Эмоции оптом

Юлия Волшебная, 2022

Бывший алекситимик Миранда Грин, вернув себе способность чувствовать, находит новый смысл жизни в ранее чуждом для неё мире эмпатов. Она сама становится продавцом эмоций. Это помогает Мире не сойти с ума от жгучей душевной боли, вызванной смертью любимого человека. Кое-кто из жителей трущоб считает, что в гибели Грега виновна сама Миранда. Теперь она обязана разоблачить настоящего предателя и его сообщников, чтобы предотвратить ещё большую трагедию, которая коснётся всех жителей Объединённого Евразийского Государства. Но ситуация осложняется тем, что круг подозреваемых сужается до самых близких для Миры людей.

Глава 1

Бездумно и без капли сожаленья

гигантские вокруг меня воздвигли стены.

И вот теперь терзаюсь в заточенье,

подавленный ужасной переменой

судьбы, которая меня к свершениям звала.

Как мог я наслаждаться тишиною мнимой,

как не заметил стену, что росла!

От мира отгорожен я неслышно и незримо^[1]

Одиннадцать лет назад

Сумерки стремительно поглощали небо над Центрополисом. Солнечные лучи уже почти не достигали Восточного полушария, однако изобилие неоновых прожекторов и ослепляющих голограмм не давало городу полноценно ощутить смену времени суток.

Сканер пропускной системы скользнул пучком лазерных лучей по сетчатке глаза гражданина, выходящего из здания. Второй лазерный пучок уже сканировал идентификатор на его предплечье.

Одобрено.

Механический голос доложил коротко и официально: «Время выхода из центрального офиса Департамента — девятнадцать сорок три. Подробности о вашем новом задании направлены в базу персонального электронного менеджера. Слава Объединённому Государству».

— Слава ОЕГ, — последовал почти такой же механический и единственно возможный ответ.

Худощавый мужчина стремительным шагом покинул здание Департамента безопасности. С неба срывался мелкий сухой снег, который не таял на его тёмно-графитовом комбинезоне со знаками отличия младшего офицера. Широкий угловатый глайдер ожидал хозяина на привычном месте. Удобно устроившись в кресле и запустив систему автоматической навигации, мужчина запросил на голографический дисплей вывод подробностей о неожиданно поступившем задании.

Через полминуты он подтвердил получение данных и коротко вздохнул. Миссия в соседнем городе — Южном-2. Значит, запланированная поездка в трущобы отменяется.

Ч-чёрт. На сердце неспокойно. С чего бы это?

Служебный глайдер мягко и бесшумно плыл над магнитной городской автострадой, не встречая препятствий и задержек. Движущийся впереди транспорт автоматически пропускал машины Зорких — соответствующая команда прописывалась в автопилоты всех гражданских глайдеров. Сотрудники Служб воспринимали это как данность. Многие из них. Только не он.

Он размышлял о том, что ему с каждым днём становится всё труднее скрывать своё неравнодушие ко всему окружающему.

Всякому ныне живущему гражданину Объединённого Евразийского Государства — единственного государства Земли — сложно представить, что всего столетие назад мир вокруг несказанно отличался. Что материки имели иные очертания. Что обитаемой части суши было в пять раз больше. Что люди говорили на сотнях разных языков и проживали в сотнях разных государств. А ещё, что все они — подумать только: все! — умели чувствовать. Восторгаться и изумляться. Стесняться и досадовать. Ужасаться. Ненавидеть и… любить. Теперь для большинства его сограждан всё это звучит как нелепая выдумка.

Уже много лет он задавался преступными по меркам его государства вопросами. Как случилось, что мир внезапно стал таким, как теперь? Отвергающим то, что тысячелетиями составляло основу человеческой жизни. Опровергающим, по сути, саму жизнь. Стремящимся стереть любое чувство, любое дуновение эмоций из базовых настроек человеческой сущности. Как же всё произошло? Да и внезапно ли? Возможно, эти процессы начали зарождаться в ментальной сфере планеты ещё до Великого смещения континентов? Как знать. Ему-то, конечно, этого не вспомнить. Прошло больше века, с тех пор как в крохотной точке координат системы мироздания, именуемой Земля, появилась брешь.

И хотя самые масштабные изменения на планете происходили задолго до его рождения, он неким странным образом ощущал свою причастность. Ко всему, что происходит сейчас. К тому, что происходило за сто лет до этого. И за двести. И за много тысячелетий — тоже. Словно он принимал во всём этом непосредственное участие. Безумное, иррациональное чувство.

На одной из дорожных развилок его отвлёк короткий сигнал. Система автоуправления оповестила, что из двух равных по длине отрезков пути выберет наименее загруженный.

Сейчас это привычное сообщение болезненно срезонировало с его настроением. Гражданину ОЕГ не приходится каждый раз тратить энергию, чтобы сделать очередной выбор — большинство решений благополучно принимаются умными системами вместо него. Ради его же блага и успеха. Интересно, а был ли у землян шанс в том злополучном двадцать первом веке выключить автопилот и пойти другим путём? Существовал ли тот поворотный пункт, когда человечество могло свернуть на принципиально другую тропинку? И если да, то когда это могло произойти?

