Барчестерские башни

Энтони Троллоп, 1857

Энтони Троллоп (1815–1882) принадлежит к числу великих викторианских писателей, а его книги – лучшие образцы из произведений английских авторов. «Троллоп убивает меня своим мастерством», – писал о нем в дневнике Лев Толстой. Троллоп, по его словам, стремился показать «христианскую добродетель и христианское ханжество», выставить на суд общества и высмеять все тайные помыслы, эгоизм во всех его проявлениях. Воспринимать окружающий мир только как часть своих интересов, возможно ли это? Эта тема как никогда актуальна и сегодня. «Барчестерские башни» – один из романов, принадлежащих к большому циклу «Барсетширских хроник», по нему был снят популярнейший британский телесериал с участием Алана Рикмана, Дональда Плезенса и других звезд.

Глава XI. Прием у миссис Прауди. Окончание

— Епископ Барчестерский, если не ошибаюсь? — спросил Берти Стэнхоуп, дружески протягивая руку. — Рад с вами познакомиться. А тут тесновато, э?

Он был прав. Они оказались за изголовьем кушетки: епископ попал туда, намереваясь поздороваться с гостьей, а Берти — укладывая сестру. И теперь им негде было повернуться.

Епископ быстро пожал протянутую руку, кивнул заученным кивком и выразил удовольствие от знакомства с… — Он умолк, не зная, кто перед ним — синьор, граф или князь.

— Моя сестра доставила вам столько хлопот! — сказал Берти.

— О, что вы! — Епископ был счастлив видеть у себя синьору Висинирони (по крайней мере, так он сказал) и попробовал выбраться на волю. Во всяком случае, он узнал, что его странные гости — брат и сестра. Значит, это синьор Висинирони… или граф, или князь. Как чисто он говорит по-английски! Почти без акцента!

— Ну как, Барчестер вам нравится? — осведомился Берти.

Епископ величественно сказал, что Барчестер ему нравится.

— Вы ведь тут, кажется, недавно, — заметил Берти.

— Да, недавно, — подтвердил епископ, пытаясь протиснуться между спинкой кушетки и тучным священником, который через вышеупомянутую спинку вперял пристальный взор в синьору.

— Вы ведь раньше епископом не были?

Доктор Прауди сказал, что это — его первая епархия.

— А! Я так и думал. Но вас же иногда переводят?

— Перемещения иногда бывают, — сказал доктор Прауди. — Но реже, чем прежде.

— Ну, ведь бенефиции урезали так, что они теперь повсюду почти одинаковы, не правда ли? — спросил Берти.

На это епископ ответить не пожелал и опять попытался отодвинуть тучного священника.

— Зато, наверное, заботы разные? Много у вас работы в Барчестере? — продолжал Берти тоном молодого чиновника адмиралтейства, беседующего с собратом из министерства финансов.

— Обязанности епископа англиканской церкви весьма нелегки, — с суровым достоинством ответил доктор Прауди. — Ответственность, возложенная на него, поистине велика.

— Неужели? — сказал Берти, широко раскрывая свои удивительные голубые глаза. — Ну, ответственность меня не пугает. Я ведь раньше подумывал стать епископом.

— Подумывали стать епископом? — Доктор Прауди был поражен.

— То есть священником. Сперва священником, а потом епископом, знаете ли. Раз начав, я довел бы дело до конца. Но в целом католическая церковь мне нравится больше.

Обсуждать этого епископ не мог, а потому промолчал.

— Вот мой отец не довел дела до конца, — продолжал Берти. — Наверное, ему надоело постоянно повторять одно и то же. Да, кстати, епископ, вы уже видели моего отца?

Епископ совсем растерялся. Видел ли он его отца? Нет, он не имел этого удовольствия, но надеется… Тут епископ твердо решил нажать посильнее и сдвинуть с места толстяка священника.

— Он где-то тут, — сказал Берти, — и, наверное, скоро подойдет. Да, кстати, вы много знаете об иудеях?

