Бандит

Юлия Латынина, 1996

Они выстроили на подмосковных дорогах красные кирпичные дома, архитектурой напоминавшие средневековые замки. Они устроили в бетонных гаражах ямы для раздевания автомобилей и места для пыток и вместо колоколов поставили на верхушки башен гнезда для пулеметов. Ничто не могло сравниться с их смелостью, разве что кроме их жадности и иногда невежества; сначала они извлекали деньги из собственной жестокости, а потом – из анархии, в которой утонула страна. Они имели власть грабить самим и запрещать грабить всем прочим, и вскоре Сазан с полным правом получил свой феодальный лен в отдельном московском районе. P.S. Бывший псевдоним Юлии Латыниной (Евгений Климович).

Глава 1

Поздней весной 1990 года к остановке «Поликлиника № 10», расположенной на Садовом кольце, подкатил, шипя и фыркая, желтый автобус, украшенный рекламой страхового общества «Госстрах». Из автобуса высадились несколько женщин в цветастых платьях, представительный мужик с дипломатом. Последним вышел небритый угловатый парень с драным армейским рюкзачком за спиной. На нем были длинные мешковатые штаны и роба. Несмотря на теплую погоду, он старательно натягивал на уши кепку. Вероятно, стеснялся своей бритой головы, выдававшей в нем недавнего лагерника.

Парень постоял немного на остановке, оглядываясь и как бы удивляясь, хотел было зайти в булочную близ арки, но, открыв тяжелую дверь, обнаружил, что хлеб здесь не продают, внутри магазина тянутся плотные белые полки, со всех сторон уставленные сверкающими пакетами и пакетиками.

Парень сделал шаг назад и нечаянно толкнул большого, крупного человека в белых штанах и белом же пиджаке, только что высадившегося из низкого заграничного автомобиля и входившего в бывшую булочную.

— Из-звини, — нервно сказал парень.

Белый человек ничего не ответил.

Парень подхватил рюкзачок и нырнул под арку. Две-три подворотни вывели его на тихую московскую улицу. Он решительно пересек проезжую часть, опять свернул во двор и стал подниматься по лестнице. Несмотря на то, что лестница была расположена в старом, дореволюционной постройки доме, она была крутая и узкая, с заляпанными зеленой краской перилами и стенами, украшенными разнообразной по степени приличия графикой.

Парень поднялся на третий этаж и надавил на кнопку звонка. Никто не открывал. Парень позвонил еще и еще раз. Потом постучал. — Ну, кто там хулиганит? — раздался трескучий старческий голос.

— Валерий.

— Какой такой Валерий?

— Нестеренко Валерий.

Дверь отворилась, и на пороге возник сухонький старичок в неопределенного цвета халате, на который была накинута ярко-красная, как знамя Октябрьской революции, кофта. Белые волосы старичка торчали во все стороны, и в неровной бородке застряли остатки употребленной на завтрак яичницы.

— Явился? — прошипел старичок.

— Явился, — сказал Валерий.

— Мамка дома?

— Померла твоя мамка, — сказал старичок, — месяц назад померла, антифризу, говорят, выпила… У, стерва, чуть весь дом не спалила!

— А бабка где?

— А бабка на диване лежит, — сказал старичок, — вон она. Клавдия ей из магазина кефир носит, а то померла бы твоя бабка. Тоже ее ожгло.

— Чем? Антифризом? — Да не, твоя мамка-то, напившись, кипятильник включила вместо обогревателя, а кипятильник на подушке лежал.

Валерий молча направился в глубь коридора.

— Ты хоть сапожищи-то сними, сволочь лагерная, — заорал вслед ему старичок, — выселять вас будем, выселять, гадов таких!

Валера открыл дверь комнаты. Она действительно носила следы недавнего, хотя и не очень сильного пожара: одна стена закоптилась и подгорела, а с потолка свисали похожие на тропические лианы ошметки черных обоев и проводов. Мебели в комнате за два года поубавилось: всего-то и осталось, что черный продавленный диван да большой горшок с пережившим пожар кактусом. На правах мебели в комнате стояли три старых ящика из-под капусты, каждый из которых мог служить либо столом, либо стулом.

На диване сидела усохшая, низенькая старуха. Видимо, услышав голоса в коридоре, она попыталась подняться.

— Валера, — сказала старушка, — а Машеньки больше нет.

— Знаю, — сказал Валера.

Он осторожно уселся на один из ящиков, раздернул рюкзак и вынул оттуда буханку черного хлеба, а затем шматок сала и несколько давленых яиц, купленных, видимо, в каком-то пристанционном буфете. Затем Валерий вынул звякнувшую о застежку бутылку кефира, достал длинный, с наборной рукоятью нож и стал резать этим ножом хлеб.

— Ты сам-то как? — осторожно спросила бабка.

— Что как? Живой, нетраханый, — чего еще для счастья надо?

— Поумнел хоть?

— Поумнел, баба, так поумнел, что теперь вот разумнеть хочу.

И Валера отправил в рот громадный кусок хлеба и сала.

— Мне никто не звонил?

— Нет.

— И никто не спрашивал, когда выйдет, мол, какие дела?

— Нет.

— Ладно, — сказал Валера, поднимаясь, — пойду сам звякну.

Телефон стоял в прихожей на старой, покрытой зеленым сукном тумбочке. На звук шагов дверь напротив телефона раскрылась, и из нее высунулась толстая растрепанная женщина преклонных лет в выцветшем байковом халате, расписанном маргаритками величиной с капустный кочан. В вырезе халата болтался камешек на дешевой цепочке.

