Эйдос непокорённый

Юлиана Королёва, 2018

Наша община единственная пережила катастрофу на Эйдосе – так учит Совет. Я знаю, они врут. А ещё скрывают опасные артефакты из далёкого прошлого. Один из них заразил меня и теперь медленно убивает изнутри. Но по законам общины меня всё равно ждёт смерть, а за привычными стенами – хищники, ядовитый туман и загадочные тоннели. Единственный шанс выжить – разобраться в тайнах Эйдоса, выяснить, кто жил до нас и какое наследие оставил.

3. Метка

Разглядываю запястье. Батья-Ир сказала, что это отметка Демиургов. Допустим, создатели и правда жили на Эйдосе, построили Башню с макетом целой вселенной, который я видела лично. Людям такое не под силу. Но зачем натравливать на меня искры, метить? Уж лучше бы сразили молниями. Откуда Батье знать, что это дурная метка? Может, Демиурги хотели, чтобы люди ходили в Башню? Вдруг у меня откроется талант? Но, что если я завтра умру?

В аллидионских садах так помечают больное дерево, а после спиливают, чтобы зараза не распространялась. Не зря ведь меня заперли подальше от всех. От этой мысли становится не по себе.

На ощупь всё просто — небольшая мягкая выпуклость, и если придавить, кажется, будто она расползается, шевелится, как живая. Отодрать бы эту дрянь вместе с собственной шкурой, но иллюзия быстро проходит, и я снова ничего не чувствую. Нужно избавляться от этой заразы. Мне бы в лазарет, к инструментам, или кого попросить. Только сюда никто не спешит.

Время будто остановилось, замкнулось на себе, как знак бесконечности, и лишь голодный спазм в животе напоминает о его течении. Утолить голод нечем, еда в этой келье не положена, зато воды хоть утопись: небольшой бассейн. Полезная жидкость очищает тело, храм души, а от чистого тела зависит и чистота духа. Но этого святошам мало. Следующий шаг — чистота мыслей, и его я ненавижу особенно. Трудно отказаться от желания прибить Батью-Ир за вредность, или Макса после его поступка. Но согласно Писанию, дурные помыслы, не говоря уже о действиях, истощают дух негативной энергией. И духу может не хватить сил, чтобы сохранить личность и возродиться в новом теле. Поэтому у нас тут постоянно очищаются голодом, водой, молитвами и ритуалами. Такова суть аллидионской религии, так святоши зарабатывают возможность реинкарнации. Хотят бессмертия.

Но я не верю в перерождение, в волю Демиургов, и с моими помыслами не очищусь никогда. Брожу по келье, царапая ногтями непонятный след на запястье, как вдруг за дверью слышатся шаги: шарканье подошв по каменной кладке. Скрип дверных петель, словно музыка, глоток свежего воздуха, оживляет отсыревший склеп. Хвала Демиургам! Это Мастер Гиллад, человек, заменивший мне семью, лучший лекарь в обители, строгий и справедливый учитель.

Всем знаком его серый балахон, расшитый лекарскими символами, и неулыбчивое, гладковыбритое лицо. Его седые волосы забраны очками на ремне, одежда пропиталась микстурами, так что Мастера легко узнать с закрытыми глазами. Подпрыгиваю навстречу, надеюсь, он принёс хорошие новости и просветит меня насчёт отметки Демиургов, скажет, что Батья-Ир лишь хотела меня запугать.

Старый лекарь суёт мне в руки кружку горячего супа. Запах еды дразнит так сильно, что я не могу удержаться.

— Только посмотри, куда тебя занесло! — ворчит он вместо приветствия, пока я, обжигаясь, проглатываю суп. — Всё я виноват, старый чурбан. Мало того, что заступился за сопляка, так ещё и угораздило приставить к нему тебя.

Для Мастера Гиллада все сопляки, даже Макс, который точно был старше меня. Разве что Обаккинов он так не называет.

— Ты не виноват, что так вышло, Мастер Гиллад. — Я отдаю ему пустую кружку. — Откуда тебе было знать?

И приставил он меня только потому, что я подслушивала и была в курсе.

