Апостол Смерти

Юлия Валерьевна Щербинина, 2021

Никита никогда не был любимцем судьбы. Одиночество, бедность, борьба за выживание на крайнем севере, и в итоге гибель в аварии. Казалось бы, вот оно, избавление, но после смерти становится только хуже. Проходит сорок дней, и вот, за спиной невзрачная могила, впереди огромный мир, полный живых людей, и никто не видит блуждающего по городу призрака. Тела больше нет, но рассудок продолжает жить, чувства не дают покоя. Что дальше? Кто откликнется на зов о помощи в столь «эксцентричной» ситуации? Быть может, в древнем дневнике некроманта найдётся способ решить проблему…

Глава 1 «Сорок дней спустя»

Я помню, как умер. Никого в заполярном округе не удивишь снежной метелью в апреле и страшным гололёдом на дорогах, и многие водители пренебрегают правилами безопасности. Пренебрёг и я.

Честно говоря, я никогда не боялся смерти. Ради чего цепляться за место под солнцем, если оно уже не дарит тот тёплый свет из далёкого детства? Когда жизнь заключается в вечной борьбе с долгами и урчащим желудком, тебе остаётся лишь выживать, и смерть уже не кажется таким страшным явлением.

В тот день я мчался по трассе на своей девятке. Как приобрёл эту советскую старушку в начале зимы, так и не сменил изношенную резину.

«Ладно, со следующей зарплаты возьму с рук», — думал каждый месяц, раскидав подачку работодателя по обязательным платежам. Квартплата, телефон, сеть, бензин, ремонт машины. На еду бы хватило. Хотя к голоду привык с детства.

Музыка режет слух дешёвой акустикой, печка еле греет, все стёкла в машине давно запотели. Я потратил единственный выходной на мелочную подработку и тороплюсь домой, напрочь отключив инстинкт самосохранения. Во время обгона вахтовки выезжаю на встречную полосу и не успеваю перестроиться, а навстречу из-за поворота вылетает внедорожник. Его водитель наверняка, как и я, очень спешил домой.

Дождалась ли его семья, я так и не узнал. Удар, страшный грохот, и я перестаю чувствовать холод. Так и сижу, свесив руки и уткнувшись щекой в смятый руль. Не пошевелиться, ни рукой, ни пальцем, но, заключённый в собственном теле, я ещё могу соображать.

К машине подбегает мужчина в синем пуховике с эмблемой Норильского Никеля и пытается открыть мятую дверь. Я смотрю на него и жду помощи, но по выпуклым ошарашенным глазам понимаю — мне не помогут. Я мёртв.

Он лезет в карман за сотовым. Сейчас приедет ДПС, скорая, труповозка… Я понимаю это. Полиэтиленовый мешок, морг, могила. Вот и всё.

И тут за его спиной возникает женщина. Она одета в лёгкое чёрное платье, точно вышла на пляж, невозмутимая и прекрасная. Порывы ветра и виляющий зигзагами снег не касаются длинных угольных волос. Женщина смотрит на меня, как на близкого друга, вытягивает длиннопалую руку и манит к себе.

Мне не страшно, наоборот, хочется пойти за ней. И едва я осознаю это, как некая сила перемещает меня куда-то в пространство, откуда я вижу своё покалеченное тело в смятой машине.

А потом забвение. Пустота.

Сколько прошло времени? Не знаю, но вдруг начинаю ощущать… себя! Ощущаю, что я есть, и даже могу двигаться. Вокруг полный мрак.

Я делаю рывок и прохожу сквозь неощутимую преграду. Солнечный свет не ослепляет, от ветра не становится холодно. Небо чистое, снега уже почти нет, по земле тянутся покрытые льдом лужи. Теперь понятно, что с момента моей смерти прошёл, по крайней мере, месяц или чуть больше. В нашем северном городе так выглядит конец мая.

Передо мной могилы. Я на кладбище Голиково.