— Валера, — сказала она, показывая глазами в сторону общей кухни, где стучал посудой давешний старичок, — ты на папу-то не серчай, рак у папы в мозгу, понимаешь, рак…

— Чего мне на него серчать, — сказал Валера, — он не прокурор.

Валера звонил долго и безуспешно: в одном месте никого не было, в другом все было занято; однажды ответили ему, что такой больше не проживает, потому как в прокуратуре ему выписали творческую командировку на сибирские лесоповалы, сроком аж на десять лет. Наконец с четвертой попытки Валерий узнал какой-то телефон, там ему дали еще один номер, по которому ему в конце концов удалось найти нужного человека.

— Сашу можно?

— Какого Сашу? — Шакурова.

— Шакуров слушает, — сказал вежливый голос в трубке.

— Это Валерий.

— Какой Валерий? — Сазан.

— Валька, ты! — раздался в трубке взрыв наигранного энтузиазма.

— А мы не ждали… Тебя что же, раньше выпустили?

— Не. От звонка до звонка.

— Валька, да ты знаешь, как я рад! Ты давно приехал?

— Только что.

— Время у тебя есть? Хочешь встретимся? Пожрем…

— Давай.

— Помнишь пельменную на углу Малаховки? Вот туда двигай. К семи. Заметано?

— Да.

— А сейчас извини, — черт, у меня тут дела. До семи. Пока.

И в трубке раздались короткие частые гудки.

Весь день Валерий бродил по городу. Деньги у него были, хотя и небольшие, — по пути он подкалымил недельку фузчиком в Архангельске; на Тишинской барахолке Валерий отоварился кожаной турецкой курткой и там же купил бабке килограмм апельсинов. В ларьке, неподалеку от дома, приобрел пузатую бутылку коньяку «Наполеон», показавшуюся ему необыкновенно дешевой.

Без пяти семь Валерий, в черной кожаной куртке и старых джинсах, извлеченных из встроенного шкафа и ничуть не обгоревших, подошел к бывшей пельменной и замер.

Пельменной не было. Старые, заляпанные окна общепитовского сооружения пропали. Вместо них на ослепительном заходящем солнце сверкали черные тонированные стекла, сиганувшие будто в московскую блеклую весну прямо с американского небоскреба. Пропал растрескавшийся асфальт у входа в подвал и жестяной навес, вместо навеса — козырек с надписью «Соловей», лихо заломленный к небу.

Валера спустился вниз. Вход в подвал был обит красивым черным дерматином и пах свежим струганым деревом, хорошей пищей и женскими духами. Валера надавил на кнопку заграничного, вмонтированного в систему наблюдения звонка. — Тебе что, парень? — сказал отворивший дверь вышибала. — Сашку Шакурова. — Не приходил еще. Жди.

И дверь с лязгом захлопнулась. Валера поднялся по ступеням и, сгорбив плечи, пошел прочь.

— Сазан!

Валерий оглянулся. У тротуара тормозила белая «Волга»-пикап. Водитель остановил машину и распахнул дверь.

— Сашка!

— Сазанчик! Друзья обнялись.

— Ишь ты какой стал, — проговорил Сашка, первым высвобождаясь из объятий друга, — здоровый, как бык, чуть ребра не переломал.

Валера молча смотрел на своего приятеля. Тот был одет совсем не так, как он. Никаких турецких курток и кроссовок: на Шакурове изящно сидел светлый однобортный костюм, неброский, цвета выцветшей брусники галстук оттенял белизну рубашки. Больше всего Валерия поразила именно эта рубашка: она была ослепительно белой, как кафель в операционной, и, несмотря на конец дня, от нее пахло свежестью и одеколоном. Переменил ее, что ли, Шакуров на работе?

Шакуров между тем, освободившись от объятий приятеля, снова нырнул в машину. Он тщательно проверил все дверцы, покрутил и запер руль, и, извлекши из-под ног длинное железное коромысло, укрепил его на руле. Затем обошел машину кругом, удостоверяясь, что все стекла подняты и замки заперты, и напоследок провел черным брелоком по белому квадратику, прилепленному к окну изнутри. Наверху квадратика загорелся красный глазок.

— Вишь, какая охрана, — не удержался Шакуров.

— Вижу, — сказал Валерий, — хочешь, я в твою тачку за две минуты влезу?

Шакуров как-то понуро передернулся, но потом подхватил «дипломат» и махнул рукой:

— Пошли!

Как ни разительны были изменения, происшедшие снаружи, изнутри забегаловка изменилась еще сильней.

Исчезли пластмассовые столики и вечно заляпанный пол, стены бывшей пельменной до половины были отделаны дорогим деревом, с потолка на длинных ножках свисали бронзовые фигурные фонари, а на белых скатертях красовались маленькие вазочки с цветами.

В глубине зала, на небольшом помосте, танцевала девица.

Официант, выгнувшись морским коньком, принял у Шакурова заказ. Черный галстук-бабочка на белой груди официанта напоминал муху в молоке.

Девица на сцене сняла с себя лифчик и стала крутить грудями, то одной, то другой, в разные стороны.

Валерий, не видевший девок почти два года (правда, в Архангельске он трахнулся с портовой шалавой), раскрыл рот и уставился на девицу. Официант принес заказ.

— Ну, за возвращение! — сказал Шакуров, поднимая высокую хрустальную рюмку.

Валерий, не сводя глаз с девицы, заглотнул спиртное.

Шакуров между тем аккуратно двумя лопаточками положил себе салата и стал есть мясо, аккуратно отрезая маленькие кусочки. Отрежет кусочек, обмакнет его в подливу, постарается, чтобы в подливе была долька гриба, и проглотит. Отправит в рот слезящийся, словно из зеленого агата, соленый огурчик и опять режет кусочек…

Девица на сцене стащила с себя трусики и теперь крутила и грудями и попкой.