— Оттуда! — Он ставит кружку на циновку и внимательно глядит. — Так обычно бывает, когда встречаются двое молодых людей.

Я хорошо помню нашу встречу и состояние, в котором был Макс. Треснувшие рёбра, синяки, ссадины и отшибленная напрочь память. Кстати, благодаря Зелигу. Не думала, что он способен на такое. Но Доверенные с радостью врали, будто не в курсе. Остальным святошам сказали, что Макс из южной части обители, из тех затворников, кто редко сюда заходит. Это сработало.

Совет обсуждал в Архиве другое: способ избавиться от чужака, его смерть. Они не знали, что я сижу в обсерватории и слышу, как Батья-Ир называет его выродком и дикарём из-за стены, как убеждает всех, что Максу среди нас не место, и после всего увиденного им, чужака нельзя отпускать. Мастер Гиллад и большинство считало, что чужак ничего не помнит, поэтому безопасен, и если его отпустить, никогда не найдёт к нам дороги. Только древний закон поставил точку в этом споре: «Пока пришелец не покидает стен обители, он имеет право на жизнь».

Мастер Гиллад всегда умел докопаться до правды и утереть нос Совету. Именно он нашёл этот пункт в старом фолианте, а потом поймал меня за ухо, выходящей из Архива следом за Советом. Но вместо наказания, раз уж я в курсе, заставил приглядывать за Максом, помогать ему адаптироваться. Разумеется, тайно. Я не возражала, мне до коликов хотелось разузнать о нём побольше, выпытать знания о жизни на материке. Проблема была только в памяти Макса, впрочем, это не помешало его стремлению свалить отсюда. И общая мечта объединила нас.

Мастер Гиллад зажигает в чашах огонь и, наконец-то, интересуется моим следом на запястье. Напяливает очки на выцветшие голубые глаза, выбирает в сложной конструкции стекло потолще, и пытается рассмотреть сквозь следы моего вандализма что-то известное только ему. Кряхтит, сопит, водит большим пальцем по моему запястью, надавливает место, где недавно алела отметина, а теперь не осталось и следа. Может, там и не было ничего?

— Что именно ты трогала? — Мастер Гиллад цокает, оставляет мою руку, думает. Плохой знак.

— Ничего, — нервно мотаю головой, и мне становится не по себе, неужели Батья-Ир права и это опасная метка? — До самой платформы только за руку Макса держалась.

Даже такой незамысловатый контакт в обители считается преступлением, поэтому лишь смелые позволяют себе прятаться по углам. Мастер Гиллад знает о нас и не выдаст. Ведь чувства нельзя запретить, вытравить голодом, медитациями и вымыть водой. Он задумывается, морщится, стареет на глазах, хотя ему и без того сто восемьдесят.

— Это невозможно. Сколько себя помню, такого ещё не было, — бормочет он под нос.

Я начинаю подозревать, что не первая прогулялась по Башне.

— Чего не было, Мастер Гиллад? — Я даже не могу пошевелиться от оцепенения, как тогда, на площадке под дождём.

— Того! — Он хватает меня за руку, тычет в нос моим же расцарапанным запястьем, и сокрушается. — Когда не трогаешь, что не положено, такого не случается.

Выдёргиваю руку из его сухих пальцев, потирая саднящие царапины, стараюсь выглядеть спокойной. Постепенно и он усмиряет свой вспыльчивый характер. Если лекарь так реагирует, всё серьезно. Но я ничего и не трогала, это Макс открыл целую комнату со звёздами. И чего они к нему не прицепились? А если прицепились? Что если это от них у него в башке заклинило, и он меня бросил? Скотина, шнод!

— Мастер Гиллад, ты можешь это вытащить? — Слышу, как дрожит собственный голос и стараюсь взять себя в руки. — У тебя ведь с собой инструменты?

Он не расстаётся с пеналом-скруткой. Постоянно таскает всё для первой помощи. Вдруг кому поплохеет.

— Хочешь убрать эту штуку? — Он снимает очки, протирает стёкла подолом балахона. — Хорошая мысль. Её и правда лучше вытащить, пока она тебя не убила.