Оборачиваюсь и вижу унылый чёрный колумбарий. Меня не похоронили, а кремировали, что неудивительно в условиях вечной мерзлоты, где даже дома построены на высоких сваях. Интересно, кто взял на себя организацию моих проводов в последний путь? Родственников нет, друзей никогда не было. С коллегами натянутые и исключительно рабочие отношения — на что-то большее у меня не было времени. В принципе, это не важно. Мой прах расположен ниже уровня глаз, в крайней нише. Две старые искусственные гвоздики, ни фотографии, ни свежего цветка или конфеты. Навещать меня некому.

«Баланецкий Никита Андреевич 22.11.1987г. — 13.04.2009г.»

Печально. Дата рождения и дата смерти. А вся жизнь в крохотной чёрточке между ними. Как бы то ни было, я вернулся. Пусть и непонятно зачем.

На мне всё та же одежда, в которой я погиб. Чёрные джинсы, серый свитер с молнией на воротнике и лёгкая ветровка. Я снимаю её и не чувствую никакой разницы. Не тепло и не холодно. Надеваю обратно и иду в сторону крематория, к остановке. Как удобно — морг, ритуальный зал, крематорий и здесь же кладбище, далеко ходить не надо. Как быстро от меня избавились.

Холодный ветер то стихает, то обдаёт резкими порывами. Забавно. Он не теребит одежду и волосы, не бьёт по лицу. Я есть, но меня в каком-то смысле и нет. Или наоборот. Какая странная аллегория!

На остановке мне попадается пара пенсионеров. Мужчина и женщина трясутся от холода и прячут лица под капюшонами, а на меня не обращают ровно никакого внимания, хоть я и стою возле них довольно долго. В конце концов, холод берёт верх, и старики уходят в тёплую будку, а я ещё долго смотрю им вслед, думаю и решаю попробовать.

Подхожу к двери и берусь за ручку. Наверняка металл холодный, но мне он кажется комнатной, какой-то нейтральной температуры. Я медленно тяну на себя, однако ручка плавно поглощает мои пальцы и извергает их с другой стороны, будто бы является голографическим изображением. Что, в принципе, и следовало ожидать.

Далее без всякой цели направляюсь в сторону города. Всегда любил ходить посреди дороги, не опасаясь машин, и не упускал случая, когда перекрывали проезд на время больших праздников. Обычно дети гоняют по дорогам на велосипедах, взрослые прогуливаются компаниями, я же всегда шёл один. Просто гулял и наслаждался временным снятием хоть одного запрета.

Вдоль по обочинам тянутся ряды гаражей, свалки и груды мусора. Вместо соли твёрдый снег посыпан гранулированным чёрным шлаком, а в тех местах, где снег уже растаял, землю с весенней травкой заменяет серый гравий. Живописных пейзажей здесь нет и никогда не было. Хочешь получить кусочек природы — уезжай далеко за город, в потравленную газом тундру, и радуйся тому, что есть.

Ещё издали я замечаю автобус и продолжаю идти навстречу, не замедляя шага. Между нами уже десяток метров. Метр. Лобовое стекло прямо перед лицом. Погружение, точно в воду. Кабина водителя, салон с тремя-четырьмя скучающими пассажирами, — причём пол проносится сквозь мой живот — выныривание, и снова улица. Ничего так.

Ещё немного, и вокруг меня простилается оживлённый Норильск, «жемчужина Заполярья», «крупный центр цветной металлургии» и один из самых загрязнённых городов мира, подверженный экологической катастрофе.

Я иду по тротуару — порядком надоело проходить сквозь машины, всё-таки к таким экстраординарным ощущениям я ещё не привык. Люди щурятся от ветра, подростки идут без шапок, дурачатся и делают вид, что им совсем не холодно. И никто не обращает внимания на шагающего по улицам мертвеца. А я всё брожу и брожу, не чувствуя ни усталости, ни холода, ни какой-либо потребности.