— Валера, — сказал Шакуров, — еще разок, а?

Валерий опомнился, выпил стопку и набросился на еду. Глядя на него, Шакуров поморщился: парень, видно, забыл, что сидит в приличном ресторане, трескает все, как лагерную баланду после смены. Куски хлеба запихивает в рот вперемешку с мясом и подливой.

Наевшись, Нестеренко икнул, вытер губы рукой и заметил:

— Ты, я гляжу, неплохо живешь.

— Неплохо, — сказал Шакуров.

— Компьютеры продаем. Расширяться думаем.

— На какие шиши?

— Да шиши-то немереные, — похвастался Шакуров, — директора толпами ходят, не знают, чем деньги отоварить. Я вчера одному три штуки впарил. Десять тыщ пишет, пять нам отстегивает, пять делит пополам…

— Много налогов платите?

— А у меня райком комсомола в соучредителях. Налоговые льготы.

— А-а. — Пойдешь ко мне?

— Нет. — Ну, как знаешь.

— У тебя башли есть? — А тебе сколько надо?

— Штук пятьдесят. Баксов.

Шакуров даже изменился в лице.

— Ты шутишь? На что тебе пятьдесят тысяч?

— Дело хочу открыть. — Какое?

— Да вот, ходил сегодня по Москве, мороженого хотел пожрать, мало мороженого-то. А скоро лето.

— Валерий помолчал и добавил:

— Я когда в Архангельске в порту калымил, видел такую штуку: грузовичок, а прямо в нем мороженица. Ну, и оборудование для производства. Английское. Грузины для себя покупали. Я с человеком от фирмы поговорил, — нет проблем, говорит, — у нас в Москве есть этот… как его, черта рыжего — дистрибьютор. Гоните баксы и берите оборудование.

Шакуров молчал.

— У меня и команда есть, — сказал Валерий, — даже бухгалтер.

— Где это ты с бухгалтерами познакомился?

— А он сидел со мной. На два месяца раньше вышел. Сейчас его никуда из-за этого не берут, а мужик он ничего.

— Прямо так, — сказал Шакуров.

— Вчера в зоне, а сегодня директор фирмы. А у меня работать не хочешь?

— Я же сказал.

— Слушай, Сазан, у тебя ж отличные руки. Хочешь, в автосервис устрою? Шубкина помнишь, Шубку? У него теперь мастерская, он тебя сразу возьмет. Полгодика поработаешь по-простому, а там, гляди, расширится, выделит тебе пай…

— А он машины только ремонтирует или раздевает тоже?

— Ну это уж я не знаю.

— А я знаю. Шубку знаю.

— Ну как хочешь…

— Ты мне можешь деньги ссудить? Осенью отдам. Сколько скажешь, столько и отдам.

— Валера, да ты пойми, нет у меня таких денег! У меня каждая копейка в дело идет, у меня…

Валерий поднялся.

— На нет и суда нет. Бывай.

И Валерий направился к выходу.

— Валера, да стой ты!

Валерий повернулся.

— Ах да. Заплатить я забыл. Вот. Тут хватит.

И на стол легли две бумажки.

Валерий молча вышел из ресторана и зашагал по темной улице. Двое или трое скучавших близ козырька парней расступились, пропуская его.

Прошло немного времени, сзади хлопнула дверь: это выскочил из подвальчика Шакуров.

— Валера! — закричал Шакуров.

Но Валерий был уже за углом.

— Валера!

И вдруг крик Шакурова прервался, вместо этого он завизжал, тоненько так, нехорошо.

Валерий повернулся и побежал обратно.

Те трое парней, которые скучали у лестницы и пропустили Валеру, сомкнулись тесной кучкой вокруг Шакурова. Двое держали его за руки, третий, сладострастно похрюкивая, заносил кулак с блеснувшим кастетом и что-то вежливо, нежно толковал Шакурову.

Не добежав двух метров до человека со свинчаткой, Валерий подпрыгнул в воздух, и правая нога, в развороте, въехала парню в ухо. Тот ойкнул, пролетел с метр и врезался в стоявшего у стенки товарища, оба они свалились на мягкую землю. Валерий докрутил поворот до конца и тут же, на излете, костяшки его пальцев соприкоснулись с челюстью третьего парня, продолжавшего держать Шакурова. — Р-распишитесь в получении, — сказал Валерий.

Во рту парня что-то хрустнуло, словно он надкусил лампочку от электрического фонарика. Парень выпустил Шакурова и со всей силы двинул Валерию по морде. Валерий оскалился, его следующий удар и кулак противника попали в цель одновременно. Парень хотел было согнуться, но тут лицо его повстречалось с вовремя поставленным коленом Валерия. Потом парень ударился затылком о стену, сполз в осенние листья и затих.

Валерий обернулся. Те два парня, что налетели друг на друга, наконец распутались и вскочили на ноги. Один протянул вперед руку. Щелкнула кнопка, и свет ресторанной вывески заплясал на тонком лезвии.

— Сейчас порежу, — зашипел бандит, бочком двигаясь на Валерия.

Тот ухмыльнулся и в следующее мгновение выбросил в руку спрятанный в рукаве нож. Глаза нападавших в ужасе расширились. Это было не какое-то легкое перышко. Это был тяжелый десантный нож, шириной сантиметра два, а длиной — достаточной, чтобы проткнуть худого человека насквозь. Клеймо воровских традиций лежало на нем так же ясно, как печать в техническом паспорте.

— Смываемся, — сказал парень, бледнея.