— Убила? — Холодок пробегает по позвоночнику и редкие волоски на руке становятся дыбом. — Да что в ней такого? Просто вырежь её.

Старик начинает ворчать:

— Просто, да не просто. Всё сопляк виноват, разрушил твою жизнь! Тебя ведь больше не допустят к прежней работе, Рыжик. А кто теперь будет мне, старику, помогать? Дело-то хорошее, спокойное, полезное. Ты могла бы стать моим подмастерьем.

Я отвожу взгляд. Когда Мастер берёт в помощники, это честь и возможность быстрее продвигаться по рангам. Только я не люблю лекарню. Продлевать жизнь знаниям гораздо приятнее и чище, а искать среди них необычное — высшее благо. Просто Мастер Гиллад добр ко мне, с ним можно поделиться наболевшим, попросить совета, вот я ему и помогаю. Но сейчас он прав, не видать мне ни его лекарни, ни архива, как и мира за стеной. Осознание этого душит, словно меня заперли в тесном ящике.

— Никто не заменит тебя, Мастер Гиллад, да и какое из меня подмастерье? Я от вида крови сознание теряю.

— В этом и суть, — он успокаивается окончательно, — чем больше сталкиваешься со своими страхами, тем меньше боишься.

Не знаю. Я много помогала ему, стараясь наблюдать за работой и учиться, но всё так же не переношу кровь.

— Ты можешь вырезать это из меня? — напоминаю о главном. Кстати, крови будет много, и меня мутит от одной мысли.

В тусклом пятне света вырисовывается задумчивое лицо Мастера Гиллада, усталый взгляд из-под насупленных седых бровей.

— Это святотатство, — мрачнеет старый лекарь. — К тому же если я это сделаю, меня не допустят к твоей защите. А на Батью-Ир надеяться не стоит.

И всё же он вынимает пенал-скрутку из недр балахона, разматывает шнурок и разворачивает инструменты. По келье разносится запах микстур. В пенале полно тонких железяк и флаконов — постоянный набор лекаря. Я воодушевляюсь, никогда не думала, что с радостью предложу пустить себе кровь. Но старый Мастер открывает флакон и всего лишь льёт прозрачную жидкость на мои царапины, прямо как в детстве на разбитые коленки. Щиплет немного, но что толку?

— Ты же сказал, надо срочно это убрать! — возмущаюсь я, хотя сама не верю. Но Мастер Гиллад врать не станет. — Оно правда меня убивает?

— Раз сказал, значит, так и есть. Мне жаль, Рыжик, но пока это всё, чем я могу помочь. — Он закупоривает флакон, сматывает инструменты и поднимается.

— Но… — Что-то душащее сдавливает мне горло, и я лишь наблюдаю, как он уходит, оставляя меня со смертельной штуковиной на руке.

Пульс стучит в висках, хочется забраться на вершину Башни и выть, звать на помощь. Чувствую себя тонущим кораблем из «Фантазий Путешественника». На моём борту пробоина, и волны океана, который я ни разу не видела, как, в общем-то, и корабль, пожирают меня с потрохами. Нужно успокоиться, собраться, подумать — это всё, чем я могу себе помочь. Вдох-выдох.

Не выходит. Брожу из угла в угол, думаю, как избавиться от метки, и оставить Совету меньше поводов для обвинений. Кого позвать на помощь?

Даже если я уберу отметку Демиургов, всё равно стану изгоем. Если доживу. Меня начнут избегать. Так себе перспектива. Спасибо Макс, надеюсь, тебе там икается. Никакого больше Архива, где я записываю, подшиваю, сохраняю рукописи, а в перерывах пробираюсь в обсерваторию разглядывать космос в телескоп и рыться в сведениях о тех, кто искал способы покинуть обитель. Как без этого жить? На моё место назначат святошу, который понятия не имеет, с какой аккуратностью нужно подходить к хрупкому наследию предков: знаниям об Эйдосе, древней литературе. Мне не позволят ухаживать за фолиантами и искать лазейки в аллидионской стене, а отправят чистить сортиры и баркачьи загоны. Есть, спать, медитировать придётся среди стада животных, а между тем древняя астрономия будет разлагаться на полках забытой обсерватории. Даже сейчас вместо того, чтобы просиживать задницу в этой дыре, я могла бы хоть немного проинструктировать замену. А кто доведёт до конца моё тайное дело? Мне бы передать его перед смертью.

