Бандит

Юлия Латынина, 1996

Они выстроили на подмосковных дорогах красные кирпичные дома, архитектурой напоминавшие средневековые замки. Они устроили в бетонных гаражах ямы для раздевания автомобилей и места для пыток и вместо колоколов поставили на верхушки башен гнезда для пулеметов. Ничто не могло сравниться с их смелостью, разве что кроме их жадности и иногда невежества; сначала они извлекали деньги из собственной жестокости, а потом – из анархии, в которой утонула страна. Они имели власть грабить самим и запрещать грабить всем прочим, и вскоре Сазан с полным правом получил свой феодальный лен в отдельном московском районе. P.S. Бывший псевдоним Юлии Латыниной (Евгений Климович).

Глава 2

Кооператив назвали «Снежокъ-best». Твердый знак на конце был безвозмездным подарком Шакурова. На словечке «best» настоял Валерий — это было одно из десяти знакомых ему английских слов.

Прошел месяц май, и наступил жаркий июнь.

Москва ела мороженое. Жрала мороженое утром, днем и вечером, после дневных матчей и ночных сеансов, и дела Валерия шли даже лучше, чем можно было предполагать. Валера в помощи людям не отказывал; на Тишинском рынке в фирму влился шашлычник, недоброжелателю которого Валера двинул по морде. Вскоре завели еще три шашлычные точки. Этот же шашлычник свел Валеру с хорошими людьми; приспособились продавать вместе с мороженым импортную воду и шоколад. Баночку херши брали со склада по цене в 0,35, а отпускали по 0,45 — тоже навар.

И тут к Валере никто не приставал, а кто приставал — получал в зубы. Валера и сам так делал, и своих наставлял: дай в зубы — сразу поймут и зауважают.

Валеру на рынках знали. Одного крутого парня он спустил в открытый канализационный люк и задвинул крышкой, так что тот, вылезая, чуть не попал под пятившийся назад трейлер с капустой. Другого, скрутив его подвернувшимся буксировочным канатом, забросил в пустую машину с сухим льдом и часик повозил так по городу, после чего парень три недели, несмотря на июньскую жару, кашлял и чихал. С третьим Валерий поступил и вовсе невежливо: положил его руки на раскаленный шампур и так держал. Парень орал как резаный, а весь рынок сбежался смотреть на интересное зрелище.

Что же до бродячей точки в грузовичке, которая развозит мороженое по всему городу, как то было написано в приятном буклете, — эта идея в России не выгорала. Жадность всяческого рода чиновников была совершенно неутолима. Стоило грузовичку Валерия появиться у Лужников после конца матча или у трех вокзалов в пятницу к шести, когда народ валом валил на приусадебные участки, — сразу откуда-то, как клопы, являлись представители администрации, вокзала, местного отделения, чего только не являлось, — совали нос в документы, рылись, интересовались и прямо просили на лапу. Один такой гад стребовал у Мишки-продавца разрешение на торговлю, сказал, что пойдет проверит, и заныкал. И не хотел отдавать, пока не получил триста рэ. А шо? Потерял, и все. Или вовсе не было.

Другой раз привокзальные менты притащили Валеркиного парня к себе и закричали, что он украл чемодан. Какой чемодан? На хрен мне чемодан, я мороженым торгую! Чемодан так и не нашли, а мороженое все ужрали. Мороженого им, шерстяным, захотелось!

Спасибо, хоть почек не отшибли.

Так что оказалось себе дешевле выбрать несколько мест и сидеть там, как курица на яйце, авось что-нибудь да снесется. Ведь инспектору из санэпидстанции не набьешь морду, как рэкетиру!

А вот на рэкете Валера сильно экономил.

Было лето 1990 года. Москва была еще не та, что несколько лет спустя. Грибница криминальных бригад, опутавшая столицу, только разрасталась. Большая часть обложенных данью предприятий восходила еще к давним временам теневой экономики, это были те еще люди, относительно которых состоялось историческое решение съезда воров 1971 года — брать, и брать по десять процентов. Гигантов отечественной индустрии еще никто не трогал, то была своя мафия. Да и они не шли на поклон к бандитам, чтобы ущучить недобросовестного должника, — неплатежи еще не шарахнули компании по самому деликатному их органу — балансовой ведомости. Большая часть крутых парней в кожаных куртках и тайваньских костюмах, с преувеличенно зверским выражением лица, питалась данью с десятка глупых киоскеров, да и то только с тех, которые боялись врезать этим парням по морде; рэкетиры глушили водку, трахали девок и воображали себя очень крутыми. Каждая такая шайка распадалась не только что от смерти шефа, но даже от публичного его унижения.