Зачем я здесь?..

* * *

Не знаю, сколько времени я блуждал по городу, заглядывая в лица живых. Почти ни одна мысль не зародилась в моей голове. Я смотрел и слушал, но мозг даже не пытался анализировать поступающую информацию, и, если честно, меня это полностью устраивало. Суета утомила меня при жизни, и теперь, бродя в одиночку, как раньше, я просто наслаждался своим мёртвым покоем.

А для других жизнь продолжалась. Все куда-то спешат, кто-то решает по сотовому рабочие и бытовые моменты, кто-то тащит тяжёлые пакеты или стройматериалы для ремонта своих берлог. Вот пробегает супружеская пара с коляской, рыча друг на друга под истерический плач младенца. Там задрипанный алкоголик тянет к молодому парню дрожащую руку, прося мелочь «на проезд».

Вот она, ваша жизнь. Всё, ради чего вы так мечтали скорее вырасти из сказочного детского возраста и жить «как хочется». Чем же вы так недовольны? Ваша сказка закончилась, началась взрослая жизнь, разве не этого вы хотели?

Редкие карликовые деревца и кусты Ленинского проспекта покачивали на ветру голыми ветками. Солнце скрылось, и бетонный город опутала ещё более депрессивная серость. Я взглянул на небо и не увидел ни одной тучи или облака. Это трубы промышленных заводов выбрасывают в атмосферу гигантские столпы газа, что ползут по небосводу, как тяжёлые куски ваты по отравленной воде.

Только тогда я и заметил, что в воздухе стоит едва заметный голубоватый туман, а некоторые горожане прикрывают лица в попытке спастись от кислого привкуса серы во рту и щекотания в горле, вызывающего сухой кашель. За это я и не люблю центральный район. Завод по выработке облаков здесь всегда работает исправно.

Электронный циферблат на здании управления комбината показывал мне приближение вечера и четыре градуса по Цельсию со знаком минус.

А вокруг голоса и обрывки разговоров.

— Сегодня что, двадцать второе?

— Двадцать третье. Суббота.

— Точно! С этим дурацким графиком работы вообще выбило из жизни…

Я остановился. Из всех разговоров вокруг меня я расслышал обрывок именно этого.

Двадцать третье мая. Я не подсчитывал в уме — цифра сложилась сама, будто бы мой мозг был калькулятором, и я осознал — сегодня сорок первый день после того, как меня не стало. Выбило из жизни.

Минуло ровно сорок дней, и вот, я снова здесь. Почему? Зачем? Вряд ли все усопшие возвращаются по истечении религиозного срока, ведь тогда бы весь православный мир был заполнен душами мёртвых, а я здесь один.

Я стал оглядываться по сторонам, пытаясь убедиться, что меня окружают исключительно живые. Несколько раз становился на пути людей, и они проходили сквозь меня, как через пустое место, коим я в какой-то степени и являлся, и ни одна живая душа не поразилась этому зрелищу.

Умиротворение начало покидать меня. Мысли судорожно забили кулаками по черепной коробке, едва не затмив мой мёртвый рассудок. Ведь так не может продолжаться вечно. Не бывает так, что дух умершего блуждает по миру живых до скончания веков, прекрасно осознавая всё, что происходит вокруг.

Или бывает? Мои представления о неупокоенных душах ограничиваются только фрагментами фильмов ужасов, и ни в чём оставаться уверенным я не могу.

Что я знаю о сорока днях? К своему стыду, почти ничего. Я не крещённый, но слышал от кого-то, что по окончании этого срока происходит взвешивание грехов и добродетели усопшего, а затем решение дальнейшей судьбы его души. Какой же приговор вынес мне Отец Небесный? Я мог бы предположить, если бы только знал, что происходило со мной все эти дни, но память была чиста. Этот период просто вырезали из моей истории остро заточенными ножницами, вот только кому принадлежала держащая их рука, Богу или дьяволу, мне оставалось лишь гадать.

