратно уложена, — криминалист кивнул на три вскрытых чемодана посреди комнаты. Над ними уже колдовали эксперты.

— Документы? — спросил Барбье.

— Паспорт на имя Буянова Дмитрия, гражданина России и два билета на завтра, на поезд TGV^[19] Париж-Ницца. На его имя и на имя его жены — Буяновой Ксении.

— Значит, он ушел с концами, бросив все, в том числе и документы, — проворчал инспектор. — Хрен мы его найдем. Merde^[20]!

— Консьерж показал, что в последний раз видел мсье Буянова сегодня утром, часов в восемь, — доложил сержант. — Он, как всегда, ушел из дома один. Но обычно он вызывает такси, а сегодня ушел пешком. Примерно в час дня ушла и мадам, по словам консьержа, в хорошем, даже радостном, настроении. Точнее время консьерж сказать не может, но мы посмотрели по камерам наружного наблюдения — она ушла без семи минут час. И знаете, что любопытно?

— Что? — равнодушно спросил Барбье.

— Когда этот парень проходил мимо камеры, он всегда либо подносил руку к лицу, словно закрываясь, либо, если на нем была куртка, надвигал капюшон на лоб. Ни на одном кадре нельзя рассмотреть лица. Мы показали паспорт консьержу, и он его не опознал — говорит, есть что-то общее, но это не он.

— Как такое может быть? Не мог же он жить по подложным документам? Хотя почему нет? Вполне мог. Вот что… Пошлите запрос в наше консульство в Москве, — распорядился инспектор. — У них должны быть его фото — он же подавал документы на визу. И после того, как они пришлют фото, дайте его в розыск. И по новостям бы хорошо объявить, в уголовной хронике. Где эти чертовы журналюги? Когда они нужны — никогда их нет.

— Я могу позвонить одному, у меня в «L'express» есть знакомый, — вмешался в разговор криминалист, занимавшийся упакованными вещами. — Если нужно, конечно.

— Позвони, — кивнул инспектор. — Пусть напишет в свою газетенку пару строк, да фото тиснет… Хоть какая-то польза от них будет…

Телефонный звонок оторвал его от невеселых мыслей. Тело мужчины, опознанного по водительским правам, как Буянов Дмитрий, найдено, изуродованное до неузнаваемости, на железнодорожных путях в ста метрах от платформы Северного вокзала.

Конец февраля 2012 года, Штаб-квартира ФБР, Вашингтон, округ Колумбия.

— Специальный агент Джошуа Нантвич к полковнику Фэйрфаксу, — нажав кнопку, доложила секретарша начальнику подразделения и с кислой улыбкой кивнула: — Заходите.

Джош открыл тяжелую дубовую дверь. Алекс Фэйрфакс, полковник ФБР, разговаривал по телефону и жестом подозвал Джоша к столу. Джош, стараясь сохранить отсутствующее выражение лица, невольно прислушался. По тону разговора, ритму и модуляциям полковника он понял, что тот беседовал с иностранцем, хотя Фэйрфакс говорил по-английски. Но — слишком медленно, четко проговаривая слова и не употребляя идиом. Его подозрения подтвердились, когда он услышал «Do svidanya, towarish». Фэйрфакс положил трубку.

— Такие вот дела, сынок, — полковник сунул в рот бриаровый^[21] Dunhill и зажал зубами мундштук из эбонита. — Собирайся и лети в Париж. А потом, наверно, придется в Москву. Какой иностранный язык знаешь?

— Свободно говорю по-французски, — объявил спецагент.

— Н-да… — разочарованно протянул Фэйрфакс. — Не совсем то, что нужно, но сейчас ни одного агента с русским языком под рукой нет. А дело не терпит отлагательств. Оно как раз по твоей части.

— Я готов вылететь сегодня же.

— Сначала изучи вот это, — Фэйрфакс протянул ему флэшку. — Дело почти двадцатилетней давности об исчезновении Кэтрин Жаклин Маккларен, студентки Гарварда.

— И куда она делась?

— Двадцать лет никто не знал. Недавно с нами связались из Москвы, из уголовной полиции и предоставили некоторые сведения об этой девушке. Мы произвели эксгумацию по указанному адресу — Поконо Лейк, Пенсильвания, и в самом деле, обнаружили там истлевшие останки на прилегающем к одному из коттеджей участке. Генетическая экспертиза подтвердила, что эти останки принадлежат именно Кэтрин Маккларен.

— И кто ж так постарался?

— Некто Олег Рыков, сынок российского дипломата.

— Непостижимо! Он задержан?

— Задержан в августе 2010 года по другому делу. До суда не дошло, так как через полгода он благополучно сбежал. По предположениям коллег из Москвы, ему удалось выехать за пределы России, скорее всего, в одну из стран ЕС.

— Ну и бардак у них. Впрочем, везде бардак. У нас через мексиканскую или канадскую границу смыться — раз плюнуть.

— Не преувеличивай, — полковник недовольно поморщился, покусывая мундштук, но затем продолжил: — Предполагается, что он сбежал в Париж — там живет одна из уцелевших жертв. Отправишься прямиком туда. Твоя задача — этого парня найти и препроводить к нам. А поскольку, кроме нас, претендентов на него будет, судя по всему, много, то ты должен обставить всех. Это понятно?

— Да, сэр, — подобрался Джош. — А что со сроком давности?

— По закону штата Пенсильвания смертная казнь ему обеспечена. Убийство первой степени без смягчающих обстоятельств. И хотя ему было всего пятнадцать лет…

— Пятнадцать лет? — нахмурился агент. — Совсем мальчик.

Фэйрфакс помрачнел:

— К делу приложены результаты эксгумации. Труп девушки был расчленен, и аккуратно завернут в полиэтилен. Вот такой мальчик. Русские пояснили, что его мамаша помогала ликвидировать следы. Ее, к сожалению, привлечь не удастся.

— Почему?

— Умерла от сердечного приступа, когда узнала о бегстве своего выродка из тюремной больницы. Очень, очень жаль…

— А за что его задержали? — спросил Нантвич.

— Как это — за что? За убийства и изнасилования, разумеется…

— Позвольте спросить, сэр, что значит — разумеется?

— А то и значит, — с неожиданным раздражением заявил полковник. — Советую связаться с их уголовной полицией и запросить отчет о его художествах. Если повезет, и московские коллеги не станут вредничать — получишь копию уголовного дела. Хотя едва ли. Наш московский агент рекомендует обратиться в убойный отдел уголовной полиции. Конкретно к… — полковник сверился с бумажкой и с трудом выговорил: — Майор Александр Зубов… Хотя нет… он перевелся в министерство внутренних дел… О! Капитан Виктор Глинский. Он занимался расследованием по делу Олега Рыкова. Мистер Рыков убил четырех женщин летом прошлого года в Москве. Еще две чудом избежали смерти. Впрочем, подробностей я не знаю, тебе придется заняться всем самому. Кстати, нелишне встретиться с этими дамами. Одна из них как раз живет в Париже. Знаменитая балерина. Познакомься с ней, поговори.

— Я готов, сэр, — вытянулся Нантвич. Полковник с одобрением смотрел на него. Хорош, действительно… Если б не дурацкая серьга в ухе.

— Что это у тебя?

Агент машинально дотронулся до серьги.

— Память о безумной юности, сэр, — замялся Джош. — Если прикажете, я ее выну.

— Да нет, какое мне дело до твоей серьги? Хочешь — носи…

— Каковы мои полномочия в Париже, сэр? Насколько далеко они простираются?

— Работаешь один, дергать наших людей не надо, — приказал полковник. — В твоем распоряжении квартира в центре Парижа, а если придется отправиться в Москву, снимешь жилье, какое сочтешь нужным.

— Я не о жилье, сэр.

— Я понял, о чем, сынок. И вот, что тебе скажу — желательно доставить Рыкова к нам живым. Но если возникнет выбор — убить его или оставить Сюрте^[22]… или московской уголовке — прикончи эту мразь без колебаний… только по-тихому. Ты меня понял?

— Да, сэр.

— Итак, будь готов отправиться в ближайшее время. Спишись с Сюрте, они окажут содействие. Но не особо перед ними раскрывайся — здесь каждый сам за себя. Когда доберешься до Рыкова, обратись в посольство, они помогут его вывезти без лишнего шума. Если действовать официально — черта с два мы его получим. И учти, сынок, Рыков — тот еще фрукт. Хитрый, как сам дьявол и жестокий… как он же. Для него не существует табу — он способен на все. Так что будь предельно осторожен.

— Слушаюсь, сэр, — Нантвич вытянулся перед полковником, а сам подумал, что на его счету уже восемь пойманных маньяков и этот совершенно определенно станет девятым. Девять — его любимое число…

Конец февраля 2012 года, Москва

Лежава вызвал Виктора сразу, как тот появился на работе, ровно в девять. Майор не любил ранних вызовов к начальству — ничего хорошего это обычно не сулило. И действительно, не успел Виктор зайти в его кабинет, полковник бросил перед ним на стол прозрачный файл — с официальной депешей и несколькими фотографиями. С верхнего фото на него смотрело знакомое сероглазое девичье личико с упрямо сведенными бровями. Еще больше ему поплохело, когда он достал из файла остальные фотографии, сделанные в судебном морге. На прозекторском столе лежала Оксана Кияшко — та самая, которую они подозревали в пособничестве побегу Олега Рыкова, и бесследно исчезнувшая в марте прошлого года — сразу после того, как Рыков испарился из тюремной больницы в Крестах. Горло Оксаны было перерезано от уха до уха — страшная рана.

— Он ее убил… — Виктор старался не смотреть полковнику в глаза. Тот хранил многообещающую паузу.

— Откуда это? — спросил майор и, не получив ответа, пробежал глазами бумажку, приложенную к фотографиям. — Понятно, — произнес он и сжал зубы. Записка из французского отдела МИДа кратко излагала преступление, совершенное неустановленным лицом в Париже. Хотя чего там устанавливать, по большому счету. И так все предельно ясно. Она стала ему обузой, и он ее убрал. Невзирая на то, что только благодаря этой влюбленной девочке он выбрался на свободу. Глинский пробормотал:

— Итак, он в Париже.

— Не факт, — холодно ответил Георгий. — Он мог запросто смотаться оттуда сразу после убийства. И это самое разумное, что ему следовало сделать. Зачем рисковать, оставаясь там?

— Его может, например, привлекать возможность покончить с Анной Королевой, — сказал Виктор. — Конечно, мы попросили службу безопасности нашего посольства присмотреть за ней, но не думаю, что они будут усердствовать. Скорее всего, они уже о ней забыли.

— Королева — звезда мирового класса, — возразил полковник. — Ее гибель вызовет нехороший резонанс. Так что, может, и не забыли.

— Может, и нет, — эхом отозвался Глинский. — Если он уехал, то мог отправиться только в два места.

— Это куда же?

— Москва или Лондон. Орлов или Астахова. Третьего не дано, — отчеканил майор.

— Третьего не дано, — полковник по привычке дергал дужки очков, в задумчивости упершись взглядом в стену. — А может, дано?

Виктор покачал головой.

— Нет. Хотя… если он все же остался в Париже… В любом случае, ему нужны новые документы. Вряд ли его устроит российский паспорт. Скорее всего, он постарается купить документы какой-нибудь южноамериканской страны — Аргентины или Бразилии, чтобы иметь возможность смыться по-быстрому в случае опасности.

— Есть еще кое-что, не особо приятное.

— Кто б сомневался, — скривился Виктор.

— Факс из Вашингтона, — полковник положил перед Глинским еще одну бумажку, — ознакомься.

Виктор ознакомился и то, что он прочитал, ему весьма не понравилось. Он это озвучил.

— Еще этого не хватало. И что нам с ним делать?

— Не нам, — злорадно заявил полковник. — А тебе, генацвале…

— На х… он мне сдался, этот американец, — в сердцах выпалил Глинский. — Без него забот полон рот.

— И тебе никто не позволит ими пренебрегать, — сухо ответил Лежава. — Но с этим… как его… Нантвичем спишись и предоставь ему ту информацию, которую он просит… ну, и которую сочтешь нужным предоставить.

— А если никакую не сочту? — буркнул Виктор, но полковник его, разумеется, услышал и рявкнул:

— Что ты себе позволяешь? Он так же выполняет свою работу, как и ты. И занимается тем же делом. И так же ищет этого подонка.

— И что? — насупился Виктор. — Значит, мы это дело везли, убийцу нашли, а теперь подать им его на блюдечке с каемочкой — даже не голубой, а прямо-таки золотой?..

— Если мне память не изменяет, именно ты настоял на том, чтобы сообщить в ФБР об этой девушке, которую Рыков убил, будучи еще мальчиком. Появление американской спецслужбы — естественный результат. Теперь они не успокоятся, пока не найдут Рыкова и не поджарят его на электрическом стуле. Или что там у них?..

— В Пенсильвании — инъекция павулона и хлорида калия, — пробормотал Виктор. В институте у него было «отлично» по зарубежному законодательству. Когда в России ввели мораторий на смертную казнь, он долго с пеной у рта доказывал на примере Соединенных Штатов и Европы, что уровень преступности не зависит от того, применяется ли исключительная мера наказания или нет.

Полковник пожал плечами:

— По большому счету, без разницы. Суть в том, что они прислали своего человека не просто так.

— Что это значит? — наконец до Виктора дошло. — США потребуют экстрадиции Рыкова в случае, если его поймаем мы… или французы?

— Ты у нас любитель юридических тонкостей, — произнес мрачно полковник. — Что скажешь?

— Privilegium nostrum^[23], — проворчал Виктор.

— Сначала поймай его. Пока Рыков за бугром, для нас он практически недосягаем. Единственное, что мы можем — помогать нашим коллегам. Если они Рыкова изловят, появится возможность его наказать — пускай не нам, но хоть кому-то. Мы, в конце концов, тоже можем потребовать экстрадиции. Хотя, если Рыкова поймают французы, не уверен, что они вообще кому-либо его отдадут. Со времен гильотины мало что изменилось — разве только смертную казнь отменили. А так преступников они наказывают сами и с большим удовольствием. А поэтому…

— А поэтому, — перебил его Виктор, — какова вероятность, что если американец найдет Рыкова первым, он не попробует вывезти его через свои каналы? С помощью посольства, например?

— Улавливаешь суть, — одобрительно покивал полковник. — В любом случае, выгоднее с ним сотрудничать. Равно как и с набережной Орфевр^[24]. Итак — в папке два электронных адреса. Один принадлежит инспектору Барбье из французской уголовной полиции. Второй — твоему новому другу, Джошуа Нантвичу, специальному агенту ФБР, который либо собирается выехать в Париж, либо уже там. Не игнорируй ни одного, ни другого. С информацией — аккуратно. Quid pro quo^[25]. Баш на баш. Понял?

— Понял. Но есть еще одна проблема. Этот американец наверняка захочет встретиться с участниками тех событий…

— Ну и пусть встречается, — пожал плечами Лежава. — Не вижу проблемы.

— Да нет, проблема есть. Ведь ни Королева, ни Астахова, то есть Булгакова, до сих пор не знают, что Рыков жив, и говорить им об этом нельзя — последствия для их психики непредсказуемы. А уж если они узнают, что он вдобавок на свободе…

— Н-да… — протянул полковник. — Я еще год назад считал, что зря ты это с приятелем своим затеял. Сразу надо было им сказать. И что теперь?

Виктор задумчиво смотрел на файл перед ним, с ужасными фотографиями мертвой Оксаны.

— Теперь… — Виктор постучал пальцами по столу. — А теперь придется просить этого агента, чтобы он, общаясь с ними, держал язык за зубами. Я ему, пожалуй, условие поставлю, прежде чем информацией делиться.

— Странное условие, — заметил полковник. — Весьма странное. Агент подумает, что мы тут, в Москве, дурака валяем.

— Да плевать мне, что он там подумает! — напрягся Виктор. — Захочет информацию — пусть молчит. Не могу себе представить реакцию Катрин и Анны… — он смущенно замолчал, назвав их по имени — не как потерпевших или свидетельниц по делу, а как хорошо знакомых, даже близких людей. Полковник недовольно нахмурился:

— Ты слишком близко к сердцу принимаешь проблемы этих милых дам. С какой стати? Займись лучше своей личной жизнью. Как там Александра?

Виктор нахмурился:

— А это, кстати, еще одна проблема.

— Одни проблемы у тебя, — с досадой поморщился полковник. — Ты уж научись их решать. Здесь что не так?

— Ее мать сообщила Рыкову-старшему, что у Саши родился сын, его внук. Старый пень от радости до потолка прыгал. Не отставал от Насти, пока не увидел ребенка. И теперь регулярно у них бывает.

— И в чем проблема-то?

— Есть у меня опасения, что если он поддерживает связь со своим сыном, то непременно ему эту новость сообщит. А что уж тому в голову придет…

— Беда, — протянул полковник. — Но может, именно на это и поймать красавца? Хотя опасно, очень опасно.

— Я не буду использовать Сашу и ребенка как приманку, — скрипнул зубами Виктор. — Я никогда не рискну их безопасностью.

— Конечно, нет, — успокаивающе сказал Лежава. — Конечно, и речи быть не может! Надеюсь, у старшего хватит ума…

— Сомневаюсь, — мрачно кивнул Глинский. — Если только удастся изловить сынка, пока тот не дотянулся до Саши с Максимом.

— Ну вот видишь — значит, ФБР не лишнее, и спецагент может пригодиться. Рано или поздно он прилетит в Москву, — полковник погрустнел, представив сей визит — в данном случае это уже может стать и его проблемой.

— А может нам кого-нибудь в Париж отправить? — предложил Виктор.

— Не вижу нужды. Французы все равно никого из наших к расследованию не подпустят. Информацией, может, и поделятся, а вот розыском заниматься не разрешат.

— А американцам? — Виктору стало обидно.

— И американцам не разрешат. Но Нантвич — спецагент, и у него широкие полномочия, даже французы так просто от него не отмахнутся. Зато мы…

— Зато мы — при надобности — отмахнемся за милую душу, — довольно улыбнулся Виктор. — По-хорошему, на фиг он мне сдался…

— Не стоит это озвучивать, — тем не менее, полковник одобрительно кивнул. — Равно как и специально саботировать его просьбы. Он нам еще пригодится.

— Ага… — уныло кивнул Глинский. — Пока он нам пригодится, он нас же и употребит от души. Ну ничего…

Полковник смерил его насмешливым взглядом:

— Заткни-ка, генацвале, свое возбужденное самолюбие подальше. Знаешь, куда?

Глинский опешил. Он был уверен, что полковника тоже раздражает необходимость контактировать со сторонней спецслужбой — опыт показывал, что каждый в такой ситуации стремится выжать из партнера по максимуму, а поделиться по минимуму. И вдруг — подобная рекомендация.

— Как я уже сказал, делиться придется. На это, — Лежава ткнул пальцем вверх, — на это есть приказ свыше. А уж насколько подробно, смотри сам. Без фанатизма, конечно, но чтобы и стыдно не было за профнепригодность.

— Это у меня профнепригодность? — возмутился Виктор.

— Я так, к слову, — усмехнулся полковник. — Иди, генацвале, работай, солнце только встало. Кстати, вот еще, — он протянул сыну блокнот бледно-розового цвета с золотым обрезом. — Почитай на досуге.

— Что это? — спросил Виктор.