Москва была гигантской ничейной территорией, сродни распадавшейся Римской империи. Вооруженные шайки удачливых выскочек бродили по этой земле, то создавая более или менее эфемерные королевства, то распадаясь, то возникая вновь. В гигантском котле из неизвестных ингредиентов варилось непонятное варево, и власти время от времени, любопытствуя, заглядывали за край котла и пытались разгадать: что же там за супчик?

Разумеется, Валерий не отделался бы так просто, если б подвизался там, где росла большая капуста, совершались сделки — но мороженое? По-настоящему крутых бабок тут не было. Можно было б и проучить шкодливого кооператора, но зачем? «Тут драки на штуку, а прибыли — на два рубля», — заметил один бригадир, когда его быки пришли с жалобой на мороженщика, предъявляя в качестве основания хари, раскрашенные не хуже жостовского подноса.

И пока Валеру не трогали, Валера рос.

Надо сказать, что двинуть по роже Валера мог не только чужого, но и своего. Заработать у него можно было много, особенно тем, кто институтов не кончал; во всяком случае, больше, чем в соседнем кооперативе, обремененном «крышей», и уж точно больше, чем в государственном учреждении. Была в Валерии какая-то звериная, вкрадчивая беспощадность, от которой не только у рабочих, но и у поставщиков спирало горло. Во всяком случае, когда один завбазой поставил Валерию несвежие яйца, Валерий без тени улыбки заявил, что в следующий раз в мороженую массу отправятся собственные яйца заведующего; и, как ни странно, заведующий тухлых яиц больше не поставлял.

Завелись у Валеры и свои связи: все больше сахарно-сливочные, на продуктовых базах и подмосковных совхозах, однако попадались и странные вещи: один директор совхоза страдал от платонической любви к двумстам листам шифера и согласен был за этот шифер на все, даже отдаться на покрытой им крыше. Но ничего у директора не было, кроме телевизоров «Рубин», завезенных в их удаленный от центра цивилизации магазин уже после того, как все колхозники отоварились «ящиками». Валера же знал место, где были готовы обменять шифер на крепежный лес, а Сашка Шакуров, в свою очередь, нашел ему пермяков, которые доставили лес и увезли в свою Пермь половину совхозных «Рубинов», а другую половину Шакуров рассовал по своим клиентам и выручку поделил с Валерием.

Но такие сделки случались редко.

Юрий Сергеевич не оставил Валеру своим вниманием. Регулярно звонил, спрашивал, как идут дела: познакомил с нужными людьми. Раза три звал его с собой в кабак. Ездили в бывший цековский санаторий, с отличной баней и шикарными девочками. Но Валерию там не понравилось. Люди, собравшиеся в санатории, были слишком высокого полета, а один, обознавшись, даже принял Валеру за телохранителя Юрия Сергеевича.

Валерий сам перед этими людьми не заискивал, и ему было неприятно, что Шакуров ходит перед ними на цырлах, обделывая свои малопонятные Валерию дела.

Однако много делалось и полезного на этих встречах.

Как-то Юрий Сергеевич, Шакуров и Нестеренко сидели за столиком — по бронзовой решетке вились буйно цветущие клематисы, и бутылка шампанского в мельхиоровом ведерке дышала свежим холодом. Волосы Валерия уже отросли, и Юрий Сергеевич впервые обратил внимание, что Нестеренко — рыжий.

— Что, Валера, грустный, — спросил Иванцов, — рэкет еще не заел?

— Да какой там рэкет, — осклабился Нестеренко, — тут любой чиновник рэкетирам ничего не оставит. Мне на рынке один мужик жаловался: он птичье говно с крыш собирал и огородникам продавал на удобрение. Так вот собирал он, собирал, а потом к нему приходят из жэка и говорят: наше это говно, плати половину. Все, кончилось его дело, теперь он по тряпкам шустрит.