Оба злоумышленника повернулись и дунули вверх по улице. Третий остался сидеть на грядке.

Валерий спрятал нож и обернулся. Шакуров так и стоял, запрокинув голову, у стены.

— Тебя довезти или сам доедешь? — спросил Валерий.

— Доеду, — слабо отвечал Шакуров, — а впрочем, они, кажется, взяли ключи…

Валерий нагнулся и поднял брелок с ключами, валявшийся в листве у ног Шакурова.

— Садись.

Шакуров молча плюхнулся на сиденье для пассажира.

— Тебя куда везти-то? — спросил Валерий, трогаясь с места и чуть не поддав носом одинокое дерево у тротуара.

— Ты что последний раз водил?

— Бронетранспортер.

— Это заметно, — слабо пробормотал Шакуров, но попытки отобрать у приятеля руль не сделал.

Они проехали два или три квартала, и Шакуров стал понемногу приходить в себя.

— Веселое это дело — торговать компьютерами, — заметил Валерий.

— За что они тебя? Кинул, что ли, кого?

— Не, — сказал Шакуров, — с хмырем одним рынка не поделили. Не думал, что так круто…

Валерий резко завернул за угол.

— Слушай, я и не знал, что ты так дерешься. А? Я тебе два куска дам в месяц! Днем за рулем, вечером в ресторане?

— Мне и без тебя есть у кого вышибалой работать.

Шакуров помолчал, а потом спросил:

— А что это за нож у тебя? Откуда?

— В лагере делают. Один человек подарил.

— Какой человек?

— Какой подарок, такой и человек.

Наконец машина затормозила у дома Шакурова. Раньше он жил в другом месте, впрочем, тоже неподалеку, — то ли съехался, то ли купил. Валерий высадил друга из машины и отдал ему ключи. Только тут тот проявил некоторую активность — запер машину, подергал за ручки, проверил даже ба-гажник, хотя багажник никто не отпирал, и, наконец, поставил машину на охрану. Кодовый замок в подъезде бездействовал — дверь стояла мотней наружу, и сквозь ширинку смутно виднелись утопающая в темноте шахта лифта и куча оставшихся от ремонта досок под лестницей. Лампочка в подъезде не горела — два или три хилых луча падали откуда-то с клетки третьего этажа.

Валерий молча вглядывался в темноту. За досками что-то шевелилось. Валерий шагнул вперед, заслоняя рукой приятеля, но тут из-под лестницы вылезла полосатая бездомная кошка, поджавшись, шмыгнула мимо людей и почесала к мусорному бачку.

Валерий доставил друга в лифте на пятый этаж и сказал:

— Я пошел.

— Куда ты? Зайди, с женой познакомлю. Переночуешь у нас, тебе ведь и ночевать негде, с бабкой и матерью…

— Шакуров, видимо, не знал, что мать Валерия уже умерла.

— А у меня комната для гостей.

— Нет, Саша, спасибо. Я доставил тебя по назначению, убедился, что в подъезде никто не караулит, что при хате тоже нет субъекта с кирпичом на изготовку… Бывай. Мы с тобой поговорили надолго.

— Валера! Валера! Погоди!

Шакуров сбежал вниз по лестнице и догнал друга на площадке.

— У меня действительно нет этих денег. Понимаешь? Нету! Даже если бы я вытащил их из фирмы, меня бы самого выкинули за окошко! Но я найду человека, который даст их тебе.

— Честного человека. — Сазан! Я действительно найду! Землю буду рыть!

— До свиданья, Саша.

Шакуров некоторое время смотрел в темноту, слыша, как затихают внизу шаги приятеля, а потом решительно поднялся на площадку и надавил на кнопку звонка.

На следующее утро Валерий оделся в свою новую кожаную куртку, в старые штаны и кроссовки и вышел из дома. Наряд тот не очень соответствовал имиджу преуспевающего бизнесмена, будущего директора фирмы, и больше всего портил этот имидж громадный фингал под глазом. Но Валерий никогда не встречался с крупными руководителями фирм и об этом несоответствии был совершенно не осведомлен. Но о синяке он помнил прекрасно. Именно по этой причине он решил не спешить заявиться в участок, где ему надо было отметиться по прибытии на место жительства. Еще пристанут.

Валерий поплутал по темным дворам, прошел задами школы, в которую когда-то они ходили вместе с Сашком, и спустился, с черного хода, в магазин «Продукты». Года два или три его мать работала продавщицей в этом магазине. Впрочем, она во многих местах работала то продавщицей, то буфетчицей. Мать брала маленького сына с собой, и Валерий помнил усатых тараканов среди колбасы и то, как мамка приносила в буфет батоны хлеба, чтобы продать побольше левых бутербродов. Она учила его разбавлять сметану кефиром и сок водой. Однажды в буфете перекрыли воду, и сок пришлось разбавлять водой из бачка унитаза.

Магазин не изменился. Никаких не завелось в нем валюток или парфюмерных углов, все так же в раскрытую дверь подсобки можно было увидеть уголок торгового зала, где на полке кис кусок древней брынзы, а у кассового аппарата, загородившись счетами, отдыхала кассирша.

Первой его узнала продавщица Люба.

— Валерочка, — сказала она, — посмотрите, девочки, кто к нам пришел!

Две или три старые продавщицы, помнившие Машку-пьяницу, окружили Валерия.

— Валерочка, — нежно продолжала Люба, прижимая его к необъятной груди, кокетливо забранной грязным льняным фартучком, — я ведь тебя вот таким еще помнила, — и Люба показала пальцами, каким маленьким он был. — А теперь, — продолжала она, — у тебя, пожалуй, мужское достоинство и то побольше, а? Продавщицы хихикнули.