— Это не важно, — сказал я сам себе, пока несколько человек проходили сквозь меня. — Не важно.

И медленно побрёл дальше. В никуда.

— Важно одно — зачем я здесь. Для чего был возвращён, и что должен сделать, чтобы пойти дальше, куда бы это «дальше» меня ни привело. Ничего же не происходит просто так, значит… Это определённо что-то значит.

Я рассуждал вслух, пусть в своих рассуждениях и топтался на месте. Просто собственный голос действовал успокаивающе, создавал иллюзию жизни, как будто бы я оставался частью этого мира, и мысль о том, что в нём нет для меня места, уже почти перестала напоминать о себе.

А вообще, это оказалось даже приятным — болтать с самим собой посреди оживлённого города и не бояться, что кто-то примет за психа. Давайте откровенно — кому не надоело ущемлять себя ради того, чтобы люди, до которых вам нет никакого дела, не приведи Господи, косо на вас не посмотрели?

Вдруг меня начал распирать смех, и впервые в жизни я даже не подумал его подавить. В жизни! Я расхохотался во весь голос, истерично замахал руками, как крыльями, стал орать на прохожих, но всем было плевать.

— Кому-нибудь вообще есть дело?! Ты меня слышишь? — Защёлкал пальцами перед лицом проходящего мужчины. — А ты? Эй! — Рявкнул в лицо болтающей по телефону женщины. — Да пропадите вы пропадом! Почему-меня-никто-не слышит?!

— Вот псих!

Я застыл с раскрытым ртом и резко обернулся.

Первое, что я увидел, был чёрный гроб с перевёрнутой звездой в круге. А потом, приглядевшись, понял, что это рюкзак-торба на спине удаляющейся девушки.

Она… это мне?!

— Эй, — ошарашено выдохнул я. — Эй, подожди!

И бросился догонять её. Хотел схватить за руку, но моя ладонь вновь словно бы окунулась в воду. Я обогнал девушку и загородил ей дорогу.

— А ну-ка стой!

Девушка остановилась и враждебно уставилась прямо на меня. Её лицо было обильно покрыто пудрой, глаза обведены чёрной подводкой, под ярко алыми губами красовался блестящий шарик пирсинга. Стразы на шапке — конечно же, чёрной — изображали череп и две скрещенные кости.

— Молодой человек, дайте пройти! — и вежливо, и грубовато заявила девушка, хотела обойти меня, но я снова не дал.

— Подожди! Ты… — Я замялся, не зная, что сказать в такой дурацкой ситуации. — Ты живая?

— А ты больной! — огрызнулась она, но явно начинала меня опасаться.

— Нет, я здоров. То есть… Как это сказать…

Пока я думал, она опять попыталась меня обойти, но не тут-то было.

— Слушай, я… я щас милицию вызову! — попыталась она меня запугать, хотя у самой уже подрагивал голос.

— Я боюсь, сейчас милицию вызовут на тебя, — заметил я.

— Да с чего бы?!

— Кроме тебя, меня никто не видит. Всем кажется, что ты стоишь посреди улицы и разговариваешь сама с собой.

Девушка в конец растерялась и стала озираться в поисках поддержки. Люди обходили её стороной, держались как можно дальше, недоумённо поглядывали на неё, а на меня не обращали абсолютно никакого внимания. Она не могла этого не заметить.

— Слушай, — отрезвляюще сказал я. — Уйди на безлюдную улицу, чтобы не привлекать внимание…

— Уйти на безлюдную улицу? Что ещё? Раздеться и в кусты?!

Одна пожилая женщина схватила за руку ребёнка и торопливо прошагала мимо, злобно покосившись на девушку и проворчав что-то про милицию. Женщина с телефоном, которой я орал в лицо, умолкла на полуслове и вытаращила глаза. Не на меня, а на мою новую знакомую. Та стала бледнее смерти.