Например, в тот год, когда во время ужасающих наводнений в Бангладеш и в долине реки Меконг во Вьетнаме десятки тысяч людей погибли, а миллионы потеряли кров. Что если бы внешний мир в тот момент оказался готовым принять всех беженцев, а то и вовсе заранее провести эвакуацию населения? Ведь были не только отдельные учёные, но и целые научные институты, которые подавали точные и убедительные прогнозы грядущих катастроф главам своих правительств. Большинство бедствий, произошедших на планете, и всемирный хаос, который за всем этим последовал, предсказывались за десятилетия до них, причём с потрясающей точностью. И всё же, когда десятки миллионов климатических переселенцев ринулись через государственные границы, правительства большинства государств не были готовы и не сумели удержать контроль над ситуацией.

Мировая экономика уже и без того была обескровлена каскадом непрекращающихся войн. Но когда в одном только Бангладеш девяносто процентов населения — двести миллионов человек! — остались без жилья, ситуация на границе с Индией мгновенно раскалилась сверх критического предела. Чуть позже конфликт затронул Пакистан, а за ним и Китай… Это была слишком высокая концентрация воинственно настроенных держав, владеющих ядерным оружием и не желающих делиться пресной водой и плодородными землями с осиротевшими соседями. Дальше — хуже. Волна стихийных бедствий не ограничилась одним материком, и даже одним полушарием. Космические циклы, витки солнечной активности и связанные с ними внутренние процессы планеты сделали своё дело. Наступил затяжной период, в течение которого бо́льшая часть Земли стала сплошной зоной риска для её обитателей. Более того, сами люди лишь усугубляли общую ситуацию.

Отсутствие единой стратегии взаимопомощи и выработанной на уровне мирового сообщества тактики поведения, привела к вспышкам массовых бунтов и мародёрств. К жестокости всемирного масштаба. Невероятное количество ресурсов и средств общество фактически положило на то, чтобы обеспечить неприкосновенность границ более благополучных государств. А ведь на деньги, затраченные на военное снаряжение, технику, топливо и оружие, можно было пробурить тысячи артезианских источников пресной воды, выстроить в короткие сроки десятки новых многоквартирных домов в каждом нетронутом стихией городе и благодаря этому сохранить самое ценное, что есть на планете — человеческие жизни. Гибели несметного количества людей, пострадавших уже не от стихии, а от рук безумцев и заражения миллионов километров площадей радиацией от ядерных взрывов можно было избежать всего несколькими договорённостями, тремя — четырьмя актами международных и национальных банков развития. Принятыми заранее, — на опережение, — из чувства ответственности перед судьбой всей планеты. Из чувства любви к живущим. Из любви к самой жизни.

Да только была ли она — любовь? И было ли чувство ответственности у тех, на кого эта ответственность возлагалась вместе с должностными полномочиями?

Не узнать. Теперь уже не узнать. Точка невозврата пройдена.

Вместо того чтобы отыскать или взрастить в себе истинно человеческие чувства, люди решили отказаться от всех чувств в принципе. Алекситимия. Врождённая или приобретённая — неважно. Она представилась большинству людей естественным и наилучшим выходом из сложившегося тупика. В критической обстановке глобальной борьбы за выживание единственно верным казалось сохранять холодный рассудок и способность мыслить рационально. Да что там! Ещё десять лет назад он сам безоговорочно разделял эту точку зрения. Впрочем, в то время она была единственной в его мире.

— Слава ОЕГ! — офицер на южном выезде из Центрополиса поднял руку в знак приветствия, когда стоп-контроль был успешно пройден. А он порадовался, что хотя бы сейчас можно молча кивнуть, проезжая мимо, а не отвечать надоевшей дежурной фразой.

Что значит быть истинным гражданином Объединённого Евразийского Государства? Возможно, это означает быть преданным стране? О нет. Преданность — это чувство. А нынче вместо чувств — трезвый логический расчёт. Ты сможешь выжить, только пока существует и процветает ОЕГ, и пока тебе позволено быть под его защитой. А значит, ты будешь работать на благо и безопасность своего государства. Государства! Отдельные люди при этом не в счёт.

Надо сказать, он сумел преуспеть в своей роли гражданина. Ещё мальчиком демонстрируя полный набор необходимых качеств, он был заранее отмечен Службами как потенциально годный кадр. В интернате он с лёгкостью справлялся с самыми запутанными логическими задачами и вычислениями и видел своё дальнейшее профессиональное развитие в сфере прикладной математики или информационных технологий. Но финальные тесты, учтя совокупность всех качеств учащегося, вынесли другой вердикт: «военный разведчик».

В ОЕГ все дети с рождения воспитываются в типовых интернатах, и только в девять лет, согласно Закону, знакомятся со своей семьёй.