Но епископ узрел спасительную лазейку.

— Прошу прощения, — сказал он, — я должен обойти залу.

— Пожалуй, я пойду с вами, — ответил Берти. — Тут ужасно жарко, не так ли? — осведомился он у тучного священника, с которым вступил в тесное соприкосновение. — Кушетку поставили очень неудачно — давайте-ка передвинем ее. Поберегись, Маделина!

Кушетку действительно поставили так, что попавший за нее мог выбраться на простор лишь с большим трудом: имелся только узкий проход, который мог успешно загородить один человек. Это было весьма неудобно, и Берти решил поправить дело.

— Поберегись, Маделина! — сказал он и добавил, повернувшись к тучному священнику. — Давайте чуть-чуть ее подвинем.

Священник налегал на спинку всем телом и своим весом невольно усилил и ускорил движение кушетки, когда Берти легонько ее толкнул. Кушетка сорвалась с причала и вылетела на середину залы. Миссис Прауди с мистером Слоупом стояла как раз перед синьорой, пытаясь быть любезной, но пребывая в сильнейшем раздражении, ибо когда она обращалась к своей гостье, та отвечала, обращаясь к мистеру Слоупу. Мистер Слоуп, конечно, был ее любимцем, но миссис Прауди не собиралась уступать первенство какому-то капеллану. Она уже величественно и оскорбленно выпрямилась, но тут, к несчастью, колесико кушетки, зацепив кружева ее трена, увлекло за собой уж не знаю сколько ярдов отделки. Затрещали нитки, лопнули швы, отлетели банты, распустился рюш, кое-где открылась нижняя юбка. Руины погубленных кружев обезобразили ковер.

Вот так в гранитной скале, радуя взоры военных, вырубается батарея, симметричная и могучая. Это труд многих лет. Аккуратные амбразуры, безупречные парапеты, пороховые склады — все говорит о достижениях современной науки. Но достаточно одной крохотной предательской искры — к небу взлетает туча обломков и остаются лишь пыль, мусор и безобразные развалины.

Мы знаем, каков был гнев Юноны, когда ее красоту презрели. Мы знаем, что даже в сердцах небожителей может бушевать ярость. Как Юнона поглядела на Париса на склонах Иды, так миссис Прауди посмотрела на Этельберта Стэнхоупа, когда он зацепил ножкой кушетки ее кружевной трен.

— Ты кретин, Берти! — воскликнула синьора, увидев, что произошло, и понимая, к чему это приведет.

— Кретин? — повторила миссис Прауди так, словно этот эпитет был слишком слаб. — Да я ему… — Но, обернувшись и с одного взгляда узрев худшее, она поняла, что сначала ей следует собрать разметанные по зале останки ее платья.

Берти, увидев, что он натворил, кинулся к кушетке и опустился на одно колено перед оскорбленной дамой. Вероятно, он собирался выпутать колесико из кружев, но со стороны казалось, будто он вымаливает прощение у богини.

— Отриньтесь, сэр! — сказала миссис Прауди. Нам неведомо, из какой мелодрамы извлекла она это слово, но, очевидно, оно хранилось в ее памяти до подходящего случая.

— Я полечу к прялкам фей, чтобы искупить свою вину, только простите меня! — сказал Берти, стоя на коленях.

— Отриньтесь, сэр! — повторила миссис Прауди еще более выразительно и чуть не задохнулась от гнева. Это упоминание о феях было насмешкой, ее поднимали на смех! Так, по крайней мере, ей казалось. — Отриньтесь, сэр! — взвизгнула она.

— Это не я, а проклятая кушетка, — глядя на нее с мольбой, объяснил Берти и в подтверждение поднял руки, но с колен не встал.

Тут синьора рассмеялась — негромко, но достаточно внятно. И как лишившаяся детенышей тигрица бросается на первого встречного, так миссис Прауди накинулась на свою гостью.

— Сударыня! — изрекла она, и перо прозаика не в силах изобразить молнию, которую метнули ее глаза.

