Хорошо в деревне летом

Эмиль Коста, 2021

Приморский край, почти наши дни. Во время крещенских купаний жители деревни находят труп местного художника. Праздник испорчен, а милиция убеждена, что неудачливый служитель искусств покончил с собой. Видимых причин для этого нет: он был не стар, вполне доволен жизнью и полон творческих планов. Имел место несчастный случай? Или смерть непризнанного гения оказалась кому-то выгодна? За расследование берется лучший друг погибшего, бывший моряк и молодой пенсионер Иван Ильич Осинников.

Глава четвертая

Утро выдалось недобрым. Мрачный Петр на кухне угощался рассолом из банки. Иван Ильич не стал его отвлекать и сам тихонько собрался — благо все манатки давеча по карманам куртки распихал. Предусмотрительный стал с пьяных глаз, аж завидно. То бутылку пустую от тетки спрячет, то вещи сложит аккуратно, чтоб утром не искать на больную голову.

А болело сегодня от души. Иван Ильич наклонился завязать распустившийся шнурок и даже заскулил тихонько.

— Рассольчиком разговеешься? — Петр вспомнил о госте и вышел в прихожую с банкой в руках.

— Спасибо, Петь. Я все.

— Как знаешь, — хозяин отхлебнул еще рассола и спросил: — Такси тебе до автовокзала вызвать? Дерут, конечно, зато быстро.

— Прогуляюсь, — криво улыбнулся Иван Ильич.

До автовокзала нужно было добираться на пригородном автобусе. День для прогулок выдался самый подходящий. Солнышко уже светило вовсю, с крыш даже чего-то капало. Он добрел до шоссе за полчаса; относительно чистый пригородный воздух помогал держаться на ногах.

В голове при каждом шаге что-то ухало, перед глазами вспыхивали круги. Мелькнула шальная мыслишка опохмелиться в какой-нибудь шашлычке, но была немедленно отброшена. Еще за руль садиться. Тем более вдалеке показался нужный автобус, идущий прямо до райцентра. Редкая удача! Иван Ильич замахал руками и ломанулся к остановке.

В салоне было совсем немного народу. Не успел, однако, устроиться на свободном месте, как свет затмила громадная тень контролерши.

— До конечной, пожалуйста.

— Сто восемьдесят рублей, — зычно сообщила она.

— Вообще у меня удостоверение… — он потянулся к карману.

Девица округлила одновременно глаза и рот, уперла руки в бока, обтянутые спортивным костюмом кровавого цвета и рявкнула:

— А у меня — коммерческий рейс. Не работают тут ваши корочки! Сперва здоровье пропивают, потом предъявляют тут…

Иван Ильич молча отдал ей деньги, проводил глазами неохватную спину и уставился в окно. Вообще можно бы поспорить… даже надо бы, но вот настроения никакого. И видок у него вправду тот еще: вчера перебрал, вспомнить стыдно. Друга ведь хоронил — казалось бы, повод — ан нет, так даже хуже. Петру что-то доказывал, чуть не плакал. Тьфу!

Хотя спорить-то следовало. Очень даже следовало. Не с контролершей, с Петром. Как это — не о чем говорить? На руках живого места нет… это у художника-то! Не мог Василий сам, по доброй воле так пальцы изгваздать. Стало быть, ссадины перед самой смертью появились. А от чего? Да ежу понятно — выбраться из ледяной воды он хотел, за острые края льда цеплялся…

Вскоре городские виды за окном сменились заснеженными полями, лесами и сопками. Пейзажи располагали к размышлениям, чем Иван Ильич и занялся.

Итак, перед смертью Василий хватался за края проруби — означает ли это, на самом деле, что в воду его столкнул неизвестный злоумышленник? Нет, определенно нет. Оказавшись в ледяной воде, кто угодно может пожалеть о содеянном и попробует выбраться.

Но если человек с утра пораньше идет топиться в прорубь, настроен он железно. Да и Василий всегда был мужиком основательным: раз решив, шел до конца. Вот бросил свою художку на последнем курсе — и до конца жизни из деревни не выезжал. Нет уж, характеры у Бондарей — кремень.

