Сочинские рассказы

Юлия Волкодав, 2023

Все хотят в Сочи на три ночи. Особенно в сезон. Но если ты приехал не на три дня, а насовсем, тебе откроется совершенно другой город. С маленькими уютными магазинчиками, где продавщица, отпуская тебе мясо, поделится рецептами его приготовления. С извилистыми горными дорогами, по которым гоняет дядя Сосо на своём битом тазике, и каждая поездка с ним превращается в увлекательное приключение. С тихими пляжами для местных и совершенно особыми достопримечательностями, которые не показывают отдыхающим. Сочи, который скрывается под этой обложкой, вас точно удивит. А с его жителями вы наверняка захотите познакомиться, когда приедете в следующий раз. Телефончик дяди Сосо я вам дам, обращайтесь.

Товарищ Островский (Дом-музей Николая Островского)

В Сочи можно найти развлечения на любой вкус, особенно летом. Ночные клубы, дискотеки, кино на пляже, караоке — если ты молод и полон энергии, веселись хоть до утра. А утром на море, до обеда. Потом, в самую жару, можно на какую-нибудь экскурсию в лес метнуться или по Дендрарию погулять. А вечером снова танцы, клубы, зажигаем.

Когда Алекс перечислил возможные развлечения и поинтересовался, куда я хочу попасть в первую очередь, я твёрдо сказала: «В музей Островского». Самый логичный выбор, правда?

Вот и Алексу так показалось. Однако в музей мы всё-таки поехали. Почти час по пробкам, чтобы выбраться из усиленно строящегося к Олимпиаде Адлера. Ещё минут тридцать страха, пока маршрутное такси несётся по Курортному проспекту. На пятый раз привыкаешь, и вцепившиеся в сиденья бледно-зелёные отдыхающие начинают веселить. Потом снова пробка на въезде в Сочи. Сейчас дорога занимает куда меньше времени и дарит куда больше приятных ощущений, потому что достроили объездные маршруты, а тогда каждый вояж в Сочи становился настоящим испытанием.

Особо странно терпеть эти испытания было ради Николая Островского. Да-да, речь шла именно о Николае Островском, а не его предшественнике-однофамильце, подарившем нам «луч света в тёмном царстве».

В маршрутке я тщетно пыталась объяснить Алексу свой необычный интерес:

— Ну просто Павка Корчагин — мой детский герой! И книжка у меня была, синяя такая, с иллюстрациями. Там Павка Корчагин на лавочке возле моря сидит, под пальмой. Это Сочи! То есть в книге не Сочи, но писал Островский в Сочи, я в Интернете читала. Он здесь лечился на Мацесте. А потом жил последние годы. И здесь писал «Как закалялась сталь».

Пассажиры маршрутки странно на меня поглядывали, но я уже привыкла. Утром на общей кухне, когда я готовила плов, так же странно на меня посмотрела Анечка, дочка нашей соседки Ольги, пришедшая помыть посуду. Обычно мы здоровались, но на сей раз Анечка только покосилась на меня и молча встала к раковине. Как выяснилось, Анечке на лето задали «Как закалялась сталь», но она и не думала к ней притрагиваться. А Ольга, узнав, что мы собираемся в музей Островского, прочитала Ане лекцию на тему любви к литературе. И теперь Аня подозревала, что с таким сумасшедшим человеком, как я, лучше не здороваться. Вдруг это заразно?

— Я не знал, что ты за коммунистов, — осторожно заметил Алекс. — Ты не говорила.

— Почему за коммунистов? — оторопела я. — Я вообще ни за кого. Мне просто герой нравился! Он такой смелый, такой правильный, такой…

Хотела добавить, что несчастный — на той приснопамятной иллюстрации он ещё и с палочкой был, — но догадалась заткнуться. Уж больно странное было выражение лица у Алекса.

Помимо музея, в Сочи есть ещё и памятник Островскому. С него-то мы и начали. Островский на постаменте стремился в светлое будущее: волосы назад, нога занесена в то самое будущее, которое так и не наступит, полы плаща развеваются. Очень красивым был Островский в виде памятника, чем-то на Суворова похож, на ещё одного героя моего странного детства.

Рядом с памятником на скейтах летали местные неформалы. Строители светлого будущего, идейные наследники Павки Корчагина. Плитку украшали непонятные граффити, валялись стаканчики из-под кофе с символикой американской бургерной, оплотом загнивающего капитализма.

Но я упорно не замечала удручающего фона. Мы бодро зашагали по направлению к музею.

— Вот в этом домике он жил и писал «Как закалялась сталь», — голосом профессионального экскурсовода излагала я почерпнутые из какого-то «послесловия» знания.

— Не жил, а доживал. И не писал, а дописывал, — флегматично поправлял меня Алекс, утирая пот — дорога шла круто в гору. — Всего несколько месяцев. Его товарищи по партии сюда на лечение отправили. Очень логично — от болезни суставов лечиться практически на болотах.

— Ты откуда знаешь? — оторопела я.

Алекс при мне читал только Стивена Кинга, и до сего момента мне казалось, что творчество Островского находится далеко за гранью его интересов.