Синьора смерила ее взглядом и повернулась к брату.

— Берти, кретин, да встань же! — сказала она весело.

Миссис Прауди тем временем окружили епископ, мистер Слоуп и три ее дочери, помогая собрать остатки ее великолепия. Девицы выстроились полукругом позади матушки и, неся обрывки кружева, не без достоинства вышли следом за ней во внутренние комнаты. Миссис Прауди удалилась привести себя в порядок.

Как только это созвездие скрылось, Этельберт вскочил и с притворным гневом повернулся к тучному священнику.

— Все-таки это ваша вина, сэр, а не моя! — объявил он. — Но, возможно, вам обещан приход, а потому я промолчал.

Тут по адресу тучного священника раздался смех, к которому присоединились епископ с капелланом, и все успокоились.

— Ах, милорд, мне так жаль! — сказала синьора, протягивая руку, которую епископ был вынужден взять. — Мой брат — ужасный шалопай. Прошу вас, сядьте! Доставьте мне удовольствие познакомиться с вами. Хотя мне, увы, необходима кушетка, я не настолько эгоистична, чтобы забрать ее себе всю. — Маделина всегда была готова подвинуться, давая место джентльмену, но жаловалась, что кринолины дам слишком громоздки.

— Ведь я предприняла эту трудную поездку только потому, что жаждала познакомиться с вами, — продолжала она. — Вы так заняты, и я не смела надеяться, что у вас найдется время посетить нас. А английские званые обеды такие скучные и чинные! Вы знаете, милорд, когда нам пришлось вернуться в Англию, моим единственным утешением была мысль, что я познакомлюсь с вами. — И она метнула в него дьявольский взгляд.

Епископ, впрочем, счел его ангельским и, опустившись на кушетку рядом с ней, поблагодарил ее за то, что она, несмотря на свой недуг, посетила его дом, а сам продолжал ломать голову над тем, кто она такая.

— Вы, конечно, знаете мою грустную историю? — сказала она.

Епископ не знал ее грустной истории. Но он знал (так ему казалось), что она не может войти в комнату, как все люди, и воспользовался этим. С глубоко сострадательным видом он сказал, что ему известно, как тяжко господь ее испытует.

Синьора прижала к уголку глаза очаровательнейший платочек. Да, сказала она, свыше сил человеческих, но пока у нее не отняли ее дитя, у нее ничего не отняли.

— Ах, милорд! — воскликнула она. — Вы должны увидеть эту малютку — последний бутон дивного древа. Позвольте матери питать надежду, что вы возложите свои святые руки на ее невинную головку и утвердите ее в женских добродетелях. Можно ли мне надеяться? — И она коснулась рукой локтя епископа, глядя ему прямо в глаза.

Епископ был всего лишь мужчиной и ответил, что можно. Ведь в конце концов она просила только, чтобы он конфирмовал ее дочь: просьба даже излишняя, ибо он и так конфирмовал бы девочку по давно заведенному порядку.

— Кровь Тиберия^[21], — вполголоса произнесла синьора, — кровь Тиберия течет в ее жилах. Она — последняя из Неронов!

Епископ слышал про последнего из визиготов^[22], в его мозгу копошилось смутное воспоминание о последнем из могикан, однако он никак не ожидал, что ему придется благословлять последнюю из Неронов. Все же ему нравилась эта дама: ее образ мыслей был похвален и разговаривала она гораздо пристойнее своего брата. Но кто же они такие? Теперь уже было ясно, что синий сумасшедший с шелковистой бородой — не князь Висинирони. Дама была замужем, и Висинирони она по мужу, рассуждал епископ.

— Когда же вы увидите ее? — вдруг спросила синьора.

— Кого? — осведомился епископ.

— Мою дочурку, — ответила мать.

— А сколько лет барышне? — спросил епископ.

— Ей исполнилось семь, — ответила синьора.

— А! — покачал головой епископ. — Но она слишком юна, слишком юна.

