Гридя – вдовий сын

Юлия Валерьевна Санникова, 2023

Семеро холмогорских витязей посланы за молодильными яблоками в дальнюю страну. С ними и Гридя, вдовий сын. Путь, хоть и торный, но не близкий. Опасности, подстерегают их на каждом шагу. Охраняет молодильные яблоки трехголовое чудище, которое нужно победить.

Глава 3. Красна дорога ездоками

Проводив дьяка, отроки заходили по всем комнатам и стали думать, что делать дальше. Требовалось собрать команду надежных людей. Всеслав решил, что сам займется этим. Семи человек, считая с ним, будет вполне достаточно. Выступать, положил он, надо как можно скорее, не откладывая! Прямо на следующий день, на рассвете.

Мухомор ему не перечил, завтра так завтра, никаких важных дел ни на завтра, ни на послезавтра, ни даже на неделю вперед намечено у него не было; объявил, что доверяет Всеславу, кого бы тот не выбрал с ними в дорогу, и отправился к себе, собираться.

Всеслав покрутился еще в столовой, походил, размышляя и стараясь сдержать пылающий в груди огонь. Он был горд, что доверие начальства возложило ответственное поручение на него! Как там сказал дьяк? «Дело государственной важности!» Точно каленым железом выжег.

Разумеется с собой брать надо самых надежных людей, — рассуждал Всеслав, шагая к казармам, — таких, на которых всюду и везде можно положиться. Много ли наберется верных сердец? Ну, положим, один уже есть. Мухомор — товарищ с самого детства. А кто еще? Искрен? Да, можно и его. Он хоть и укладывает тщательно волосы и обливается розовой водой, словно кисейная барышня, но ратное дело знает лучше многих. Дубыню с Горыней? Уж их-то обязательно! Сразу два человека прибавилось к отряду. А ну как откажутся братья, кого взять на замену? Да нет, врешь, от похода в Ирей они не отступятся. Сам бы он ни за что не отказался от поездки к морю Алатырскому, даром что не курорт там, а край неведомый и оттого, наверное, грозный и опасный, но одновременно и притягательный… Так! Четверо уже. Кто станет пятым? Вавила? Нет, Вавила на прошлой неделе сломал руку, когда упражнялся в фехтовании… С кем же он рубился? Не с Мухомором ли? Да, точно, с ним самым. Защищаясь от атакующего и отходя назад, Вавила оступился и со всего маху ударился оземь, словно Финист Ясный Сокол, но не грудью, а широченной спиной. Его правая рука, в которой был зажат деревянный палаш, и подломилась. Горемыка взвыл от боли! Кто ж его Финистом тогда назвал? — Всеслав задумался и почти сразу вспомнил. — Перемысл вот кто! У него на всякий случай выражение меткое припасено. Пожалуй, решил Всеслав, позову и Перемысла.

Седьмого участника он так и не сыскал, и решил, что имя придет само по себе, в тот самый момент, когда меньше всего думаешь.

***

Искрена Всеслав нашел на заднем крыльце, который иные называли балконом, вероятно из-за того, что оно выдавалось наружу и было окружено перилами с толстыми низенькими колоннами. Крыльцо было приделано к казарменному зданию с изнанки, то есть с заднего фасада, выходившего на поля и огороды. Облокотившись на перила и свесив верхнюю половину тулова, Искрен беседовал с кем-то стоящим внизу.

Не иначе как с девицей толкует, — подумал Всеслав и прислушался.

И, действительно, слышался женский голос.

— Ты меня, душа моя, не бойся! — говорил он ей негромко и держа за руку, — я нарочно пришел сюда, чтобы поговорить с тобой наедине. А то набегут сейчас, анафемы, и слова не дадут вымолвить, то одно им, то другое.

Крадучись, стараясь остаться незамеченным и не вспугнуть голубков, Всеслав обошел крыльцо и выглянул, ему хотелось узнать, что у Искрена за подруга, красавица или так себе. То была смуглая прелестница, чернобровая поленица, из девиц, что наравне с юношами служат в городской дружине.

«Может быть, и правда, что ты нарочно пришел на меня поглядеть, — думала про себя поленица, — да только у тебя таких, как я, беда сколько. Сама, кажется, знаешь, что дело добром не кончится, а сил недостает не бегать на свидания».

— А, вот ты где! — воскликнул Всеслав, обнаруживая себя и выходя из тени на свет божий, — А я тебя везде ищу.

Девица отдернула руку и покраснела, Искрен расплылся в улыбке.

— Что ж меня искать, клянусь богом, вот он я, весь тут. Я в этот час всегда с Машенькой на заднем крыльце, правда, милая? Стоим тут, птичек слушаем, ароматы сладкие грудями вдыхаем, на гусей любуемся.