Мороз пробегает по коже. Я царапаю уже саднящее запястье, пытаюсь унять дурное предчувствие и бешеный пульс. Хочу рассмотреть грёбанную отметку, понять, что это, но в полумраке ничего не видно. Чтобы добыть больше света приходится забраться на статую, поближе к дыре в потолке.

Небесное светило сверлит скромным лучиком отполированную до зеркального блеска башку Демиурга. Искристые вкрапления на его крыльях рассеиваются цветными звёздами по полу, стенам, и по мне — особенность неизвестного материала, из которого он высечен. Здесь не самый большой истукан, но в сидячем положении он достаёт почти до потолка. Забравшись на его широкое плечо, я оказываюсь прямиком у зеркальной башки. Над нами дыра в потолке, кусочек вечернего неба старается быть для истукана лицом. Демиург привык хмуриться тучами, улыбаться светилом и плакать дождём, но теперь он примеряет черты человека, забравшегося на его плечо — моя рыжая морда с широкими скулами маловата по отношению к его голове и смотрится комично, вспухшие красные веки — ореол печали вокруг бледно-голубых глаз — не подходят его величию, как и шрам от ожога на шее, который оставила мне Батья-Ир. А вот сувенир из Башни ему подойдёт. Но я не пойму, почему его важность раздута религиозными фанатиками? С виду обычная заноза или подкожный паразит. Мне бы лезвие и тогда поглядим, кто кого.

Сижу на истукане, смотрю на дверь и думаю, как сбежать, чтобы тайком пробраться в лекарню. Но вдруг мой взгляд притягивает тёмное пятно на циновке, которого я раньше не замечала. Приглядываюсь: в пустой, похожей на пещеру комнате оказывается посторонний предмет — кожаный свёрток Мастера Гиллада. Беспокойство вмиг отпускает, я вижу спасение. Первым делом думаю, что лекарь выронил его случайно. Но я слишком хорошо знаю Мастера, и это то, чем он мог помочь.

Быстро слезаю, хватаю добычу, как голодный зверёныш, разматываю и нахожу лезвие. Не особо задумываясь, чиркаю им по месту отметины. Кто-то входит в келью, но я не обращаю внимания. Кровь выступает сразу: красная, густая, тёплая. От её тонкого металлического запаха начинает мутить. Во рту становится солоно, перед глазами всё плывёт.

Я на свободе, на вершине мира. Воздух прохладный, ветер в лицо. Прямо передо мной огромный город, который ничуть не удивляет. Я просто стою и смотрю, как шпили сотен зеркальных башен впиваются в облака, как вены галерей опутывают их тонкими трубами, а по ним словно кровь бежит городская жизнь; огни на платформах мелькают и светятся, движется транспорт, люди, и весь город, словно искусственный организм, дышит, живёт. Много миллионов душ. Я знаю все улицы и проспекты, парки и сады. И также знаю, что этот город мёртв. Почему? И вдруг слепящая вспышка, ударная волна, серая взвесь замирает в воздухе, и проливается пыльным дождём на зелёные просторы. А мне так больно, словно в груди выжгли дыру.

Подскакиваю от едкого аммиачного запаха. Полумрак. Шорох балахонов по соломенной циновке — это Мастер Гиллад заматывает моё запястье, ворчит. Батья-Ир отчитывает его, чтобы не терял свои инструменты так некстати.

Никак не могу переключиться, в этот раз сложнее прогнать наваждение, собраться с мыслями. Видение слишком яркое, живое, словно я перенеслась в другой мир и стояла там на холодном ветру, наблюдая, как целый город вспыхнул, превратившись в пыль. Кажется, будто песок захрустел на зубах. Но откуда это взялось? Города подобных масштабов и конструкций невозможно вообразить. В архивах нет похожих картинок, но этот город снится мне с самого детства, и всегда оставляет горькое послевкусие. Только теперь я осознаю почему — город мёртв.