— А ну, Валерочка, покажи, какой у тебя птенчик вырос, — как влюбленная, ворковала Люба.

Валерий мягко высвободился из ее объятий, уперев Любу в необъятную пирамиду из коробок с голландским маслом.

— Позже, Любочка, покажу, — сказал он, подмигивая, — за нами не пропадет, а кто сейчас магазином заведует? Не Павел Иваныч? — Как заведовал, так и заведует, — вмешались в разговор продавщицы.

— Ни одна ревизия не берет его, кота старого.

Валерий решительно прошел по коридору, ткнул в белую, облупившуюся дверь и оказался в комнатке, служившей кабинетом заведующему магазином Павлу Ивановичу Лазуткину, по прозвищу Кот, полученному им то ли за свою крайнюю осторожность в финансовых операциях, то ли за свою любвеобильность, ибо было известно, что редкую из своих продавщиц он не трахал прямо в подсобке, на ящиках с маргарином или мешках с мукой.

Павел Иванович разговаривал по телефону, делая какие-то пометки в лежащей перед ним общей тетрадке, и глаза его при виде Валерия радостно округлились. Он сделал знак Валерию, приглашая присесть. Тот сел.

— Ну, — сказал Павел Иванович, бросив трубку, — зачем пожаловал, орел? Чем можем помочь? Продавцы нужны, грузчики тоже…

— Фирму я завести задумал, — сказал Валерий.

— Чего?!

— Фирму. Торговать мороженым будем.

— Ну, а я тут при чем?

— А помещение мне нужно, чтобы мороженицу поставить? А у вас, я помню, левый подвал всегда был пустой. Опять же — сахар нужен, молоко, сливки… может, познакомите, где покупать, поделимся…

— А бабки у тебя-есть?

— Бабок нет. Но будут.

— Откуда?

— Было бы желание, а бабки найдутся.

Павел Иванович с сомнением поглядел на молодого парня в кожаной куртке и с бритой головой, развалившегося перед ним на старом покалеченном стуле. Особенно испытующе задержался его взгляд на огромном фингале под глазом.

— А давно ты вышел? — спросил Павел Иванович.

— Вчера в Москву подвалил.

— Долго ж ты сидел?

— От звонка до звонка. Полтора года.

— Чего раньше не выпустили?

— Зона такая попалась. Одна отрицаловка. Не за что было нас выпускать. На нас ОМОН упражнялся. Отрабатывал приемы уж не знаю для чего, демонстрации, что ли, давить.

Павел Иванович подумал. Конечно, он сразу мог бы выгнать этого сумасшедшего парня, который вот так просто вперся в его подсобку, сам без денег, вчера от хозяина и требует отдать ему производственную площадь в центре Москвы. Но что-то останавливало старого Кота. И этим что-то был фонарь под глазом.

— А откуда фингал? — спросил Павел Иванович.

— Подрался вчера.

— С кем?

— Да так. За кореша заступился.

— А за что его били?

— А я не спрашиваю, за что моих корешей бьют.

— И сколько же их было?

Валера растопырил три пальца.

— И со всеми справился?

— Значит, справился. — Это где ж ты так насобачился? — поразился Павел Иванович, а потом вспомнил сам: — Ах да, Машка говорила, ты же из ограниченного контингента…

И с уважением поглядел на парня, цепко отмечая широкие плечи, крепкие, даже в зоне не пропавшие буфы мускулов и плоский, как бетонная шпала, живот.

— Кирпич можешь разбить? — с любопытством спросил заведующий.

— Могу, — лениво подтвердил Валерий, — хотите, я вам эту стенку разобью? Головой?

— Э-э, стенку не надо, — испугался Павел Иванович, — эту стенку я и сам могу разбить, просто чудо, что она пять лет назад не обвалилась!

— Так что, Павел Иванович, отдадите мне левый подвал?

— Будут деньги, будет и подвал. Нет денег — нет и подвала.

— Заметано, — сказал Валерий, поднимаясь.

Он уже шел к выходу, когда Павел Иванович окликнул его:

— Эй, Валерка, погоди.

Заведующий магазином протягивал ему пакет, видимо отложенный для кого-то: несколько банок тресковой печени, два сырка «виола» и бутылка водки.

— На, возьми, мамке передай. А то не захаживает к нам мамка-то.

— Нету больше мамки, Павел Иваныч. Отравилась она месяц назад.

Руки заведующего растерянно опустились.

— Отравилась? Вот те раз… Рядом живем… А я думал, она опять с этим… носатым… Ну все равно возьми. На поминки.

И решительно сунул в руки Валерия пакет.

Остаток утра Валерий употребил на то, чтобы навестить двух братьев-близняшек, Севу и Гену, живших в соседнем доме. Один из братьев слесарил на заводе, а зарплату ему не платили уже третий месяц. Другой, Генка, работал шофером; с деньгами у него было более или менее в порядке, — то сдерет лишнее, то подкалымит, однако Генка был человеком слабым и каким-то вялым, как забытый в холодильнике пучок салата, и на автобазе у Генки из-за этого начались всякие неприятности; ему норовили подсунуть машину похуже, безобразничали в путевом листе и только вчера открутили им самим поставленный новый воздушный фильтр.

Сева с Генкой сказали, что они не прочь продавать мороженое. Вместе с Валерием они уговорили бутылку, подаренную заведующим, и добавили к ней еще одну. Впрочем, Валерий пил мало.

День складывался удачно, весьма удачно. Выйдя на улицу, Валера сунулся было в автомат — позвонить, но автомат не работал, другой тоже.

Валерий подумал, что умнее всего будет вернуться домой и позвонить оттуда, благо до дома — две подворотни.