— За музеем, где первый дом Норильска. Знаешь такой экспонат? Там обычно никого, но стоят жилые дома и колледж искусств. Кто-нибудь, да увидит тебя в окно, так что можешь не раздеваться, — заверил я девушку и сразу пошёл в назначенное место. Она придёт. Почему-то я знал это точно.

* * *

До музея было не больше пяти минут ходьбы. Я добрался за две, вошёл внутрь сквозь дверь и, побродив по первому этажу, сделал для себя новые открытия. Как я хожу по земле, так могу и подниматься по лестницам, не проваливаясь в ступени. Потрогать какие-либо предметы возможно, а взять или передвинуть их не получается. Зато опереться на стол или рассесться в компьютерном кресле могу спокойно. Правда, мебель не подстраивается под моё эфемерное — или как это теперь называется? — тело, обивка не прогибается, не появляются складки, спинка не опрокидывается, как бы я ни пытался развалиться поудобнее. Если быть слишком упорным, можно случайно пропустить её через себя и свалиться на пол, но на первый раз меня пронесло. А вот на второй не очень, и я искренне порадовался, что невидим окружающим.

Никогда не отличался особой пунктуальностью, но сейчас опаздывать чревато. Выйдя к чёрному входу, провёл руками по стене, надавил посильнее, и бетон поглотил мои руки. Ощущение было в какой-то степени приятным. Как в детстве, когда подолгу сидишь в ванне, гладишь ладонями влажную щекочущую поверхность и медленно погружаешь их в остывшую воду, проверяя её плотность.

Моя новая знакомая была здесь и шарахнулась в сторону, когда я появился из ниоткуда прямо за её спиной.

— Только не пугайся!

— Ты откуда взялся? Что тебе надо?! — всё же испугалась она, пятясь от древнего бревенчатого домика.

— Не кричи. Я хочу понять.

— Что понять?

— Как бы так объяснить…

— Прямо!

Я пожал плечами.

— Ну, прямо так прямо. Я недавно в аварии разбился. Насмерть. А сегодня вышел из могилы и хожу теперь по улицам, но никто меня не видит и не слышит.

— Ты меня за дурочку держишь?

— Никто, кроме тебя! Я несколько часов шарахался по городу, а все люди проходят сквозь меня и в упор не видят. Я хочу понять, как ты можешь мне помочь пойти дальше. В рай, в ад, куда угодно, но я не должен находиться здесь, понимаешь? Ты много за свои, сколько тебе там, видела души мёртвых?

Девушка молча смотрела на меня, как на пьяницу в белой горячке. Конечно, именно за такого она меня и приняла. Я не рассчитывал, что всё будет просто — сам бы не поверил.

— Иди домой, ладно? Отоспишься, и легче станет, — совсем спокойно сказала она и торопливо направилась к дороге.

Я дождался, пока девчонка выйдет на оживлённую улицу, и помчался следом, выскочил на проезжую часть, обернулся и раскинул руки.

— Вот, смотри!

— Уйди, машина!!! — истошно прокричала она, но было поздно.

Серая «Волга» проехала через меня и не причинила никакого урона. За ней промчался джип, а следом коммерческий автобус.

Когда перед моими глазами пронёсся полный салон — точнее, ноги пассажиров — и вновь возникла улица, я увидел, как моя знакомая хватается за лицо и чуть не падает в обморок, а прохожие с любопытством оборачиваются к ней.

Дабы не довести девушку до палаты с мягкими стенами, я вернулся на тротуар.

— Ну что, убедилась? Я мёртв, но я здесь. Ты одна меня видишь, значит, как-то можешь мне помочь. Ты только в обморок не падай, ладно? Меня бояться не надо, я тебе ничего плохого не сделаю при всём желании. Просто пойми меня — что бы ты делала, окажись, не дай бог, на моём месте?