— Я тут уже был, — вздохнул мой несчастный спутник. — И не один раз. Нас со школой каждый год водили на экскурсии.

— И как тебе?!

— Очень нравилось! Особенно…

Но Алекс не успел поделиться воспоминаниями детства, потому что мы пришли к кассам. А тётенька в будке как раз собралась куда-то уходить. Я рванула к ней.

На лице тётеньки отчётливо читалась тоска по холодному квасу, которым торговали через дорогу. К тому же выяснилось, что билеты в домик Островского отдельно купить нельзя — только в комплексе с билетом в Литературный музей.

— А там ещё выставка кукол и деревянной миниатюры, — сообщила кассирша. — Очень интересно, привезли Барби со всего мира.

Вот зачем мне Барби со всего мира, если я хочу в домик Островского? А Алекс говорил не надевать жёлтую маечку с зелёной бабочкой. Тётка подумала, что мне лет пятнадцать, наверное. Сейчас сделает скидку как школьнице.

По комплексному билету мы потопали в Литературный музей. Алекс убедил меня посмотреть всё, за что заплатили. Я так и не поняла, его интересовали Барби или деревянная миниатюра? Мы слонялись по гулким залам, ощутимо пахло нафталином. Скажите, вас тоже пугают чинно сидящие у входа бабушки-смотрительницы? Так вот, если в зале вы одни, бабушки пугают в десять раз сильнее! От одного их взгляда начинаешь подозревать себя в намерении спереть вон ту чернильницу писателя Ивана Иванова, жившего и писавшего в Сочи семьдесят лет назад.

В зале с Барби было повеселее — там верещала девочка лет пяти, которая хотела поиграть с куколками под стеклом «вот прям щас»! На девочку и скачущую вокруг неё маму с сомнением поглядывали другие дети: прокатит истерика или нет? Если прокатит, надо срочно валиться на пол и топать ногами, Барби-то хотелось всем.

Деревянная миниатюра нас вообще не впечатлила, Алекс сам из спичек не хуже клеит. Так что мы пошли в домик Островского, тем более что терпение Алекса уже подходило к концу.

Домик оказался маленьким, друзья по партии не особо расщедрились. Но уютный: с холлом, верандой, садиком. На входе нас встретила бабушка божий одуванчик, предложившая надеть огромные войлочные тапки прямо поверх нашей обуви. Бахилы времён Николая Островского, надо полагать, призванные сохранить паркетный пол. Алекс как-то странно хихикнул и первым ринулся надевать тапки. Я же растерянно поглядывала на бабушку, ожидая экскурсии. Но бабушка невозмутимо прошествовала к своему стульчику и сообщила:

— Тут везде таблички, читайте.

Действительно, по всем стенам висели таблички, сообщавшие, что вот в этой комнатке семья Островского обедала (тут и бублики под стеклом хранились, и чашки на столе стояли), вон в той каморке его секретарь набирал на машинке бессмертный текст, а вот там была спальня парализованного писателя. На кровати лежали две палки, назначение которых я так и не смогла выяснить — таблички на сей счёт молчали. Я точно знала, что в Сочи Островского привезли уже не ходячим, так что палки предназначались точно не для ходьбы. Высокие подушки, кровать с пружинами, в шкафу за стеклом издания романа «Как закалялась сталь» на всех языках мира. Все декорации словно с известной фотографии «Островский в кругу комсомольцев». Собственно, это и были декорации того снимка.

Я рассматривала листочки рукописей под стеклом и размышляла о подвиге писателя, о невероятной тяге к творчеству, о том, каково писать роман, будучи парализованным, незрячим. Словом, мои мысли были исключительно возвышенными. Алекс задумчиво толпился рядом.

Наконец мы вышли на улицу. Здесь, освободившись от пристального взгляда бабушки-смотрительницы, я продолжила свой внутренний монолог уже вслух:

— Нет, я признаю, что в плане писательской техники «Как закалялась сталь» несовершенен. Слог неровный, например, но это объяснимо, ведь Островский воспринимал собственный текст на слух. И сегодня многие темы романа потеряли актуальность, но…

— Солнышко, не старайся. — Алекс щёлкнул зажигалкой, приваливаясь к бетонной стене забора. — Я не поддержу дискуссию. Я не читал.

— Как?! — Я аж подпрыгнула. — И фильм не смотрел?!

— Какой? С Конкиным? Я этого актёра не перевариваю, уж прости!

— С Лановым хотя бы! Вот ты мамонт! Нет, ну как?! Это же классика! Стоп, подожди! Ты же говорил, что сто раз ходил сюда с классом! И ты сказал, что тебе очень нравилось!

Алекс кивнул:

— Только ты меня не дослушала. Нам всем очень нравилось, всему классу. Очень нравилось в войлочных тапках кататься по паркету. Дома-то ни паркета, ни войлочных тапок нет!

P.S. В Сочи до сих пор есть и музей Островского, и улица Павла Корчагина, и памятник писателю, и пара мемориальных досок. Хотя нельзя не признать, что и «Как закалялась сталь», и романтизированный образ автора-героя несколько утратили актуальность для молодёжи. Но бронзовый Островский по-прежнему шагает в светлое будущее, где совсем другие ценности и идеалы.