— Ну а ты?

— А ко мне вчера инспектор с санэпидстанции, третий раз за месяц! Я ему говорю, побойся Бога, сукин ты сын, ты же неделю назад приходил! А он: «У меня сестра приехала, что я, совсем сволочь бесчувственная, чтобы сеструху не встретить!» Сошлись на пяти сотнях…

— Гм, — сказал Юрий Сергеевич, что-то обдумывая.

Через два дня Юрий, имея под боком Валерия, остановился пошутить с плотным, лет пятидесяти мужиком, у него было обвислое лицо и задница, формой и весом напоминающая круг российского сыра.

— Как дела, Юрий Сергеевич? — уважительно справился мужик.

— Да вот, — осклабился Иванцов, — совсем плохо, надавал кредитов, а вернут ли, не знаю.

— Это кто же не вернет?

— А вот хоть он, — показал Иванцов на Валерия, — дали, понимаешь, парню на мороженое, а ваши проверяющие его совсем замучили: третий раз за месяц приходят. Если так дело дальше пойдет, то откуда парню возвращать кредиты?

Лицо плотного мужика вытянулось.

— Это кто же вас проверяет? — спросил он Валерия. — Да ходит такой, Чуркин, — сказал Валерий. — Черт знает что за безобразие, — разозлился мужик, — спасибо, Юрий Сергеевич, что сказали, завтра же разберусь.

Через некоторое время, когда Валерий под восхищенные крики нескольких бывших на базе девиц прыгал с тарзанки в мутные воды Москвы-реки, обвислый мужик вновь подошел к Иванцову. Рядом стояло довольно много народу. Какой-то седой с прибалтийским лицом человек в тенниске и шортах изучал неподалеку от купающихся иностранный журнал «Плейбой».

— Во дает парень, — заметил мужик и добавил: — Я думал, он ваш телохранитель.

— В некотором роде, — туманно ответил Иванцов.

— Валерий крутой парень, из Афгана, такой три раза откупится, а потом найдут где-нибудь вашего Чуркина в виде полуфабриката…

Плотный мужик вздрогнул и потупился: видно, Чуркин был человек честный и делился с ним долей.

Седой прибалт оторвался от «Плейбоя» и с интересом прислушался к разговору: он был немного знаком с Иванцовым — лет пять назад они работали в одном главке.

В следующее воскресенье Валерий не поехал в дом отдыха — работал. Уже вечером, усталый, он вкатился на грузовичке во двор магазина и стал на пару с Мишкой выгружать пустые холодные контейнеры. Солнце уже закатывалось за высокие пыльные крыши; в доме напротив визжала электропила, и листва деревьев, тяжелая и тусклая от московской пыли, шелестела на тихом теплом ветру.

На пороге подсобки сидел Гена-близнец и, разомлев от жары, сосал пиво из пестрого цилиндрика. Валерий подошел к нему.

— Иди помоги, — приказал Валерий, кивнув на ящики.

— Ты чего это мне приказываешь? — рассердился Генка.

— Или ты делаешь, как я тебе приказыуваю, или ты у меня не работаешь, — не повышая голоса, сказал Валерий.

Генка, ни слова не говоря, отставил пиво и пошел таскать контейнеры.

Валерий вошел в подвальчик, опростал на стол сумку с выручкой и, вынув калькулятор, принялся ее пересчитывать.

Скрипнула дверь — в подвальчик зашел завмаг Павел Иванович.

— Вы чего это в магазине, а не на дачке? — спросил Валерий. — Сахар вечером привезут, — сказал Павел Иванович, — разгрузить не поможете?

— Поможем, — сказал Валерий, — за мешок.

— Идет, — сказал Павел Иванович.

Валерий продолжал считать, время от времени шумно сопя и записывая что-то на клочке бумаги. — А ты где был? — спросил его Павел Иванович.

— На демонстрации.

— И что на демонстрации? — поинтересовался заведующий.

— Мороженое хорошо жрут, — сказал Валерий, — всю машину продали в полчаса, было бы еще — тоже продали бы.

— Шустрые вы ребята, — сказал Павел, — а если баррикады начнутся, на баррикады ты тоже с мороженым полезешь? — Баррикады, — задумался Валерий. И замотал головой.