Случайность? Тоже исключено. Глубина в проруби — ровненько Лизавете по декольте. Если бы Василий и свалился в воду ненароком, выбрался бы оттуда за считанные секунды да греться бы домой побежал. Да и полушубок сухим остался — он в одном свитере был, стало быть, снял перед тем как…

Иван Ильич выпрямился на сиденье. Полушубок! Громоздкий, но очень теплый. В деревне такой один, Петр подарил. Василий в нем вторую зиму ходил. Перед работой снимал, это верно, а вот топиться наверняка в этой хламиде было б сподручнее.

Так где же он?

Он нахмурился, пытаясь восстановить в памяти полную картину того утра. К реке они с теткой пришли одними из последних. Костер уже пылал, отец Геннадий разжигал кадило, купальщики переминались с ноги на ногу у сколоченных Василием мостков… А полушубка нигде не было.

Сперли, что ли? Вещичка-то приметная, да с покойника — кому в деревне понадобилась?

Автобус между тем приближался к месту назначения. Люди выходили на остановках; вместо них подсаживались другие, но салон понемногу пустел. Заскучавшая без дела контролерша бросила нахохлившемуся пассажиру:

— Добрались почти, инвалид, сделай рожу попроще, что ли.

К концу маршрута девица была настроена благодушно, но своими словами задела Ивана Ильича. Он возмущенно вскинулся.

— Какой я вам инвалид?

— А кто тут удостоверением размахивал?

— У меня пенсионное, — буркнул Иван Ильич.

— Ну ни хрена ж себе! Это за что ж тебя такого молодого на пенсию отправили? За бесцельно пропитые годы?

Контролерша простодушно подняла брови. Говорит как пишет: без пауз и запятых. С утра до ночи лаясь с пассажирами, она даже не заметила его тихого возмущения. Профдеформация налицо.

В райцентр Иван Ильич прибыл хмурым и окончательно трезвым. От мыслей распирало голову. Надо было срочно поделиться надуманным, и он отправился к единственному представителю власти, присутствовавшему на месте трагедии.

Отделение милиции располагалось неподалеку от автовокзала. Деревянная двухэтажка, обшитая вагонкой в елочку и выкрашенная когда-то в синий цвет, теперь отливала всеми оттенками голубого. Летом это даже красиво, а зимой, на фоне черного асфальта и серых сугробов — глаза б не глядели.

Шериф Назаренко нашелся у себя в кабинете. Он курил в форточку.

— Осинников? Какими судьбами? В деревне все целы?

— Все живы-здоровы, — Иван Ильич стянул шапку и уселся на один из стульев для посетителей. — Я с похорон, в городе был…

— Утопленника хоронили? — оживился Назаренко. — Меня-то Петр не позвал, скотина. А как наседал, чтоб быстрее работали: вскрытие ему, все дела… И не отблагодарил никого!

Тираду о неблагодарном брате погибшего Иван Ильич пропустил мимо ушей. Впрочем, теперь он окончательно понял, что расшаркиваться здесь ни к чему, поэтому просто наклонился вперед и спросил:

— Семен Ефимович, давайте как на духу: вы это на самом деле самоубийством считаете?

Брови шерифа поползли вверх.

— Ну даешь! А чем еще это считать? Одинокий мужчина средних лет утром вышел из дома без внятных объяснений и был найден мертвым через несколько часов. Ни мотивов, ни следов насилия…

— Как же — ни следов? Вы его руки видели?

— Что с руками?

— В ссадинах все! Да вы на меня не смотрите, — раздраженно воскликнул он, заметив ироничный взгляд Назаренко на его собственные ладони. — Я человек простой, а Василий художником был. Без перчаток за работу не брался, вечно осторожничал — во как руки берег!

— Ну а как надумал дурное — перестал беречь.

— Ладно… но полушубок же его пропал. У проруби должен был лежать, а не было!

— Да сперли ваши же, деревенские, всего и делов!