Бывшая наставница выставляет Мастера Гиллада и требует внимание к себе. Не думала, что она вернётся, к тому же одна. Я поднимаюсь. Рядом лежит мешочек благовоний, набор для маваара и смена одежды — ритуальное белое платье, расшитое золотым растительным орнаментом с глифами, плотный балахон и сапоги. Для суда. Приторный запах цветов, что добавляют в стирку, обволакивает келью, заглушая терпкие курения из древесной коры и скорлупы орехов. Ума не приложу, почему Батья-Ир уделяет мне столько внимания. В её положении давно пора забыть про подопечных.

— Ты не перестаёшь меня удивлять, — бормочет она, подбрасывая благовония на угли. — Пытаешься противиться воле Демиургов. Делаешь хуже только себе.

Я вздрагиваю при воспоминании о крови. Ничего не вышло. Как вытащить эту дрянь из-под кожи?

Батья-Ир расставляет на доске шесть глиняных чашечек с эмоциональными лицами. Все разные. Разливает по ним горячий маваар, который ещё называют «правдорубом», и сладко-терпкий запах пробуждает аппетит. Но нам с бывшей наставницей не о чем откровенничать.

— К чему это? — перехожу к делу. Чтобы высказать всё, что я думаю, никакой маваар мне не нужен. — Хотите подлить мне чёрной смерти?

— Ну что ты! — вдруг удивляется Батья-Ир и даже сердится. Ведь как я могла подумать о ней такое? Она берёт две чашечки, одну протягивает мне. — Поговорим по душам. Суд будет завтра. Обвинений много, и всё гораздо серьёзней, чем ты себе представляешь. Совет непреклонен. Они хотят принять меры в назидание остальным. Но я не буду пугать тебя преждевременным решением.

В висках стучит пульс, как ритуальные барабаны, которые предстоит услышать. Но это ничто по сравнению со смертельно опасным паразитом.

— Весьма великодушно с вашей стороны. — Я верчу чашечку в пальцах, рассматриваю рожу: ехидно-ухмыляющаяся, будто насмешек тут мало. Заодно замечаю, как у Батьи-Ир от недовольства вздрагивает верхняя губа.

Она проглатывает маваар, я повторяю за ней. Тягучий напиток согревает желудок, в голове появляется лёгкий алкогольный дурман. Маваар крепкий, когда горячий. От него хочется поболтать.

— Ты моя самая неудачная воспитанница, — переходит к делу Батья-Ир. Хотя, ей не нужен напиток, чтобы лишний раз напомнить мне об этом. — Я надеялась, что ты усвоишь мои духовные уроки, пойдёшь по моим стопам, примешь веру, дашь обеты Безымянной сестры. Как поступил Мирим. Его поступок достоин уважения, а ты его осудила. При всех, — она выпивает вторую чашечку.

— Нам многое запрещено. Но не помню, когда запретили говорить то, что думаешь. — Я рассматриваю её сложную причёску из переплетения сотен седых кос. Безымянные сёстры трудились над ней полдня, не меньше.

Я сознательно отказалась от духовного ранга, Батья-Ир это знает. Ещё больше бестолковых молений и служений высшим я не переживу. За время, потраченное на них, я могла бы переписать весь Архив.

— Я знаю, ты хотела бы рассказать всем правду о людях из-за стены. Но ты ведь не настолько глупа, чтобы делать это без доказательств? — усмехается моя собеседница, внимательно наблюдая за моей реакцией. — А доказательств у тебя нет.

Её это веселит, но мне не до насмешек. Я добуду доказательства, это вопрос времени. А пока у меня проблема посерьёзней и один вопрос волнует больше всего.

— Мастер Гиллад сказал, что метка убивает. — Я задираю рукав и смотрю на своё забинтованное запястье, словно ищу там ответ. — Поэтому вы считаете её плохим знаком? Если это какой-то паразит, его можно просто извлечь или вытравить. Но там ничего не видно.