— В солнечной Италии мы считаем возраст не по годам! — И синьора улыбнулась епископу нежнейшей своей улыбкой.

— Но она все-таки слишком юна, — стоял на своем епископ. — Мы конфирмуем не раньше, чем…

— Но вы могли бы поговорить с ней! Пусть она из ваших освященных уст услышит, что она не изгой, хотя и римлянка; что имя Неронов не мешает ей быть христианкой и кровь языческих цезарей, которой она обязана черными кудрями и смуглой кожей, не лишает ее благодати. Вы скажете ей все это, друг мой?

Друг сказал, что скажет, и спросил, знает ли малютка катехизис.

— Нет, — ответила синьора. — Я не позволяла ей учить молитвы в стране, оскверненной римским идолопоклонством. Здесь, здесь, в Барчестере, она впервые научится лепетать священные слова. О, если бы ее наставником стали вы!

Дама нравилась доктору Прауди, но он все-таки был епископом и не собирался обучать маленькую девочку катехизису, а потому он сказал, что пришлет ей учителя.

— Но вы поговорите с ней сами, милорд?

Епископ сказал, что поговорит; где он может ее увидеть?

— В доме папы, — с легким удивлением ответила синьора.

У епископа не хватило духа спросить, кто ее папа, и ему пришлось покинуть ее, так и не разгадав тайны. Миссис Прауди в чуть менее парадном туалете вернулась к гостям, и ее супруг счел за благо прервать дружескую беседу с дамой, вызвавшей ее гнев. Подойдя к младшей дочери, он спросил:

— Нетта, ты не знаешь, кто отец этой синьоры Висинирони?

— Не Висинирони, папа, а Визи Нерони. Она дочь доктора Стэнхоупа. Я, пожалуй, подойду к Гризельде Грантли — с бедняжкой за весь вечер никто не поговорил!

Доктор Стэнхоуп! Доктор Визи Стэнхоуп! Да, да, он слышал, что дочь Стэнхоупа вышла замуж за негодяя-итальянца! Значит, этот наглый голубой щенок, который допекал его разговорами, сын Стэнхоупа?! А дама, которая упрашивала его учить ее дочку катехизису, — дочь Стэнхоупа?! Дочь одного из его пребендариев!! Епископ разгневался не меньше жены. Однако он не мог отрицать, что мать последней из Неронов — весьма приятная женщина.

Доктор Прауди выбежал в соседнюю комнату и увидел скопище грантлитян, среди которых возвышалась внушительная фигура архидьякона; старик настоятель, утонув в покойном кресле, сидел у камина. Епископ очень хотел быть любезным и притушить озлобление, вызванное его капелланом. Пусть мистер Слоуп будет действовать fortiter in re^[23], он же прольет елей на бушующие воды suaviter in modo^[24].

— Прошу вас, не вставайте, господин настоятель! Прошу вас, — сказал он, когда старик попробовал подняться. — Я весьма тронут, что вы почтили своим присутствием это собрание. Но мы еще не совсем устроились, и миссис Прауди не может принимать наших друзей, как ей хотелось бы. Ну, господин архидьякон, мы обошлись с вами, оксфордцами, не так уж сурово!

— Да, — ответил архидьякон. — Вы только вырвали нам зубы и отрезали языки, но пока позволяете дышать и глотать.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся епископ. — Не так-то просто отрезать язык оксфордскому светилу. А зубы… ха-ха-ха! При нынешнем положении вещей деканы колледжей, право, сохраняют свободу действий не меньшую, чем в дни, когда гебдомадальный совет^[25] был в полном расцвете. А ваше мнение, господин настоятель?

— Старики, милорд, не любят перемен, — ответил настоятель.

— В таком случае, — заметил архидьякон, — вы просто жалкие путаники. И, говоря откровенно, вы самым жалким образом не справились со своей задачей. Сознайтесь, что вы не сдержали и половины своих широковещательных обещаний.