Однако ему узнать родных так и не удалось: из интерната его сразу забрали в спецколледж для будущих сотрудников Департамента безопасности. Такой чести удостаивался не всякий мальчишка его возраста. Из выпускников его интерната в тот год помимо него взяли ещё только одного — Джанго Бугатти, рослого эфиопа, проявившего феноменальную скорость в беге, рукопашном бою и метании ножей.

Спецколледж — это идеальный шанс оказаться в рядах элиты общества, но одновременно и риск не дожить даже до выпускного тестирования. Спецколледж — это прежде всего школа выживания для будущего представителя Закона. И если по какой-либо причине тесты, определившие тебя в это учреждение, оказались ошибочными, и ты не оправдал выданных после интерната характеристик, то надежды на перемещение нет. Из спецколледжа учащийся может выйти либо профессиональным «Зорким»… либо не выйти вовсе. Часть курсантов срезается на вступительных испытаниях, часть — на ежегодных в процессе учёбы, ну а половина тех, кому удалось дожить до выпускного, отбывает «покоиться с миром» на финальном спарринге, который продолжается до официальной фиксации смерти одного из противников. Нередки случаи, когда и второй не выживает от полученных в этом поединке травм. В конце концов, из общего числа поступивших в спецколледж курсантов через пять лет от силы пятнадцать процентов получают звание и профессию, — то есть остаются в выживших.

Ему повезло войти в число последних. Именно повезло, ведь на финальном спарринге жребий предназначил ему поединок со звездой их курса — тем самым Джанго Бугатти. Он выстоял. Не благодаря силе, но с помощью хитрости и ловко припрятанного телескопического ножа.

Итак, учебные испытания были успешно пройдены, первый настоящий противник убит в кровавом поединке. Половина органов в теле в результате травм заменена искусственно выращенными — всё ради того, чтоб, наконец, удостоиться звания рядового Спецслужб.

«Мышеловы» — так в ОЕГ неофициально называют рядовых, поскольку им выдаются самые мелкие поручения. И хорошо, если пройдёт меньше двух десятков лет, прежде чем мышелова повысят до руководителя отряда других мышеловов. Высокая продолжительность жизни и отсутствие такого понятия, как пенсионный возраст, теперь способствует тому, что высокоранговое руководство многими десятилетиями держится за должности и не стремится поднимать до своего уровня молодняк. Но и здесь повезло. Его стиль работы и общий перечень заслуг привлёк внимание старшего офицера, одна из дочерей которого как раз была его ровесницей. А значит, по Закону, годилась ему в жёны. Так, в свои двадцать два года он сумел заполучить выгодный брачный контракт, а вскоре после этого — новенькую голограмму для служебного комбинезона со знаком отличия младшего офицера и апартаменты на три кольца ближе к центру столицы. С тех пор прошло шестнадцать лет, а значит, на следующее повышение можно рассчитывать не раньше, чем ещё через десять — двенадцать лет. Если только не вмешается очередное непредвиденное везение.

Но последние десять лет сам факт такого повышения не являлся для него самоцелью. Если он и нуждался в расширении полномочий и сферы влияния, — то только ради возможности помогать тем, с кем он по долгу службы обязан бороться. Эмпатам.

Одной из его первых крупных миссий на новой должности стала разведдеятельность в лагере «неграждан» — в трущобах и поселениях, где пытались вести «жалкое существование» те, кто не принял законы нового общества и не отказался от способности чувствовать. Своим неповиновением эти люди лишили себя привилегий гражданства — социального обеспечения, права жить и работать в городах, пользоваться новейшими достижениями научно-технического прогресса во всех сферах жизни. Категорический отказ расставаться со своими чувствами обрекал их на несение пожизненного ярлыка: «Неэффективен. Ненадёжен. Небезопасен». Тратить ресурсы на поголовное уничтожение или насильственное подчинение таких людей было нерациональным. Среди алекситимиков укоренилось мнение, что скоро эмпаты сами вымрут или вконец одичают и регрессируют, после чего, видимо, и вовсе уйдут в пещеры да леса. Но и оставлять их просто жить, без всякого контроля со стороны государства, считалось опасным. Поэтому мониторинг жизни неграждан, а особенно деятельности их сообществ вёлся непрерывно.

Сейчас он совершенно точно знал, что опасения руководителей ОЕГ были небезосновательны. Но когда ему поручили внедриться в группировку под названием «Союз продавцов чувств», чтобы изучить её деятельность, он предполагал, что это задание — из разряда фейковых. И годится исключительно для того, чтобы чем-то занять мозг и трудовые часы штатной единицы персонала. Однако он и представить не мог, чем обернётся эта миссия. Как кардинально и бесповоротно она изменит его жизнь и взгляд на окружающий мир.