Поначалу она таращилась на меня своими симпатичными, но уж больно сильно накрашенными глазами. Затем поозиралась по сторонам и зашагала обратно вдоль музея, по всей видимости, сама не понимая, куда идёт.

— Всё… Я это пробовать больше не буду… Пошёл он в баню со своим… кайфом, — услышал я тихое бормотание, когда догнал её. — Это же было вчера, должно было уже отпустить!

— Так, стой! — Я остановил её, положив руки ей на плечи. Аккуратно, чтобы случайно не сунуть их внутрь. — Во-первых, не знаю, что ты там употребляешь, но на месте твоих родителей я бы тебя за это прибил.

— Я ничего не употребляю, — пролепетала девушка, боясь поднять на меня взгляда. — Лёша просто уговорил попробовать, я вообще не хотела…

— Вот и пошли этого Лёшу куда подальше! Во-вторых, я не глюк. То, что ты видела, было на самом деле.

Она свела брови, посмотрела на мою руку на своём плече и накрыла своей. Точнее, наши ладони слились воедино, потому что она не могла ко мне прикоснуться. На бледном лице запрыгали мускулы.

— Это… как это?..

— Я не знаю, как это, но это правда. Сорок дней назад я ехал по трассе и разбился в аварии. Гололёд был, я обгонял и не успел перестроиться.

— Сорок дней?

— Сегодня сорок первый.

— А тебя… тебя поминали?

Я опустил руки и отшатнулся. Поминки! Вымаливание живыми мёртвого… Неужели это и в правду имеет такое значение?

— Наверное, нет.

— Почему?

— Потому что некому. У меня нет родственников.

— А друзья, коллеги?

— Говорю же тебе — некому.

Она замялась.

— Да как ты так жил и не завёл хоть одного друга или хорошего знакомого? У всех же есть хоть кто-то…

— А никак и не жил! — признался я в сердцах. — Работал и подрабатывал, коротал существование от зарплаты до зарплаты. Так что учись хорошо, если хочешь «жить». Это большая роскошь. Тебя как звать-то?

— Лера.

— А лет сколько?

— Семнадцать. Почти.

— Меня Никита зовут. Ну, звали. Теперь ты будешь.

— Я бы сказала, что рада познакомиться, но пока не уверена.

Я усмехнулся.

— Мы с тобой оба теперь ни в чём не можем быть уверенными. Ну что ж, Лера-семнадцать-почти, ты куда сейчас идти собиралась?

Она ответила неохотно, предчувствуя облом:

— К друзьям.

— Друзья отменяются. Сейчас зайдём в церковь, поставишь свечку за мой упокой и напишешь поминальную записку. Начнём хотя бы с этого.

— Ты с ума сошёл?! Я не хожу в церковь! — взъелась Лера.

— Сатанистка что ли? — усмехнулся я.

— Нет, — забавно надулась она. — Просто не хожу и всё. Не в моих принципах!

— Уж извините, принципами пока придётся поступиться.

По выражению её лица я понял, что облом, по ходу дела, светит мне, и даже то, что она говорит с призраком, — или кто я там теперь — больше её не пугает.

— Знаешь, что? Сочувствую тебе, конечно, но поищи кого-нибудь ещё. Я уверена, если тебя увидел хоть один человек, увидит и кто-то другой!

Развернулась и быстро пошла обратно к дороге, демонстрируя мне прыгающий на спине гроб.

Я не собирался отпускать единственного человека, который меня видит. Пусть даже это малолетняя девчонка-гот.

— Нет уж, погоди! Нет никакой гарантии, что ты не единственная во всём городе или даже мире, кто меня видит, и упускать этой возможности я не собираюсь.

— Кто ищет, тот всегда найдёт.

Лера остановилась у пешеходного перехода, покрутила головой и стала переходить дорогу.

— Я уже нашёл. Не будь такой бессердечной эгоисткой! Если бы ты увидела, как кто-то в озере тонет и зовёт на помощь, а вокруг, кроме тебя, никого, ты бы и ему сказала: «Поищи кого-нибудь ещё»? Я прошу для начала только поставить свечку, это не много, богохульница! Да это… это твой долг, чёрт возьми! Помочь мёртвому обрести покой!