— Ну, что до ваших профессоров… — неторопливо начал канцлер, но ему не суждено было докончить фразу.

— Говоря о профессорах, — произнес у плеча канцлера негромкий приятный голос, — вы, англичане, могли бы многому научиться у Германии! Но вам мешает гордость.

Оглянувшись, епископ увидел, что гнусный сын Стэнхоупа настиг его и здесь. Настоятель уставился на Берти, как на адское видение, а c ним два-три пребендария и все младшие каноники. Архидьякон рассмеялся.

— Немецкие профессора весьма ученые люди… — сказал мистер Хардинг.

— Немецкие профессора! — простонал канцлер так, словно он получил нервное потрясение, исцелить которое могла лишь неделя пребывания в Оксфорде.

— Да, — продолжал Этельберт, не понимая, чем немецкие профессора заслужили такое презрение оксфордских мудрецов. — Конечно, в Оксфорде легче прославиться. В Германии профессора учат, а в Оксфорде они только делают вид, да и то, кажется, не всегда. Эти ваши университеты наделают вам хлопот, если вы не снизойдете поучиться у Германии.

Ответить на это было нечего. Почтенные шестидесятилетние священнослужители не обсуждают подобных вопросов с молодыми людьми в таких костюмах и с такими бородами.

— У вас в Пламстеде хорошая вода, господин архидьякон? — спросил епископ, чтобы переменить разговор.

— Недурная, — ответил доктор Грантли.

— Но хуже его вина, милорд, — сказал остроумный младший каноник.

— Ха-ха-ха! — засмеялся епископ. — Хороший погреб — отличная вещь.

— Ваши немецкие профессора, сэр, кажется, предпочитают пиво? — сказал тощий пребендарий, склонный к сарказму.

— Не то и не другое, — ответил Берти. — Чем, возможно, и объясняется их превосходство. Иудейские же профессора…

Это было уж слишком: архидьякон вышел в одну дверь, канцлер в другую, прочие последовали за ними, и епископ остался лицом к лицу с молодым реформатором.

— Я сам как-то был иудеем, — начал Берти.

Епископ не собирался терпеть еще одного допроса, а Палестина его и вовсе не манила: поэтому он вновь вспомнил неотложнейшее дело и покинул Этельберта в обществе настоятеля. Но тот не остался от этого в проигрыше, ибо Берти весьма правдиво поведал ему свои злоключения в Святой земле.

— Мистер Хардинг! — сказал епископ, догоняя бывшего смотрителя. — Я хотел поговорить с вами о богадельне. Вы, разумеется, знаете, что туда должен быть назначен смотритель.

Сердце мистера Хардинга забилось сильнее, и он ответил, что слышал об этом.

— Разумеется, — продолжал епископ, — есть только один человек, которого я хотел бы видеть там. Не знаю, как вы на это смотрите, мистер Хардинг…

— Все очень просто, милорд: я приму этот пост, если мне его предложат, и обойдусь без него, если назначат другого.

Епископ изъявил полнейшее удовольствие. Мистер Хардинг может не сомневаться, что никого другого туда не назначат. Но как мистеру Хардингу, наверное, известно, обязанности смотрителя кое в чем меняются. Не согласится ли он обсудить подробности с мистером Слоупом? Мистер Слоуп тщательно изучил вопрос.

Мистер Хардинг, сам не зная почему, почувствовал тревогу и досаду. Что может ему сделать мистер Слоуп? Он же знал, что перемены будут. Кто-то должен объяснить их новому смотрителю, и капеллан епископа — вполне подходящее для этого лицо. Но, как он ни убеждал себя, у него по-прежнему было тяжело на сердце.