Валера нырнул под арку, пробежал мимо обширной помойки и вступил в чахлый скверик, где трое юных граждан Страны Советов возводили в песочнице какой-то важный народнохозяйственный объект. Валерий пересек сквер и ступил на солнечную сторону улицы. Однако не успела кроссовка его коснуться тротуара, как сзади раздался крик:

— Эй, Нестеренко!

Валерий обернулся. Так и есть — к нему, переваливаясь по-утиному, спешил их участковый инспектор. Не переменился и даже не постарел, так и сидел, старая задница, на одном месте.

— А я-то думаю, кто это такой фасонистый идет по улице, — проговорил участковый, — никак краса и гордость наших мест, гражданин Нестеренко. Оказывается, он самый! Давно прибыли?

— Сегодня, — сказал Валерий.

— А у нас был сигнальчик, что вчера, из вашей же квартиры был сигнальчик, пьяным, говорят, пришли, прямо с вокзала, устроили дебош и угрожали.

Лицо Валерия приняло беспросветно-тупое и вместе с тем наглое выражение, которое оно принимало всякий раз при виде людей в форме. «Петровича работа, — подумал Валерий, — сволочь несчастная, выкинуть из квартиры старается. Хотя опять же — рак у него, если Любка не врет».

— Значит, вчера приехал, — сказал Валерий.

— А почему не явился в участок?

— А я как раз туда и шел.

— Ну что же, пойдем, голубчик, пойдем, и не в первый раз пойдем, и не в последний, а?

В участке все было так же, как прежде: у дверей тянулась очередь страждущих получить паспорт, да у плинтуса, не обращая внимания на большое количество публики, полз, пошевеливая усами, бесстыжий, как ресторанная шлюха, таракан.

В кабинете двое ментов в рубашечках цвета застиранного неба жрали бутерброды и запивали их теплым кофе из термоса. Участковый посадил Валерия за стол и стал заполнять какие-то бумажки.

— Ну что, гражданин Нестеренко, что будем дальше делать? Тунеядствовать будем или про совесть вспомним?

— Работать.

— Это хорошо. И где же мы работать будем? На завод пойдем или в метростроевцы? Родине нужны молодые сильные руки.

— Мороженое буду продавать.

Лицо участкового вытянулось.

— Мороженое? Это в будке сидеть?

— Зачем в будке? Своя фирма будет. Изготавливать буду мороженое и продавать.

Челюсть участкового отвисла.

— Фирма? — сказал он. И обернулся к трескавшему бутерброды оперу:

— Нет, вы слышали, Сергей Никодимыч! В стране идет падение производства, мозги утекают на Запад, вон, вчера по телевизору говорили — газопровод в Коми лопнул, а тут сидит молодой, сильный бугай и говорит, что он будет продавать мороженое! И тебе не стыдно, Нестеренко?

— Когда я людям шеи ломал по вашему приказу, — осклабился Валерий, поднимаясь и направляясь к выходу, — мне и то было не стыдно, а чего мне за мороженое-то стыдиться?

— Это где же это тебе Советская власть приказывала шеи ломать? — завизжал участковый.

— А в Афгане, — бросил с порога Валерий.

Два дня ничего интересного в жизни Валерия Нестеренко не происходило. Он съездил в ту фирму, адрес которой дали ему в Архангельске. Англичане с ужасом оглядели его бритую башку и синяк под глазом, но по врожденной вежливости ничего не сказали, а согласились продать оборудование, если будут деньги. Они даже позволили Валерию покопаться, под строгим присмотром, в опытном образце, и Валерий так живо в нем покопался, что чуть не сломал какой-то регулятор, и только бдительный надзор сероглазого англичанина спас русского медведя от перспективы уплаты солидного штрафа.

Валерий получил проспекты фирмы и белую книжечку с описанием технологии. Вечер он провел у приятеля, переводя инструкцию, — у самого Валерия с английским было слабовато, дари он и то знал лучше. А потом Валерий съездил к пятидесятилетнему мужику-бухгалтеру, которому он пару раз здорово помог в лагере. Бухгалтер временно подвизался сторожем в пятой городской больнице. Они провели целый вечер, высчитывая, какая должна быть цена мороженого, чтобы покрыть издержки и выплатить ссуду, и размышляя, кто бы мог предоставить кредит проворовавшемуся бухгалтеру и двадцатипятилетнему парню, только что отсидевшему по 201-й. Бухгалтер — а звали его Сергей Данилыч — налил Валере полный стакан водки и сказал: — Не рыпался бы ты, Валерка. Чем больше рыпаешься, тем раньше утонешь.

Вернулся Валера домой в час ночи, немного пьяный и злой. Саше Шакурову Валера больше не звонил.

А на следующее утро, в восемь, в коммуналке раздался звонок, и соседка Люба постучалась в дверь Валерия.

— Валера, тебя!

— Да.

— Сазан? Это Сашка. Я тебе вчера весь день звонил, где тебя носит? Я достал тебе ссуду. Понял? Бери паспорт, бери документы, какие у тебя есть, надевай лучшие шмотки и дуй ко мне. Поедем вместе.

Через полчаса Валерий звонил в дверь Сашиной квартиры. Шакуров стоял в прихожей уже одетый, в сером элегантном костюме и легком плаще. От него пахло утренним кофе и дорогим одеколоном. В проеме стояла его жена — с волнистыми длинными волосами и офомными глазами за стеклами черепаховых очков.

При виде Валерия Саша остолбенел и выронил из рук «дипломат».

— Валера, — сказал он замогильным голосом, — я же просил быть во всем лучшем!

— Это мое лучшее.