— Не, они под такое дело могут все конфисковать. Бесплатно. На защиту родине.

— Тебе тут человек один вызванивал, Вилде какой-то или Вельде, сказал, что от Иванцова.

Вилде? Вельде? Не помнил Валерий такого.

Томас Вилде объявился на следующий день. Это был тот самый среднего возраста прибалт, который слышал разговор между начальником санитарной службы района и Иванцовым.

Вилде предложил Валерию поставлять мороженое в его кафе.

А через неделю, осмотревшись, спросил, не хочет ли Валерий стать его компаньоном по другому кафе, на Тверской. Вилде давно приглядел это место и уже договорился об аренде с соответствующим начальством, — место было приличное, подвальчик, занятый мастерской по ремонту обуви, и расположено хорошо. Многие купят здесь дома под квартиры или офисы, и ресторан рядом им совсем не помешает.

— Ты сам посуди, — сказал Вилде, — мороженое — это хорошо, но вот кончится лето, станет минус двадцать, и кто будет есть твое мороженое? А вот шницеля люди едят круглый год. А мужик ты пробивной, мороженого для тебя мало.

Возможность иметь собственное — ну, пусть не собственное, пусть с компаньоном — кафе поразила Валерия. Он уже знал, кого привлечь. Жорка-шашлычник готовил божественно, из мороженых туш делал такие шашлыки, что казалось, этот баран еще утром травку щипал. Жорка жаловался, что на шампурах не развернешься, и вправду кормил ребят дома такими обедами, что уже давно шутили: «У нас тут свой „Арагви“. Было еще два-три человека, из которых можно составить команду.

— Кафе — хорошее дело, — сказал Валерий, — но бабок на кафе у меня нет. Чего я тебе сдался?

— Деньги Иванцов даст, — сказал прибалт, — но хозяйский глаз нужен. Я вот там ремонт устроил, занесли кафель для кухни, а назавтра две его упаковки пропало!

На следующий день Валерий прямо с молочного завода, где он ругался по поводу жидких сливок, поехал смотреть, как идут дела в его будущем кабаке. Подвальчик был уже наполовину оборудован: коммуникации проведены, кухня сияла белым кафелем и крутыми ободками гигантских кастрюль, рабочие отделывали обеденный зал уютной вагонкой теплого телесного цвета.

Приехал грузовик с сантехникой и плиткой для туалета. Валера вышел подсчитать привезенное. Плиток оказалось на сто штук меньше. Рабочие сказали, что это ошибка, и Валерий с ними согласился, но дал понять, что за накладные с ошибками будут платить те, кто совершает ошибки, а не те, кто заказывал плитку.

Два дня Валерий провел перед будущей своей точкой, торгуя мороженым, шоколадками и жвачками. Он не столько торговал, сколько-наблюдал. Смотрел, сколько людей проходит мимо его лотка в обеденный перерыв и сколько — после работы. Как они одеты; сколько могут потратить денег на еду; какова вероятность того, что после открытия кафе они станут обедать и ужинать именно в нем.

Валерий прошел по соседним улицам. Большую часть квартир в ближайших домах составляли коммуналки, но во многих из них визжали пилы, у подъезда грузили на полуторки обшарпанные диваны и тумбочки. От каждого такого переезда у Валерия теплело на сердце. Коммуналки разменивались, в район вселялась новая публика, публика, которая сможет позволить себе ужинать в кооперативном кабаке — его кабаке!

В сущности, Валерий занимался тем, что на Западе называлось маркетингом, только слова этого он не знал.

Валерий прошел по улицам и сосчитал количество других кафе, количество вывесок государственных и новых коммерческих учреждений, зашел внутрь.

В трех государственных конторах столовых не было, люди в обеденный перерыв посещают гнусную общепитовскую точку напротив. Валерий потолкался-поговорил, и начальники учреждений согласились закупать обеды оптом у будущего кафе. А что, казенные деньги — не свои, инженер не пойдет в кооперативное кафе, а вот учреждение может отовариться оптом.