— Дневник Оксаны Кияшко, — ответил полковник. — Французы нашли в ее вещах. Переводом им, видно, лениво заниматься. Они нам его прислали — в качестве комплимента. Изучи при случае — мало ли что?..

Вернувшись в свой кабинет, Виктор кинул на стол документы, полученные от полковника. Сквозь прозрачный файл была видна фотография мертвой Оксаны. Плюхнувшись в кресло, Виктор в задумчивости разглядывал розовую записную книжку. Стоит ли сейчас начинать это грустное чтение? Времени у него в обрез. Но, открыв блокнот и пробежав несколько строчек аккуратного почерка прилежной ученицы, он уже не смог оторваться, пока не дочитал печальное повествование до конца, сбрасывая поступающие на его сотовый звонки.

21 июня 2010 года

Сегодня познакомилась с потрясающим парнем. Я помогла ему выбрать галстуки к рубашке. У него удивительные голубые, как летнее небо, глаза — и прекрасные зубы, что редкость. А еще от него обалденно пахнет…

Вечером мы пошли в ресторан. Зря я не сказала ему сразу, что не люблю китайскую кухню. Когда он это понял, было поздно. Очень стало неловко… Он тактично посоветовал мне пельмени — самое, наверно, нейтральное из меню. Китайское сливовое вино не так уж и плохо. Кстати, он сразу заметил, что мне грустно. А я все думаю о Полине, и о том, могла ли я предотвратить ее смерть.

После ужина мы поехали к нему на дачу. У него дача не где-нибудь, а в Серебряном бору, двухэтажная, с гаражом. Нет, я все же полная идиотка…

Ванна с ароматом жасмина, шампанское… Никогда в жизни у меня не было ничего подобного. Я не устояла перед ним. Как же от него пахнет…

2 июля 2010 года

Олег увидел мой дневник. Улыбаясь, спросил, пишу ли я о нем. Я не стала скрывать, и он попросил взглянуть. Я замялась, он не настаивал. Но ночью я проснулась от звуков на кухне. Он смутился, когда я застукала его с дневником в руках — он читал, мне показалось, с большим интересом. Я не рассердилась, только испугалась, что прочитав, как сильно я его люблю, он потеряет ко мне интерес. Но Олег лишь сказал, что ему очень приятно. «Спасибо, что ты так любишь меня», — его слова. Спросил, кто такая Полина. Я ему рассказала. Он удивился, что моя подруга занималась столь сомнительным ремеслом. Спросил меня про какую-то Катрин. Кто она такая? Я не знаю ее и сказала ему об этом. Олег махнул рукой, типа, неважно. И еще указал на то, что я не всегда проставляю даты и время — он прав, конечно. Спустя несколько лет уже трудно будет вспомнить, когда что происходило. Постараюсь теперь быть внимательнее…

Как же мне плохо. Тошнит, голова кружится. Думала, беременна, но тест отрицательный. Опять звонил тот майор — как он меня достал. Рассказала Олегу, хотя меня просили ему не говорить. Он успокоил меня, сказал, что… ой, опять тошнит.

Не могу поверить, мой любимый, мой голубоглазый ангел — убийца и насильник! А ту женщину, Катю, он похитил — это какая-то ошибка, он не мог так поступить! Она же женщина его друга, Андрея. Я знаю Олега, он порядочный человек, у него обостренное чувство чести. Или мне кажется, что я его знаю? Еще они говорят, что он травил меня наркотиками, и поэтому мне было так плохо! Вранье, все вранье! А вдруг правда? Лучше не жить тогда!

Я вспомнила! Олег спрашивал меня о Катрин! Значит, он именно той самой Катей интересовался, когда читал мой дневник. Но почему он спрашивал о ней — меня? Ничего не понимаю. Неужели он маньяк?

31 января 2011 года

Сегодня ко мне пришел странный человек, серый и молчаливый. Он сунул мне записку и исчез, не слушая вопросов. Когда я прочитала записку, у меня помутился разум. Она была от Олега. Боже, как я могла поверить мерзкой клевете? Мой любимый, мой бедный! Он просит, нет, он молит меня о помощи! «Ты — моя последняя надежда. Если ты тоже с ними, мне остается только умереть. Помоги. Я люблю тебя». Я должна ему помочь, я должна его спасти. Надо устроить ему побег. Но где взять деньги? У меня ничего нет. Ничего, кроме моей квартиры…

11 марта 2011 года

Деньги на исходе — еле хватило на то, чтобы снять комнату в жуткой дыре на окраине Питера. Но главное готово — документы, билеты. Послезавтра все кончится. Конечно, плохо, что ему понадобилось в Москву — лишнее время, лишние деньги. Но в последней записке ясная просьба, даже не просьба, а приказ — обеспечить билеты на «Сапсан». Можно было улететь прямо из Питера. Может, он хочет увидеться с той женщиной? Но это же чистое самоубийство… Нет, навряд ли, скорее всего, хочет встретиться с мамой, он так ее любит. Жаль, он не успел меня с ней познакомить. Господи, как не сойти с ума от тревоги за то время, что его нет рядом… Пойду куплю хлеба и молока, очень есть хочется. Поскорее бы уже все закончилось, и мы уехали. Париж, Париж… Почему именно Париж?..

25 марта 2011 года

Олег снял квартиру на улице Вожирар. Окна выходят на Люксембургский сад. Он говорит, что это одно из самых дорогих мест на Левом берегу. Не понимаю, зачем так безрассудно тратить деньги. Что все находят в этом Люксембургском саду? Облетевшие деревья, пожухлая трава, увядшие цветы. Из окна видно, как мамаши гуляют с детьми, люди наматывают круги по парку, с наушниками и пластиковыми бутылками эвиана… Студенты с вином и неизменными багетами сидят на металлических, выкрашенных в зеленый цвет стульях вокруг фонтана. Все чем-то заняты, кроме меня.

Все еще сижу дома, уже мутит от четырех стен. По-моему, безумно раздражаю Олега. Он отсутствует целыми днями. Чем он занимается, интересно?.. Когда возвращается, злится на меня. Конечно, не очень ему приятно видеть мое унылое лицо. Но ничего не могу с собой поделать.

Попыталась познакомиться с соседкой с третьего этажа. Мой школьный английский она не поняла, посмотрела как на умалишенную. И побежала по своим делам. У всех дела. Нашла в Интернете самоучитель французского языка. Какой же он сложный! Эти неправильные глаголы — их тьма, и все спрягаются, как им хочется. Похожи на самих французов. Сказала об этом Олегу — в кои-то веки он смеялся. Пообещал помочь мне с французским. Когда, интересно? Уходит — я еще сплю, приходит — я уже сплю. Одни обещания…

24 апреля 2011 года

С утра он был крайне раздражен и велел заняться чем-нибудь — в достаточно резкой форме. Посоветовал сходить в музей. Скорее приказал, чем посоветовал. Терпеть не могу музеи. Но придется сходить. Выдал мне кредитку. Сказал, могу тратить в бутиках, сколько хочется. Но я не хочу ни в музей, ни по магазинам. Я так соскучилась по маме… Хочу домой! Или, если уж я обречена жить в этом чужом городе, то чтобы Олег находился рядом не только ночью, когда, уставший, он поворачивается ко мне спиной, словно я опостылевшая жена…

Та женщина… Олег остолбенел тогда в Шереметьево, когда увидел ее…

Сегодня обошла…

И что все находят в Моне Лизе? Страшная, зеленая какая-то…

Сегодня Олег опять застыл с остановившимся взглядом. Он слушал «Дидону и Энея» — в который раз! Почему эта музыка для него так много значит? Неужели он опять вспоминает ту женщину?.. Да как я могу быть столь наивной? Все вокруг только и говорили о том, как он любит эту Катрин, а я отказывалась верить, да что там — не хотела, изо всех сил упрямо отвергала даже мысль о его любви к другой. Нет, не может быть! Он просто устал, все еще можно вернуть, я буду счастлива с ним!

1 января 2012 года

Самый печальный Новый год в моей жизни. Даже когда я знала, что он в тюрьме, мне не было так больно. Мы отправились отмечать в дорогой ресторан, все вокруг смеялись и веселились, и только за нашим столиком было похоронное настроение — словно не праздник, а поминки. Разговоры о Москве — табу, когда я начинала: «А помнишь, в Серебряном бору…» у него становилось такое лицо, что мне хотелось встать и убежать из ресторана. Даже танцевать меня не пригласил. Вернулись домой часа в два, и легли спать.

Но я не выдержала и разбудила его около четырех утра. Я прильнула к нему, обняв обеими руками, и стала целовать его спину. Он сразу проснулся, и как же он напрягся — я всем телом ощутила. Но прошло еще какое-то время, прежде чем он повернулся ко мне. Боже, лучше б не поворачивался! Он исполнил «супружеский долг» тщательно и равнодушно, а потом опять отвернулся и заснул. За все время он не произнес ни слова, будто я резиновая кукла.

5 января 2012 года

Осмотрела весь Лувр — ну, или почти весь. Полгода ежедневных посещений, кроме вторника, выходного дня. Обошла музей импрессионистов — два месяца. Я побывала во всех бутиках, которые только можно найти в округах с первого по девятый… Но мне одиноко, и я несчастна. Надо бежать отсюда. Надо возвращаться в Москву. Но как ему об этом сказать? Как мне его оставить? Но я больше не могу выносить его равнодушия…

На днях мне приснился сон — словно стою на краю пропасти, дна нет, а лишь густая белая дымка клубится под ногами. Я чувствую присутствие Олега за спиной, поворачиваюсь и вижу его голубые глаза — пустые и неживые. Я хочу позвать его, но язык отказывается повиноваться. Он делает еле уловимое движение, и я лечу в эту пропасть, лечу, лечу, лечу. Я проснулась от собственного крика, обнаружив пустую подушку рядом с собой. Полвторого ночи, а Олега нет — он даже не позвонил! Тут хлопнула входная дверь, и спустя минуту он заглянул в спальню. «Почему не спишь? — холодно спросил он и, не дождавшись ответа, прикрыл дверь поплотнее — с внешней стороны. Мне хотелось плакать от обиды и собственного бессилия…

31 января 2012 года

Слава богу! Как хорошо, что я решилась! Олег выслушал меня спокойно и терпеливо. Когда я замолчала, в его глазах блестели слезы. А в голосе звучало неподдельное раскаяние.

— Моя дорогая… — начал он, — я очень виноват перед тобою. Я совсем тебя забросил. Дай мне еще несколько дней, я окончательно развяжусь с делами, и мы куда-нибудь поедем вместе. Хочешь в Нормандию? Хотя нет, там сейчас промозгло и сыро. Мы поедем в Ниццу. Там тепло и все зеленое. Магнолии и пальмы. Хочешь?

— Ты правда поедешь со мной в Ниццу? — тут я расплакалась, как дура. Но это были уже совсем другие слезы — светлые слезы облегчения.

— Ну, и чего ты ревешь? — он протянул мне платок. — Ну-ка, вытри.

— Я думала, я тебе надоела. Сижу тут, небо копчу…

— Что ты коптишь? — засмеялся Олег. — Не смеши меня. Итак — потерпи неделю. Договорились?

Ночью он был как никогда нежен. Как мне хочется верить ему, все мое существо отвергает даже мысль, что я Олегу больше не нужна. Но я не могу забыть выражение его лица, когда он смотрел на нее. Та женщина. Та женщина, Катрин — что он нашел в ней? Разве она была с ним в минуту беды и скорби? Разве она доказала ему свою преданность и любовь, как доказала я? Да, на мгновение утратив веру в него, я посмела быть несправедливой — а ведь Олегу так досталось! Не каждый вынесет обвинения в страшных убийствах, да еще когда лучший друг в припадке ревности ломает тебе шею. Оболганный и опозоренный, он умирал в тюремной больнице и все отвернулись от него, и даже я оказалась так наивна, что чуть не поверила тем ужасам, которые о нем рассказывали. И вот — я чуть снова не предала Олега, бросив одного, без единого человека, кто б его любил, и кто б ему верил. Как малодушна я и как благороден он, все понимая и все мне прощая…

12 февраля 2012 года

Он изменился и снова стал тем Олегом, от которого я потеряла голову, когда застегивала на нем синюю шелковую рубашку в примерочной кабинке. Завтра мы уедем, а сегодня он назначил мне свидание в странном месте — музее Клюни, в зале со средневековыми шпалерами. Это в двух шагах отсюда — пять минут пешком по улице Racine. «Тебе надо ее увидеть. Эта дама так на тебя похожа. Я подумал об этом при нашей первой встрече. В ней твоя строгость и твое очарование».

La Dame à la licorne. Дама с единорогом. Я заглянула в Википедию. Символ непорочности и чистоты — значит, Олег еще считает меня чистой и невинной, несмотря на все мои проступки. Может, он все же любит меня, и я терзаюсь напрасно? Конечно, конечно, любит! Эти слова — как серебряные колокольчики. Сегодня я должна постараться — пусть видит, какая я красивая и пусть гордится мною.

Олег запретил мне стричься. Наверно, он прав — с шиньоном гораздо женственней. Надену белое кашемировое пальто — Олег сам его покупал. У него великолепный, даже изысканный вкус, и пальто роскошное. Я в нем выгляжу потрясающе. Сколько времени потеряно зря из-за того, что я не умею держать себя в руках. Но чемоданы упакованы, завтра утром мы уедем в Ниццу и неизвестно, когда вернемся в Париж и вернемся ли вообще. Хорошо бы снова приехать сюда в мае, когда все цветет. И может, тогда я смогу полюбить этот город, который возненавидела от одиночества и ревности… Все, дневник, убираю тебя в чемодан. Мне пора.

Начало марта 2012 года, Лондон

Катрин лениво ковыряла ложкой овсяную кашу, которую Тереса исправно стряпала, искренне желая приготовить максимально английский завтрак, невзирая на протесты хозяйки. Катрин терпеть не могла овсянку, тем более, сваренную на воде, но послушно давилась ею — она очень боялась обидеть служанку. У Катрин никогда не было прислуги, и она не знала, как следует отдавать распоряжения. Она вообще не понимала, зачем Сергей нанял эту шумную девятнадцатилетнюю пуэрториканку, которая вела себя так, будто именно она хозяйка в доме. Катрин не без облегчения сложила с себя рутинные обязанности по готовке и уборке, но иногда Тереса ее раздражала, как раздражает стройка за окном.

И вот Катрин меланхолично глотала ненавистную кашу с тупой мыслью: сейчас ее муж отправится на работу, и ей придется чем-то себя занимать. Как правило, эти раздумья заканчивались бездарной тратой денег в магазинах. Продавцы в бутиках в районе Оксфорд-стрит уже привыкли к ней и радушно приветствовали красивую темноволосую, с неизменно грустными глазами, женщину.

Послышались шаги, и на кухне появился Сергей, на ходу завязывая галстук и как всегда раздражаясь, поскольку у него ничего не получалось. Катрин, оторвавшись от овсянки, стала помогать ему. Он с удовольствием принял ее помощь, задирая свежевыбритый подбородок. Когда, наконец, галстук был побежден, он благодарно поцеловал ее в нос и сел к столу.

— Буду поздно, — Сергей торопливо жевал яичницу с беконом. Овсянку он ненавидел примерно так же, как и жена, но, в отличие от Катрин, Тересу не боялся и игнорировал кашу — словно ее на столе и не было.

— Поздно? — отозвалась Катрин, возвращаясь к своей тарелке. — Мог бы и не сообщать, что придешь поздно. Вот если б ты вернулся рано — это стало бы событием, достойным англосаксонских хроник… Надо будет придумать комментарий, — она воздела глаза к потолку. — А на первой неделе по Пасхе прискакал досточтимый рыцарь к возлюбленной жене не в кромешную ночь, а при солнечном свете, и вышла она ему навстречу, и узнала его, и вознесла молитву, и устроила в честь его пир… Не, пир не обещаю.

— Смешно, — кивнул Булгаков, — но до Пасхи далеко, поэтому время на готовку у тебя есть. Катрин, — он решительно отложил вилку и перестал жевать. — Вчера меня вызывал Грегори.

— Грегори — who^[26]?

— Не «who», а директор больницы. Он спросил, буду ли я продлевать контракт. Попечительский совет заинтересован во мне и…

— Нет! — Катрин энергично замотала головой с такой силой, что наспех собранные в узел волосы разметались по спине. — Все, не могу больше. Я хочу домой.

— Хватит ныть, — отрезал Булгаков. — Катрин, ты взрослый человек, а ведешь себя, как ребенок. Здесь хоть какая-то гарантия стабильности, а что нас ждет в России? Идиотская политика… бесконечные кризисы…

— Хочу домой, — упрямо повторила Катрин. — Я сыта туманным Альбионом по горло. Ненавижу Англию.

— Хочешь пойти работать? — вдруг спросил Сергей. — Я бы мог узнать…

— Работать — кем? Секретаршей в офис? Не хочу. Я бы, может, переводами занялась, но где их взять? И вообще, пока здесь получишь разрешение на работу — облысеешь.

— Было бы желание, — пробормотал Сергей под нос, но Катрин его бубнеж услышала и завелась:

— Не думай, что я мучаюсь от безделья…

— Я не думаю, — быстро вставил Сергей.

— Думаешь, — проворчала она. — Точно, думаешь. Так вот, дорогой! У меня дома дел полно. Тереса, мне, конечно, помогает, но…

У Булгакова мелькнула нехорошая мысль, что, слава богу, Тереса в силу языкового барьера не поняла сего наглого заявления, что она помогает хозяйке, у которой, оказывается, «дел полно». Катрин слонялась из угла в угол целыми днями, а пуэрториканка вздыхала с облегчением, когда леди куда-нибудь уходила и переставала ей мешать.

— Ладно, — Сергею совершенно не хотелось спорить с женой, и поэтому он, поднявшись из-за стола, чмокнул ее в макушку. — Я все понял. Ты хочешь домой.

— Именно, — мрачно констатировала Катрин, глядя, как закрывается за ним дверь.

Итак, он снова ушел. Изо дня в день — одно и то же. Она провожает его на работу, он целует ее — она чувствует нежность, которой истекает его поцелуй — но все же он уходит, чтобы вернуться очень поздно. И вновь она целый день будет одна — Тереса не в счет.

С юности привыкнув быть окруженной друзьями и, чего уж кривить душой — быть в центре внимания своей небольшой компании, Катрин изнывала от одиночества в ненавистном Лондоне. Англию она терпеть не могла, а особенно англичан — тщеславных, косных и жестоких. Она промаялась несколько месяцев, но теперь все чаще заводила разговор о возвращении в Москву, о чем Булгаков не хотел и слышать. Катрин, задаваясь вопросом о причине его стойкого нежелания покидать Лондон, возмущенно отметала простое объяснение, что его держат в этом противном городе материальные факторы — хотя зарплата Сергея в Королевском госпитале значительно превышала московскую. «Он и в Москве не бедствовал: одевался прилично, — сердито думала Катрин и вспоминала булгаковскую «Audi»: — и на тачке неплохой катался».

В глубине души Катрин понимала — не просто так Булгаков увез ее далеко от Москвы и упрямо отказывается возвращаться. Не только ее, видимо преследовал образ одержимого убийцы. Если Катрин сама просыпалась от одного и того же кошмара — она, распятая словно великомученица на грубом деревянном щите, прощается с жизнью в душной спальне коттеджа с наглухо закрытыми и зашторенными окнами — так, вероятно, и Сергея преследовали во сне страшный хруст костей и ощущение обмякшего тела. Сергей никогда не говорил об этом, но Катрин ловила его остановившийся взгляд — да, ему, конечно, тоже было нелегко. Необъяснимо, но у Катрин в такие мгновения возникало щемящее чувство вины, только она понять не могла — перед кем? И почему? Наверно, любовью возможно излечить самые глубокие раны, которые, казалось бы, обречены кровоточить до самой смерти. Но возможно ли любовью исцелить раны, нанесенные любовью?