— Лучшее? Эти драные кроссовки — твое лучшее? А синяк под глазом? Ты думаешь, кто-то даст ссуду в пятьдесят тысяч долларов человеку с таким синяком под глазом?

— Синяк под глазом должен был быть у тебя, — проговорил негромко Валерий.

— Ах да, — Шакуров смутился.

— Но все равно. Ты помыться мог?

— Я помылся.

— Валера, но от тебя как от козла воняет! Ира, правда от него воняет? Валера, познакомься, это моя жена Ира.

— Очень приятно, — сказал Валера.

— Нет, ты меня убьешь! — воскликнул Шакуров, хватаясь за голову.

— Быстро в ванну!

И он начал сдирать с Валерия его кожаную куртку.

— Ирочка, достань мой черный костюм! И Бога ради, носки! Ты посмотри, они у него оранжевые!

— Это только один оранжевый, — возразил Валерий, — а другой черный.

— Вы не успеете, — сказала Ира.

— Вам назначено на десять.

— Не успеем, — согласился Шакуров, останавливаясь. — О Господи, мы не успеем. Пошли!

Шакуров заскочил на мгновение в ванну, и приятели побежали вниз, к белой «Волге»-пикапу.

— Возьми, — сказал Шакуров, трогаясь с места, и сунул в руки Валерия белый баллончик.

— Это чего?

— Дезодорант, горе мое луковое! Не то что это тебя спасет, но все-таки…

— А куда мы едем? — спросил Валерий спустя пять минут, когда Шакуров, дергаясь, стоял в утренней пробке на Таганской.

— Объединение «Аврора». Очень милые люди. Зовут Юрий Сергеевич. Иванцов. Они вообще-то тоже по оргтехнике — мы вроде как их дочерняя компания.

— А я думал, мы в банк едем.

— А это, друг мой, банк и есть. Одна умная голова сказала в законе о кооперативах, что они вправе привлекать средства населения — с одной стороны, и кредитовать доходные проекты — с другой.

— А чьи у них деньги? Партии?

— Только не надо! Хорошие у них деньги, комсомольские деньги.

— Ах да. Ты же у нас из комсомола… — Какая разница, откуда у людей деньги?! — сердито вскричал Шакуров.

— Важно, что они с ними делают! Они только что кредит из Сбербанка получили, сто пятьдесят миллионов, думают, куда распихать.

— И много у них денег?

Шакуров хмыкнул.

— Берешь факс. Факс стоит на Западе пятьсот долларов. Покупаешь на Западе факс. Продаешь его в России за пятьдесят тысяч предприятию. На пятьдесят тысяч покупаешь алюминий. Алюминий, купленный на пятьдесят тысяч рублей, продаешь на Западе за шестьдесят тысяч долларов. Так из каждых пятисот долларов выходит шестьдесят тысяч минус взятки всем высоким договаривающимся сторонам. Усек?

Валерий кивнул.

— И вот еще что. Ты понимаешь, что никто тебе так просто денег не даст? Слыхал такое слово — обеспечение?

— А чем обеспечивать-то? — усмехнулся Валерий. — У меня ничего нет. Разве что себя продать. — Себя не надо. Квартира у тебя есть?

— Ты же знаешь, что нет!

— Дурак! Комната есть в коммуналке? Сорок квадратных метров, в старом доме, в центре Москвы, окна выходят на широкий солнечный двор… Приватизирована?

— Хрен ее знает.

— Приватизируешь и представишь как залог. Понятно? Ссуда под залог недвижимости.

— А если я ссуду не отдам?

— Будешь жить на свалке. Ты пойми, Валера, это не мои условия. Хоть что-то они должны с этого иметь? Твоя комната твоей ссуды не стоит, ты это понимаешь?

Валера пожал плечами. Сколько стоят комнаты, он не знал.

* * *

Контора располагалась в небольшом, с синими стенами и белыми колоннами двухэтажном особнячке, в глубине двора. «Аврора» арендовала площадь у издательства, некогда специализировавшегося на выпуске литературы народов СССР. Левое крылол особнячка было обложено строительными лесами, и близ входа медленно и важно крутилась бетономешалка. Вывески «Авроры» на особнячке не было, так что невнимательный прохожий мог решить, что издательство по-прежнему процветает, издает свою общенародную литературу и даже затеяло ремонт. У внимательного же человека впечатление складывалось такое, что «Аврора», хотя и процветает, однако боязливо жмется в сторону, прочь от широких фасадов с выходом на проспекты, опасаясь вызвать неудовольствие обиженного чужим успехом народа или привлечь к себе неутомимый и алчный глаз въедливого чиновника, а главное — испытать на себе цепкое любопытство третьей силы, с некоторых пор принимающей живейшее участие в будущем России.

Как мы уже упоминали, одним из учредителей «Авроры» был располагавшийся в соседнем здании райком комсомола, благодаря чему «Аврора» имела налоговые льготы, значащиеся в законе о кооперации, и многие другие поблажки, ни в этом законе и ни в каких других не значащиеся.

Шакуров остановил машину на широкой заасфальтированной полосе, опоясывавшей усаженную цветущими нарциссами клумбу, поздоровался с дворником, поднялся на высокое крыльцо с мраморной балюстрадой и, пропустив мимо себя Валерия, взмахнул пропуском перед теткой-вахтершей:

— Мы в «Аврору».