Ушлая дама, директриса некоего НИИ-ПРОМРАДТЕХа, вообще встретила Валерия с нескрываемой радостью. Она быстро согласилась заказывать обеды, но предложила, чтобы Валерий расписывался за каждый обед на десятку дороже, и в конце концов они порешили, что Валерий распишется не на десятку, а на одиннадцать рублей, из них два достанется ему, а остальные девять осядут кровельным железом на крыше новенькой дачи директрисы.

Чем дальше, тем больше кружилась голова — свой кабак!

Всего два месяца назад отсидевший срок парень с трепетом переступил порог «Соловья», ахнув от хрустального света над столиками и девицы на эстраде. А еще через месяц он сам откроет такое же кафе! Какое там — лучше! У вас советский кафель в уборной, а у меня югославский! У вас одна девка плясала, у меня будут три! Негритянка будет, во!

На третий день Валерий вместе с Шакуровым отправился к Иванцову, и они обговорили условия новой ссуды.

Потом посетили чиновника, который подписывал договор на аренду. Чиновник сослался на постановление Моссовета, которое запрещает изменение профиля учреждения. Согласно этому постановлению обувной мастерской надлежало оставаться обувной мастерской отныне и во веки веков, аминь.

Валерий и Вилде сводили чиновника в ресторан, и там Вилде передал ему триста «зеленых», после чего вопрос о постановлении рассосался сам собой.

* * *

Прошло три дня. Бабка Валерия, Анна Павловна, пошла в собес узнавать о прибавке к пенсии, вернулась и слегла с обширным инфарктом. Ее увезли на «скорой помощи». В это время внук на задворках магазина «Тысяча мелочей» ругался по поводу сорока рулонов обоев для кафе, из которых три рулона оказались другого цвета. Вернувшись домой, Валерий испугался за бабку и поехал в старую, обшарпанную больницу Министерства путей сообщения. Анна Павловна до пенсии трудилась проводницей.

В больнице делали ремонт, номера дверей на палатах были замазаны свежей краской, и изможденная медсестра, катившая на обследование больного, перепутав фамилии, удивилась было: «Федотова? Так она же вчера померла».

Доктор, узнав, что Валерий имеет кооператив, сказал, что бабке нужна операция, а больнице — краска для ремонта. «Но можем взять и наличными», — объяснил доктор.

Из больницы Валерий поехал в свое кафе — свое будущее кафе.

Мишка перед входом торговал мороженым.

Переулок был уже тих и пустынен. В стеклах верхних этажей плавало закатное солнце, да под пыльными кустами акаций в конце переулка были свалены в кучи отходы жизнедеятельности людей и их верных спутников — собак и автомобилей.

Валерий подошел к Мишке, и они вместе стали наблюдать за ходом московской жизни.

— Прошел покупатель, — сказал Мишка, — с восьми прошел. Сидит дома и телек смотрит.

— Ничего, тут какой-то НИИПРОМТЕХ в переулке, — сказал Валерий.

— Я договорился, они у нас обеды будут брать по двадцать рублей сорок четыре штуки или сорок одну, если штат сократят.

Мишка с восхищением поглядел на своего начальника. У него было такое впечатление, что уж его-то, Мишку, не пустили бы в НИИПРОМТЕХе дальше проходной.

— Хорошее дело, — повторил Валерий, — за свой счет эти инженера даже сардельку пожалеют купить, а за казенный — пожалуйста… Раздашь им завтра ящик мороженого. Бесплатно. В качестве рекламы. — Ты бы лучше для рекламы цыпу дал, — посоветовал Мишка.

— Цыпа — это само собой, — согласился Валерий, — цыпу дадим, когда откроемся.

— А Шакуров где? — спросил Мишка.

— На таможне, — ответил Валерий, — там большой шухер. Какой-то начальник утек за бугор с бабками.

— Большими? — Говорят, тридцать тысяч «зеленых». — А откуда известно, что тридцать тысяч?

— Это учтенные, — пояснил Валерий, — а сколько он с собой увез, этого никто не считал.

И вдруг замолчал, вглядываясь в конец переулка. Из скверика, усыпанного сигаретными окурками и прочим мусором, в переулок ступили двое ребят. На них были пестрые тайваньские костюмы и шлепанцы на босу ногу. Одному было за двадцать, а другой был совсем пацан — пэтэушник или десятиклассник. Ребята подошли к лотку.

— По порции, — сказали ребята.