Катрин встряхнула головой. Сколько раз она запрещала себе вспоминать об ужасных событиях почти двухлетней давности. Подумать только — как мало времени прошло, а словно минула вечность. Наверно, Сергей правильно поступил, когда увез ее из Москвы: смена обстановки была полезна измученной женщине. Но почему, почему именно сюда? Катрин мучительно тосковала в этой стране — несмотря на то, что всю сознательную жизнь учила ее язык, преподавала его, переводила, изучала историю и культуру. И, видимо, именно поэтому — не любила, так как хорошо ее понимала, не обманываясь английской вежливостью и пунктуальностью, которые, впрочем, давно уже превратились в обветшалые стереотипы.

Она достала вибрирующий смартфон из кармана джинсов.

Номер какой-то незнакомый — кто бы это?

— Не узнала?..

— Аня, — прошептала Катрин, — Аня, ты?

— Представь себе, — Катрин не отвечала, и Анна поинтересовалась:

— Ну, и долго молчать будешь?

Катрин перевела дух: — Не могу поверить… Мы не разговаривали с тобой почти два года.

— Полтора, — уточнила Анна.

— Да, — прошептала Катрин. — Мне тебя не хватало.

— Могла позвонить, — вполне резонно заметила Анна, но в ее голосе не звучало упрека.

Катрин сглотнула ком в горле: — Не могла, — проговорила она. — Я даже сама с собой говорить не могла.

Анна ответила не сразу: — Понимаю тебя. Я чувствовала то же самое. Словно весь мир — мой враг.

— Да, да, — Катрин кивнула. — Но я все равно скучала по тебе.

— И я, — уронила Анна, — Приезжай ко мне. Хоть на несколько дней.

— К тебе? — растерялась Катрин. — К тебе — это…

— Сюда, в Париж, — перебила ее Анна. — Хочешь?

Хочет ли она?!! Что за странный вопрос! Катрин даже подскочила:

— Очень хочу! Но я должна поговорить с Сержем.

— Конечно, он тебя отпустит, — сказала Анна. — Поплачет и отпустит.

— Мальчики не плачут. Серж и виду не подаст, что не хочет меня отпускать.

— И что?

— Ничего, — ответила Катрин. — Я же не в плену здесь. Виза у меня есть. Возьму билет на Eurostar и приеду. Завтра.

Она даже не ожидала, что так обрадуется.

Бросив смартфон на диван, Катрин закружилась по комнате. Этот звонок — как свалившийся внезапно долгожданный подарок. Анна была ее любимой — и единственной подругой. В последнее время Катрин все больше и больше мучила совесть — зачем, почему, как получилось, что они так отдалились друг от друга? До событий того проклятого, смертельно жаркого лета, не проходило и нескольких дней, чтобы они, как минимум, не созвонились, и не поболтали, обмениваясь последними новостями и сплетнями, перемывая кости знакомым и, чего греха таить, своим мужчинам. Катрин так не хватало Анны — ее рассудительности и мудрости в житейских вопросах, которые саму Катрин, взбалмошную и нервную, всегда ставили в тупик. Но чем дальше утекало время, тем более неловким Катрин казался простой алгоритм действий — снять трубку, набрать номер и позвать Анну к телефону, а то и того проще — позвонить подруге на мобильный, и та сразу ответит. Но что ей скажет Катрин?

Но теперь эта неприятная дилемма больше перед ней не стоит. Она поедет в Париж, они поговорят, и между ними исчезнет тягостная недосказанность.

Пускай они теперь живут в разных городах, даже разных странах — для родственной души это неважно, главное — знать, что тебя любят и понимают. А что Анна поймет ее, Катрин не сомневалась ни секунды…

В это время Булгаков у себя в кабинете перед монитором просматривал истории болезней своих пациентов. Он в задумчивости грыз колпачок ручки. Пора сдавать отчет, а у него, как всегда, ничего не готово. Он ненавидел бумажную рутину, пусть даже и в электронном виде. В принципе, все рутину он мог поручить ассистентам. Но Сергей придерживался золотого правила: «хочешь, чтобы было сделано хорошо — сделай сам». Не то, чтобы он совсем не доверял своей команде — все они были отличными врачами, прошедшими суровый отбор. Но это были результаты его работы — ежедневной, тяжкой, кропотливой.

Фоном Булгаков слышал посторонний звук — нудный и раздражающий, но до него, поглощенного отчетом, не сразу дошло, что там жужжит в кармане халата. Он взглянул на экран — Катрин.

— Ты почему трубку не берешь? — проворчала она.

— Слился в экстазе с работой, — честно ответил он. — А ты меня отрываешь.

— Удели жене минуту! — теперь ее голос был весел, совсем не похож на то нытье, которым она проводила его утром. — У меня к тебе дело.

— Давай свое дело, — сдался он. — Если оно не может подождать до вечера.

— Анна пригласила меня в гости, — радостно объявила Катрин. — Можно я съезжу к ней дня на три?

Булгаков замер. Она хочет уехать? Оставить его одного? На сколько, она сказала, дней? Три, тринадцать, тридцать? На три года? На всю жизнь?

— Ты уезжаешь? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал максимально спокойно.

— Хочу повидаться с Анной, — терпеливо объяснила она, поняв смысл его вопроса. — Я не видела ее долго.

— Я в курсе, — пробурчал он.

— Ну так что? — в ее голосе чувствовалось желание умаслить его как-нибудь. — Можно я поеду?

Булгаков искренне удивился.

— Ты спрашиваешь моего разрешения?

— Конечно, — улыбнулась она. — Ты же мой муж.

Он словно увидел ее улыбку, и на него нахлынуло внезапное ощущение счастья. — И как я тут без тебя, — проворчал он. — На сколько ты уедешь?

— На три дня. Можно? — снова робко спросила она.

— А остановишься где?

— В отеле.

— Может, тебе у Анны остановиться? — он безнадежно вздохнул.

— Значит, можно? — обрадовалась Катрин. — Я бы остановилась у Анны, но она сама в гостях. Жики, наверно, дама милая…

— Она своеобразная, — буркнул Сергей, вспомнив старую диву.

— Ну вот! Поэтому лучше я в отеле остановлюсь, — и, после мгновенной паузы, добавила. — А знаешь, я подумала, что…

— Что?.. — спросил он.

— Может, ты приедешь в Париж в пятницу вечером? — несмело проговорила Катрин. — Как было бы славно…

Булгаков мечтательно зажмурился. Проснуться с Катрин в Париже, вдвоем — разве мог он об этом грезить еще два года назад?

— Конечно, я приеду, — сказал он, еле сдерживая восторг в голосе.

— Отлично, — радостно чирикнула она. — Я сразу возьму для тебя билет на вечер пятницы и для нас обоих обратный на вечер воскресенья. Или на утро понедельника?

— Мне в восемь надо быть в клинике, — с сожалением сообщил он. — Так что остановимся на вечере воскресенья. Люблю тебя…

— Целую… — она повесила трубку.

С ним ли это происходит?.. Булгаков со счастливой улыбкой бросил отчет и потянулся. И лишь теперь у него мелькнула тревожная мысль — не поступает ли он неосторожно, отпуская ее одну? Вдруг… а что, собственно, вдруг? Его страх за Катрин уже переходит в паранойю. Она и так заперта здесь, как в клетке — он прекрасно видит, как Катрин рвется на свободу, словно птица, задушенная неволей. Пусть поедет, развеется — в конце концов, она будет там не одна, а с Анной и железной Жики. Старая тангера не допустит никаких неприятных неожиданностей. А потом они проведут с Катрин уик-энд dans cette ville de l'amour^[27].

Сергей снова, уже с большим воодушевлением, занялся отчетом. Но ему удалось поработать не более четверти часа. Его вновь оторвал от дела телефонный звонок.

— Булгаков, слушай внимательно, — голос Глинского был отрывистым и деловым. — Он зарезал Оксану Кияшко в одном из парижских музеев. И пропал. Его уже ищет ФБР, французская уголовка на ушах стоит… Он не оставляет следов за собой — только трупы. Его почти накрыли в феврале в Париже, но ему удалось скрыться.

— Как такое может быть? — желчно спросил Сергей, едва придя в себя. — Как его могли упустить?

— Исчез, сука, словно сквозь землю провалился.

— А ФБР тут с какого боку?

— По его старым грехам. Помнишь, я рассказывал, что он убил девушку в пятнадцать лет?

— Смутно. Но все же у меня в голове не укладывается — как можно исчезнуть бесследно, да вдобавок, когда тебя ищут полиция и спецслужбы? Я думал, только у нас бардак.

— Не обольщайся, — хмыкнул Виктор. — Везде одно и то же.

— А ты уверен, что он не в Англии? — спросил Булгаков с тревогой. Конечно, он боялся не за себя, а за жену. Слишком дорогой ценой она ему досталась.

— Уверен. Не рискнет он сунуться через британский паспортный контроль. Хоть какая-то польза от их упертости. Не сомневаюсь, в Европе его уже нет. Сейчас там для него слишком опасно.

— А Анна? Она в Париже. Ее предупредили?

— Нет. Но за ней наблюдали.

Глинский был немногословен…

— Наблюдатели, — разозлился Сергей. — Девчонку-то эту как проморгали твои наблюдатели?

— Да откуда мы знали, где она? Только когда нам прислали фото, мы смогли ее опознать. Они жили там как Дмитрий и Ксения Буяновы. Скорее всего, она решила его оставить, и он ее убил. Эстет долбаный — в музее, прикинь?

— Вполне в его духе, — злобно проворчал Булгаков.

— После этого он бросил все — вещи, документы — и исчез. Да еще клошара мертвого французам подкинул.

— Значит, он достал себе новые документы, — произнес Булгаков с досадой. — И, вероятно, надежные.

— Не сомневаюсь, — отозвался Глинский. — Сто пудов, он уже в Москве.

— Зачем ему в Москву? Ему нужна Катрин.

— Не только. Ему нужен и твой бывший приятель Орлов. Рыков не угомонится, пока его не прикончит. Потом примется за Катрин. Так что сидите там и сюда не суйтесь. Никаких отпусков и каникул, ты меня понял? Внимательно следи за женой и никуда ее не отпускай! А то не миновать беды.

— Нельзя ли объяснить поподробнее, господин майор, — вымученно попросил Сергей. Голос в трубке рявкнул “Нельзя!”, и связь прервалась. Булгаков бросил взгляд на часы — если разница с Москвой три часа, то, скорее всего, Глинский звонил с работы. Чем он там занимается, черт возьми? Штаны просиживает? Потом, через эти никчемные мысли пробилась еще одна — более-менее здравая. Он только что разрешил жене ехать в Париж — именно туда, куда ей ехать нельзя ни в коем случае. Но как ей сказать об этом? «Дорогая, я, твой самодур-муж, передумал»? Она не просто расстроится — она возмутится, обидится и, по большому счету, будет совершенно права. Он же не сможет привести ей доводы в оправдание своего нелепого и надуманного запрета…

Он положил на стол телефон, за который уже взялся с намерением позвонить жене и наложить вето на эту поездку. Нет, так нельзя. В конце концов, Виктор сказал, что Рыкова, скорее всего, в Париже уже нет. Пусть едет. Катрин любит Париж.

Закинув в отель скромный багаж — небольшой дорожный саквояж — Катрин отправилась прямиком на улицу Жирардон.

— Я много о тебе слышала, — Жики окинула одобрительным взглядом фигурку Катрин, затянутую в черный костюм, ее темные волосы, убранные в длинный хвост. — Красивая, да…

— Очень красивая, — засмеялась Анна, обнимая подругу. — Как же давно я тебя не видела!

Последний раз они встретились в ноябре того страшного года, в Шереметьево, куда Булгаков привез Катрин, чтобы проводить Анну, улетавшую в Париж вместе с Жики. Инвалидное кресло толкала сиделка, а Анна, тихая и печальная, с безжизненным взглядом мало отличалась от самой Катрин, в темных глазах которой тлела, казалось, вся мировая грусть. С Жики ей, однако, познакомиться не довелось — та ушла улаживать какие-то формальности. Прощание вышло натянутым — словно им нечего было сказать друг другу. Они обнялись, и в этот момент Катрин показалось, что они прощаются навсегда. Сергей поспешил ее увести, и Катрин не возражала. Он поцеловал Анну в щеку, и та погладила его по светловолосой голове. Сергей пожелал ей счастливого пути и, обхватив Катрин за поникшие плечи, увел ее прочь, чувствуя, что еще немного — и не миновать ей нервного срыва. Он ощущал ее состояние кожей — со стороны казалось, что она безразлична ко всему происходящему вокруг.

В ту минуту Анна так и подумала, и только в Париже начала понимать, какой мукой скручена душа ее подруги. Анна не знала, что потом, в машине, прижавшись к плечу Булгакова, Катрин рыдала отчаянно и безнадежно. Сергей остановился у обочины, дабы не врезаться в мачту освещения или не вылететь на встречку — так его ломало от любви и нежности к ней. Он гладил ее по голове, не говоря ни слова. Потом прижался губами к волосам: «Катрин, — шептал он, — не плачь. Любимая моя, не плачь, все уже в прошлом. Все забудется». Но сам не верил в то, что говорил… Он все еще жил у нее за стенкой.

И вот, Катрин вновь со своей подругой. Ничего не забылось — но они снова вместе.

— Как я рада, что ты приехала, — сказала Анна. — Остановишься у нас?

— Конечно, остановится, — сказала Жики.

Они пили кофе в гостиной Жики. — Пообедаем в городе! — заявила старая тангера и обратилась к Анне. — Деточка, ты такси вызвала?

— Да, вызвала. Обещали через полчаса.

— Полчаса! — возмутилась тангера. — Совсем таксисты обнаглели! За четверть часа я пешком до Сен-Лазара^[28] дойду… Деточка, — теперь она уже обращалась к Катрин. — Где твои вещи?

— Я не успеваю за вами, дамы, — растерялась Катрин. По-французски она говорила сносно, понимала хуже, а уж смысл «bavardage»^[29] Анны и Жики не улавливала вовсе.

— Ты остановишься у нас? — повторила по-русски Анна. — Где твой чемодан?

— О нет! — воскликнула Катрин. — Не хочу никого стеснять. Я забронировала номер в отеле на Ле Аль^[30]. Мои вещи уже там. А Серж должен приехать вечером в пятницу. Три дня я вольная птица.

— Охота жить в клоповнике, — проворчала Жики, но спорить не стала.

Катрин улыбнулась:

— Ну, это не совсем клоповник. Просто маленький отель.

— В этом городе только Ритц — приличный отель, — фыркнула Жики. — Но как хочешь. Я рада, что твой муж приедет. Он у тебя красавец и большой умница.

— Слишком большой, — фыркнула Анна.

Катрин с гордостью просияла. Оказывается, приятно, когда хвалят твоего мужа. Да еще такая непростая дама, как Жики. Та продолжала:

— А вечером мы едем в Оперу.

— Я смотрю, культурная программа уже продумана, — засмеялась Катрин. — Но у меня ничего нет для Оперы — я не рассчитывала на выходы в свет. У меня с собой пара брюк, юбка и несколько водолазок. Сойдет?

— Так я и знала! Нет, это не годится, — заявила Жики. — Сейчас поедем, купим тебе платье. Лишним не будет. А что повесить на шею или в уши — я тебе одолжу.

— Мерси, — кивнула Катрин. Она пришла в восторг. Как, оказывается, она закисла в Лондоне, сидя, как проклятая, на Куинс-гейт!

Втроем они совершили набег на улицу Фобур Сент-Оноре^[31] и Катрин купила восхитительное платье из черного шелка, полностью открывающее ее совершенные плечи. Выглядела она в нем потрясающе. «Жаль, Булгаков не увидит», — с искренним сожалением подумала она и озвучила это вслух, когда вместе с Анной зашла пообедать в LaDurée^[32], близ Мадлен.^[33]

Поднявшись на второй этаж, они заказали бутылку розового вина и с удовольствием вытянули уставшие ноги. Жики бросила их у входа и, поймав такси, укатила домой под предлогом, что устала, а на самом деле — желая дать им поговорить после долгой разлуки.

Итак, Катрин вздохнула: «Увы, Серж не увидит меня в этом платье».

— Увы? — насмешливо удивилась Анна. — Ты считаешь, у Сержа перестала от тебя кружиться голова? Требуются взбадривающие меры?

— Такие меры никогда лишними не бывают, — серьезно ответила Катрин. — Нечего ему расслабляться.

— Осторожнее, Катрин, — благоразумно заметила Анна. — Главное — не перегни палку. Ты склонна терять чувство меры. Серж…

— Я поняла, — быстро ответила Катрин. — Но Серж — не Орлов. Я же говорю не о том, чтоб он взорвался от ревности неизвестно к кому, а просто, чтобы он увидел… какая я красивая, — она мило улыбнулась.

— Это вовсе не проблема, — Анна улыбнулась в ответ. — Вечером сфотографирую тебя во всей красе в ложе, и мы отправим фото твоему рыцарю.

— Да… — задумалась Катрин. — Тогда он не станет ждать до выходных, а примчится прямо завтра. Хотя нет, не примчится. Работа превыше всего…

— Так и должно быть. Зачем тебе мужчина, который трется подле твоей юбки? Он должен возвращаться поздно, покрытый дорожной пылью, с добычей у седла…

— Да, наверное. Но как же мне надоело сидеть одной дома…

Анжуйское вино долины Луары цветом напоминало розовый кварц в кольце на безымянном пальце Анны.

— Вкусно, — Катрин с удовольствием сделала глоток и добавила: — Как здесь хорошо… И как же мне там плохо. Собаку, что ли, завести?.. Не люблю я собак, но хоть поговорить с кем будет… Или кота.

— Займись испанским, — посоветовала Анна, — ты говорила, у тебя горничная испанка.

— Пуэрториканка. Она не хочет говорить по-испански. Ей, видите ли, практиковаться в английском надо! Она от меня уйдет, если я начну с ней по-испански говорить, и придется мне англичанку нанимать.

— Н-да… А ты их терпеть не можешь. Замкнутый круг получается. Но тогда выход один — надо тебе ребенка завести.

— С ума сошла, — фыркнула Катрин. — Какая из меня мать?

— Самая настоящая, — Анна оказалась настойчива. — Ничуть не хуже любой другой. Булгаков бы обрадовался.

— Не уверена, — мрачно молвила Катрин, — совсем не уверена…

— Почему? — удивилась Анна. — Как странно. Он так тебя любит. Он должен мечтать о ребенке. Ну хотя бы, чтоб привязать тебя покрепче.

— Сомневаюсь, — рассеянно уронила Катрин.

— Мне показалось? — Анна прищурилась. — У тебя какие-то сомнения на его счет?