Трансформация произошла не сразу. Первые пять лет он неукоснительно вёл доверенную ему миссию в тех рамках, которые изначально обозначило руководство. Но результаты этой работы были, мягко говоря, минимальны. Ему удалось собрать обширную базу сведений об участниках СПЧ — Союза продавцов чувств, но никак не получалось приблизиться к пониманию главного вопроса: на чём основана методика их работы? Неким загадочным образом эмпатам удавалось год за годом переманивать в свой «лагерь» всё большее количество граждан ОЕГ, многие из которых в итоге предпочитали совсем оставлять города и свои прежние жизни, чтобы навсегда остаться в трущобах. При этом они не вступали ни в какие террористические сообщества и не получали видимой выгоды от подобной смены места жительства. Мотивы таких людей оставались загадкой. Кто-то из них заводил семьи, кто-то начинал заниматься обработкой земли чуть ли не вручную, кто-то строил дом — но в целом оставалось неясным, почему ради этого стоило покидать обустроенную, комфортную и лишённую пустых повседневных забот жизнь в городе.

В ходе долгих размышлений к нему закралось подозрение: эмпаты по-прежнему владеют якобы утраченными древними техниками воздействия на волю других людей — чем-то сродни гипнозу. И для проверки этой догадки он добился разрешения вести расследование на благо ОЕГ в качестве покупателя эмоций. От него ожидали подробных отчётов, а также видео — и звуковую фиксацию сеансов для дальнейшего изучения деятельности эмпатов.

Подходящую легенду для него подготовили через неделю. А ещё через несколько дней он сидел на первом сеансе в тесном деревянном флигеле и рассматривал своего продавца чувств. Анну.

Тогда он ни за что не признался бы сам себе, какое сильное впечатление произвела на него эта девушка с чёрными, блестящими как его служебный комбинезон волосами, заплетёнными в две тугие косы, доходившие ей до пояса. Её золотисто-карие глаза таили в себе столько огня, что больно было глядеть не щурясь. Однако вовсе не внешность Анны поразила его больше всего. За пять лет миссии он привык к подобным горящим взглядам обитателей трущоб, к их странным одеждам и неунифицированным причёскам. У неё был значимый физический дефект, — паралич ног после тяжёлой травмы в детстве, — но даже не это сбивало его с толку. Что он думал о женщинах эмпатов раньше? Взбалмошные, легкодоступные, развязные. Глупые и истеричные — таков был их общепринятый портрет в глазах любого гражданина ОЕГ. И до встречи с Анной ему не приходило в голову подвергать этот устоявшийся образ сомнению. Прежде ему не доводилось близко общаться с женской частью сообщества эмпатов, и Анна первой сломала дикий стереотип.

— Ты боишься, хотя не можешь этого осознать. Страх заперт глубоко внутри, и жажда освобождения от этого чувства привела тебя ко мне.

— Я не знаю, что такое страх.

— Твоё тело знает. Ты страшишься столкнуться с самой жизнью, и тело страдает — я вижу это хотя бы по тому, как ты двигаешься, как стоишь… Твоё физическое тело хочет освободиться от твоих же страхов, а дух — познать другие чувства. Я смогу помочь. Но главную работу тебе придётся делать самому.

Таким был их первый разговор во дворе флигеля, где жила и принимала клиентов Анна. Перед началом сеанса её всегда сопровождали двое рослых, широкоплечих мужчин. Они помогали девушке управляться с громоздкой коляской, к которой она была прикована. Но главная функция «телохранителей» Анны заключалась в другом: они проводили тщательный досмотр каждого клиента прежде, чем впустить во флигель. Так, вопреки распоряжениям начальства, он не сумел пронести на сеанс ни единого электронного устройства.

Анна оказалась одновременно мягкой, но настойчивой, улыбчивой, но вполне рассудительной особой. Удивительное сочетание целомудренности и чувственности, которое он сумел распознать в ней уже позднее, сводило его с ума. Но главное, что она оказалась действительно профессиональным проводником в неизведанный мир чувств и эмоций, который теперь во всех деталях разворачивался перед ним всё быстрее и ярче. В этом новом мире был уже не сторонним наблюдателем, но действующим лицом. Пожалуй, только благодаря Анне он ощутил, что способен принять непосредственное и активное участие во всем этом спектакле под названием «жизнь».

Буквально за несколько сеансов он сумел разобраться во всей этой фикции с передачей чувств с помощью сложных приборов и раскусить хитрость эмпатов. В конце концов, он был первоклассным «Зорким». Овеянного легендами секретного скрипта для передачи эмоций от продавца покупателю в реальности не существовало. А замысловатый прибор, использовавшийся эмпатами во время проведения сеансов, оказался довольно примитивным энцефалографом для регистрации состояния клиента. Но если хорошо спланированный обман продавцов чувств просто удивил его, то осознание, что никакой он не врождённый алекситимик, по-настоящему шокировало. Выходит, эмоционально немым его сделало общество, в котором он родился и вырос? И он не один такой? Значит, в ОЕГ десятилетиями ведётся целенаправленная работа по стиранию эмоций у людей? Но это же чёрт знает, что такое! Голова раскалывалась, а в груди бурлил, шипел, клокотал гейзер, когда правда, на которую указали сеансы с Анной, достигла его сознания. Одним из первых «самостоятельных» чувств, которое он испытал на фоне открывшейся информации, стала ярость. Жгучая, звериная ярость, которая едва не погубила его карьеру и всю дальнейшую жизнь. Но и здесь Анна помогала справиться с терзавшей его агонией.

— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, — в её голосе не было и тени насмешки или наигранного сочувствия. Речи Анны всегда подкупали своей искренностью. — Пятнадцать лет назад я тоже сходила с ума от ненависти и злости ко всему миру, когда узнала, что больше не смогу ходить и танцевать. Мне было всего двенадцать, а казалось, что жизнь уже кончена. Но пока мы тонем в чувстве жалости к себе, мы и остаёмся жалкими и никчёмными, неспособными что-либо изменить. Я не хотела быть жалкой, поэтому начала работать над собой — ежедневно и кропотливо, собирала себя заново по кусочкам. И теперь парализованная девица помогает десяткам других людей излечиваться от их собственного, более глубокого паралича — эмоционального. Для меня нет большего счастья, чем видеть огонь, загорающийся, наконец, в глазах моих клиентов. В твоих глазах сейчас тоже горит огонь. И только тебе решать — будет ли он нести боль и разрушение или же станет светочем, способным направить и согреть другие замерзающие души. Если ты не научишься управлять своими эмоциями — ими станет управлять кто-то другой. А это будет означать, что, в сущности, для тебя ничего не поменялось, и весь этот путь был проделан зря.

Анне не пришлось долго взывать к его разуму. Идеальное решение о том, как дальше действовать, пришло быстро. Боксировать голыми кулаками со сложившейся системой, очевидно, глупо. Этот ящер перекусит его и проглотит не поперхнувшись. О нет, он не собирался так нелепо погибать! Пока ты жив и в определённом смысле незаметен, ты можешь приносить пользу тем, чьи взгляды разделяешь, чьи жизнь и благополучие тебе стали важны не меньше собственных.

И он продолжил выполнять правительственную миссию, но теперь вёл двойную игру. Двойную службу. Двойную жизнь.

Конечно, департаменту было мало сухих отчётов о фиктивных сеансах, да и сами эти сеансы уже не могли оставаться единственной причиной его частых поездок в трущобы. Прожорливый ящер требовал более весомых результатов работы, и он их давал. Благодаря его доносам за эти десять лет в трущобах было арестовано несколько десятков сутенёров, наркодилеров и владельцев борделей, и, конечно, их завсегдатаев-алекситимиков. Он также сумел обнаружить и прекратить деятельность шести мини-фабрик по производству наркотиков в окрестностях четырёх разных городов. Так ему удавалось чистить общество от тех элементов, которые по-настоящему вредили как горожанам, так и жителям трущоб.

В реальности продавцы эмоций своей деятельностью умудрялись создавать много полезных связей с жителями городов и зарабатывать хорошие деньги. И бо́льшая часть заработанных средств расходовалась на развитие самого Союза, обучение его участников, а также на огромное количество социальных и даже научно-технических проектов: организацию школ и профессиональных обучающих центров, восстановление жилых зданий и больниц, восстановление или строительство с нуля небольших промышленных объектов… Но он знал, что руководство ОЕГ может рассмотреть во всё этом серьёзную угрозу, поэтому в его рапортах продавцы чувств расточительно и неэффективно тратили свои заработки исключительно на удовлетворение личных нужд.

Анна о его работе говорила что-то вроде «и хищник сыт, и барашек цел». Она всё узнала, конечно же. И о том, что он «Зоркий», и о том, что пришёл в первый раз вовсе не из мирного любопытства. И о его семье.

Последний факт заставлял её саму почти два года сдерживать собственные чувства, в то время как он своё отношение к ней как к женщине уже давно не мог и не хотел скрывать. Но, увы. Закон ОЕГ не предполагает аннулирования брака без веской причины. Таковой может стать смерть одного из партнёров либо серьёзное преступление перед государством, в результате чего гражданин лишается всех своих прав.

Однако его жена была предельно законопослушной, а о том, чтобы намеренно лишить её жизни он и не думал. Не её вина, что на пороге четвёртого десятка лет партнёр по брачному контракту впервые научился испытывать чувства, среди которых оказалась и любовь. К другой женщине. Женщине, к парализованным ногам которой он готов был положить весь мир и самого себя без остатка, лишь бы она ответила взаимностью и позволила ему стать кем-то бо́льшим, чем просто клиентом или благодетелем. Однажды он заявил Анне, что, используя свои возможности Зоркого, раздобудет в Центрополисе всё необходимое оборудование и специалистов, которые дадут ей шанс ходить. Но прогадал. Вместо радости и слёз благодарности, он встретил решительный отказ и даже требование: не сметь подвергать такому огромному риску ни себя самого, ни эмпатов.

— Неужели тебе непонятно, скольких жизней может стоить эта блажь? Если я узнаю — а я узнаю! — что ты всё же пытаешься это провернуть, я исчезну, и ты больше никогда меня не отыщешь! И имей в виду: тебе не услышать моего женского «да», если ты не оставишь мыслей о моём «чудесном» излечении!

