Титановый король

Юлия Резник, 2022

Мне двадцать три, но моя жизнь закончена. Хоть как-то двигаться дальше меня заставляет лишь ответственность за сыновей моей погибшей девушки. Но теперь я могу потерять и их. Существует лишь один шанс не допустить этого – обратиться за помощью к той, кто точно сможет решить все мои проблемы. Какой ценой? Да без разницы. Тому, у кого ничего не осталось, терять тоже нечего.

Глава 9

Федор

— Ну, наконец-то!

— Я примчался, как только смог. Где он? — диковато озираюсь. В спорткомплексе полно народу, туда-сюда снуют мальчишки. Тренировки здесь аж до десяти проходят. Последними занимаются взрослые мужики, из тех, кто настолько любит погонять шайбу, что готов заниматься этим, даже отмантулив смену в горячем цеху. Впрочем, может, в этом ничего удивительного как раз и нет. У этих ребят вообще не так уж много радостей. Или бутылка, или клюшка. Иногда и то, и то…

— Да ты так не волнуйся, Федь, — идет за мной по пятам тренер. — С парнем твоим все нормально. Подумаешь, лоб расшиб. Просто у нашей медички какое-то семейное мероприятие намечается, то ли у отца юбилей, то ли годовщина свадьбы у родителей…

— Ага… — бросаю на ходу, досадуя, что Иваныч никак не перейдет к делу.

— Ну, вот она и кипишует. Что, наяривала тебе, да?

— Семь раз звонила.

— Вот же бабы! Все они норовят преувеличить.

Может, и так. Но я не успокоюсь, пока не удостоверюсь, что с Данькой все в порядке. Толкаю хлипкую дверь с криво прибитой табличкой «медпункт». Комната большая, вся в белоснежной, натертой до блеска плитке. Знакомо пахнет хлоркой и чем-то больничным, не поддающимся описанию, но знакомым каждому, если спросить.

— Папа! А Данька бровь рассек! — вскакивает с кушетки мне навстречу Ник. Как правило, из этой парочки именно он собирает все шишки. Но тут отличился обычно осторожный Данил, и это только лишний раз доказывает, что и на старуху бывает проруха.

— Явились! — недовольно комментирует врачиха, стаскивая с себя медицинский халат. Хорошо хоть под ним у нее имеется другая одежда. В противном случае я бы вряд ли оценил происходящее. Очевидно, когда Даньку сюда привели, бабенка уже находилась на низком старте. Не то чтобы я ее осуждал. Зарплаты здесь нищенские, за такую уж точно не хочется работать сверхурочно вечером пятницы.

— Приехал сразу, как смог, — бросаю я и шагаю к насупленному Данилу. — Ну, как ты тут, чемпион?

— Нормально.

Киваю. Но на слово ему не слишком-то верю. Мне очень важно самому убедиться, что с моим сыном все хорошо. Я присаживаюсь перед ним на корточки и осторожно ощупываю пальцами набрякшее веко.

— Эй! Послушайте, что вы делаете?! Уберите руки от повязки!

— Я ваш коллега, — отмахиваюсь от врачихи, — просто хочу посмотреть.

Та не находится с ответом. Стоит, в немом возмущении шевеля густо напомаженными губами.

— Ай! — шипит Данька, когда я резким движением отрываю пластырь. На его глазах выступают предательские слезы. Он шмыгает и тыльной стороной ладони сердито вытирает нос. Мальчишки не плачут… Этому их учат на хоккее. Сколько я не пытаюсь убедить своих ребят в обратном, такая истина им намного милей. Вероятно, потому, что от нее веет настоящей пацанской крутостью. Или, может, все дело как раз состоит в том, что я и сам никогда не позволял себе плакать. При сыновьях так точно.

Дую на рану, которая выглядит совершенно не страшно. Врачиха как следует ее обработала. Да и перевязала отлично. Даже я не смог бы лучше, видно, опыт в этом деле у медички немалый, что немудрено, учитывая место ее работы. Данька явно не первый и не последний пострадавший спортсмен.

— Спасибо. Все хорошо, — комментирую я. Врачиха громко фыркает, но ее взгляд помимо воли теплеет. В нем просыпается интерес. До которого мне, в общем-то, нет никакого дела. Я его просто отмечаю. Как что-то незначительное. Как погоду или замаячившие на календаре праздники. Понимаю я и то, что могло привлечь ее внимание. Сорвался-то я посреди тренировки. Даже переодеться не успел. Так и примчался в спортивных лосинах и майке с большими вырезами, оставляющими открытыми плечи и хорошо прокачанные мышцы спины. Кроме прочего, я подрабатываю инструктором в спортзале. Отсюда и мой рельеф.