— Сомнения? — переспросила Катрин. — Нет. Но иногда мне страшно становится. У Сержа бывает такое выражение лица, словно он где-то далеко от меня. О чем он в такие моменты думает — я понятия не имею. Но не обо мне — это точно. И еще — я его совсем не вижу. Он все время на работе. Работа, работа, работа! Я уже ненавижу эту его работу. Нет, как тебе нравится — он там жизни спасает, а я — желчью исхожу…

— Я бы употребила словечко покрепче, — заметила Анна. — Но не уходи от темы — что-то мне выражение твоего лица не нравится. Выкладывай…

— Да нечего выкладывать… Я совсем не уверена, что ему нужен ребенок! Он молчит, ничего не говорит. И знаешь, о чем я думаю?

— Ну-ну, — заинтересовалась Анна. — Что ты там еще себе нагородила? Ты это любишь.

— Зря иронизируешь. Думаю, он хочет, чтобы я принадлежала ему и только ему. Если родится ребенок — Серж автоматически отодвинется на второй план. Наверно, он этого боится.

— Так я и знала! — Анна засмеялась. — Очередная ерунда.

— Не ерунда, — возразила Катрин. — Я так боюсь, что он меня бросит. Если только у него появятся сомнения на мой счет…

— Сомнения? Бросит? — Анна всплеснула руками. — Именно ерунда! Ведь ты его любишь?

— Люблю. Но почему ты спрашиваешь? Не веришь, что я его люблю?

Анна удивилась:

— Не верю? С какой стати мне тебе не верить? С какой стати тебе меня обманывать?

— Ни с какой, — Катрин закусила губу и вновь повторила: — Я его люблю.

— Не сомневаюсь, — улыбнулась Анна успокаивающе. — И именно поэтому думаю, ребенок — то, что тебе нужно. Займешь себя, а то ты, по-моему, от безделья маешься. Катька, да не гневи ты бога! Серж обожает тебя, ты его любишь — что тебе мешает? Да и возраст, извини за бестактность…

— Ага… — проворчала Катрин. — Сама-то ты с этим не торопишься… И осеклась, заметив, как изменилась в лице Анна.

— Прости. Не хотела быть грубой.

— Ничего, — вздохнула Анна. — Все правильно. Только знаешь, семья, дети — все это не для меня. У меня, наверно, уже никогда не будет ничего подобного…

— Ты окончательно порвала с Антоном? — спросила Катрин прямо и сразу же пожалела о вырвавшемся вопросе, потому что глаза у Анны стали совершенно несчастными. В этот момент официантка принесла их заказ — два омлета с трюфелями. Анна поковырялась вилкой в омлете, искоса посматривая на Катрин, расстроенную и смущенную…

— Я не рвала с ним. Просто уехала.

Катрин криво усмехнулась:

— Ну конечно! Просто уехала! Сбежала, скажи честно.

— Зачем мне бежать от него? — тихо спросила Анна, опуская глаза.

— Наверно, есть причина? — Катрин вопросительно взглянула на подругу поверх бокала с вином. — Ну?..

Анна набрала побольше воздуха.

— Ты знаешь?..

— Знаю, — прямо ответила Катрин. — Но не уверена, что из того, что я знаю — правда.

— Что именно ты знаешь? — спросила Анна.

Катрин колебалась. Как такое произнести? Она боялась оскорбить Анну чудовищным обвинением. Но Анна демонстративно ждала, и поэтому Катрин, наконец, выпалила:

— Я знаю, ты была с Мигелем. Но не уверена, правда ли это.

— Правда. Мы были вместе — один раз. В ту страшную ночь, у нас дома. Антон спал, а я пошла к Мигелю в кабинет. Можешь меня презирать.

Растерянная Катрин молчала, не зная, как комментировать это признание. Уж так, как воздалось Анне за ту единственную ночь — так впору расплатиться за всю жизнь, проведенную в оргиях и разврате. Наконец Катрин заговорила.

— Кто я, чтобы презирать тебя? Раз ты к нему пошла, значит, по-иному не могла. Мне в это трудно поверить, но… — она колебалась, опасаясь, что Анна сочтет ее слишком категоричной. Омлет безнадежно остывал, и Катрин, чтобы взять паузу, ткнула в него вилкой и стала лениво жевать.

— Молчишь, — прошептала Анна. — Да, такое понять трудно. Но откуда ты узнала? Кто тебе сказал?

Катрин смогла выдержать испытующий взгляд подруги. Какой смысл ей скрывать?

— Он… Рыков мне сказал, — она сглотнула ком в горле — то ли кусок омлета, то ли сгусток горя. — Прости.

— Зачем?!

Катрин не могла признаться подруге, что стала невольной свидетельницей ее мучений. Демонстрируя, словно un chef-d'œuvre du cinéma^[34], как он измывался над ее подругой, Рыков, казалось, испытывал подлинную гордость. Он говорил про Анну отвратительные вещи, но, скорее всего, это было ложью — он хотел оправдать свое преступление, хоть как-то обелить себя перед Катрин. Анне будет невыносимо слушать — такую боль она не заслужила. Тем временем Анна требовательно повторила:

— Зачем он рассказал тебе? С какой целью?

— Он пытался оправдаться передо мной. Я назвала его гнусным убийцей, упырем или еще как-то, не помню уже — все в кровавой пелене. Это случилось примерно за час до того, как он… попытался убить меня. Он сказал, ты умерла, и он тебя убил именно за измену Антону. Я не поверила ему.

Катрин поднесла ко мгновенно пересохшим губам бокал с вином и осушила его в пару глотков:

— Я не поверила ему.

— Почему? — севшим голосом спросила Анна. — Все, и ты в том числе, считали меня… ну, я не знаю… девой непорочной. А я просто женщина. Слабая, безвольная, грешная. Я сама пошла к Мигелю в ту ночь. Я делала все осознанно. Мне казалось…

— Казалось — что?

— Что я уже не люблю Антона так, как прежде. Может, это был кризис трех лет совместной жизни? Мне недоставало страсти в наших отношениях — Антон всегда такой спокойный и уравновешенный.

— Как и ты, — вставила Катрин.

— Как и я, — согласилась Анна. — А в Мигеле пылал огонь — которого так не хватало ни мне, ни Антону. Вот так я об этот огонь и обожглась.

Катрин до слез стало жалко Антона. Она укоризненно покачала головой, вспоминая печальное лицо друга на ее свадьбе — в его светлых глазах погасла жизнь.

— Да не смотри на меня так! — воскликнула Анна. — То, что с нами происходило, совершенно выбило меня из колеи. Я металась, как помешанная, не замечая происходящего вокруг. Как страдает Антон. Как страдает Мигель. Как страдаешь ты. Я спряталась в танец, как в скорлупу. И в результате — такая катастрофа.

— Катастрофа… — как эхо, откликнулась Катрин.

— В то мгновение, когда Рыков всадил мне иглу в вену, и я осознала, что это конец, то… — Анна не договорила. Она ясно вспомнила холодные голубые глаза палача, не ведающего жалости, уверенного в своей правоте, волны его длинных волос, опустившихся ей на лицо. Анна никогда раньше не говорила об этом. Даже рядом с Жики она не смела вызывать в памяти страшный призрак. — Да, последняя моя мысль была, отчетливо помню: я это заслужила…

— Заслужила? — возмутилась Катрин. — Никто не заслужил такой участи.

— Сейчас я понимаю… Но в тот момент я даже не сопротивлялась. Я думала об Антоне и Мигеле. О том, что им не придется никого делить, когда меня не станет. Да, им будет плохо. Но лучше так, чем Антон узнает, что я сделала. Но он непостижимым образом ничего не узнал. Он просто все понял. Мигель сидел у моей постели, держа меня за руку, не оставляя ни на минуту. Я помню. Я чувствовала. Антон уехал домой под каким-то смехотворным предлогом — он не мог на это смотреть. А когда вернулся — ему сказали, что меня уже нет. Мигель сказал.

— А ты знаешь, что они чуть не убили Орлова, когда Серж сообщил о твоей смерти? Они сломали ему руку, выбили зубы и отбили почки. Они вдвоем лупили его ногами в больничном парке. Оба почему-то решили, что именно он тебя убил. Наверно, сочли прецедентом то, как он обошелся со мной.

— Нет, мне никто не говорил, — Анна вздохнула. — Мне жаль.

— Не жалей, — голос Катрин прозвучал жестко. — Хоть кто-то набил его самодовольную рожу. Жаль, никто не надавал ему по физиономии, когда он меня так оскорбил. Все были заняты. Даже Серж был занят Аленой — ему было не до моих проблем.

— Ты что несешь? — опешила Анна. — Кать, совсем рехнулась?

Катрин удивленно спросила, даже с некоторой обидой:

— Почему это?.. Он женился на ней, хотя уверял, что любит меня.

— Как же тебе не стыдно! Серж любил тебя много лет, пока ты дурака валяла со своим дражайшим Орловым. Все знали и все видели — кроме тебя. Хотя ты, думаю, тоже знала. Ведь знала?

Катрин упрямо наклонила голову и надула губы, словно капризный ребенок.

— Ну, знала! И что из того?

— А если б он не стал молчать? Куда б ты его послала?

— Не знаю! — бросила Катрин. — Откуда я знаю! Он же молчал! Взял и женился на этой рыжей!

Анна рассердилась:

— Помилосердствуй, подруга! Ты что? Алена его любила искренне, царствие ей небесное! Не заставляй меня говорить штампами, но твой Булгаков поступил как порядочный человек, когда женился на ней.

— Ну да, — сварливо буркнула Катрин. — Сначала обрюхатил, чуть ли не в моем присутствии, а потом женился. Рыцарь выискался.

— Я все поняла! — вдруг совершенно искренне рассмеялась Анна. — Вот не ожидала, что когда-нибудь увижу, как ты ревнуешь Булгакова. Ой, не могу! Жаль, Серж этого не слышит! Я ему расскажу при случае!

— Я тебе расскажу! — погрозила ей Катрин кулаком. — Я тебя тогда тухлыми яйцами закидаю, тоже — при случае!

Похихикав, они принялись за остывший омлет, запивая его розовым вином. Обе голодные, как волки, вернее, волчицы, омлет они прикончили быстро и одновременно.

— А что Орлов? — спросила Анна, разделавшись с омлетом и вытирая губы накрахмаленной салфеткой. — Ты что-нибудь о нем знаешь?

— Не знаю и знать не хочу, — отрезала Катрин. — Не порть мне настроение, пожалуйста…

— Ты до сих пор не можешь его простить?

— Простить? — Катрин высокомерно подняла бровь. — Не собираюсь я его прощать. Он мне неинтересен.

Анна взяла со стола бокал и сделала глоток.

— Давно ли? — в ее голосе Катрин не уловила иронии. Прозвучал просто вопрос.

— Я не знаю… Видишь ли, Рыков мне сказал страшную вещь. Я тогда не вникла, не до того мне было, но сейчас понимаю — по большому счету, он, конечно, прав.

— Что он тебе сказал?

— Он сказал… — Катрин на мгновение запнулась, вспоминая: — Он сказал, что по сравнению с Орловым он дитя невинное. Он сказал, что Орлов морально насиловал меня на протяжении многих лет, а я отказывалась это признать. Пока все не кончилось физической расправой. Как же мне было больно. Мне казалось, я умираю… Орлов — мерзавец. Все из-за него, в конечном счете.

— Нет, Катрин, нет… Причина в нас самих. Я расплачиваюсь за измену. И еще долго буду расплачиваться. Но самое грустное, что хуже всех, в итоге, Антону. Рыков хотел помочь ему. На свой жестокий лад, но…

Катрин замотала головой:

— Нет-нет! Кто дал ему право мучить тебя? — воскликнула она. — А я? За что я расплатилась так жестоко? За какие грехи?

Анна казалась спокойной, говорила неспешно, разделяя слова, будто сама с собой:

— Видимо, было за что. Не обязательно — за измену…

— Ну уж нет! — отрезала Катрин. — Я никогда не была ангелом, но таких страданий не заслужила. И если б Серж его не убил — нам бы с тобой туго пришлось…

Подруга неопределенно покачала головой. Было очевидно, что Анну гложет некая мысль, которую она боится вытащить на свет божий, на всеобщее обозрение, но держать ее, выматывающую душу, внутри себя стало невыносимо.

— Антон, — выдавила она. — Как он?

— Я не знаю, — растерялась Катрин. — Он звонил несколько раз, но с ним разговаривал Серж. На мой вопрос, как дела у Антона, он сдержанно ответил: нормально. Но ты ж понимаешь…

— Понимаю, — с трудом проговорила Анна. Она была явно разочарована скудной информацией.

— Почему ты не позовешь его? — спросила Катрин. — Почему не облегчишь его страдания? Он бы прилетел на крыльях. Ну, может, не на крыльях — подпалила ты ему крылья, конечно…

— Как я могу? — спросила Анна. — Как я могу воспользоваться его любовью так гнусно? Он… Его даже этот… Рыков не посмел бы обидеть.

— Ты говоришь так, словно Антон инвалид или душевнобольной, — рассердилась Катрин. — Он очень сильный человек. Мы с тобой даже не подозреваем, насколько он сильный — и телом, и духом. Ты унижаешь его жалостью.

— Жалостью? — вспыхнула Анна. — Я не жалею Антона. Я не хочу ставить его в такое положение, что ему придется ломать себя.

— Что за бред? — удивилась Катрин.

— Он любит так сильно, что заставит себя закрыть глаза на мою измену, — сказала Анна, и в словах ее сквозило столько боли, что Катрин стало не по себе. — Ведь он страдает больше всего не из-за того, что сделал со мной Рыков, а из-за того, что я добровольно, слышишь, Катрин, добровольно, отдалась Мигелю.

— Ты уверена? — засомневалась Катрин. — Что-то, по-моему, ты не то говоришь… Серж рассказывал, Антон чуть не помешался, когда узнал, что ты умерла. На него было страшно смотреть…

Анна не отвечала. Она думала об Антоне и Мигеле и понимала: то, что она однажды сделала, ни оправдать, ни объяснить невозможно. Катрин словно прочла ее мысли.

— Ты жалеешь? — спросила она. — О том, что пошла к Мигелю?

— Жалею? — удивилась Анна. — О нет! Не жалею… Несмотря ни на что — не жалею. У меня по-прежнему, когда его вспоминаю, дыхание перехватывает… И до сих пор не уверена, что не люблю его.

— Я тебя не поняла, — растерялась Катрин. — Я думала, ты все еще любишь Антона.

— Ты правильно поняла. Я его люблю, я очень по нему тоскую.

— А Мигель?

— Мигель… — в голосе Анны Катрин явственно услышала слезы. — Мигель… Не знаю… И о нем тоже…

— Ничего себе, — присвистнула Катрин. — И как ты собираешься со всем этим разбираться?

— Никак. Ты же видишь — я не хочу встречаться ни с тем, ни с другим.

— Ты хочешь сказать, что любишь обоих?..

— Чушь какая, — в сердцах сказала Анна и испытующе спросила: — Ты меня осуждаешь?

— Какое право я имею осуждать тебя? Но ситуация, достойная Дюма-пэра. Только, если принять во внимание, что тебе пришлось пережить — по-моему, ты слегка того…

— Тронулась? Сама — ку-ку… — Анна с грустной улыбкой покрутила пальцем у виска. Потом выражение ее лица стало серьезным. — Я не хочу вспоминать об этом. Мне нравится думать, что того человека не было в нашей жизни. Можешь считать меня дурой.

— Я не считаю тебя дурой. Но беда в том, что он был. Знаешь, мне иногда кажется, что минула вечность. На самом деле — двух лет не прошло.

— Да? А у меня чувство, что это случилось вообще не со мной. Словно я прочла страшную книжку или посмотрела страшный фильм. И только когда я видела уродливые шрамы на своем теле, то понимала — именно меня он терзал там, в зеркальной гостиной, а не какую-то другую женщину. Поразительно, но он словно сожалел о том, что делает, в его голосе была такая искренняя печаль…

— Печаль? — скривила губы Катрин. — О да! Как это мне знакомо…

— А перед тем, как всадить в меня иглу с наркотиком, он сказал, что не позволит мне доставить Антону такую боль — лучше ему получить меня мертвую, чем потерять совсем. По-своему он прав.

— Ты с ума сошла! — воскликнула Катрин. — Да кто позволил ему решать, что лучше для всех нас? Даже для Антона?

— Он сам облек себя этим правом. И согласно этому праву, исполосовал меня, словно труп в прозекторской. Больше двадцати шрамов, Катрин, на мне живого места не было. Спасибо Мите Крестовскому, он уберег меня от отчаяния. Я уверена, именно он предложил Дирекции Гарнье этот благотворительный проект, сами бы они не додумались. И дополнительных спонсоров нашел. Сегодня Митя поет в Пале Гарнье в первом отделении. Он потрясающий. Я вас познакомлю, после спектакля мы поедем ужинать в Ритц. Кстати, будет еще один интересный господин. Хотя и не знаю, как ты посмотришь на его общество. Он, как бы тебе сказать…

— Ну? — заинтересовалась Катрин. — Что еще?..

— Он американец, — осторожно сказала Анна, — твоя нелюбовь ко всему английскому распространяется на американцев?

— Н-нет… Хотя опыт общения с американцами у меня небогатый. Откуда он взялся?

— Джош — агент ФБР. И, между прочим, ужасно харизматичный. Весьма в твоем вкусе.

Бровь Катрин поползла вверх. Она наклонила голову набок.

— Вот как? Я, между прочим, мужняя жена. На фиг мне какие-то агенты? И какого черта он здесь делает? И какого черта ты с ним общаешься?

— Слог у тебя по-прежнему изысканный… Не поверишь, но он расследует какие-то старые грехи Рыкова. Он очень хотел встретиться со мной.

— Слог ей мой не нравится, скажите на милость, — Катрин фыркнула. — Зачем тебе это?

Анна вспомнила, как сама сначала не обрадовалась визиту фэбээровца. А уж когда выяснилось, что он расследует давнишние грехи Олега Рыкова, она и вовсе хотела выпроводить его вон. Но ее отговорила Жики. А потом как-то само собой фэбээровец остался на чай, а потом — оказался приглашенным на спектакль, в ложу Оперы. Он, правда, отнекивался, уверяя, что терпеть не может оперу, но его удалось переубедить — под предлогом, что им нужен сопровождающий. Все это Анна коротко объяснила подруге, заключив с улыбкой:

— Вообще, не очень-то он и сопротивлялся.

— Этот твой агент и мне будет задавать вопросы? — заволновалась Катрин.

— Понятия не имею, — покачала головой Анна. — Но ты не обязана ему отвечать, если он начнет что-то из тебя вытягивать.

— Сильно он донимал тебя?

— Да нет… Был очень тактичен и не настаивал на подробностях того, что произошло два года назад. Больше интересовался, что Рыков собой представлял, что я о нем думаю…

— И что ты о нем думаешь? Только честно.

— Я не могу о нем думать, — Анна сжала зубы. — У меня темнеет в глазах от боли и отчаяния, как тогда…

— Прости, — торопливо воскликнула Катрин. — Какая же я дура! Зачем я напомнила тебе…

— Ничего, — Анна остановила ее. — Перестань. Истина в том, что тот ужасный человек сам себя разрушил. Говорят, он любил тебя, — Анна грустно покачала головой. — Ты знала?

Катрин опустила глаза: — Нет, даже не подозревала. Он никогда…

— Я так и думала, — остановила ее Анна. — То есть, он все держал в себе. И любовь к тебе, и ревность к Орлову. А поскольку надежды у него не было никакой, эти сильные чувства выжигали его изнутри. Но твоей вины в том нет.