Навстречу с луга бойко шли гуси и молодые нежные как пух гусята.

— Дело до тебя есть, — сказал Всеслав и сделал знак глазами, чтоб Искрен спровадил Машеньку. Говорить при ней ему не хотелось. Лучше обойтись без ненужных свидетелей.

Тот понимающе кивнул.

— А что, милая, — обратился он к девице, ища и не находя ее руку, — не заждались ли тебя подружки?

Машенька посмотрела на Искрена, потом на гусей, показала на них и звонко захохотала.

— Хап… хап… хап… — частили гуси, вытягивая шеи и кося глазами на девицу.

— Гуси-гуси, га-га-га! — воскликнула Машенька и протянула свои тонкие белые пальцы к гусятам.

Гусята заволновались, сбились в кучу, одни наступили на других, и все вместе побежали к родителям. Гусыня расставила крылья, согнула шею и с грозным шипением двинулась на Машеньку.

Машенька пискнула и бросилась наутек. Гусыня за ней. Машенька оглянулась, вскрикнула громче, в ее глазах застыл ужас. Казалось, что за ней гонится тысяча чертей.

— Куда ты, милая, — только и успел крикнуть вдогонку Искрен. — Убежала… Какая трусиха. Гуски испугалась. Ну вот, пожалуйста, — повернулся он к Всеславу, обрадованный, что не пришлось самому прогонять Машеньку, — валяй, что у тебя за дело.

И Всеслав рассказал в подробностях о возложенной на него миссии.

***

Наказав Искрену встретить его у городской заставы в шесть утра — на это время был назначен отъезд — Всеслав отправился на поиски Перемысла.

Перемысл был высоким, крупным детиной с русыми волосами, подстриженными в кружок, и мечтательным взглядом. Всеслав нашел его на крыльце казармы, он сидел под старой развесистой шелковицей и записывал в тетрадку только что сочиненные куплеты. Губы и подбородок его были выкрашены в лилово-синюшный цвет. Рядом лежала палка, которой он сбивал переспевшие шелковичные шишки.

Игра на гуслях и пение были любимыми занятиями Перемысла. Он предавался им в любую свободную минуту. В искусствах его часто сопровождал верный пес Полкан. Дворняга, которая, по уверению Перемысла, была помесью борзой, повсюду таскалась за ним и выла, когда тот слишком сильно ударял по струнам.

— Стихи слагаешь? — спросил Всеслав, подходя к крыльцу. Преданный Полкан лежал под деревом и лениво грыз кость.

— Служебное время кончилось, можно и творчеством заняться, — проговорил музыкант. В голове у него, как обычно, звучали обрывки мелодий. — Да ты садись, не тушуйся. Но петь не проси, ей-ей, сегодня не в голосе.

Всеслав ухмыльнулся, похлопал отрока по плечу и сел, широко расставив ноги.

— Слушай сюда и не перебивай…, — сказал он, а затем поведал ему всю ту историю, с которой наш читатель уже знаком.

Перемысл, как было велено, внимал, не проронив ни слова. Когда Всеслав кончил, он внимательно посмотрел на него и голосом исполненным достоинства произнес:

— Ты, конечно, знаешь, друг мой, что я поэт? Боги зажгли в моей груди священный огонь, а посему считаю себя не вправе не браться за перо. Я раб искусства и все биения моего сердца, короче весь я целиком вместе с рубахой и сандалетами, отдан на алтарь муз…, — Перемысл умолк и посмотрел на Всеслава, ожидая от него подтверждения.

— Ээээ, ну да…, кажется, знаю, — ответил Всеслав, не понимая, к чему тот клонит.

— Отними у меня перо — и я мертв. Что? Ты не веришь мне и смеешься?! Клянусь, что это так! — он помолчал. — Но ты, конечно, знаешь, любезный, что холмогорские казармы плохое место для искусства. Много в них комнат и помещений, но поэту жить в них негде. Поэт — это вечный скиталец, беглец, мальчик для битья, объект насмешек…

— Кто ж над тобой насмехается?

Перемысл укоризненно взглянул на него:

— Казарменное сословие я разделяю на две части: на поэтов и посредственностей. Первые пишут, а вторые зеленеют от зависти и строят разные пакости первым. Я умер, умираю и буду умирать от завистников, — он поднял руку, останавливая Всеслава, который собирался перебить его тираду, — Поэтому, — продолжал он повысив голос, — я, так и быть, и поеду с тобой в Ирейскую землю. Не то сживут меня со свету недоброжелатели, и талант мой взлелеянный и доморощенный безвременно увянет…

Всеслав радостно поглядел на него и хотел от избытка чувств обнять друга, но Перемысл поднял вверх палец и Всеслав замер, глядя на него во все глаза:

— Однако же, с одним условием, — проговорил поэт.