Они повернули по коридору направо, вышли во внутренний дворик, перешли в другое крыло здания, там поднялись на второй этаж и, повернув еще раз, раскрыли стеклянную дверь, за которой скучал охранник. За дверью оказался еще один коридор, в который выходил добрый десяток кабинетов. Дверь одного из кабинетов была распахнута, возле нее стояли и курили пятеро мужчин. Валерий вспыхнул вдруг до корней волос. Все пятеро различались габаритами, возрастом и, кажется, национальностью. Общее у них было одно: все были одеты в красиво сидящие пиджаки и брюки. Сахарная белизна их белых рубашек была оттенена мягкими, в меру широкими галстуками.

Черная турецкая куртка Валерия, та куртка, которую он еще три дня назад купил на Тишинке с восторгом и трепетом, вдруг показалась ему дерьмом, глупостью, ну словно он пионерский галстук нацепил.

А Шакуров неслышно приблизился к курящим и, подведя Валерия к самому старшему из них, крупному вислозадому человеку лет пятидесяти (даже отлично пошитый костюм не в силах был изничтожить эту вислозадость), произнес:

— Вот, Юрий Сергеич, — Валерий Нестеренко. Я вам о нем говорил.

— Прошу, — приветливо сказал Юрий Сергеевич.

Он ввел друзей в маленькую комнату, окнами выходящую на тихую соседнюю улицу. Комната еще недавно принадлежала редакции узбекской литературы, о чем свидетельствовал портрет узбекского классика со звездой на груди и помещавшийся тут же, под портретом, график сдачи рукописей в набор. График обрывался аж на 1997 году.

В комнате имелся старый, отчаянно желтый шкаф с полураскрытыми дверцами и три редакционных стола. С этой бедной обстановкой как-то не гармонировала витая решетка в узком окне и врезанный в пол тяжеленный сейф. Еще в комнате стоял настоящий компьютер. По экрану монитора плавали рыбки. Валерий видел компьютер живьем в первый раз и тут же уставился на него.

— Садитесь, — сказал Юрий Сергеевич, критическим взглядом окидывая гостя, — бизнес-план у вас есть?

— Чего? — спросил Валерий. — Бизнес-план, технико-экономическое обоснование, смета, назовите как угодно. Вы подсчитывали себестоимость и прибыль?

— Я только сегодня ему дозвонился, — извиняющимся голосом сказал Шакуров, — он непременно…

Валерий полез за пазуху и вытащил оттуда сложенные вчетверо листки.

— Вот, — сказал он.

Это были те самые подсчеты, которые они сделали вчера вместе с бухгалтером.

— Тут все, — сказал Валерий, — отпускная цена, объемы реализации товара, стоимость аренды помещений…

Юрий Сергеевич посмотрел на парня в черной турецкой куртке с таким изумлением, будто увидел перед собой говорящую корову. «Во дает мужик!» — подумал он, но виду не подал, а вместо этого раздраженно повертел листки в руках и осведомился:

— Вы что на них, поужинали? И почему от руки?

После этого Юрий Сергеевич углубился в изучение написанных четким бухгалтерским почерком строчек. Изучать-то было в общем нечего: краткое описание проекта, два десятка цифр да три десятка слов. Юрий Сергеевич передернулся, прочитав фразу о «возможном значительном расширении сети услуг и видов деятельности», пробежал глазами по колонке требуемых сумм, и зацепился за итог: 50 000 долларов США.

— Значит, — сказал Юрий Сергеевич, — пятьдесят тысяч долларов. Не рано ли?

— Не рано. Я два года пахал на хозяина в Афгане да еще два — за Уралом. Пора и на себя поработать.

— А отчего за Уралом оказался?

— А мораль у нашего государства разная. По кишлаку с детьми из «шилки» можно, а по роже хаму в кабаке нельзя.

— Значит, государство виновато, — подытожил Юрий Сергеевич.

— Э, нет, — сказал Валерий.

— Я сам.

— И много ты стрелял из «шилок» по кишлакам? — поинтересовался Юрий Сергеевич.

— Сколько приказывали, столько и стрелял. — Ну что ж, тебя Саша с нашими условиями ознакомил. Ссуда под залог квартиры — это раз, и потом, если у тебя ничего не выйдет, оборудование тоже переходит к нам. Уж не знаю, что мы с твоей мороженицей будем делать, в холле, что ли, поставим. Согласен?

— Согласен.

— Ну вот и хорошо. А сейчас ты снесешь эти бумажки нашему экономисту, Вере Петровне, она их перепечатает и проверит. Приватизируешь квартиру — получишь ссуду.

Когда Шакуров и Валерий ушли, в кабинет, с ворохом распечаток в руках, осторожно проник один из стоявших в коридоре молодых людей.

— Юрий Сергеич, — зашептал он, воровски оглядываясь и делая большие глаза, — правда, что вы этому парню ссуду даете?

Юрий Сергеевич невозмутимо кивнул.

— Юрий Сергеич, да это же совершенный урка! Вы поглядите, какой у него синяк под глазом! Он последний раз мылся, наверное, в следственном изоляторе! Он же съест эти деньги! Юрий Сергеич! Да это же просто невыгодно! Мы на факсах больше накрутим!

Юрий Сергеевич молча улыбался, сцепив руки на животе.

Комнату Валерий приватизировал необыкновенно быстро: отстоял очередь в жэке, а нотариуса вызвал на дом, чтобы не беспокоить лежачую бабку. В коммуналке еще никто не приватизировал комнат, и вся квартира собралась у замочной скважины Нестеренковой комнаты и слушала.

Чтобы заработать на нотариуса, Валерий три ночи кидал мешки на Москве-Сортировочной. Он приватизировал комнату на одного себя и прямо сказал бабке, что комната пойдет под залог. Та всплакнула — страшновато ей было, но Валера ободрил:

— Пиши, баба, пиши! Наше поколение советских людей еще будет жить при капитализме!

И бабка подписала.