— Да, мне это и Серж без конца повторяет… — протянула Катрин. — Но иногда так щемит сердце…

— Тебе его жаль? — внезапный вопрос Анны застал Катрин врасплох, и она вспыхнула от гнева: — Жаль?! Да как мне может быть его жаль?! Чего ради? Как тебе такое в голову пришло!.. Да если б я только могла…

— Если б ты могла — что?.. — спросила Анна осторожно.

— Не знаю, — прошептала Катрин, — я не знаю…

Они допили бутылку вина и, подхватив покупки, вышли на Place de Madeleine. Пора было ловить такси, ехать домой и готовиться к большому выходу. Обе они ощущали облегчение, излив друг другу то, что никому более сказать не могли — даже самым близким людям…

К семи часам все были готовы. Жики облачилась в бархатное платье, темно-красное, цвета старого бордо. Достаточно глубокий вырез украшала брошь — рубиновый скорпион — видимо, что-то старинное, еще довоенное. Шелковые черные перчатки выше локтя придавали ей прямо-таки царственный вид, который завершала неизменная красная помада.

Анна надела длинное платье из серо-розового шелка «пепел розы», и нитка жемчуга оттенила алебастровую белизну ее кожи. Длинную шею уже не уродовал шрам, легкая краснота — и та становилась бледнее день ото дня, и светло-серые глаза Анны безмятежно сияли, не омраченные мыслью об уродстве и загубленной жизни. Она была очень хороша, но когда в дверях гардеробной Жики появилась Катрин, Анна от восторга захлопала в ладоши.

По точеной фигуре той струился черный шелк, а великолепным прямым плечам позавидовала бы любая модель. Темные волосы были разделены пробором и искусно уложены умелой горничной Жики. Скромный макияж подчеркнул бледность лица и бездонную глубину глаз.

— Правильно они называли тебя — принцесса, — задумчиво протянула Анна.

Катрин чуть нахмурилась. Так, в основном, называл ее Мигель — в неодобрительном контексте, когда хотел ей попенять за необоримую лень и равнодушие. И она терпеть не могла, когда он ее так называл.

— Знаю, что сюда подойдет, — Жики скрылась в гардеробной. Несколько минут оттуда доносились испанские ругательства вперемешку с французским арго^[35], и подозрительный шорох. Что-то с шумом упало, а потом раздался угрожающий треск. Катрин с опаской прислушивалась к доносящимся из гардеробной звукам, но Анна, не обращая внимания, сосредоточенно красила губы. Спустя минуты три Жики вновь появилась из гардеробной и скомандовала, обращаясь к Катрин:

— Наклони голову!

И когда та послушно склонилась перед ней, возложила на нее сверкающую тиару. Катрин выпрямилась и посмотрела в зеркало. Там она встретилась взглядом с остолбеневшей и потерявшей дар речи Анной и смутилась:

— По-моему, это слишком… — но сама не могла оторвать глаз от своего отражения. Тиара переливалась всеми цветами радуги — сделанная из белого металла, со множеством сверкающих камней.

— Это бриллианты? — пробормотала ошарашенная Катрин.

— Я похожа на миллионершу? Будь у меня такая бриллиантовая, я бы уже обзавелась особняком где-нибудь на Курсель^[36]. Это винтажная бижутерия от Шанель — между прочим, стоит кучу денег.

— В похожей тиаре я танцевала Аврору, — грустно проговорила Анна, но потом улыбнулась. — Какая же ты красивая. Спецагент обалдеет.

— Я и забыла про твоего спецагента, — призналась Катрин. — Пожалуй, больше ничего не нужно — даже серег…

— Не нужно, — кивнула Анна. — Публика и так будет смотреть не на сцену, а на тебя.

Катрин испугалась:

— Так, может, снять эту диадему?.. Я совсем не хочу привлекать внимание посторонних…

— Не снимай, — остановила ее Жики. — Она словно сделана для тебя! Если б ты только знала, кто мне ее подарил…

— Кто? — заинтересовалась Анна. Не секрет, что Жики когда-то крутила романы со многими известными людьми, среди которых были политики, кинозвезды и даже некая титулованная особа.

Жики не успела ответить, так как раздался звонок в дверь.

— Это наверняка Джош, — сказала Анна и бросила последний взгляд в зеркало, поправляя гладкую прическу. На пороге гостиной возник молодой мужчина высокого роста, с короткими светлыми волосами, с резкими чертами лица, с типичной американской улыбкой в тридцать два зуба. В отличном смокинге. И с пиратской жемчужной серьгой в левом ухе.

— Леди, я опоздал? — его голос звучал приглушенно, словно немного простужено.

— Чуть, — проронила Анна. — Но это не страшно. Джош, позвольте вам представить мою подругу Катрин.

Катрин неторопливо повернулась лицом к гостю. На нее смотрели светло-карие глаза — внимательные и немного ошеломленные.

— How do you do?^[37] — Почему-то по ее спине пробежали мурашки, а легкий пушок на руках встал дыбом.

— Вам кто-нибудь говорил, что вы невероятно красивы? — спросил он также по-английски, не отрывая от нее взгляда.

— Вы первый, сэр, — Она усилием воли заставила себя улыбнуться так, чтобы улыбка не получилась кривой.

— Она врет, — нахально заявила Анна.

— Не сомневаюсь, — фэбээровец все еще напряженно глядел на растерянную женщину. Его пристальное внимание уже выплескивалось за рамки приличий. Катрин становилось все более и более неуютно. Наконец, он протянул руку Жики, и она охотно на нее оперлась.

У подъезда их ждал огромный темно-синий BMW с водителем.

— Неплохо живут сотрудники ФБР, — не преминула съехидничать Катрин, располагаясь на заднем сидении вместе с Анной и Жики.

— Это арендованный автомобиль, — агента, казалось, отнюдь не обескуражила ее язвительная фраза. Он даже не обернулся, и Катрин видела только его коротко стриженый, у дорогого парикмахера, затылок и элегантную шею над атласным отворотом смокинга.

Анна, не меняя строгого выражения лица, пихнула подругу локтем в бок. Та ответила ей тем же. В переводе на обычный язык это означало: «Ну как он тебе?» «Обалдеть! Но при чем тут я?»

Катрин поднималась по широкой лестнице фойе, приподнимая подол длинного платья, больше всего боясь навернуться на виду у всего парижского бомонда. За их колоритной четверкой действительно следили внимательные, и порой ревнивые глаза, которые чаще всего останавливались на Анне — многие признавали в ней знаменитую балерину и произносили ее имя — то не стесняясь, громко, то завистливым шепотом. К ним подходили люди, здоровались с Анной и старой дивой, которая тоже была личностью узнаваемой.

— Жики! — услышали они чуть дребезжащий голос. — Carissima!^[38]

— О черт, — выругалась тангера вполголоса. — Только его не хватало! — однако торопливо приклеила к тонким губам милую улыбку — приветливую до такой степени, что ее едва ли можно было назвать искренней. К ним, вальяжно опираясь на трость, направлялся осанистый старик, сжимая изуродованными подагрой пальцами хрустальный набалдашник.

— Винченцо! — Жики кивнула, но старик потянулся к ней, и она была вынуждена три раза приложиться к его морщинистой щеке.

— Ты все так же хороша, — заявил старик, достаточно бесцеремонно ее оглядывая. Жики поморщилась, и это от него не ускользнуло, — И все так же упряма! Ничего не меняется, а?

Он обвел взглядом ее компанию. — Какие прекрасные дамы! Восхитительные розы! Представь меня, carissima!

Его игривые слова прозвучали, однако, скорее как приказ, а вовсе не просьба. Жики надменно поджала губы:

— Винченцо, ты все тот же старый ловелас. C’est vrai^[39], ничего не меняется. Ладно, черт с тобой! Анна Королева, моя русская подруга.

— Piacere!^[40] — старик приложился к руке Анны, которая протянула ее, словно загипнотизированная его пронзительным взглядом.

— Дорогая, это команданте Росси, мой старинный приятель.

Жики не представила старика по имени, и тот, заметив это, кисло усмехнулся. Потом перевел взгляд на Катрин: — Еще одна русская роза?

— Подруга Анны Катрин, — неохотно пояснила Жики. — Познакомься, дорогая!

Старикан бесцеремонно оглядывал Катрин, словно она редкость, достойная его пристального внимания.

— Где ты их находишь? — поинтересовался Росси так, словно речь шла не о молодых женщинах, а о произведениях искусства — с одной стороны — драгоценных, а с другой — неодушевленных.

Анна переглянулась с подругой, и от Жики не укрылось возмущенное выражение ее лица. Поэтому она объявила:

— Винченцо, тебя заждались твои спутники, — и кивнула на трех амбалов в смокингах, застывших чуть поодаль. — Племянники?

— Да, взял на воспитание, — не моргнув глазом, заявил старик. — Ничего от тебя не скроешь. — Однако, до встречи, carissima. Дамы! — откланялся он галантно и направился прямиком к ложам бенуара. Амбалы потрусили за ним, не отставая ни на шаг.

— Слава богу, — пробормотала тангера.

— Мафия? — лениво поинтересовался Джош.

Жики прикрыла веки. — Я не стала представлять вас, мой друг, дабы не травмировать старого padrino^[41], — сказала она.

— Разумно, — кивнул Джош. — И весьма предусмотрительно.

— Зато сейчас я познакомлю вас с графиней Изабель де Бофор. Она внучка моей старинной подруги, — к ним приближалась молодая дама в совершенно невероятном платье, словно сплетенном из стекляруса, светловолосая, с прической «паж», почти без макияжа. Она клюнула Жики в пергаментную щеку, улыбнулась Анне и Катрин, и стрельнула взглядом в сторону американца.

— Мадам Королева, я поклонница вашего таланта, — искренне сказала она. — Когда мы увидим вас на сцене Opera de Paris снова?

— Не скоро, — скрывая сожаление, ответила Анна. — В декабре я открываю Показы Школы танцев Балета Гарнье^[42]. Буду рада вас видеть.

— Обязательно, — горячо пообещала графиня. Она улыбнулась Катрин и снова покосилась на их спутника.

— Ma copine Cathrine^[43], — представила подругу Анна. — Мсье Джош Нантвич, наш американский друг.

— Как поживаете? — по-английски сказала Изабель. Джош вежливо поклонился. Катрин поздоровалась по-французски.

— Как здоровье бабули? — спросила Жики.

— Ах, — вздохнула Изабель. — Неважно, но ты же знаешь Моник, Жики. Она неугомонная. Все носится по миру со своим фондом.

— Да, знаю… — кивнула Жики. — Передавай ей привет.

— Непременно… — Изабель с любопытством, которое даже и не пыталась скрывать, разглядывала Катрин. Что, естественно, не укрылось от Жики.

— Приходи к нам на чай, — ласково пригласила она, потрепав молодую даму за локоть. — Давно мы не сидели вместе за чашечкой чая. Или чего покрепче?

— С меня вполне хватит чая, — Изабель улыбнулась всем на прощание и вернулась к своему спутнику, терпеливо дожидавшемуся у парапета.

— Она внучка Моник Гризар? — спросил Нантвич у Жики как бы между прочим. Та удивленно подняла брови.

— А вы знакомы с Моник?

— Нет, разумеется, откуда? — покачал головой спецагент. — Сопоставил имя и упоминание о фонде. В сумме получилось — Моник Гризар.

— О каком фонде речь? — спросила Катрин.

— Фонд помощи жертвам насилия, — ответил Нантвич. — А Моник Гризар — его бессменный председатель уже лет, наверно, сорок…

— Пятьдесят, — поправила Жики, — она его основательница.

— А в чем заключается эта помощь? — спросила Катрин, заинтересовавшись.

— Прежде всего, в деньгах, конечно. Находим бедняжке адвоката, если необходимо. В особо тяжелых случаях помогаем женщинам скрыться, снабжая документами и легендой.

— Ну прямо программа защиты свидетелей, — чуть улыбнулся фэбээровец.

— Напрасно иронизируете, молодой человек, — рассердилась Жики. — Вы не представляете, какое запутанное законодательство в отношении семейного насилия практически во всех странах. Иногда бывает невозможно оградить женщину от мужа-садиста. В этом случае мы ее прячем.

— Вы говорите «мы», Жики, — повернулась к ней Катрин. — Вы тоже в этом участвуете?

Жики смутилась:

— Не часто. Стара я уже стала.

И она, изящно подобрав платье, весьма бодро поскакала вверх по лестнице, ведущей к ложам второго яруса. Катрин собралась последовать за ней, но Анна ее остановила.

— Подожди! — она огляделась. — Прекрасный вид. Дай мне телефон, я тебя сфотографирую, и мы пошлем твое фото Сержу. Прямо сейчас.

Катрин порылась в маленьком парчовом минодьере^[44], купленном вместе с платьем, достала оттуда смартфон и протянула Анне. Потом поднялась на несколько ступеней и остановилась, коснувшись тонкой рукой прохладных мраморных перил.

— Вот так и стой, — кивнула Анна.

Джош Нантвич тоже остановился немного поодаль, с любопытством наблюдая за ними. Полыхнула вспышка, и Анна вернула Катрин ее мобильник.

— Отсылай, — Катрин открыла снимок, который сделала Анна и уставилась на него. Да-а, Булгаков обалдеет, это точно… В тиаре он еще ее не видел.

— Ну, — торопила Анна. — Отсылай поскорее и выключай телефон. А то еще не хватало, чтоб он названивать тебе начал во время спектакля. Нантвич прислушивался к их разговору, но не понимал ни слова, так как Анна говорила по-русски. Катрин послушно нажала на «отослать» и выключила телефон. Они втроем поднялись в ложу, где их уже ждала Жики.

…В первом отделении была заявлена «Дидона и Эней» Генри Пёрселла — камерная барочная опера, с наивным сюжетом Вергилия, костюмами эпохи Ренессанса и самой Стефани д’Острак в партии Дидоны. Дмитрий Крестовский исполнял партию Энея, не вызывая ни малейшего сомнения в том, что в этого мужчину можно влюбиться до потери рассудка, а разлука с ним сведет в могилу. Катрин погрузилась в музыку и вокал, забыв о сюжете. Застыв в первом ряду ложи, она положила руку на бархатный бортик и, казалось, ничего вокруг не воспринимала, кроме музыки. Сидевший рядом Джош обратился к ней пару раз, но она словно не слышала его, не отрываясь, глядя на сцену. А в самом конце…

Услышав первые такты «When I’m laid in Earth»^[45] Катрин вздрогнула и застыла в кресле. Если б кто-то в этот момент заглянул ей в глаза, то увидел бы, что ее зрачки расширились, и она невидящим взглядом уперлась в одну только ей известную точку на сумбурном плафоне Шагала. Потом ее губы затряслись в беззвучном плаче, но это заметил только Джош Нантвич. Он накрыл ее руку ладонью, а она даже не заметила его прикосновения. «Это Плач Дидоны, Катрин… Самая красивая и самая печальная песня о самой бессмысленной смерти, которую только можно себе представить». Хрустальный голос наполнял огромный зал, проникая повсюду — в тяжелые складки кроваво-красного бархата, в изящные деки скрипок, плачущих в оркестре, в замысловатые завитки мерцающей в полумраке люстры. Он трепетал на острие дирижерской палочки, глубоким легато обволакивал сердца людей в зале, взмывая столбом пламени отчаянного крещендо и затухая, подобно жертвенному костру. Сознание Катрин неумолимо затягивалось в полыхающую бездну, окружающие очертания стирались, и лишь светло-карие глаза не отпускали ее, и их взгляд она не переставала ощущать на себе, когда явственно услышала голос человека, разрушившего ее жизнь: «Катрин, Катрин. Ты ведь понимаешь, о чем она поет? Когда ты ляжешь в землю… Смотри на меня! Я приказываю тебе — смотри на меня!» Она почувствовала запах сандала и сигарного дыма: «Катрин, смотри на меня. Ты ведь не закрывала глаза, когда была с Орловым?»

Дидона уже умерла, и младшая сестра ее в знак скорби покрыла голову черной вуалью. Свита заворачивала царицу в саван, а Катрин казалось, что это ее уносят прочь, окутанную погребальными одеждами, чтобы предать земле. Последние такты самой печальной музыки на свете….

— Катрин! — Анна потрясла Катрин за плечо, но та словно окаменела. — Катрин, ты идешь?

Отгремел шквал оваций. И Анна, и Жики поднялись со своих кресел, чтобы выйти из ложи. Катрин же оставалась неподвижна, и Джош не сводил с нее внимательного орехового взгляда.

— Катрин, — снова позвала ее Анна.

— Да-да, — отозвалась Катрин и встала с кресла. Только для того, чтобы через мгновение, изломившись, упасть подле него без сознания…

…Он совершенно не ожидал ее увидеть. Словно получил мощный удар в солнечное сплетение, да так, что в глазах потемнело. Она стала еще красивее, чем в последний раз, когда он случайно встретил ее в Шереметьево. Катрин сидела в первом ряду ложи второго яруса, рядом с Анной, за которой он следил и знал, что она будет вечером в Опере. Но он никак не ожидал столкнуться с Катрин, и оказался не готов. Он еле сдержался, чтобы не броситься к ней или не совершить еще какую-нибудь непоправимую нелепость.

Обретя, наконец, возможность мыслить здраво, уняв бешеное сердцебиение, он начал исподволь ее рассматривать. Интересно, пронеслось у Рыкова в сознании, вспоминает ли она его… Конечно, Катрин не думает о нем постоянно, как думает о ней он. Но все же — присутствует ли он в ее голове, хотя бы в голове — на сердце надеяться, конечно, глупо.

Она прокляла его тогда, на даче в Репино, но женская душа непостижима, и кто знает, что она сейчас к нему чувствует? Скорее всего, изгнала из памяти мерзкое воспоминание, а возможно, вновь и вновь переживает то, что произошло между ними. Как бы там ни было, усмехнулся Олег про себя, он — одно из самых сильных впечатлений в ее жизни. Не из самых приятных, но, определенно, из тех, что забыть невозможно. Она замужем за Сержем — и просто сияет. Наверно, Серж мог бы сделать ее счастливой, не то что подонок Орлов, но любит ли она его? Тогда, в аэропорту, Катрин казалась абсолютно поглощенной им, она все время старалась держаться за него, и Серж не отрывал от нее взгляда, не выпускал из объятий. Но что она делает здесь, в Париже, судя по всему, одна? Сбежала от него? Он ей наскучил, рыцарь без страха и упрека? Интересно б выяснить. Но как? Он может только наблюдать за ней издалека — не дай бог, она его узнает. Черт бы побрал этого американца-дебила — он ему уже мешает…

И простое ли это совпадение или благосклонная к нему судьба, что именно «Дидона и Эней» звучала в тот чудесный вечер в Опера Гарнье, а она, его кареглазая страсть, увенчанная тиарой, очутилась в такой опасной досягаемости? Он забыл о риске, втайне даже желая, чтобы она его узнала, и он бы увидел на ее лице волнение, смятение, страх, а может, даже ужас — и обрел бы доказательство того, что она помнит о нем. Помнит ли?

Он получил ответ на свой вопрос, когда женщина, к которой был прикован его пламенный взор, поднялась и опустилась рядом с креслом, словно воздушный шарик, из которого сдулся воздух. «Remember me»… И он испытал чувство, похожее на удовлетворение… Да, несомненно, она его помнит.

…Джош подхватил ее на руки, и хотел было вынести из ложи, но дорогу ему преградила Жики. С возгласом «Куда? Зачем?» она остановила его.