Слова возлюбленной одновременно и огорчили, и подарили ему радость надежды. Это была невероятная смесь чувств, какую во всём мире, пожалуй, только одна эта женщина и способна была в нём всколыхнуть. Боль, вызванная её отказом рискнуть ради выздоровления, и упоительное воодушевление из-за последовавшей оговорки. Трудно было отдать предпочтение одному из этих полюсов, и всё-таки он сделал выбор в пользу душевного праздника. Для него ультиматум Анны прозвучал как благословение. Прошло совсем немного времени, прежде чем она окончательно сдалась и открыла ему взаимные чувства. А ещё через год благодаря Анне он узнал, что значит счастье отцовства: у них родился общий сын. Тай.

К тому времени у него уже была шестилетняя дочь от законной жены, но не осталось никаких воспоминаний, а тем более чувств по поводу её рождения. Он не мог наблюдать беременность законной жены — бо́льшую часть срока она провела в центре подготовки к родам. Он не мог увидеть новорожденного ребёнка, когда персональный электронный менеджер прислал уведомление, что дочь родилась живой. В это время он был на задании за много тысяч километров. И, в конце концов, он не мог созерцать, как девочка растет и развивается — на третьи сутки после рождения её определили в интернат.

Да и по правде, тогда ему и в голову не приходило, что можно испытывать какие-либо отцовские чувства к ребёнку. Рождение дочери стало лишь фактом в его личном деле, галочкой в списке выполненных гражданских обязанностей. Но через несколько месяцев после знакомства с Анной он впервые решил воспользоваться одним из прав Зоркого — незримо присутствовать на процедуре тестирования детей в интернате. Официально такие наблюдения проводились с целью выявить потенциальных будущих Зорких среди воспитанников, чтобы как можно раньше начать работу по спецподготовке этих детей. Но его привело желание узнать свою дочь до того, как будет позволено забрать её в семью. Смышлёная девчушка сумела многое унаследовать от своего отца. И по всем правилам, он обязан был обратить внимание руководства интерната на этого ребёнка как на вероятного сотрудника Служб в будущем. Но ему хватило на несколько секунд мысленно перенестись в собственное детство, чтобы представить, какие методы воспитания ждут его дочь все последующие годы. Он также вспомнил женские бои на финальном тестировании в спецколледже. И то, во что превращались выжившие после них. Всего этого было достаточно, чтобы по итогам промежуточного тестирования детей выдать безапелляционную резолюцию: «Среди четырёхлетних воспитанников интерната дети, подходящие для подготовки к спецколледжу, отсутствуют».

Когда Анна родила Тая, его собственный мир в очередной раз перевернулся. Удерживая крохотное пищащее тельце новорожденного сына, которому было всего-то несколько часов от роду, он чувствовал, будто держит в руках саму жизнь: настойчивую, пульсирующую, пронизывающую всё вокруг особым светом — невидимым, и всё же ясно ощутимым. От ребёнка пахло сладким печеньем наподобие того, которое Анна любила печь по воскресеньям. Беззащитность младенца обезоруживала, лишала брони. И было что-то дьявольски-первобытное в готовности голыми руками разорвать любого, кто захочет причинить ему вред. И было нечто сродни религиозному откровению в желании обнять и назвать братом или сестрой каждого, кто искренне разделит с ним счастье рождения сына.

Конечно, эйфория продлилась недолго, сменившись беспокойством о том, как обеспечить любимой женщине и сыну безопасность и приемлемые условия жизни, ведь он не мог находиться рядом с ними так часто, как это было необходимо. Однако, несмотря на то, что Анна рано осталась сиротой, она никогда не испытывала недостатка в заботе — вокруг неё всегда крутились помощники. То какие-то тётушки, то совсем юные девочки управлялись у неё по хозяйству, нянчили Тая или приносили продукты. А на каждом сеансе с але́ксами её, как и прежде сопровождала охрана.

Собственно, именно благодаря этому её эскорту, он однажды понял, что ревность — одно из самых тягостных чувств влюблённого человека. Ему стоило немалых усилий, чтобы научиться справляться с приступами удушливой подозрительности и недоверия, пожиравшими его покой в те дни, когда он не мог появиться в трущобах. Здравый смысл убеждал, что наличие охранников — безусловная необходимость для Анны. Но проснувшееся от долгого сна и не знающее границ древнее животное внутри него обнажало зубы в присутствии любого самца, подходившего к его самке ближе, чем на три метра. Два раза, ещё до рождения Тая, он пробовал уговорить Анну оставить ремесло продавца чувств и ограничиться лишь обучением и подготовкой других продавцов. Однако после второй такой попытки её молчаливый, но пугающе выразительный взгляд дал ему понять, что ещё один подобный разговор поставит под угрозу их отношения в целом. Пожалуй, именно тогда он окончательно понял, насколько эта женщина духовно сильней его, несмотря на то, что значительно уступала в силе физической.

Единственная существенная помощь, которую Анна согласилась принять от Альберта — это переезд в новые апартаменты. И то не ради себя — ради сына. Для того чтобы Анна смогла, наконец, покинуть свой крохотный флигель и жить в большем комфорте, он сумел организовать частичную реконструкцию первых двух этажей полуразрушенной многоэтажки, находившейся в той же части трущоб. В результате помимо Анны и Тая новое жильё получили ещё восемь семей из Союза продавцов чувств.