Тем временем мистер Слоуп занял место, которое епископ освободил на кушетке синьоры, и беседовал с ней, пока не настало время заняться ужином. Миссис Прауди наблюдала это без всякого удовольствия. Эта женщина смеялась над ее бедой, и мистер Слоуп слышал ее смех! Пронырливая итальянка, не то замужняя, не то бог знает что! Наглая ломака и кривляка, мерзко разубранная бархатом и жемчугом — бархатом и жемчугом, которых не сорвали с ее спины! А главное, разве она не считает себя красивей своих ближних? Было бы неверно думать, что в миссис Прауди говорила ревность. Любовь мистера Слоупа не была ей нужна. Но ей нужны были его духовные и светские услуги, и она не желала уступать их такой твари, как синьора Нерони. К тому же она считала, что мистер Слоуп был обязан возненавидеть синьору, а, судя по всему, он ее отнюдь не возненавидел.

— Мистер Слоуп! — подплывая к ним, сказала она весьма недвусмысленным тоном. — Вы же здесь не в гостях. Будьте добры, проводите миссис Грантли в столовую.

Миссис Грантли услышала ее слова, и миссис Прауди еще не договорила, как намеченная жертва взяла под руку одного из пламстедских младших священников и ускользнула. Что сказал бы архидьякон, увидев ее на лестнице с мистером Слоупом?!

Мистер Слоуп тоже услышал приказ миссис Прауди, но не поспешил его выполнить. Время, когда он ей беспрекословно повиновался, подходило к концу. Он пока не хотел с ней ссориться и вообще предпочел бы избежать ссоры. Но он был намерен стать хозяином в этом дворце, а поскольку она хотела того же, война между ними была вполне вероятна.

Прежде чем покинуть синьору, он велел поставить возле кушетки столик — не разрешит ли она что-нибудь ей принести? Ах, ей все равно! Ничего… что угодно. Вот теперь она чувствует всю глубину своего несчастья — теперь, когда остается одна. Ну, кусочек цыпленка, кусочек ветчины и бокал шампанского.

Мистер Слоуп, краснея за своего патрона, вынужден был объяснить, что шампанского нет.

Ничего, она выпьет хересу. И мистер Слоуп повел в столовую мисс Трефойл. Не скажет ли она ему, спросил он, равны ли папоротники Барсетшира папоротникам Камберленда? Он обожает папоротники — но мисс Трефойл еще не успела открыть рта, как он покинул ее, зажатую между дверью и буфетом. Она выбралась оттуда только через пятьдесят минут — и голодная.

— Не покидайте нас, мистер Слоуп, — сказала бдительная хозяйка дома, заметив, что ее раб пробирается через толпу к двери с запасами провианта на высоко поднятом подносе.

Мистер Слоуп объяснил, что синьора Нерони ждет ужина.

— Пусть ужин отнесет ей брат, мистер Слоуп, — громогласно объявила миссис Прауди. — При чем тут вы? Прошу вас, мистер Слоуп! Мистер Стэнхоуп, конечно, позаботится о сестре.

Этельберт в дальнем углу столовой весьма приятно проводил время, ухаживая за младшей дочерью миссис Прауди.

— Я не смог бы выбраться отсюда, даже если бы Маделина умирала с голоду, — откликнулся он. — А летать я не умею.

Гнев миссис Прауди вспыхнул еще жарче, когда она увидела, что и ее дочь перешла на сторону врага, а когда наперекор ее возражениям, открыто нарушая ее прямой приказ, мистер Слоуп ушел в залу, чаша ее возмущения переполнилась.

— Что за манеры! Я этого не допущу! — пробормотала она и, в негодовании проложив себе путь через толпу гостей, последовала за мистером Слоупом.

В зале не было никого, кроме грешной пары. Синьора уютно ужинала, а мистер Слоуп наклонялся над ней, оказывая ей нужную помощь. Они беседовали о школах дня субботнего, и синьора как раз сказала, что сама она не может прийти к детям, но учить их — ее заветная мечта. Нельзя ли прислать их к ней?

— Когда же это свершится, мистер Слоуп? — спросила она.