— Думаете, сотряса нет? — чтобы как-то отблагодарить врачиху за терпение, делаю вид, что ее мнение для меня хоть сколько-то значит.

— Нет, конечно. Если бы у меня имелись сомнения, я бы давно вызвала скорую!

Я киваю, но на всякий пожарный все равно интересуюсь у сына:

— Не тошнит? — Данька отрицательно трясет головой, при сотрясе фиг бы так у него получилось. — Голова не болит? Нарушений сознания не наблюдается? — глаза мелкого комично расширяются, и он снова ведет головой из стороны в сторону. На этот раз медленнее. — В пот бросает?

— Да нет же, пап! — теряет терпение сын. — Пойдем домой!

— Ну, бледности я тоже не замечаю. Так что, может быть, и пойдем. — Поднимаюсь. — Еще раз всем большое спасибо. И тебе, Иваныч. Ник, принесешь ваши куртки?

— Вот же они!

— Тогда одевайтесь. Я вызову такси.

Экономить сейчас точно не время. К тому же Даньке не следует трястись в раздолбанной маршрутке, даже если с его головой, на первый взгляд, все в полном порядке.

Уже через пару минут выходим из спорткомплекса. На улице накрапывает мелкий по-осеннему холодный дождь. Накидываю капюшон, киваю на ворота и торопливо шагаю через окружающий спорткомплекс парк, за каким-то чертом обнесенный высоким забором. Пока идем, болтаем о том о сем. Данька рассказывает, как так вышло, что он пропустил бандитскую пулю. И все вроде бы неплохо. Все живы и почти здоровы. Но низкое небо все равно как будто давит на плечи. Разбухшие от влаги тучи тяжелы…

— Пап, а пиццу мы сегодня закажем? — интересуется Ник, когда мы усаживаемся на заднем сиденье такси. Удобней бы, конечно, было, если бы я сел впереди, но мне нравится сидеть с сыновьями, нравится чувствовать их острые локти, трогать отросшие челки и дышать духом взмыленных мужичков. В нем столько жизни! А до подросткового возраста, когда этот аромат станет совершенно не таким приятным, им еще, слава богу, далеко. Все мы в курсе, как пахнет мужская раздевалка после тренировки.

— Конечно. Это же наша традиция, — вместо меня отвечает брату Данька.

— Вот именно, — криво улыбаюсь я.

— А вы с мамой всегда-всегда заказывали пиццу, когда мы болели?

Они знают это наверняка, но все равно почему-то каждый раз спрашивают… Я киваю, прикусывая щеку до боли.

— А расскажи!

— Что рассказать? — сиплю, сделав вид, что не понимаю вопроса.

— Как вы с мамой ели пиццу первый раз.

Это повторяющаяся история. Я ведь говорил? Но все равно каждый раз я будто налетаю на невидимый для других заслон. И от удара мои легкие лопаются, а сердце в опустевшей клети груди становится большим-пребольшим, увеличиваясь, кажется, в несколько раз от напитывающей его бесконечной неиссякаемой боли.

Я не хочу через это все проходить. Я не могу не проходить снова и снова… Глаза бегают. Ловлю взгляд водилы в зеркале заднего вида…

— Да! Расскажи, — соглашается с братом Никита.

— Кх… Ну, вообще-то это должно было быть наше первое свидание.

— А мы заболели!

— Вот именно.

— Эй! Не перепрыгивай! Я хочу всю историю целиком! — Данил тычет брата в бок.

— Ты же уже это сто раз слышал, — вздыхаю. Боль смешивается с кровью и выталкивается в вены, концентрируясь все сильней с каждым ударом сердца.

— Я уже все забыл.

— Провалы в памяти — симптом сотряса. Может, нам все же в больничку надо, а не пиццу? — вымучиваю улыбку.

— Нет! — в один голос орут пацаны. — Только не это!

— Подумаешь, какая-то царапина. Ему даже швы не стали накладывать, — добавляет Никита.

— Врачиха сказала, что еще немного, и их пришлось бы наложить, — выпячивает грудь Данил, явно не готовый признать, что его ранение — пустяковое.

— Но ведь не пришлось! В том-то и дело. Пап, ну расскажи!

— Про наше первое свидание?

— Ага! — два синхронных кивка.

— Ну, это было непросто.

— Пригласить ее на свиданку?

— Угу. У Лизы уже были вы, и мне пришлось здорово постараться, чтобы составить вам конкуренцию. — Ник с Данькой шкодливо хихикают, прикрыв ладошками щербатые рты. — Я едва сумел ее уломать пойти со мной в кафе. И то пришлось ждать почти полмесяца.