Валерий наполнил стаканчик и остался со стаканчиком в руке, ожидая денег.

— Шесть рэ, — сказал он.

— Дорого, — сказал один парень.

— Это какие же ты деньги загребаешь? — поинтересовался десятиклассник.

— Какие надо, такие и загребаю. Идите ко мне работать — тоже будете загребать.

— Я что, долбаный, что ли, — работать? — спросил лениво парень.

А другой добавил: — Ловкий ты, дядя. Это ты кафе покупаешь?

Валерий оскалился.

— В общем, так: с тебя одна штука. «Зелеными». За этот и следующий месяцы. Вилде платил, и ты будешь.

— За что?

— За секьюрити.

— У меня своя секьюрити.

— Телефончик дашь?

Валерий повернулся к Мишке и сказал: — Покарауль, а я пока пойду, телефончик дам.

Мишка, чуть побледнев, кивнул.

Валерий, нагнув голову, нырнул в полуотстроенное помещение, откуда приятно тянуло прохладцей, пахло свежим деревом, олифой и пригорелой кашей.

Стены зала были обиты вагонкой только наполовину, и посреди него стоял большой верстак с электропилой. Тут же гипотенузой громоздилась целая куча досок, одним концом опираясь о верстак, другим — об пол. С потолка свисали несколько голых лампочек. Валерий неторопливо дошел до арки, ведущей в кухню, и вдруг остановился, словно влетевшая в дерево машина. Первый парень, тот, которого Нестеренко определил в пэтэушники, тут же споткнулся о Валерия, который схватил его за шиворот.

— Ты куда прешь, малек? Не видишь, где чужие ноги стоят?

Парень пискнул. Валера с размаху съездил его по морде. Тот зашатался. Искры посыпались у него из глаз. Раскинув руки, парень рухнул на груду вагонки. Валера обернулся. Второй, постарше и наверняка заводила, еще не успел сообразить, что происходит, и застыл в недоумении.

В следующую секунду и он полетел на верстак, взвизгнул, и тут же рядом с ним что-то завизжало еще громче — Валерий врубил электропилу. Парень изогнулся, как рыбка, но в это мгновение кулак Валеры въехал ему под ребра. От страшной боли рэкетир закрыл глаза, а когда открыл их, перед ним бешено вертелся и пел стальной диск пилы, и в лучах заходящего солнца плавала осыпающаяся с верстака древесная пыль.

Валерий, навалившись на парня так, что тот не мог даже пошевельнуться, оттянул свободной рукой воротник спортивной куртки и зашептал: — Даю телефончик. Вот это — раз.

Рука Валерия резко пошла вниз, и пила, взревев, рассекла ткань куртки в полусантиметре от горла парня. Валерий захватил вторую жменю.

— Вот это — два.

И снова — визг перерезающей ткань пилы. Тяжелая стационарная пила, обыкновенно сидящая на козлах, танцевала в руках Валерия, подпрыгивала, вгрызаясь в прочную металлическую «молнию». Парень затаил дыхание. Он боялся, что пила в руках этого сумасшедшего сорвется, и уже видел собственные кишки, намотанные на зубья, крутящиеся в пыли.

— Три.

Парень даже не мог орать.

— Называть остальные цифры?

Голова парня безвольно моталась. Глаза его от ужаса расширились до размеров стадиона Лужники.

— Зеленые вы еще меня охранять. Ясно? Еще раз увижу вас в этих местах — х… отрежу, а не рубашку. Понял?

Валерий повернулся и вышел из зала.

Москва все так же жила своей вечерней жизнью. Из подъезда напротив солидная дама в белых брючках выводила на прогулку пуделя с выбритым задом. Из подворотни текла струя воды, два четырехлетних джентльмена снаряжали в плавание большую щепку.

Парни выбрались из подвальчика минут через пять. Тот, что в кроссовках, нес свернутую куртку в руке, прикрывая неожиданный дизайн, приданный ей электропилой.

На спортивных его штанах расплывалось мокрое пятно. В сторону Валерия они даже не взглянули, перебежали улицу и пропали в подворотне, растоптав по дороге щепку, отправленную в плавание малышами.