Мы пересекли две проезжие части и теперь шли вверх по проспекту.

Лера игнорировала меня. Шла, тупо глядя вперёд. На всякий случай я махал руками прохожим, пару раз крикнул и даже попрыгал, но результат оставался прежним. Его не было.

— Вот видишь? — обратился к Лере, когда голова одного мужчины вынырнула из моей руки. Лера вздрогнула и опять уставилась перед собой. — Как я должен искать, если я как будто бы и не здесь? Нет меня, никто не видит!

Она не отвечала. То ли не хотела привлекать к себе внимание разговором сама с собой, то ли надеялась, что я обижусь и уйду.

— Окей. Ладно, молчи, — пожал я плечами и сунул руки в карманы куртки. — Только я от тебя не отстану, так и знай. Я везде с тобой буду — дома, в школе, в твоей комнате, на кухне. Надо будет, и в ванной тебя достану, так что особо не…

Вдруг Лера рванула за подъезжающим на остановку автобусом. Здесь я немного замешкал. Зайти-то я в него зайду, а вот повезёт ли он меня с собой, или пол улизнёт из-под ног, и я свалюсь на дорогу — ещё не знаю. Самое время проверить, да и выбора особо нет.

Она едва успела. Длинный жёлтый автобус поглотил ввалившуюся в него толпу и уже начинал трогаться с места. Я залетел в салон, когда двери уже закрывались, и прищемил бы ногу, будь она материальна. Автобус поехал, и я вместе с ним! Ещё одно приятное открытие.

Салон был почти заполнен. Терпеть не могу общественный транспорт! Одна из причин длительного пайка на бич-пакетах ради накопления на старенькую девятку. Стыдливо умолчу о том, что у меня никогда не было водительских прав, и ездил я на свой риск, но, как оказалось, рисковал не кругленькой суммой штрафа, а собственной жизнью. Ладно, чего уж…

В этот раз терпеть тяготы тесного контакта с людьми я был вынужден несколько иначе. Никто меня не толкал, не прислонялся, не пытался пройти между мной и сидениями, и мне не пришлось. Я свободно и легко шёл в толпе, как сквозь туман. Видеть, что находится внутри людей, я, естественно, не мог и не хотел, — разве что прикрутил бы им внутрь по лампочке — поэтому, дабы не мелькало в глазах, то и дело вытягивал вбок голову и смог разглядеть мою беглянку.

Она ушла в самый нос передней площадки, втиснулась между водительской кабиной и стеклянной перегородкой и притаилась.

Я подкрался и склонился так, что моя голова и плечи вынырнули из чьей-то спины.

— Так куда мы едем?

Она аж подпрыгнула от неожиданности, увидела меня, красивого, торчащего из чужой плоти, накинула капюшон и отвернулась к окну.

Пассажир вскоре отошёл, а через секунду меня пронзила совсем низкая, круглой формы кондукторша и требовательно гаркнула:

— Передняя площадка, проезд оплачиваем!

Лера недоумённо посмотрела на сморщенное лицо, глядевшее на неё из моей груди, на плечи, торчащие из боков, на объёмные груди, — прости, господи! — вывалившиеся из моего живота, передёрнулась и полезла во внутренний карман пальто. Руки не слушались её, пальцы соскальзывали с собачки. Она достала синюю корочку, открыла с третьего раза и продемонстрировала кондуктору студенческий проездной.

— Заранее готовить надо, — пробурчала та и потащилась отлавливать других пассажиров, протискиваясь через толпу и хватаясь то за один поручень, то за другой, как Тарзан за лианы.