— С каким?

— Я гусли с собой возьму.

— Экий хитрец. Заливает про муз и беззаветное служение, а сам торгуется! Ну, хорошо, брат, раз тебе без них никак, бери.

Перемысл удовлетворенно улыбнулся.

— И в свободное время, на привалах, буду играть на них и петь песни.

— Это что ж, второе условие? А ты сказал одно! Ну, будь по-твоему, я сегодня добрый. Только того, ты на музыку не сильно налегай. Порученная нам служба — тайная, лишнего внимания, сказано, не привлекать. В общем, петь — пой, но так, чтоб не слышно тебя было.

Перемысл кивнул. Он прекрасно понимал, что государственное дело требует соблюдать особые предосторожности, поэтому пообещал играть на гуслях тайком и втихомолку. «Небось получится — думал он про себя, — не зря я второй год музыкой упражняюсь, спою и беззвучно, как велено».

Уговорились встретиться в шесть часов на городской заставе.

***

Игравшие на лужайке возле одного из бараков казачки рассказали Всеславу, что Горыня и Дубыня сегодня дежурные в трапезной, а значит там они — начищают столы и расставляют тарелки, либо кашеварят в кухне. Оставался час до ужина, и в воздухе витали дразнящие ароматы жареного лука и свежеиспеченного хлеба. В казарменном хлеву мычали коровы, требуя, чтобы их подоили.

Голоса братьев Всеслав услышал подходя к столовой. Кто-то, кажется, Горыня — он был старше и крупнее Дубыни — сопел словно от натуги и сдавленным голосом выговаривал:

— Да, что ты как тетеха? Не бойся, чай, не съест он тебя, подавится!

— Да знаю, что не съест… — отвечал Дубыня сиплым басом. — Ты давай его вражину, по башке, по башке!

Взору Всеслава, когда он вошел внутрь, представилось следующее.

Горыня, великан с гривой золотистых волос и румяным лицом, про таких еще говорят «кровь с молоком», присел на четвереньках, просунув голову под скамью, стоявшую у самой стены, и высматривал что-то в темном углу. В руке он держал глиняную миску. Рядом с отроком застыл большой рыжий кот, который с таким же неподдельным интересом разглядывал мрак под лавкой. Дубыня, похожий на Горыню как две капли воды, но телосложением помельче, поджав ноги и обхватив колени руками, сидел на противоположном конце залы и боязливо косился в сторону брата. Похоже было, что под лавкой находится что-то такое, что вызывает у него животный ужас.

— Ты бей, бей его, — стонал Дубыня, дрожа от страха.

— Да погоди ты бить. Не видно ж ничего. Он, бог даст, убежал давно.

— Мамочки…, да там он, там, куда ему деться!

— Места полно, юркнул в щель и был таков. Чего ему сидеть? Нас с Васькой дожидаться?

— Да ты не рассуждай, шибай везде, до чего руки дотянутся!

— Шибай, — передразнил Горыня. — Сам-то боится ноги на земь спустить, зато командует. Иди и шибай сам, раз такой умный! А я живым хочу поймать. Васька, черт горбатый, его и так замучил. Катал лапами, да в воздух подбрасывал. Мышу теперича полагается прощение и вольная воля. За героизм.

— Ыыыы, — завывал Дубыня.

Горыня, наконец, рассмотрел мышь в подлавочной черноте. Крохотный зверек замер и старался не дышать, надеясь переждать, свалившиеся бедствие. Горыня осторожно приблизил к нему миску, крепко держа посудину пальцами за выпуклое дно, и медленно накрыл ею мышь. В тот же момент кот Васька перестал таращиться во мрак и перевел удивленный взгляд на человека. В кошачьем взоре читался невысказанный горький упрек.

Рядом лежала тоненькая дощечка. Дубыня взял ее двумя пальцами и ловко просунул под глиняную миску. Теперь грызуна можно было отнести на двор и выпустить целым и невредимым на свободу.

— Готово! — радостно сообщил Горыня, бережно неся плошку с дощечкой на улицу, — Слазь с лавки-то, — бросил он брату, — Аника-воин!

— Здорово Всеслав, — сказал Дубыня, только сейчас заметив Аггеева. Дрожать он перестал, и голос его звучал твердо, словно вся история с мышью приключилась не с ним.

Всеслав дождался, когда Дубыня освободит мышь и вернется в трапезную, и пересказал им поручение городского совета. Уговаривать братьев ему не понадобилось. Они пообещали, что на рассвете на добрых конях будут ждать его у городских ворот.

Конец ознакомительного фрагмента.