* * *

Вечером Валерий поставил грузовичок около магазина, тщательно закрыл его на все замки и запер дверь в подсобку. Выйдя на улицу, оглянулся. Перед ним был довольно широкий московский двор, справа выходивший на улицу, в глубине же раздваивавшийся и нырявший под арку, ведущую в новые дворы. Шагах в десяти от улицы стояли контейнеры с мусором, в полуметре от входа в подсобку рос высокий и буйно цветущий тополь: пух от него лениво мотался по всему двору, сбиваясь в плотные белые валики у порогов и трещин. Валерий осмотрелся и убедился, что вокруг никого нет.

Тогда он размотал на поясе ремень. Тот неожиданно превратился в довольно длинную кожаную полосу с прочным крюком на конце. Валерий забросил крюк на один из сучьев тополя, подтянулся и в мгновение ока исчез меж листвы.

Посетители появились в одиннадцать. Их было двое. Один был тот самый пэтэушник, который сегодня отделался простым синяком.

Второй стал на стреме у выхода из двора. Пэтэушник подошел к одиноко стоящему фургончику с веселой надписью «Кооператив „Снежокъ“ и улыбающимися снежинками. — Давай, — тревожно свистнул подельник.

Пэтэушник огляделся и достал из кармана большой гвоздь. Но всадить его в шину не успел — что-то мягкое и большое обрушилось на него сверху.

Парень упал мгновенно и тихо, как шторка фотоаппарата. Нестеренко подхватил его и, заломив руки, хрястнул спиной о дерево.

Его приятель, стоявший на стреме, в ужасе оглянулся и бросился наутек.

В руке Валерия сверкнул нож. Он прижал пэтэушника к дереву и, навалившись сверху, жарко зашипел: — Я вам сказал, падлам, чтобы со мной не связывались? Сказал? Кто заказчик?

Второй злоумышленник улепетывал вниз по улице. Он пробежал недолго: навстречу ему попался ночной патруль.

— Стой! — заорала ментовка.

— Куда бежишь?

Тот вскинул руки.

— Помогите! Товарища убивают! Вон там, во дворе!

Синеглазка, взвизгнув, вкатилась во вдор. — Руки! Всем стоять!

Валерий отпустил парня, и тот мешком свалился на землю. — Ах ты сука, — заорал милиционер, выскакивая из машины, — ты чего это делаешь, стервец? — Я владелец кооператива, — сказал спокойно Валерий, — эти двое вымогали у меня деньги. Я им отказал, и они решили проучить меня. А я их поджидал. — Да что ты врешь, — заорал парень, — мы мимо шли, да я его первый раз вижу!

— А ну всех в участок, — распорядился милиционер.

Участковый встретил Нестеренко с ехидной усмешкой: — За старое взялись, гражданин Нестеренко? Хулиганите?

— У меня вымогали деньги, — сказал Валерий.

— Кто? Вот эти пареньки? Стыдно врать, Нестеренко!

Вопреки ожиданиям, Валерия не сунули в обезьянник, а просто посадили на лавку, где дожидались решения своей участи пяток бомжей и две лимитчицы из борделя, именуемого женским общежитием рятнадцатой городской московской фабрики.

Прошло полчаса, и Валерия ввели в небольшую комнатку, где сидел старый обрюзгший опер, с длинным и плоским, как совок, носом и неподвижными глазами цвета хозяйственного мыла.

Перед опером лежала изъятая у Валерия «щучка». Парней в кабинете уже не было.

— Так что же это, гражданин Нестеренко, — с оттяжкой заговорил опер, — я гляжу, вам мало днем молодежь обирать, вы еще и ночью за ней с ножами гоняетесь?

— А это их нож, — пожал Валерий плечами.

— Вы лучше проверьте, из какой кодлы эти пареньки.

— А мы уже позвонили и проверили. Мальчики из хороших семей, школу кончают, у одного дядя, знаете ли, в кремлевской охране.

— Чего же они в полночь по подворотням бегают? — спросил Валерий.

— А они из кино шли, у них и билеты есть.

И, порывшись в кучке вещественных доказательств, разложенных на столе, опер предъявил Валерию два смятых билета.

— И чего это я на них кинулся? — спросил Валерий.

— Один на двоих, как мышь на кошку.

— Тебе видней, чего ты на них кинулся. Может, пьяный, а может, изнасиловать хотел.