Но чуть позже его стали изводить новые сомнения.

«Что я могу дать подрастающему сыну? Как подготовить его к жизни в этом чудовищно-исковерканном мире?» Мысли метались от одной крайности к другой, и временами он опасался, что вот-вот сойдёт с ума. А правильное решение всё не находилось.

— Просто люби его, — кладя руки ему на плечи и прижимаясь к его комбинезону горячей щекой, шептала Анна. — Это лучшее, что ты можешь для него сделать. Это большее, что ты способен дать. Как бы ни старался, но ты не сумеешь предусмотреть всех опасностей и подстелить мягкую подстилку на каждом шагу сына. Нельзя продумать всю его жизнь наперёд. Разреши себе действовать по ситуации, когда она того потребует. А пока — просто люби его.

— Но разве одной только любви достаточно?

— Глупый. Именно любви чаще всего и недостаёт.

И он любил. И Анну, и Тая — каждую секунду своей жизни.

По мере того как Тай подрастал, он как отец стремился уделять максимум внимания физическому развитию сына, обучать его основам боевых искусств и техникам самозащиты. И Тай благодарно впитывал отцовские наставления, отрабатывая усвоенные навыки на игровых поединках с мальчишками-ровесниками и со взрослыми друзьями матери из СПЧ. Год назад, на семилетие, он сделал сыну первый подарок настоящего воина: самодельный нож с коротким обоюдоострым клинком и Т-образной рукояткой, которая легко помещалась в мальчишеской ладони. Похожий ножик, только не из стали, а из графенового стекла, в своё время помог ему самому одолеть великана Бугатти. И выиграть смертельный выпускной поединок в колледже. Теперь же всем трюкам, которые знал сам, он стал обучать и сына.

— Не волнуйся, папочка. Поезжай в свой город. Мама тут у меня под надёжной защитой, — гордо заявил однажды Тай, в очередной раз прощаясь с отцом на несколько недель. В серо-голубых мальчишеских глазёнках не было и намёка на сомнение — они лучились спокойной, но твёрдой уверенностью в собственных силах. И находили отражение этой уверенности в таких же светлых и немного усталых глазах отца.

Отличный парень у него подрастал. Достойный лучшей жизни. Впрочем, как и все остальные эмпаты и их дети.

* * *

Въезд в Южный-2 остался далеко позади, когда голографический дисплей глайдера внезапно ожил и вывел красный мигающий прямоугольник с оповещением:

«Миссия отменена. Младший офицер 3386tn, вы можете возвращаться в Центрополис. Подтвердите получение информации. Маршрут вашего автопилота автоматически будет изменён через десять, девять, восемь…»

— Подтверждаю получение новых данных. Отменить автоматическую смену маршрута. Запрашиваю соединение со старшим офицером 2812gm.

— В соединении отказано. Старший офицер 2812gm ограничил уровень доступа для мгновенной связи.

— Код доступа девяносто, тридцать один, пятнадцать, сорок четыре, ноль, один. Запрашиваю соединение со старшим офицером 2812gm.

— В соединении отказано. Старший офицер 2812gm ограничил уровень доступа для мгновенной связи.

— Запрашиваю соединение с рядовым 6476or.

— В соединении отказано.

— Ошибка! Проверить информацию. Рядовой 6476or находится в моём непосредственном подчинении.

— Отклонено. Причина: старший офицер 2812gm ограничил инициирование мгновенной связи для всех ваших служебных контактов.

Он едва сдержался от громкого ругательства вслух, но всё-таки успел корректно завершить диалог с системой уведомлений. Вместо смены маршрута автопилота он тотчас переключился на ручное управление и повернул глайдер в сторону трущоб.

Плотная, пульсирующая волна тревоги, которую он так старался сдержать с момента получения неожиданной миссии, теперь вырвалась на волю и обволокла его целиком.

Беспокойство возникло не на пустом месте. Что-то происходило в стенах Департамента безопасности уже не один месяц. Что-то, во что старший офицер Кевин2812gm Олби, его непосредственный начальник, не стремился посвящать своего подчинённого. Явные недомолвки на фоне привычно бесстрастных распоряжений. Участившиеся требования рапортов о его деятельности в трущобах, отстранение от ряда заданий и внезапные поручения, которые раньше не входили в круг его компетенций… И это лишь малая часть того, что так настораживало. Чем дальше — тем сильнее крепло подозрение, что где-то он прокололся, проявил неосторожность. Неважно, когда и как, но старикан Олби его раскусил. И то, что Олби установил немотивированный запрет на экстренную связь младшему офицеру, которого перед тем выслал на фиктивное задание, было самым недобрым знаком.

Перед мысленным взором не переставал мигать красный прямоугольник, буквально орущий «Анна и сын в опасности!». Критический сигнал от внутренней системы оповещения, наконец, прорвался из подсознания.

Болидом он нёсся в сторону резервации, выжимая из служебного глайдера максимум, на который тот был способен. Но расстояние по-прежнему сокращалось чересчур медленно.