Только сейчас я заметил, что меня не тянет упасть, даже когда автобус останавливается на светофоре, разгоняется снова и поворачивает. Стою себе, как приваренное к полу сидение, даже не шатаюсь, как остальные. А быть мёртвым мне уже начинает в какой-то степени нравиться.

Автобус приближался к выезду из города. Только почитав вывески в салоне, я понял, что мы едем в мой район, который ещё недавно носил статус города.

— Так ты тоже из Талнаха? — спросил Леру. — Вот и отлично, хоть к дому буду поближе. Не люблю Норильск — там серой воняет. Правда, теперь я этого не чувствую, но всё равно бесит.

Лера воткнула в уши наушники, включила музыку на полную громкость, убрала телефон и, закрыв глаза, откинулась на стеклянную перегородку.

Пришлось ехать молча. Я скучающе осматривал то пассажиров, то наши сказочные окрестности. Любоваться там было нечем. Трубы, пустыри, редкие будочки остановок на фоне горных плато, покрытых снегом почти круглый год, турбазы и выжженные газом карликовые деревца тундры. Двадцать третье мая, а весенней зеленью ещё даже не пахнет. Гололёд и грязный снег.

Внезапно связывающая меня с внешним миром нить резко оборвалась. Автобус приближался к месту моей гибели.

Я припал к стеклу кабины водителя, затаил дыхание и… не увидел ничего. Дорога и дорога. Обочина и обочина. Участок, где я сделал последний вдох, приблизился за пару секунд и пронёсся в одно мгновение. Мне же показалось, будто бы ко мне, прихрамывая, подползло бесформенное струпчатое нечто, заглянуло в мои глаза, прошептало что-то очень важное и уныло поползло дальше, искать свою следующую жертву.

Я не понял, почему испытал разочарование. А что я ожидал там увидеть? Свою несчастную машину-гармошку? Она наверняка уже гниёт на свалке. Венок? Цветы? Одинокого скорбящего? Я вас умоляю. Кому есть дело? Ну, разбился там кто-то и разбился. Нечего других водителей отвлекать почтением чьей-то там памяти. Оно, наверное, и правильно.

Вздохнув, я отлепил ладони от стекла и наткнулся на Лерин взгляд.

Скоро мы проехали по мосту через покрытую льдом реку, и несколько минут спустя я наконец-то оказался дома. Мне сразу бросилась в глаза деревянная церковь с золотыми куполами на двух башенках, и, пока я думал, как затащить туда Леру, автобус заехал на автовокзал.

Лера вышла последняя, как бы нехотя выбравшись из своего укромного уголка. Наушники были убраны обратно в карман, и теперь я мог спокойно покапать ей на мозг.

Правда, не успел. Она достала сотовый, выбрала номер из журнала звонков и нажала на клавишу вызова. Что ж, помолчу, послушаю, кому и зачем она собралась звонить.

— Привет, — тепло сказала Лера в трубку. — Вы сегодня собираетесь? А, уже! У тебя?.. Я скоро подойду.

Когда она убрала мобильник, мы уже перешли дорогу, и я ткнул пальцем в сторону церкви.

— Нам туда.

Она молча мотнула головой и продолжила плыть в потоке людей. Я пожал плечами и поравнялся с ней.

— Мы идём в гости? К кому? С кем будешь меня знакомить? Я много нового о тебе узнаю, будем, так сказать, знакомиться с тобой ближе.

Попусту я пытался вытянуть из неё хоть слово, как-то подцепить, спровоцировать. Не поддавалась. Шла себе, поглядывала по сторонам и безразлично, а кому-то с вызовом, отвечала на взгляды прохожих, которых притягивал её внешний вид. Куда мне против выработанной с годами выдержки неформала!

В престижном эркерном доме мы поднялись на лифте на восьмой этаж и остановились у одной из квартир.

Я окинул взглядом новенькую лакированную дверь и покривил губами.

— Так к кому всё-таки мы идём?

Она сняла шапку, поправила чёрные волосы, воззрилась на меня и проговорила:

— К Сумраку.