На красивом лице Батьи-Ир нет понятных эмоций, как на чашечках. Она молча хватает меня под локоть, заставляя подняться и пройти с ней к двери, выталкивает во двор, залитый ярким светом, и отводит подальше. Слева в скалах шумит водопад, в кронах деревьев ветер гоняет садовых птиц. Набираю полную грудь свежего воздуха, не могу надышаться и налюбоваться надоевшими видами.

Прямо над нами, наперерез природной гармонии, возвышается антрацитовый гигант не из мира сего — Башня, наградившая меня паразитом. Она стоит в кольце реки, вокруг рукотворными сталагмитами торчат жалкие её подобия. Самое высокое — Архив, пять этажей. Под тенью соединительных галерей храмы, цветущие сады, где прохлаждаются святоши, а дальше баркачьи пастбища. Пейзаж всегда одинаков, даже люди не меняются, носят похожие балахоны и реинкарнируют после смерти.

— Смотри теперь. — Батья-Ир останавливается возле аллеи, отвлекая меня от мимолётной радости. — Как ты вытравишь это?

Она ждёт пока я размотаю повязку, а я вожусь медленно, куда мне спешить? Но то, что вдруг показывается из-под бинта, заставляет меня вздрогнуть: рядом с заклеенной царапиной — шестигранная фигура, величиной с отпечаток большого пальца. Она под кожей. Трубчатая как вена, такая же голубоватая. В лучах светила искрится серебристыми искорками по граням. Я только успеваю открыть рот от удивления и задуматься: что за странная геометрия? Почему оно отлично видно при дневном свете, а при искусственном незаметно?

— Это… это что за шнод? — вырывается у меня.

Батья-Ир морщится, я жду оплеуху за ругательство, но вместо этого она толкает меня обратно в душный полумрак, вздыхает, натягивает маску снисходительности. Мы останавливаемся как раз под истуканом. В движениях Батьи-Ир проскальзывает едва уловимая раздражительность и передаётся мне.

— На тебе артефакт Демиургов. Древний, как сама жизнь. Ни один смертный не имеет права прикасаться к нему, пока не станет Верховным Обаккином, и тем более его нельзя выносить из Башни и осквернять грязными словами. Мастер Гиллад не станет его вырезать.

— Артефакт? — Я пытаюсь сопоставить слово с тем, что у меня на руке. Начинаю понимать реакцию Мастера Гиллада. Плохо дело. — Его можно убрать по-другому?

— Нельзя. Совет не одобрит дерзкого вмешательства в волю Демиургов. Ведь если Они тебя отметили, то только Они вправе его изъять.

— Или убить, — язык с трудом поворачивается, чтобы это произнести. — Сколько мне осталось?

— Кто знает. На всё Их воля, — задумчиво произносит бывшая наставница, пожимая плечами. — Может, Они пошлют тебе видение или подсказку. Или уже послали. Тебе снилось что-нибудь необычное, из ряда вон?

Мои сны про странный город были всегда, вряд ли это связано, поэтому мотаю тяжёлой головой. Батья-Ир не объясняет, а просто разворачивается, чтобы уйти.

— Почему же Они не убили меня сразу? — бросаю ей вдогонку.

— Может, хотели преподать урок? — Бывшая наставница останавливается, распахивает дверь: — Так что не трать время. Молись. Очищайся. Не зря ведь ты сидишь в этой келье. Сделай хоть что-нибудь правильно.

Я вздрагиваю от хлопка двери. Единственное «правильно», которое я знаю, это Архив. Нужно срочно туда попасть, чтобы порыться в исторических фолиантах и поискать про артефакт. Что же это за артефакт такой? Как шестигранная форма залезла мне под кожу? Это что-нибудь означает? Вдруг такие случаи уже были, наверняка, сказано, что делать. Про Башню в книгах лишь то, что она даёт нам всё необходимое для жизни, но может, найдутся и упоминания об искрах и всём, что мы увидели, ведь Батья-Ир явно что-то не договаривает. Нужно срочно выбираться из кельи.