Слишком поздно.

Он понял это, когда только въехал в резервацию. Ощущение катастрофы повисло в воздухе плотным туманом, который просачивался сквозь любую преграду — даже бронированный корпус глайдера не спасал.

Непривычно пустые, притихшие улочки встречали его редкими людьми. Да и те тут же норовили укрыться при виде его машины. Может быть, так было и раньше, просто он не замечал? Он пытался себя успокоить, но безуспешно. Скорость движения на просевших и разбитых дорогах трущоб приходилось снизить в несколько раз: здесь исключалась возможность использования магнитных подвесов. Казалось, проще бросить глайдер посреди дороги и бежать, бежать, что есть мочи туда, где — он был уверен — прямо в этот момент происходило нечто ужасное.

Два перекрёстка. Четыре поворота. Конец пути.

Выйти из глайдера с каменным лицом, не выдавая ни единой эмоции. Он умеет, он справится. Отставить тремор в руках. Он здесь, чтобы исполнить свой служебный долг.

Дом, где жила Анна, уже был окружён боевиками. По характерным голограммам на графитовых комбинезонах он мгновенно узнал группу мышеловов, которая находилась в его непосредственном подчинении. Но они здесь без него. Значит, их привёл Олби, — потому и установил ему запрет связи с подчинёнными.

— Слава ОЕГ, господин младший офицер! — при виде руководителя боевики вытянулись в струнку. Снаружи была только половина группы. Значит остальные — внутри многоэтажки.

— Слава ОЕГ. Рядовой, доложите, почему отряд выехал на задание без моего ведома? — потребовал он, не замедляя шага.

Мышелов с туповатым взглядом, идя в ногу с начальником, промычал что-то о внезапной тревоге, поступившей сразу после его выезда из Центрополиса. Весь отряд отправили в трущобы для поимки банды террористов, поскольку Кевин Олби получил информацию о готовящемся теракте на междугородних автомагистралях.

— Нам поступил приказ не отрывать вас от важной миссии, господин младший офицер.

— Принято. Оставайтесь на месте.

Оказавшись внутри жилого корпуса, он на несколько секунд остановился, ухватившись за перила лестницы: в глазах замелькали мушки, а уши заложило, будто он нырнул на дно глубокого водоёма. С верхних этажей доносились крики, женский плач и звуки глухих ударов. Он заставил себя осмотреться. За лестницей, возле дверей, ведущих в апартаменты Анны, тоже стояли несколько мышеловов. Здесь, внизу было подозрительно тихо. Он беспрепятственно вошёл в знакомые апартаменты, сопровождаемый дежурными приветствиями своих мышеловов. Внутри было ещё трое. Рядом с ними лежали два изувеченных трупа — охранники Анны. Самой Анны и Тая в прихожей не было видно.

— Олби? — тихо произнёс он.

Один из мышеловов кивнул в сторону спальни.

Он пересёк коридор на деревянных ногах и, схватившись за дверной проём их с Анной спальни, едва удержался, чтобы не закричать.

Перевёрнутое кресло-каталка Анны валялось посреди комнаты. Сама она — в жутких ссадинах и гематомах, с неестественно вывернутыми конечностями лежала рядом. А возле Анны носом в пол, в луже собственной крови почивал Кевин Олби. Из шеи старшего офицера торчала T-образная рукоятка. Его прошлогодний подарок Таю.

Тай… Сыночек!

Мальчик был здесь же. Ещё живой. Лежал скрючившись и смотрел на отца затуманенным взглядом. Всё его тело сотрясали судороги, а изо рта толчками вырывалась кровавая пена.

«Я горжусь тобой, Тай. Ты сделал всё, как нужно. Просто… их было слишком много».

Нельзя было произнести эти мысли вслух, но он постарался вложить их в свой взгляд.

Он сразу понял, что случилось. Тай в попытке защитить мать от пытавшего её Олби, изловчился и, точно как учил отец, вонзил нож ему в шею. Но Олби обладал хорошей реакцией и успел наградить Тая несколькими мощными зарядами лазерного мини-автомата, встроенного в предплечье комбинезона. Теперь внутренности мальчика медленно плавились, доставляя ему невообразимые страдания, и это был необратимый процесс. Даже если заявить, что ребёнка необходимо спасти как важного свидетеля, его не успеют довезти и до ворот Центрополиса. Сын был обречён на мучительную агонию, в то время как шансы выжить сводились к нулю.

«Я всё-таки не уберёг вас. Прости меня, мой мальчик».

Рывком он приложил к виску сына свой табельный мини-автомат и послал короткий мощный заряд. На этот раз лазер мгновенно оборвал страдания ребёнка.

Черноту, которая в ту минуту заполнила его собственное сознание, прорезал лязгающий голос рядового 6476or, находившегося всё это время в дверях спальни:

— Департамент запрашивает отчёт о ходе операции. Каковы будут ваши приказания, господин Грин?

Примечания

1

Константинос Кавафис. «Стены». Пер. с. Ильинской.