— Джош, подождите, — Анна коснулась рукава его смокинга. — Посмотрите, она уже приходит в себя. Усадите ее в кресло.

Как ни странно, он послушался и осторожно опустил Катрин в кресло, которое предусмотрительная Жики отодвинула в угол, подальше от любопытной публики. И правда, на скулы Катрин уже возвращались краски, и ресницы подрагивали. Она приоткрыла тяжелые веки.

— Что случилось? — прошептала она по-русски, обводя взглядом всех присутствующих. На мгновение она задержалась на Джоше, видимо, не сразу вспомнив, кто это. Потом вспомнила и повторила уже по-французски: — Простите меня… Испугала всех, — она видела их встревоженные лица, и ей стало неловко.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Анна.

— Я не знаю… голова кружится.

— Поедем домой, — распорядилась Жики. — Тебе надо лечь в постель.

— Нет-нет! Зачем вам уезжать, — отказалась Катрин. — Мистер Нантвич, вы не могли бы вызвать мне такси? Я поеду к себе в отель.

— Конечно, — кивнул он. — Я вас провожу.

— Зачем же? Я вполне доберусь сама, — попробовала протестовать Катрин. Но Нантвич не обратил на ее протесты никакого внимания.

— Дамы, вы можете распоряжаться моей машиной, — повернулся он к Анне и Жики. — Шофера я предупрежу. Пойдемте, Катрин.

Он действовал так быстро, что не оставил им ни единого шанса возразить. Жики было открыла рот, чтобы возмутиться, но он уже вывел Катрин из ложи…

— Я позвоню тебе, Катрин, — только и успела крикнуть ей Анна вслед…

— Лихо, — пробормотала под нос старая тангера не без восхищения.

…В такси он сел рядом с Катрин на заднее сиденье, и за те пять-семь минут, что «Рено» петляло по узким улочкам первого округа, она успела задремать, привалившись к его плечу. Он сидел, боясь пошевелиться, чтобы не дай бог, не разбудить и не нарушить хрупкое мгновение ее покоя. Но вот такси остановилось около отеля на улице Saint Opportune. Джош расплатился с таксистом и осторожно коснулся ее руки, безвольно лежащей на колене.

— Катрин, мы приехали.

Она открыла глаза, похлопала ими, словно не понимая, где она и с кем. Ее щека касалась гладкой теплой ткани, а обоняние щекотал необычный запах — сухой и пьянящий. Она выпрямилась и скосила взгляд на сидящего рядом мужчину, вернее на его профиль — высокий лоб, нос с совсем небольшой горбинкой и изящно вырезанными ноздрями, строгие губы. Помедлив пару секунд, он вышел из машины. Открыл дверь с той стороны, где сидела Катрин и помог ей выйти.

— Спасибо, мистер Нантвич.

Он задержал ее ладонь в своей, и она оцепенела под его внимательным светло-карим взглядом, ощущая себя птицей, пойманной в силки.

— Джош, — поправил он.

— Джош, — кивнула она. — Я вас не приглашаю, простите…

Нантвич жестом остановил ее:

— Я и не рассчитывал на приглашение. Вам надо отдохнуть. Хотите, я вам дам снотворное? У меня есть отличное американское снотворное. Быка может с ног свалить. И голова наутро свежая.

Она слегка улыбнулась, не без облегчения, и покачала головой.

— Не нужно снотворного. Я так хочу спать, что, кажется, сейчас упаду замертво… — она осторожно высвободила ладонь.

Джош сунул руки в карманы брюк, и сразу вид у него стал немного хулиганский.

— Какие у вас планы на завтра, Катрин? — прищурившись, спросил он.

Она смущенно взглянула на него — снизу вверх. Он что, ее клеит? Невероятно! Ее клеит спецагент ФБР. Бонд. Джеймс Бонд… Хотя Бонд, кажется, агент британской разведки… Ах, какая разница! Она может стать девушкой Бонда. Погони, перестрелки, Остен-Мартен и казино в Монте-Карло… Да еще эта жемчужина у него в ухе. Круто. Катрин развеселилась.

— Позвольте мне пригласить вас на пикник, — продолжал он серьезно.

— На пикник? — удивилась она. — Здесь, в Париже?

— Вы бывали в Булонском лесу?

— Не приходилось, — Катрин торопливо соображала, что ей ответить. С одной стороны, Джош милый, безукоризненно вежливый и невозможно обаятельный, а с другой — куда может завести ее этот невесть откуда нарисовавшийся флирт? «Катрин, опомнись!» — приказала она себе.

— Это как-то неожиданно, Джош. — она старалась, чтобы ее голос звучал максимально мягко, — И вообще — я приехала к Анне. И собиралась провести время с ней. Да еще по магазинам пройтись… И знаете, это неудобно! — наконец выпалила она.

— Неудобно? — удивился он. — Может, я неправильно вас понял? Все-таки у вас британский английский, Катрин. Почему неудобно? У меня арендована машина с водителем, он нас отвезет и заберет, когда я ему прикажу. Почему неудобно?

Катрин растерялась.

— Да я же не о транспорте, Джош! Я о…

— Я понял, — он погрустнел. — Вы не хотите со мной ехать.

Тут Катрин почувствовала, что она хочет с ним ехать. Притяжение этого человека было столь очевидным! Но как ему объяснить, что она замужем и очень сильно замужем? Видимо, сбивчивые мысли отразилась на ее лице, потому что он что-то сообразил и рассмеялся:

— Дорогая моя леди! Вас успокоит, если я приглашу ваших подруг поехать с нами? У нас будет большая компания, и вы перестанете смущаться по пустякам. Мы договорились?

Катрин кивнула, улыбаясь, и, пожав ему на прощание руку, скрылась за дверью отеля. Она поднялась к себе в номер и, не раздеваясь, стала разбирать немногочисленные вещи, вешать на плечики одежду, раскладывать по ящикам белье, расставлять в ванной всякие мелочи: зубную щетку, крем для лица и косметику. Она двигалась по номеру, как тень, и только спустя полчаса, мельком глянув на себя в зеркало, увидела, что она все еще в своем новом вечернем платье, и тиара все так же сияет на ее голове.

Она вспомнила о фото, которое послала мужу, о телефоне, который по настоянию Анны выключила почти четыре часа назад. Она схватила со стола минодьер, достала телефон и включила его: несколько звонков от Анны, полная тревоги смска от нее же и сообщение от мужа. «Моя красавица жена, хочу тебя прямо сейчас». Вот так. И никакого банального «Целую».

Утром ей позвонила Анна.

— Привет! — бодро начала она. — Я тебе обзвонилась вчера. Как ты себя чувствуешь?

Катрин так же бодро ей ответила:

— Со мной все хорошо…

— Смотрю, наш агент совершенно тобой сражен? Так я и знала! Я думаю, он тебе тоже понравился, скажешь, нет?

Так, наверно, ощущает себя магазинный воришка с дорогими часами в кармане, пойманный бдительным охранником.

— Ань! Ты о чем, вообще, говоришь? Мне, кроме Сержа, не нужен никто…

— Конечно, не нужен. Но надо себя держать в тонусе. И может, объяснишь мне наконец, что вчера с тобой такое произошло?

— Не по телефону. Вы уже получили приглашение?

— На пикник? — уточнила Анна. — Разумеется. Первый, кого я сегодня услышала — твой спецагент со своим приглашением.

— Да почему это — мой? — возмутилась Катрин. — Вовсе он не мой. Скорее твой.

Так вы поедете?

— Мы приняли приглашение, если ты об этом. Но я еще позвала Митю Крестовского, не возражаешь? А то вчера мы его, грубо говоря, продинамили с ужином.

— Из-за меня? — уныло спросила Катрин.

— Конечно, — в голосе Анны звучала ирония. — Из-за кого же! Столик в Ритце пропал — обидно. Ну ничего, сегодня под елками посидим. Или что там в Булонском лесу растет.

— Уж точно — не елки, — улыбнулась Катрин. — Откуда там взяться елкам…

Елок в Булонском лесу действительно не оказалось. Зато в огромном количестве присутствовали вековые дубы и немного сосен. В тени одного из дубов и расположилась небольшая компания. Специально для Жики Крестовский привез удобный шезлонг, остальные устроились на плотном шотландском пледе, разостланном на стылой земле. День выдался солнечный, хотя и прохладный. На ярко-синем парижском небе не было ни облачка. Пока мужчины открывали бутылки с вином, Жики раскладывала привезенную еду. Катрин укачало в машине, и обеих молодых женщин отправили проветриться. Они отошли всего на несколько шагов и прислонились к одному из деревьев.

— Ну, рассказывай, — Анну распирало от любопытства. — Про вчера?

— А что вчера? — Катрин невинно похлопала ресницами. — Он всего лишь меня проводил. Не приставал, не лез целоваться.

— Не лез, говоришь? — Анна хихикнула. — Какое, однако, воспитание! Но я не о том. Почему тебе стало плохо? Ты что, все-таки беременна?

Катрин покачала головой:

— Вроде нет… Это музыка. Плач Дидоны.

— Не подозревала, что ты так чувствительна к музыке, Катрин, — Анна пристально смотрела на нее. — Никогда за тобой не замечала.

Катрин подняла голову. Глаза ее начали наливаться гнетущей черной тоской. Несколько мгновений она молчала, словно не решаясь заговорить о том, что так ее снедало.

— Под какую музыку он мучил тебя? — спросила она тихо.

— Что?.. Что ты говоришь, Катрин?

— Меня он насиловал под Плач Дидоны. А тебя?

Анна оглянулась в сторону их компании. Оттуда доносились беззаботные голоса и смех. Что и говорить, Жики любила общество красивых, умных мужчин и знала толк в хорошем вине. Старая тангера веселилась от души.

— «Норма», — наконец ответила Анна. — Недавно села в такси, по радио звучала Casta Diva^[46]. Меня вырвало под Марию Каллас. Так было неловко перед таксистом.

— Тогда ты поймешь. Вчера, в Опере, мне почудилось, что Рыков совсем рядом. Знаю, звучит дико, но я физически ощутила его присутствие. Мне стало так страшно…

— Ну конечно, — Анна гладила ее по плечу. — Конечно же, тебе стало страшно…

— Аня, я не понимаю, что со мной происходит… — По лицу Катрин лились слезы, и она никак не могла их остановить. Анна обняла ее — еще немного, и она сама разрыдается. Надо кончать с этим.

— Хватит, — Анна протянула подруге носовой платочек. — Успокойся. Зачем тебе ненужные вопросы? Джош о чем-нибудь спрашивал тебя вчера?

Катрин сделала отрицательный жест: — Нет.

И без его вопросов она прорыдала полночи и забылась тяжелым кошмарным сном только в пятом часу. Ей остро не хватало Сергея, его сильных рук, прижимавших ее к себе, когда по ночам обступали страшные воспоминания, и она просыпалась с криком, в холодном поту.

— Давай вернемся, — шепнула Анна. — На нас смотрят. Джош смотрит.

В самом деле, Нантвич поглядывал в их сторону, на стоявших подле друг друга женщин — в этой паре было что-то горестное и трагическое — он не мог не понять, что они говорят о вчерашнем происшествии в Опере. Катрин взяла Анну под руку, и они побрели в сторону их небольшого бивуака, торопливо надевая на лица улыбки, хотя улыбаться не хотелось, а скулы сводила болезненная судорога. Стало немного лучше после того, как они выпили шабли: боль немного отпустила, и они начали улыбаться, а не растягивать губы в горестной гримасе.

Еда, привезенная Нантвичем, оказалась вкусной, а Крестовский совершил набег на ресторан с улитками, и каждому досталась приличная порция эскарго^[47].

Потом Жики захотела подремать и прогнала молодежь пройтись. Как-то само собой получилось, что они разделились — Анна с Крестовским пошли по аллее вглубь леса, увлеченно обсуждая кого-то из общих театральных знакомых, а Катрин и Джош — в сторону зеркального пруда. Там, на берегу, они увидели небольшую пристань. Несколько лодок, выкрашенных в сине-бело-красные цвета, чуть покачивались на воде рядом с мостками.

Катрин проронила: — Лодки.

— Хотите покататься? — мгновенно отозвался Нантвич.

— Не знаю, — растерялась она. — Я не умею плавать. Вдруг лодка перевернется?

— Это совершенно безопасно, — заверил он. — Я отлично умею грести. В колледже я даже сплавлялся на каяке.

Нантвич с осторожностью помог ей перебраться в одну из лодок, сел на весла. Он и правда греб превосходно, казалось, не прикладывая ни малейших усилий. Неспешно вырулив на середину поблескивающего на солнце пруда, он поднял весла и посмотрел на Катрин, которая сидела на корме, подставив ярким весенним лучам лицо с неизменными темными очками на совершенном носу.

— Расскажите мне о себе, Катрин, — попросил он неожиданно.

— Рассказать о себе? — его просьба застала ее врасплох. — Что вас интересует?

— Что угодно. Все, что вы сочтете нужным рассказать. Пожалуйста.

— Вы же наверняка все обо мне знаете, — усмехнулась Катрин. — По роду вашей работы.

— Да, — кивнул он, — я много о вас знаю, но отнюдь не все. Есть вещи, которые не входят ни в одно досье.

— Вы сказали — досье? — она насторожилась.

— Катрин, — в его голосе звучал упрек, — конечно же, ваша подруга проинформировала вас, почему я здесь и чем занимаюсь.

Катрин не ответила ни да, ни нет, а только неопределенно повела плечами. Джош, тем не менее, продолжил, ничуть не смутившись ее показным равнодушием:

— Разумеется, изучая дело Рыкова, я сделал запрос в Москву. Мне прислали весьма подробный отчет, надо отдать должное местной уголовной полиции. И ваше имя там фигурировало в числе первых. Я знаю, через что вам пришлось пройти. Вчерашний обморок связан с теми событиями? Это как-то касается Рыкова?

— Касается, — еле слышно прошептала Катрин. — Его и меня. Вас, — она подчеркнула слово, — это не касается.

— Вы и он… — медленно произнес Нантвич. — А есть такое понятие — вы и он?..

— Замолчите!

Она решительно отвернулась от него. Он теперь не видел ее лица — только маленькое ухо со скромной золотой сережкой и уголок гневно сжатых губ — они свидетельствовали о ее настроении красноречивей слов.

— Я рассердил вас? — спокойно спросил Нантвич. — Простите, я меньше всего хотел вас обидеть…

Да что это с ней? Что ее так возмутило? Ведь по сути, он прав. Нет, и не может быть такого понятия — она и Рыков.

— Нет, Джош, это вы меня простите. Вы так внимательны ко мне, а я вам нагрубила.

— Переживу, — сухо отрезал он и после мгновенной паузы упрямо добавил. — Катрин, я настаиваю, расскажите мне о себе. И о нем. Вы же знаете, я здесь по его черную душу, чтоб ей гореть в преисподней…

— А если б он был жив? — Катрин посмотрела на него с вызовом. Он ответил ей таким же прямым взглядом.

— Тогда я б отправил это чудовище в Штаты, и там бы его приговорили к смертной казни, — жестко ответил Нантвич. — За убийство первой степени.

Катрин содрогнулась. Перед глазами ясно нарисовалась картина — тело болтается в петле, с мешком на голове и в тюремной робе. Она побледнела. Может и лучше, что он погиб от руки друга, пусть и бывшего…

— Вы побледнели, — заметил Джош. — Вы себе это представили?

Она молчала некоторое время, а потом заговорила, не отрывая глаз от водной глади:

— Нас было шестеро друзей: пятеро парней и я. Анна попала к нам гораздо позже, а до нее в течение десяти лет я была центром этой маленькой компании, и, надо вам сказать, у меня не всегда получалось с ними справляться. Один из них, Андрей Орлов, мой парень, отчаянно ревновал меня к остальным по любому поводу. А когда повода не было, он его успешно придумывал сам. И так пятнадцать лет!

— Вы это терпели пятнадцать лет? — Нантвич был поражен. — Вы так его любили?

— Да, — грустно ответила Катрин, вспоминая Орлова — свою первую любовь. В какой момент ее любовь прошла? И сама ли прошла? Или он убил это светлое чувство собственными руками, когда так жестоко поступил с ней на вечеринке у Антона? А может, это случилось гораздо раньше, когда их отношения трепала яростная ревность и раздирали подлые подозрения?

— Уверен, вам досталось от него, — в светло-карих глазах Джоша Катрин увидела неподдельное сочувствие. — Но вы все же продолжаете с ним видеться?

Она искренне удивилась:

— Нет, зачем? Я вышла замуж за человека, которого люблю, и который любит меня. Зачем ворошить прошлое?

— А ваш Орлов согласен с вами?..

— Во-первых, он уже не мой, — насупилась Катрин. — Во-вторых, мне глубоко плевать, согласен он или нет. Но надеюсь, у него хватает здравого смысла. А в-третьих, почему он вас интересует? Занимайтесь… вашим Рыковым.

— Катрин, вы серьезно? — прищурился Джош. — Эти двое дружили с самого детства. И девушка, которую мистер Рыков зверски убил в Пенсильвании, была подружкой Андрея Орлова. Вы знаете об этом, не отпирайтесь.

— Откуда вам известно, что я об этом знаю? — поджала губы Катрин.

Джош с усмешкой молчал.

— Ну да, знаю. Рыков сам упомянул о ней, но как-то вскользь, как об эпизоде. А позже…

— А позже — полиция?

— Да, — кивнула Катрин. — Один из полицейских.

Она помнила, как Виктор поведал ей и Сергею ту кровавую историю. Когда она слушала его, то едва верила в то, что речь идет об Олеге Рыкове — гордости их компании, от кого всегда веяло теплом и участием. Но потом память услужливо являла ей его холодный взгляд и безжалостные руки, и страшная правда убивала очевидностью.

— Полицейский? — удивился Джош. — А почему Орлов вам сам не рассказал?

— Мы не виделись после того, как Рыков был убит, — покачала головой Катрин.

— Он пытался со мной встретиться, но я отказалась.

— Почему? — снова спросил Нантвич.

— Что значит — почему? — устало вздохнула Катрин. — Я не могла и не хотела его видеть. То, что со мной произошло, по большому счету, случилось по его милости. Рыков сводил счеты с ним, мучая меня… Все его разговоры о любви — не более, чем предлог…

— Вы так думаете? — мягко откликнулся Джош. — Вы в этом уверены?

Что Катрин могла ответить? Когда она вспоминала яростные признания Рыкова, у нее сдавливало болью виски, и она переставала мыслить здраво. Она ничего не думала, и ни в чем не была уверена. Но откровенно признаться в этом почти незнакомому человеку — даже такому притягательному — или тем более, такому притягательному — было невозможно. Что он о ней подумает?

Нантвич тем временем достал из внутреннего кармана куртки плоскую флягу, обтянутую серой кожей, открутил крышку и, приложив к губам, сделал несколько глотков. Закрыв глаза, подождал несколько мгновений, а потом протянул Катрин.

— Хотите? — спросил он. — Это коньяк.

Катрин помедлила немного, а потом приняла из его рук флягу и тоже пару раз глотнула.

— Чудесный, — прошептала она. — Что это?

— Сорокалетний мартель, — ответил он, закручивая крышку. — Итак, как насчет Орлова?

— Не надоело вам?.. Что вы хотите знать?

— Все. Что он за человек?