— Опер помолчал и сказал: — Деньги у тебя при себе были, значит, придется писать изнасилование.

Валерий почувствовал, как руки его похолодели. — Ты что, — сказал он не своим голосом, — издеваешься, начальник?

— Ничуть не издеваюсь, а вот побудешь в камере до утра, проветришься, завтра возьмем показания.

— В камеру? — заорал Валерий. — В камеру? С изнасилованием? Да вы меня лучше к стенке поставьте!

— А чего? — удивился опер. — Посидишь ночку в камере, тебе не впервой — если обвинение не подтвердится, выпустим завтра на свободу…

Валерий уронил голову на руки и глухо, отчаянно застонал.

Опер удовлетворенно откинулся на спинку стула и закурил. Когда Валерий минут через пять поднял голову, проклятый мент все так же курил. Глаза цвета хозяйственного мыла улыбались кооператору прямо в лицо.

— Значица, так, — сказал опер, — вот этого протокола здесь не было, — и протянул протокол Валерию.

Тот принял бумажку мертвой рукой.

— И денег в кошельке тоже не было. Понятно?

— Понятно, — сказал Валерий, — на метро только оставьте.

Он вышел из кабинета с протоколом в кармане и с пустым кошельком.

Опер Сивашенко был доволен. С наглого кооператора слупил двести сорок рублей, пятнадцать рублей — с обоих парней и еще рассчитывал крупно подоить матушку одного из сорванцов, которая уже летела на такси в участок, дрожа и утирая старым платком подкрашенные карандашом ресницы. «Экий народ свинский пошел, — подумал Сивашенко, откидываясь на скри-пяшем стуле и с сожалением исследуя прогалины, образовавшиеся от древности в лаковом покрытии стола, — мальчишка, зек вчерашний, а вот, понимаешь, двести сорок рублей у него в бумажнике! Откуда у честного человека двести сорок рублей? А потом в магазине масла нет, а откуда в магазине быть маслу, если у кооператора — двести сорок рублей?»

На следующее утро между Валерием и Вилде состоялся краткий разговор.

Томас Вилде сам пришел, виновато пряча глаза, выразил сочувствие по поводу ночного свидания Валерия с московской милицией (тот о деньгах ему не сказал). Томас Вилде скулил, как побитая собака. Щеки его пылали.

— Извините, Валерий Игоревич, что так вышло, — говорил он, растягивая гласные, — я все хотел объяснить вам, но это, признаться, так стыдно…

— Тридцать процентов, — сказал Валерий.

— Что? — Моя доля собственности в кафе составит не пятнадцать, а тридцать процентов.

— А деньги? — Денег вношу, сколько вносил.

— За что? Из-за этой вот кодлы?

— Кодле морду набью бесплатно. А вот когда на тебя наедут всерьез, кто будет объясняться? Я?

Томас Вилде откинулся на спинку стула и долго изучал своего молодого партнера.

— А вы мне нравитесь, Валерий Игоревич, — сказал он. — Думаю, мы сработаемся.

* * *

На следующий день утром Валерий повез Иванцова смотреть помещение. Тот остался куда как доволен. Его удовлетворенность Валерием выразилась в том, что он обещал втрое увеличить кредит, и попросил на три процента больше. Он сказал, что Валерий такой оборотистый мужик, что от лишних трех процентов не разорится.

— Ты сам подумай, — сказал Иванцов, — мы с тебя брали небольшой процент, потому что боялись, что ты концов с концами не сведешь. А теперь видим — ты надежный клиент, как же мы можем тебя даром кормить?

Валерий выслушал это рассуждение молча и спросил: — Когда будем подписывать?

— Да хоть завтра.

— Завтра я не могу, — сказал Валерий, — завтра я в Тольятти еду.

— Зачем?

— За «шестеркой». Договорился я с одним типом, он мне продает «шестерку» ниже отпускной цены, они там получают их со скидкой. Только ехать за ней надо самому. — Вот как? — удивился Иванцов.

— Поздравляю.

Валерий сам себя поздравлял. Это было невероятно. У него еще волосы как следует после лагеря не отросли — а вон, гля! Кооператив, товарищество, «шестерка». Жизнь, господа, прекрасна!