Появление миссис Прауди избавило мистера Слоупа от необходимости связать себя обещанием. Миссис Прауди приблизилась к кушетке вплотную, несколько мгновений пристально смотрела на грешников, а потом удалилась в гостиную, сказав:

— Мистер Слоуп, вы нужны его преосвященству внизу. Я буду весьма вам обязана, если вы пойдете к нему.

Мистер Слоуп что-то пробормотал и направился к лестнице. Он достаточно знал свою покровительницу и прекрасно понимал, почему его услуги вдруг понадобились епископу, но не хотел оказаться героем бурной сцены или прослыть дамским угодником.

— Она всегда такая? — осведомилась синьора вслед ему.

— Да! Всегда! Сударыня! — сказала вернувшаяся миссис Прауди. — Всегда не терпит дурных манер и поведения. — И, прошествовав через залу, она вышла вслед за мистером Слоупом.

Синьора не пошла за ней только потому, что не могла. Но она расхохоталась, и ее смех гнался за миссис Прауди по всей лестнице. Обладай синьора даже ловкостью Гримальди^[26], лучше отомстить она не сумела бы.

— Мистер Слоуп! — сказала миссис Прауди, нагнав преступника у двери столовой. — Как вы могли оставить моих гостей ради этой накрашенной Иезавели?^[27] Вы меня удивляете!

— Но ведь она не может ходить, миссис Прауди. Кто-то же должен был о ней позаботиться.

— Не может! — повторила та. — Я б ее научила ходить! Как она тут оказалась? Такая наглость, такое кривлянье!

В передней и в соседних комнатах гости разбирали плащи и шали, готовясь откланяться. Миссис Прауди старательно улыбалась всем и каждому, но это у нее получалось плохо. Слишком много ей пришлось перенести. Постепенно гости разошлись.

— Пришлите карету поскорее, — сказал Этельберт родителям, когда они собрались уходить.

Младшие Стэнхоупы остались наедине с семейством епископа, и все почувствовали большую неловкость. Все пошли было в столовую, но тут епископ вспомнил, что «дама» в зале одна, и они вслед за ним поднялись туда. Миссис Прауди не отпускала мистера Слоупа и дочерей от себя ни на шаг, дабы помешать ему ублажать себя, а им — оскверниться. Епископ в смертельном страхе перед Берти и иудеями беседовал с Шарлоттой об итальянском климате. Берти и синьоре пришлось занимать друг друга.

— Ну как, Маделина, ты все-таки получила свой ужин? — спросил Берти простодушно, а может быть, и злокозненно.

— О да! — ответила Маделина. — Мистер Слоуп любезно принес его мне. Однако боюсь, он слишком затруднил себя!

Миссис Прауди посмотрела на нее, но промолчала. Взгляд ее означал следующее: «Если ты еще хоть раз окажешься в этом доме, можешь ломаться и дерзить, как тебе угодно!»

Наконец вернулась карета с тремя итальянскими слугами, и ла синьору Маделину Визи Нерони унесли прежним порядком.

Хозяйка дворца удалилась в свою опочивальню, далеко не довольная своим первым званым вечером в Барчестере.

Примечания

21

Кровь Тиберия. — Тиберий Клавдий Нерон (42 г. до н. э. — 37 г. н. э.), римский император. Имя Нерон было наследственным в семье Клавдиев, и его носили также императоры Клавдий (10 г. до н. э. — 54 г. н. э.) и Нерон (37–68), на котором кончился род первых римских императоров.

22

Последний из визиготов — Родерик, король визиготов, герой поэмы Р. Саути (1774–1843) «Родерик, последний из готов».

23

Твердо (лат.).

24

Кротко в обращении (лат.).

25

Гебдомадальный совет — орган самоуправления Оксфордского университета.

26

Гримальди Джозеф (1779–1837) — знаменитый английский клоун.

27

Иезавель — библейская царица, отличавшаяся высокомерием и жестокостью. В переносном смысле — наглая, распутная и безбожная женщина. Эпитет «накрашенная» объясняется тем, что в Библии упоминается, как Иезавель «нарумянила лицо свое и украсила голову свою».