— Полмесяца! — стонет Никита.

— Ага. Представляешь, какая у меня была нетерплячка? Ужас. И тут, наконец, приходит час икс. Я весь расфуфырился — мама дорогая. Купил цветы.

— Белые розы.

— Да, белые. Потому что нашел на странице у вашей мамы фото, где она была именно с ними, и какого-то фига решил, будто именно эти цветы ее любимые…

— Но она любила ромашки.

— Все ты знаешь! А вот человек, который ей тот букет подарил, — смотрю по очереди на сыновей и понимаю, что никогда, наверное, не признаюсь им, что этим самым человеком был их биологический отец, — не знал ее совершенно.

Ага. Он только и мог, что пускать пыль в глаза, а на деле никогда особо не интересовался ни Лизой, ни, тем более, ее предпочтениями.

— И вот она открывает дверь, я сую ей эти чертовы розы… А ваша мама, не спеша их принимать, говорит мне, мол, извини, но, боюсь, сегодня ничего не выйдет.

— И в этот момент я заплакал, — довольный собой кивает Данил.

— Нет, заплакал Никита. А ты наделал в штаны. Лиза не надевала тебе памперс, в нем было жарко, и это не очень хорошо, когда и так высокая температура.

— И что дальше?

— Что-что… Ты же помнишь, какой была ваша мама? Конечно, она тут же и думать обо мне забыла. Помчалась на плач, оставив открытой дверь. Заходи кто хочешь…

— Ты и зашел! — смеется Данил.

— Угу. И пока она пыталась утешить Ника, я решил помочь ей с тобой, — гляжу на Данила.

— А я?

— А ты моего порыва, похоже, не оценил.

— Почему это?

— Потому что ты обоссал папку, ты что, забыл, что ли? — фыркает Ник. А я смеюсь. Да-да, иногда все же боль отступает настолько. Но всегда возвращается вновь.

— Не обоссал, а пометил. Так мне мама всегда говорила.

— Что?

Этого я никогда не слышал. Ни от Данила, ни от Лизы тем более. И поэтому я весь вскидываюсь, жадно подаюсь вперед в тесноте салона… Я, как наркоман, в себя впитываю любую новую информацию о ее жизни, как будто это укрепит нашу потихонечку истончающуюся со временем связь.

— Мама говорила, что так я тебя пометил. Ну, типа как сделал своим. И еще Никиты… Ты же потом так и остался с нами.

— А, ну… — я провожу дрожащими пальцами по волосам. — Да, где-то так и было.

Два следующих дня я точно провел вместе с Лизой. Помогал ей, пока мелкие болели. Если честно, это был просто предлог. Лиза и без всякой помощи прекрасно справлялась со своей ролью матери. Иногда она в шутку обвиняла меня в том, что таким образом я пытался произвести на нее впечатление. Ну, типа, набрать очков — гляди, какой я офигенный. Я, смеясь в ответ, интересовался, мол, и как, получилось? Лиза улыбалась ямочками на щеках, так игриво, так ласково… Так многозначительно. Ой, все с тобой понятно, Вакула, напрашиваешься на комплимент. А я, конечно, ни на что не напрашивался. И ни в коем случае не пытался ничего доказать. Я на радостях, что она на меня обратила внимание, так отупел, что подобные хитроумные схемы вообще были мне не под силу. Я просто… не мог. Не мог больше от нее уйти, и все. Я с тех пор вообще ничего без нее не мог делать. Зачем, если без Лизы ничего в принципе не имело смысла? И сейчас не имеет, по правде. Просто… как объяснить? Жизнь должна идти дальше. Мне все повторяют этот опостылевший постулат. И я стараюсь, чтобы она шла. Она и идет по сути, но будто сквозь меня. Не знаю, как объяснить лучше.

— Пап…

— М-м-м?

— А когда ты нам станешь папой, ну… по документам?

Я резко поворачиваю голову, впиваюсь взглядом в лицо Никиты, но краем глаза успеваю уловить полный плохо скрытого любопытства взгляд таксиста.

— По документам? А что это изменит?

— Не знаю. Наша училка говорит, что многое.

— Что ты нам вообще не папа! — возмущенно добавляет Данька.

Вот же… сука. Это что, такой новый педагогический подход?

— Знаете что? Ни черта эта ваша училка не понимает.

— Я так ей и сказал, — радостно замечает Никита.

— Та-а-ак. И что это означает? Что меня опять вызывают к директору? — пытаюсь свести все к шутке. Но Данька с Ником виновато переглядываются, и я стону:

— Ну, нет… Что? Опять?!

Конец ознакомительного фрагмента.