— Просто человек. Может, немного более равнодушный и беспринципный, чем остальные. Для которого центр мироздания — он сам, ну а мы, женщины, ему успешно в том подыгрываем. Как выяснилось, он изменял мне направо и налево, но обвинял меня во всех немыслимых грехах, словно я — жительница Содома.

— Но он любил вас, — Джош произнес это как полу-вопрос, полу-утверждение.

— Наверно. Но это была очень жестокая любовь.

— Конечно, любил, — слегка улыбнулся Нантвич, — вас невозможно не любить, и я охотно верю, что все ваши друзья влюблены в вас по уши.

— Ну что вы! — она так энергично тряхнула головой, что длинный хвост даже хлестнул ее по щеке. Перехватив крайне заинтересованный взгляд американца, чуть задержала руку у волос, отливавших на солнце горьким шоколадом. Он, не таясь, любовался ею.

— Вы ошибаетесь, — за темными очками не было видно ее глаз, но голос звучал смущенно. — Антон, например, всегда относился ко мне как к подруге.

— Антон? Это один из вашей компании? Никогда не поверю, что мужчина, если он не слепой, может относиться к вам исключительно по-дружески. А впрочем, даже если и слепой. От вас пахнет по-особому, — пояснил он.

— Чем это от меня пахнет? — спросила Катрин, опустив нос к воротнику пальто песочного цвета. От воротника веяло Шалимаром — ее последним увлечением.

— Ах, вот оно что! — рассмеялась она. — Это всего лишь Шалимар!

— Вчера это был не Шалимар, — возразил он. — И я не про духи.

— Не хочу уточнять, о чем вы говорите, — поджала Катрин губы. На самом деле, ее охватила паника. Она прекрасно понимала, о чем он, и ей это нравилось с каждой минутой все меньше. Или больше?..

— Вы думаете об Орлове? — спросил Джош, и Катрин сделала рукой неопределенный жест. Не рассказывать же ему, о чем она на самом деле думает.

— Вы все еще любите его? — спросил он с интересом. — Ну, хотя б немного?

Катрин опешила от такой наглости. Что он себе позволяет?

— Уж это вас вовсе не касается, агент Нантвич, — она сняла очки. — И хватит об Орлове! Мне больше нечего о нем рассказать.

— Так-таки нечего? — Нантвич смотрел на нее с недоверием. — Вы опять рассердитесь, Катрин, но, извините, я вам не верю. После стольких лет…

— Дело ваше, — холодно ответила она. — Мне все равно. В конце концов, какое вам дело до Орлова и моих с ним отношений? Какая вам разница, что я к нему чувствую?

— В самом деле, какая мне разница? — отозвался Нантвич. — Я федеральный служащий и должен просто исполнять свои обязанности. Но зачем-то лезу к вам в душу — на что у меня абсолютно нет прав. Думаете, я не вижу, насколько вам неприятны мои вопросы?

Катрин открыла было рот, чтобы возразить, но не нашла что сказать. Ей не казался неестественным его острый к ней интерес — странно, она принимала его почти как должное. Но она совершенно не представляла, как ей себя вести — едва она делала попытку отгородиться от спецагента, то выглядела чуть ли не хамкой перед таким безупречным джентльменом, но малейшее ее откровение вызывало у него настолько живое любопытство, что она теряла самообладание и опять начинала ему грубить.

— Мне не безразличны ваши чувства, Катрин, — продолжал Нантвич, — потому что вы сами мне не безразличны. Это ведь так очевидно, правда? И если вам настолько невыносимо вспоминать Олега Рыкова, давайте прекратим. В конце концов — все давно в прошлом: и одержимость Рыкова вами, и его ненависть к Орлову, — Джош снова открутил крышку фляги и протянул ее Катрин. Та, не колеблясь, приняла ее и поднесла к губам.

— Да, — кивнула она. — Все ушло вместе с ним.

— Вам жаль?

— Что? — она чуть не подавилась мартелем. — О чем это я должна жалеть?

— О том, что он умер вместе со своей любовью к вам? Видите ли, Катрин, самая неразрешимая проблема в жизни — это причиняемое страдание, и женщину, терзающую сердце, которое ее любит, не в силах оправдать никто — ни самый милосердный судья, ни даже она сама.

Катрин онемела на мгновение, но потом, сглотнув ком в горле, хрипло спросила:

— В чем вы меня обвиняете? В том, что я не ответила ему взаимностью? Вы в своем уме?! — ее голос вибрировал, как гитарная струна, натянутая и отпущенная напряженным пальцем музыканта. — Как вы посмели…

— Катрин, не обижайтесь! — нервно воскликнул он. — Я всего лишь…

— Вы жестоки. Никто не пытался внушить мне чувство вины за его смерть, — Катрин не слушала агента. Ее трясло от ярости. — Значит, по-вашему, я его терзала?

— Катрин, простите, — Нантвич успокаивающе сжал ее пальцы. — Простите.

Она высвободилась. Катрин не ожидала, что его слова отзовутся в сердце столь жгучей болью. Нет, Катрин не чувствовала вины — с какой стати она должна ее чувствовать? Но то, что он сказал, прозвучало как обвинение, и Катрин оскорбилась: — Я требую объяснений!

— Катрин, вы сами решили продолжать этот неприятный разговор, — констатировал спецагент. — Воля ваша.

У нее не было ни малейшего желания обсуждать с ним страдания и боль, выпавшие на ее долю, но она не могла оставить все как есть.

— То есть, хотите сказать, он погиб из-за меня? — сухо спросила она.

— Конечно, — кивнул он. — Будем называть вещи своими именами: шею ему свернули со знанием дела. Ваш муж? И вы ему не помешали.

— Я не могла ему помешать, — отчеканила Катрин. — У меня руки были прибиты гвоздями к деревянному щиту. И ноги тоже. Не желаете взглянуть?

Она сорвала перчатку и жестом королевы протянула руку Джошу. Он, чуть опешив, взял ее ладонь и поднес к губам. Сначала поцеловал, а потом стал рассматривать бледно розовый след на запястье.

— Странный способ Рыков выбрал, чтобы убить вас, — пробормотал он, поглаживая отметину пальцем. — Гораздо более жестокий, чем для остальных жертв. Вы не задумывались — почему?

— Не знаю, — процедила она. — И не хочу об этом думать!

— Напрасно, — он не отпускал ее руку. — Вы ранили его очень больно. Что вы ему сказали? Чем оскорбили?

— Как вы смеете! — она резко выдернула ладонь.

— Я веду расследование, — мягко отозвался американец. — И мне необходимы детали, даже мельчайшие.

— Конечно, я оскорбила его, — проговорила она так тихо, что Джош еле расслышал.

— Что? — переспросил агент.

— А что мне оставалось? — Катрин надела перчатку и снова нацепила на нос очки. — Что мне оставалось, я вас спрашиваю? Спасибо ему сказать? Я кричала, что ненавижу и презираю его. И это было правдой.

— Услышать подобное от любимой женщины невыносимо, — пробормотал Нантвич — Тогда все понятно.

— Рада, что вам хоть что-то понятно, — заявила Катрин. — В отличие от меня.

Джош заинтересовался:

— А что непонятно вам?

— Почему он так ненавидел Андрея? Женщины, как я понимаю, за ним бегали не меньше, чем за Орловым, а может, и больше. Собственно, что неудивительно — Олег, — она чуть споткнулась на имени, — был обаятелен, талантлив. Одежду, даже самую простую, носил, как принц крови. И вел себя примерно так же. Когда стали происходить все эти страшные события, я на кого угодно могла подумать, только не на него. Не понимаю…

— Думаю, дело в Кэтрин Маккларен и… в вас, — задумчиво произнес Джош.

Катрин уставилась на него в полном недоумении. Агент охотно объяснил:

— Две женщины, Кэтрин и вы, Катрин, которых он жаждал получить и не получил. Которых он любил всем своим жестоким сердцем. И которые предпочли ему, такому блестящему и талантливому, весьма сомнительного субъекта.

— Почему вы так его называете? — возмутилась Катрин. — Вы же его не знаете!

— Кого — его? — вкрадчиво поинтересовался Нантвич.

— Не прикидывайтесь, что не поняли! Вы незнакомы с Орловым, а заочно его оскорбляете! Пользуетесь тем, что он не может вам ответить!

Взгляд Нантвича стал настороженным и цепким.

— Разве я ошибаюсь?

— Ошибаетесь! Андрей никогда не был идеалом, но и подонком тоже! Любовь застила мне глаза, но будь он, как вы выразились, «сомнительным субъектом», я бы не…

Катрин перевела дыхание. И что, собственно, она так завелась? Что ее так задело? Его столь неуважительное отношение к ее прошлому? Ведь Орлов — ее прошлое, пусть и непрезентабельное. Поразительно — фэбээровец умудрялся нащупывать самые болезненные точки и без колебаний нажимал на них, словно проверяя ее на прочность. Но нельзя показать ему, насколько она уязвима. Она должна оставаться вежливой.

— Успокоились? — он вновь протянул ей флягу. — Глотните еще мартеля.

Катрин отвела его руку.

— Спасибо, мне достаточно. Итак, вы считаете, что Рыков принес меня и…. ту девушку в жертву своей ненависти. А почему он Орлова не убил?

— Действительно, как ему в голову не пришло? — тонкие губы Нантвича дрогнули. — Сразу бы решил все свои проблемы…

— Видимо, ему было проще убивать женщин, — презрительно выдохнула она. — Я не слышала, чтобы он убивал равных себе — только слабых женщин.

— Да, — кивнул Нантвич. — Но здесь нет ничего парадоксального — он же психопат. Хоть вы и считаете его обаятельным и интересным, что, в общем, удивительно, учитывая, сколько боли он вам причинил — и физической, и моральной. Вы что, его оправдываете?

— Оправдываю? — ужаснулась Катрин. — Боже, нет, разумеется, как можно оправдать его страшные преступления? Мало того — убийства — но он еще и насиловал своих жертв. И что из этого страшнее — не знаю…

— Да, — задумчиво сказал Джош. — Сейчас уже нельзя ничего доказать, но, полагаю, с Кэтрин Рыков поступил так же. Он словно клеймо собственника ставил. Особенно когда, по его мнению, отбирал у Орлова Кэтрин и…

— И меня, — закончила Катрин. — Да, так оно и есть. Вы сказали — клеймо? Поразительно…

— Поразительно — что? — вскинулся он, но Катрин торопливо затрясла головой.

— Нет, ничего. Но…

— Будь он проклят, — мрачно перебил ее Джош и добавил: — Он так самоутверждался, наверно.

— Зачем ему? — нерешительно спросила Катрин. — У него не было проблем… по крайней мере, в этом плане.

— Зато были проблемы в голове, — процедил Джош. — Вот я и пытаюсь выяснить, чем они вызваны.

Некоторое время неловкую тишину нарушали только утки, крякавшие в прибрежных кустах и плеск воды под кормой лодки.

— О чем вы думаете, Катрин? — наконец заговорил Джош. — Вы вспоминаете этого монстра? Не нужно.

— Я не могу не вспоминать его. Разве возможно изгнать из памяти его беспредельную жестокость? Он даже Анну не пощадил — ее любили и уважали все. Все восхищались ее талантом и красотой.

— Анна, — его голос звучал почти безучастно. — Зачем она ему понадобилась?

— Здесь все сложнее и еще ужаснее. Разве Анна вам не говорила?

— Нет. Она грустно подтвердила сам факт покушения на убийство. Я не стал настаивать на подробностях — она так побледнела при этом.

— Я вам расскажу, — решительно начала Катрин. — Я знаю это от него самого, причем не только со слов. Рыков показал мне видеозапись того, как он измывался над ней. Не знаю, зачем он это сделал — скорее всего, хотел меня запугать.

Она глубоко вздохнула.

— Да, он так и сказал: «Смотри, тебя ждет то же самое».

— Вы не обязаны мне все это рассказывать, — пробормотал Джош.

— Да, не обязана. Но это поможет вам понять.

— Анна изменила Антону, своему гражданскому мужу, которого любила. Впрочем, до сих пор любит. Изменила с нашим общим другом — Мигелем Кортесом. Тот просто нагло обольстил ее. Рыков стал тому невольным свидетелем и начал угрожать ей, вынуждая признаться Антону в измене. Когда же Анна наотрез отказалась, он напал на нее, и чуть не убил — у него времени не хватило. Насилие в этом случае он применил как акт возмездия. Так он объяснил мне. А потом — прибил меня гвоздями к какой-то мерзкой деревянной плите в занозах…

Катрин поежилась, вспоминая, как питерский хирург вытаскивал из ее нежной кожи сотни заноз, успевших воспалиться и нагноиться — она неделю не могла лежать на спине.

— А что вы чувствовали при этом? — спросил Джош тихо, а потом словно опомнился. — Простите. Дурацкий вопрос.

— Вам интересно, что я чувствовала? — ее бровь снова поползла вверх.

— Я неправильно выразился. Это не любопытство. Вы так спокойно сейчас вспоминаете все это.

Катрин удивилась. Спокойно? Действительно ли она спокойна? Неужели он не замечает, как она внутренне напряжена — так, что даже спина начинает ныть?

— Физически мне казалось, что еще немного — и я умру от боли. Мне и правда хотелось умереть, потому что жить после того ужаса казалось невозможным. Я звала смерть, чтобы все поскорее кончилось… А смерть все не приходила, А он… словно чего-то ждал.

— Чего же он ждал, по-вашему?.. — прищурился Нантвич.

— Я… Я не знаю, — опустила глаза Катрин, — Может, что я наконец смирюсь? Но я не могла смириться. Лучше смерть, чем такое чудовище.

— Ваша гордость делает вам честь, Катрин, — задумчиво произнес Джош, — но иногда лучше поступать разумно. Жизнь бесценна — пока вы живы, всегда остается надежда.

— Надежда? — переспросила Катрин, — тогда мне казалось, надежды нет.

— А сейчас?

— А сейчас боль притупилась, и я живу дальше. Наверно, я счастлива. Да, конечно, я счастлива, — поправилась она. — Но я не могу не думать о том, что случилось со мной и всеми нами тогда, два года назад.

Она замолчала, словно силы ее иссякли. Но американец не унимался:

— Вы упомянули Мигеля Кортеса. Он кто?

— Мой бывший друг, — словно через силу произнесла Катрин. — Возненавидевший меня по неизвестной причине.

— Быть может, вы его отвергли? И это ненависть оскорбленного мужчины?

— Я его не отвергала. Мигель всегда играл со мной в какую-то им самим придуманную игру, правила которой понимал только он один.

— Какую игру? — мрачно поинтересовался Джош.

Катрин чуть усмехнулась.

— «Querida, я бы тебя трахнул, если б ты не была женщиной моего друга».

— Мудреное название у этой игры, — хмыкнул Нантвич.

— Не такое мудреное, как кажется, — отозвалась Катрин. — А вот Анной он занялся вплотную, так, что у нее крышу снесло.

— Как-как? — рассмеялся Джош. — Уж этот ваш британский английский, Катрин… «Крышу снесло» — надо же!

— Это не смешно, — брови Катрин сдвинулись, и между ними залегла морщинка. — Она чуть не погибла из-за этого идиота. О том, какая это вопиющая подлость по отношению к Антону — я вообще не говорю!

— Антон — это ваш друг, — заметил Джош. — Тот, который единственный — просто друг?

— Я не говорила, что единственный. Но он — лучший. Лучший друг, лучший из людей, которых я когда-либо знала. За исключением моего мужа, конечно, — добавила она со всей возможной толерантностью.

— Ваш муж — врач? — спросил он и ее грустное лицо расцвело.

— Да, известный хирург. Он такой сильный, такой смелый! Если вы изучали мое досье… — она чуть покраснела, — то должны знать его имя.

— Сергей Булгаков, доктор медицины, — проронил он машинально.

— Да, это он, — подтвердила она, и в голосе ее звучала неподдельная гордость, что, разумеется, не осталось незамеченным американцем.

— Yeah^[48], — протянул он. — Любопытно бы с ним познакомиться.

— У вас будет шанс, — сказала она и, опустив руку в воду, немного поболтала ею. — Завтра вечером он приедет из Лондона.

— Как приедет? Зачем? — нахмурился Нантвич на мгновение, а потом, уловив ее изумленный взгляд, спохватился: — Простите… Понятно, зачем. Чтоб жену держать под присмотром.

— Нет, — покачала головой Катрин, — Ему не нужно за мной присматривать. Мы хотим побыть вдвоем в Париже. Согласитесь — это романтично.

Несколько минут Джош молчал, а потом, так и не проронив ни слова, вновь взялся за весла и стал грести к берегу. Причалив к пирсу, он перебрался с лодки на деревянную пристань и протянул руку Катрин. Уцепившись за его ладонь, Катрин встала, и он с силой потянул ее к себе. Катрин уже успела ступить одной ногой на мостки, когда лодка заплясала на воде, и она, теряя равновесие, почувствовала, как палуба уходит из-под ног. Нантвич подхватил ее за локти и втащил наверх — иначе бы не миновать Катрин купания в холодном пруду. Но она оказалась в ловушке, прижатая к его груди, и Джош замер, не собираясь отпускать ее, а она почему-то медлила с тем, чтобы отстраниться. Его руки, забравшись под пальто Катрин, обхватили тонкую талию. Молодая женщина подняла голову и увидела светло-ореховые глаза, совершенно, как ей показалось, сумасшедшие. И вот, когда она встретилась с ним взглядом, его губы коснулись ее губ и он стал целовать их — нежно и неторопливо. Катрин в панике обнаружила, что отвечает ему, и меньше всего на свете ей хочется, чтобы этот поцелуй закончился. Правая рука агента скользнула по ее спине, гладя весьма чувствительное место между лопаток, а поцелуй все длился и длился, медленный и тягучий, как остановившееся время…

Наконец, он оставил губы Катрин, но не оставил ее саму, продолжая прижимать к себе все с той же силой и не отрываясь смотреть в испуганные темные глаза.

— Джош… — умоляюще прошептала Катрин, — перестаньте. Пожалуйста.

Он моментально отпустил ее, даже чуть оттолкнул, выставив вперед ладони, словно защищаясь от ее возможного гнева. Она же, отпрянув от него, быстро пошла прочь.

— Катрин! — воскликнул Нантвич, но она не повернула головы. Тогда он бросился вслед, и, догнав, преградил ей путь. Он не решился более дотронуться до нее, но на лице его было написано что угодно, только не сожаление. Однако он произнес:

— Простите меня!

Катрин лишь качала головой, не в силах вымолвить ни слова.

— Вашему мужу все же необходимо присматривать за вами, — объявил Нантвич хрипло, словно что-то в горле мешало ему говорить. Катрин старалась избегать его взгляда. Несколько мгновений он наблюдал, как она, хоть и с опозданием, заливается краской, а потом решительно повел молодую женщину в сторону дубовой рощи — туда, где они оставили Жики отдыхать. И тут Катрин увидела Анну, одну, наблюдающую, как они неспешно идут от пруда. Вернее, Джош ведет ее за руку и выглядит это так, будто они, он и она — вместе. Ее ужалил невыносимый стыд — остро, словно рассвирепевшая оса. «Боже, Анна все видела», — поняла она, поймав взгляд подруги, которая смотрела на нее, не отрываясь, без осуждения, но с щемящей печалью.

Утром следующего дня Катрин проснулась, и первая мысль, которая пришла ей в голову была: «Серж приезжает. Слава богу…» Однако вторая мысль была не столь радостной и светлой. Она вспомнила вчерашний поцелуй в Булонском лесу, и ее накрыла горячая волна смущения. Смущения, но не раскаяния. Удивительно, раскаяния она не чувствовала вовсе, и это пугало ее больше всего. Она не собиралась обольщать фэбээровца, и было интересно наблюдать, как его затягивает в омут ее очарования, словно в черную дыру. Катрин натянула на голову одеяло, чтобы даже утренний свет не стал свидетелем ее торжествующей улыбки.

Потом ощущение удовольствия стало рассеиваться, словно струйка дыма, когда она вспомнила выражение лица Анны, с которым та встретила их возвращение. Что она там себе подумала? Наверняка сравнила ее, Катрин, ситуацию, со своей — только место Мигеля занял Джеймс Бонд. Но Анна ошибается. Она, Катрин, не испытывает к Бонду любви. Да, ей не хотелось отрываться от него, там, на пристани. Да, вся она трепетала в его руках. Но вчера, сказав ему «Прощайте, Джош», она скрылась за дверью отеля, не повернув головы, без малейшего сожаления. Они никогда больше не увидятся — и Катрин совершенно спокойно об этом думает. Приезжает Серж, и она не скатится в пропасть супружеской измены из-за пустой прихоти или минутной слабости. Уж она знает, какими последствиями чревата подобная слабость — на горьком примере Анны.

Катрин не терпелось пробежаться по магазинам. До встречи с Сержем целый день, Eurostar^[49] прибывал на Северный вокзал^[50] в начале восьмого вечера, а занять себя чем-то необходимо. Еще надо заехать к Анне и Жики, выпить с ними чаю, накануне она договорилась с Анной на пять. Итак, в душ, одеваться и бегом в Прантан и Галери Лафайет^[51]. Она стояла под горячей водой, когда зазвонил мобильный в кармашке ее гостиничного халата. Рискуя сломать шею, она потянулась к нему, и, попутно вытирая об него же мокрые руки, достала телефон.

— Ну, как ты там? — услышала Катрин его голос, как ей показалось, недовольный, и торопливо закрутила кран.

— Хорошо, — дрожа от холода, ответила она. — А ты как?

— А я — плохо, — буркнул он. — Не отпущу больше никуда.

— А я и не уеду больше, — улыбнулась Катрин в трубку. — Без тебя все не так — пойду, утешусь шопингом.

— Легко тебя, однако, утешить, — проворчал он. — Ты там не безобразничай….

— Я не безобразничаю. Немного хулиганю… Чуть-чуть.

— То есть? — голос Булгакова стал напряженным. — Ты чем вчера занималась?

— Ездила на пикник с Анной и Жики, — доложила Катрин и честно добавила: — И их двумя знакомыми мужского пола.

— Интересно, — сухо отметил он. — И как провела время?

— Было прохладно, — уклончиво ответила она. — Но меня покатали на лодке. Мне приехать на вокзал?

— Не надо, встретимся в городе. Но Парижа я не знаю. Где там можно встречаться, не рискуя потеряться в толпе?

Катрин фыркнула.

— Тебя, родной, крайне трудно потерять в толпе, даже при желании. В метро не суйся, там сразу не разберешься. Возьми такси и скажи…

Катрин вылетела из отеля и через десять минут уже гуляла по огромному универмагу, без зазрения совести тратя деньги, заработанные ею самой в Москве, еще до страшных событий позапрошлого лета. Конечно, она могла бы залезть и в деньги, заработанные Сержем, но она не посмела бы тратить их с такой дерзостью. В отеле Катрин, как иностранке, выдали дисконтные карты, что делало поход по магазинам еще приятнее. Около трех она выползла из универмага на бульвар Осман и попыталась высвободить руку из-под многочисленных пакетов. Она хотела достать из сумочки телефон и вызвать такси. Пока Катрин возилась, около нее притормозила уже хорошо знакомая машина, мягко шелестя шинами по асфальту. Когда дверь автомобиля распахнулась, а из кожаного салона показался Нантвич, она почему-то даже не удивилась.

— Шопинг удался, — констатировал он, оглядывая Катрин и ее покупки.

— Можно сказать, — кивнула она.

— Самое время для ланча. Вы позволите? — он протянул руку к пакетам, которые она с трудом удерживала.

— Я сама, — пробормотала Катрин, но пакеты выпустила. Джош же, ни слова не говоря, запихнул их в салон, что-то приказал водителю по-французски, захлопнул дверцу и остался рядом с Катрин, а машина неспешно отъехала от тротуара. Катрин хлопала глазами и подыскивала слова, чтобы возразить. Джош ее опередил.

— Он отвезет ваши покупки в отель, — сказал он. — Идем?

— Куда? — удивилась Катрин. — Я никуда не собиралась.

— Обедать, — Джош тоже удивился. — Я же сказал — время ланча.

Он повел ее через дорогу, мимо Гарнье, к небольшому ресторанчику «L’entracte». Ресторанчик был маленький и тесный, официант еле нашел для них место, в укромном углу на антресоли.

— Держу пари, — на лице Нантвича мелькнула едва уловимая усмешка. — Вы надеялись, что больше никогда меня не увидите.

Катрин подождала, пока отойдет официант, разливавший по бокалам красное сухое вино, и ответила в тон агенту:

— Зачем же так? Я правда думала, что мы больше не встретимся, но «надеялась» — неподходящее слово.

— Действительно? — Джош откинулся на спинку кресла и потер подбородок, в задумчивости изучая Катрин. — Не смел и предположить, что вы на меня не злитесь.

Катрин вспомнила свои утренние мысли, и неловко заметила:

— Я думала, мы простились, — и добавила застенчиво: — Я не ожидала столкнуться с вами сегодня. Откуда вы узнали, где я?

— Я поставил вам жучок в телефон, — усмехнулся Джош, и Катрин ахнула:

— Вы шутите?!

— Разумеется, — Джош рассмеялся. — Я спросил у вашего портье, какие скидочные карты вы у него взяли. Сложил два и два — получилось бульвар Осман.

— Звучит совсем элементарно, — кивнула Катрин. — Но нужно все же быть агентом спецслужбы, чтобы вычислить меня так просто. А тем более найти в этой толпе. И вообще — я собиралась на Фобур Сент-Оноре… Все вы врете…

— Вы мне не верите? — его тонкие губы изломились.

— Скажем так — не доверяю. Вернее, не совсем доверяю. А уж если быть максимально точной — совсем не доверяю, — откровенно заявила Катрин.

— Вы не только красивы, но и умны, — кивнул он. — Когда вчера за вами закрылась дверь отеля, мне стало очень грустно от мысли, что я больше вас не увижу.

— Почему? — В эту минуту Катрин увидела официанта с большим подносом, ловко лавировавшего по узким проходам между столиками по направлению к ним. Джош тоже его заметил и воздержался от ответа.

— Здесь отличные стейки, — сообщил он, и официант, который совсем недавно делал вид, что ни слова не понимает по-английски, горделиво заулыбался.

— Вы рассказывали о себе, Катрин, — Джош принялся за стейк. — Но вы ничего не спросили про меня. Вам совсем неинтересно?

Катрин смутилась. Она действительно не задавала ему никаких вопросов. Ей даже в голову не пришло. Неужели фэбээровца, такого выдержанного и хладнокровного, задело ее безучастие?

— Я не ожидала, что вы станете удовлетворять праздное любопытство, — нерешительно отозвалась она. — А что, я могу спросить?

— Если вам интересно, — развел он руками. — И если вы не станете выведывать тайны моей работы — но не думаю, что государственные секреты Соединенных Штатов могли бы вас заинтересовать.

— Как знать. Например — кто ваши родители?

— Дипломаты, — он весело смотрел на Катрин. Она тоже улыбнулась:

— Это тайна?

— Нет, они в самом деле были дипломаты: отец — военный атташе, мама — секретарь посольства. Но, к сожалению, они уже умерли.

— Простите, — испуганно замерла Катрин. — Я не хотела…

— Не извиняйтесь. С тех пор прошло много лет. Их убили в девяносто первом, в Ираке, во время войны в Заливе.

— Какой ужас, — Катрин сглотнула, — сколько вам было лет?

— Это жалкая попытка выяснить мой возраст? — мягко поинтересовался он. — Мне едва исполнилось пятнадцать, когда военный самолет доставил два оцинкованных гроба. Собственно, в тот день я и решил поступать в Квантико^[52]. Лучшие агенты получаются из сирот.

— Какие страшные вещи вы говорите, — Катрин наконец решилась озвучить вопрос, относящийся к его работе. — А почему именно вы оказались в Париже?

— Я знаю французский, — с невинным видом сообщил Джош. По-французски он говорил отлично, с чуть заметным акцентом, гораздо лучше, чем сама Катрин, — а еще я замечательно ловлю маньяков.

— И все?

— И все, — кивнул он. — Но я не оставил надежды отомстить.

— Отомстить тем, кто убил ваших родителей?

— Тем, кто искалечил мою жизнь.

— Вы знаете, кто?

— Знаю ли я? — на его губах мелькнула ледяная усмешка, — Не сомневайтесь!

От его холодных слов Катрин стало неуютно, даже жутко, и некоторое время она ела молча, потупив глаза к тарелке и размышляя, какой еще задать вопрос, дабы, с одной стороны, прервать тягостно затянувшееся молчание, а с другой — не сесть в лужу, как с бестактным вопросом о родителях. Наконец, она не надумала ничего лучше, чем спросить:

— Вы женаты? — и мило улыбнулась.

Он не улыбнулся ей в ответ — теперь выражение его лица стало серьезным. В его ухе по-прежнему качалась грушевидная жемчужная серьга, и она делала спецагента похожим на портрет французского аристократа эпохи Ренессанса.

— Нет, я свободен, и даже постоянной подруги у меня нет, — отвечая, он пристально смотрел ей в глаза.

— Почему? — искренне удивилась Катрин.

— Слишком много времени занимает работа. Не всякая женщина смирится с подобным графиком. Меня не бывает дома по полгода.

— Разве не хочется, чтобы кто-то вас ждал?

— Нет, — он покачал головой. — Чтобы «кто-то» — не хочется. Если б меня ждала женщина, которую я люблю, и которая любит меня — другое дело.

— Вы обязательно встретите такую женщину, — Катрин опустила ресницы. Она дословно представляла себе его ответ, и чутье ее не обмануло.

— Я ее уже встретил. Но, как я понимаю, надеяться на то, что именно вы будете меня ждать — бесполезно, я прав, Катрин?

Катрин мысленно прокляла себя за провокационные вопросы. И что ей теперь ему ответить? Она должна быть максимально честной и не оставить ему ни малейшей надежды — иначе не миновать катастрофы. Если он начнет ее преследовать — мало ей не покажется. Есть оба перестали, и за столом повисла неловкая пауза. Катрин боялась поднять глаза от недоеденного стейка. Наконец, Джош бросил нож с вилкой на тарелку и решительно заговорил:

— Не бойтесь, Катрин, и не отвечайте — простите, если я доставил вам неприятные минуты. Я не собираюсь вас преследовать…

— О нет, Джош, о нет! — воскликнула она. — Вы не доставили мне неприятных минут, напротив, с вами очень хорошо. Я всегда буду вспоминать вас с теплотой. Но я замужем. И я люблю мужа. Очень люблю.

— Интересно, понимает ли ваш муж, как ему повезло? — в словах Нантвича Катрин уловила нотки горечи. — Или он воспринимает свое счастье как должное?

— Поверьте, Серж выстрадал свое, как вы выразились, счастье. Сомнительное, правда, счастье. Он долго меня добивался. И я осталась жива только благодаря ему.

— Так вы испытываете к нему чувство благодарности?..

Катрин спокойно, без раздражения, смотрела ему в лицо.

— Я испытываю к нему страстную любовь и непреодолимое желание, — отчеканила она, а потом добавила, спустя мгновение, чуть помягче. — Ну, и благодарность, конечно — за то, что он терпит меня с моими многочисленными недостатками, невыносимым эгоизмом, патологической ленью и преступным легкомыслием. А еще я испытываю к нему благодарность за то, что он добивался меня так долго и не отступился, даже когда надежды для него совсем не было, и защитил меня и от Рыкова, и от меня самой. Когда я восстанавливаю дыхание, думая о нем, то дело доходит до благодарности…

— Исчерпывающе, — кивнул он. — Значит, шансов у меня нет никаких…

Катрин вконец забеспокоилась:

— Зачем вам это нужно, Джош? Поверьте, я — это большая головная боль. Только Серж может меня вынести.

— Не только, — заявил он. — У меня хватило бы смелости.

— Смелости, может, и хватило бы, — грустно сказала она. — А вот терпения….

— Я терпелив, — пробормотал Нантвич. — Вы даже не представляете — насколько.

Катрин стало совсем грустно. «Не может быть, что все это для него серьезно — в конце концов, мы только встретились, он меня совсем не знает. Скорее всего, его привлекло любопытство — и оно пройдет. Определенно, узнав меня поближе, он бы счел многие черты моего характера неприятными».

— Это серьезно, — он словно услышал ее мысли. — И вы, Катрин, даже представить не можете, насколько. Я вас люблю.

Несмотря на совершенно очевидную неловкость ситуации, Катрин почувствовала, что ей приятно это слышать. Да и сидящий перед ней мужчина вызывал у нее исключительно положительные эмоции — он был красив, умен и, как Анна любила выражаться, харизматичен. Его глуховатый голос и те осторожные прикосновения, которые он себе позволял, заставляли пушок на ее руках становиться дыбом, а по спине пробегали мурашки. Ей требовалось изрядное усилие воли, чтобы погасить огонь, который уже разгорался в ее глазах. Несомненно, любовь такого человека лестна для любой женщины.

— Любовь такого человека, как вы, Джош, лестна для любой, — Катрин произнесла это вслух, чувствуя, как порозовели ее щеки. — И мне тоже — лестно.

— И только? — спросил он, темнея лицом.

— Да, — ответила Катрин, но тут же подумала, что кривит душой — она остро чувствовала его притяжение, и молодой женщине стоило больших усилий удержаться в рамках приличий. Она должна быть категорична и пресечь все возможные неверные толкования ее слов и поведения.

Они закончили обед, Джош расплатился и вместе с Катрин стал пробираться к выходу, стараясь никого не задеть, что было проблематично, И все ж кто-то из них толкнул сидящего у самого прохода японца с бокалом красного вина, и бокал, подпрыгнув, словно живой, вырвался из его руки. И выплеснулся прямо на юбку Катрин.

— Твою ж… — воскликнула она, сдержав рвавшееся на язык непечатное выражение. Японец вскочил, кланяясь и извиняясь…

Джош жестом остановил его, и вывел Катрин на улицу, расстроенную и чуть не плачущую. Хорошо, она не успела надеть пальто — иначе ее итальянскому кромби^[53] пришел бы конец.

— Со времен Перл Харбор^[54] ничего не изменилось, — язвительно заметил Джош.

— Что? — Катрин растерянно смотрела на расплывающееся на юбке пятно, едва слушая, что он говорит.

— От японцев одни неприятности, — скривился агент.

— Катастрофа, — дрожащим голосом сказала Катрин. — Моя любимая юбка.

Джош ненадолго задумался и, как бы между прочим, заметил:

— У меня здесь квартира в двух шагах. И в rez — de — chaussée^[55] есть срочная химчистка. Уверен, они смогут что-нибудь сделать.

Катрин с сомнением молчала, ожидая подвоха.

— В чем дело? — Джош поднял светлые брови. — Вы меня боитесь? Не волнуйтесь. Я не нападу на вас.

Не дожидаясь ответа, он взял из ее рук пальто, и накинул ей на плечи. Катрин это разозлило, и она возмущенно фыркнула:

— Ну вот еще! С чего вы взяли! И вовсе я вас не боюсь!

Квартира действительно оказалась рядом, на улице Скриб, в мансарде дома времен Второй империи. Джош спустился в химчистку, а Катрин, завернувшись в пальто, обошла небольшую студию, сунув любопытный нос даже в подсобку, где обнаружила пылесос и гладильную доску. При этом в квартире отсутствовала мебель — только стандартный набор на крохотной кухне, отделенной от жилой части тесным стенным шкафом. Посреди комнаты, словно трон, возвышался барный табурет. На который она и взобралась, так как больше сесть было некуда.

Джош вернулся минут через десять, без юбки, с квитанцией в руке.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

14

Шпалера — гобелен, стенной односторонний безворсовый ковёр с сюжетной или орнаментальной композицией, вытканный вручную перекрёстным переплетением нитей.

15

Государственный музей Средневековья — термы и особняк Клюни, музей в 5-м округе Парижа, в Латинском квартале — обычно называется музей Клюни.

16

Средневековое описание реальных или мифологических животных.

17

Вид круглых пирожных из миндаля и безе, национальный французский десерт.

18

Аромат парфюмерного дома Parfums et Senteurs du Pays Basque, выпускающего селективную парфюмерию (фр).

19

Скоростные поезда во Франции.

20

Дерьмо (фр).

21

Бриар — материал из плотного древовидного нароста между корнем и стволом кустарника эрики, используемый для изготовления лучших курительных трубок.

22

Sûreté nacionale — во Франции: тайная полиция, аналог американской ФБР.

23

У нас преимущественное право (лат).

24

«Набережная Орфевр, 36» адрес главного управления французской криминальной полиции, стал нарицательным, как Петровка 38.

25

«То за это» — фразеологизм, обычно используемый в значении «услуга за услугу» (лат).

26

Кто это? (англ).

27

В этом городе любви (фр).

28

Вокзал в Париже.

29

Болтовня (фр).

30

Les Halles — квартал 1-го округа Парижа в самом центре французской столицы на Правом берегу Сены.

31

Rue du Faubourg Saint-Honoré — улица в 8-м округе Парижа, знаменитая своими магазинами класса luxe, посольствами, а также Елисейским дворцом.

32

Чайный дом, кондитерская.

33

Церковь Madeleine — находится на площади Madeleine, оживленном торговом районе.

34

Кинематографический шедевр (фр).

35

Арго — (от фр. argot) речь низов общества, деклассированных групп и уголовного мира. В современном французском языке отдельные элементы арго употребляются всеми слоями общества.

36

Le boulevard de Courcelles — фешенебельная улица старой буржуазии в 8 округе Парижа.

37

Здравствуйте, форма приветствия при знакомстве (англ).

38

Дорогая! (итал).

39

Действительно, правда (фр).

40

Очень приятно! (итал).

41

Крестный отец, глава мафии (итал).

42

Ежегодное мероприятие Парижской Оперы.

43

Моя подруга Катрин (фр).

44

Минодьер (фр. la minaudière) — маленькая вечерняя сумочка с богатым декором и обильной отделкой.

45

«Когда меня положат в землю» — заключительная ария Дидоны, более известная как «Плач Дидоны».

46

Каватина Нормы из оперы Беллини «Норма».

47

Изысканное французское блюдо из улиток.

48

Н-да (англ).

49

Высокоскоростные поезда, следующие из Лондона в Париж и Брюссель.

50

Gare de Nord — один из парижских вокзалов (фр).

51

Printemps и Galeries Lafayette — крупнейшие универмаги Парижа.

52

Quantico — Академия ФБР по местоположению в г. Квантико штат Виргиния.

53

Модель пальто.

54

Атака Пёрл-Харбора — внезапное нападение японской авиации на американские военно-морскую и воздушные базы, в окрестностях Перл-Харбора на Гавайских островах, произошедшее воскресным утром 7 декабря 1941 года.

55

Первый этаж (фр).