— Дебила кусок, — бормотал Иван Ильич, выходя из отделения через несколько минут. — Всего и делов ему! Лишь бы задницу в тепле…

Понадобилось целых две сигареты, чтобы успокоиться. Перед возвращением домой нужно было нанести еще один визит, и там совсем не хотелось в сердцах ляпнуть какую-нибудь грубость. При дамах он вообще был исключительно культурным гражданином.

Иван Ильич зарулил в крупный продуктовый купить себе «горючего». Живешь в деревне — привыкай запасаться. Машина ждала его на прежнем месте. Послушно приняла в багажник покупки и даже завелась без шаманских плясок. Чувствует настроение хозяина, умница. Он минут десять посидел внутри, согрелся и привел себя в относительный порядок перед зеркалом заднего вида. Потом прихватил с переднего сиденья пакет с книгами и отправился к месту назначения.

Библиотека, куда держал теперь путь Иван Ильич, располагалась в двух кварталах. В магазине он разжился коробкой конфет: Тамара Семеновна любит «Птичье молоко», а тут как раз попались свежие. Обычно они пили чай с «юбилейным» печеньем, которое она держала в маленькой вазочке. Обычно — это каждый месяц в течение полугода. А всего знакомы год, с прошлой зимы. В общем, ему уже было неловко злоупотреблять гостеприимством и приходить без гостинцев.

Деревянное одноэтажное здание окружал заснеженный яблоневый сад. Библиотека была выкрашена в тот же небесно-голубой цвет, что и милиция, но почему-то это ее совсем не портило. Может быть, резной фасад выручал — какой-то умелец постарался пятьдесят лет назад, и в райцентре появился свой шедевр деревянного зодчества. Иван Ильич любил это место, особенно весной, когда яблони расцветали, а воздух становился прозрачным и сладким. Наверняка Тамара Семеновна испытывала схожие чувства, иначе как еще объяснить присутствие такой женщины в приморской глуши?

Миновав маленький тамбур, он без стука вошел внутрь. Рабочее место библиотекаря находилось в глубине просторного зала; чтобы встретиться с хозяйкой, нужно было протопать по деревянному полу добрых двадцать шагов. Иван Ильич шел мимо стеллажей с книгами, вдыхая их ни на что не похожий запах. Из высоких окон лился свет, в воздухе кружились пылинки — тишину нарушали только его собственные шаги да тиканье старых часов на стене. И вот так всегда — ни одна молодая зараза просвещаться не хочет, только старики ходят.

За столом библиотекаря было пусто. Иван Ильич нерешительно потоптался на месте, а потом крикнул:

— Тамара Семеновна?

— Иду!

И через минуту она действительно появилась: хлопнула где-то невидимая дверь, и вошла Тамара Семеновна с охапкой дров. Как всегда, подтянутая, собранная и красивая. Такая красивая, что при знакомстве он оробел, но она сразу дала понять: я — библиотекарь, вы — читатель. И точка. И слава богу, а то после полугода в деревне Иван Ильич слегка ошалел от женского внимания и с дамами держался весьма настороженно, даже заносчиво. А тут наконец нормальная женщина, на своем рабочем месте, и ничего ей от него не надо, лишь бы книжки не портил да сдавал вовремя.

— Давайте, помогу вам, — спохватился Иван Ильич.

— Не нужно, спасибо, — она сбросила дрова у небольшой печки и аккуратно стряхнула опилки со свитера. — Долго вас не было.

— Вроде ничего не просрочил. С прошедшими вас! — он протянул ей конфеты.

— Спасибо. У меня и чайник как раз вскипел.

Она скрылась за стеллажами, а Иван Ильич снял пальто и повесил на спинку стула. Было прохладно: батареи плохо прогревали просторное помещение, и в морозы приходилось топить печь. Тамара Семеновна оставляла вещи где-то в подсобке, там же хранился электрочайник и дрова. Он в закулисье библиотеки никогда не заглядывал и даже не знал, где находится эта самая невидимая дверь. Хозяйка всегда появлялась словно из ниоткуда.

— Садитесь, — она сдвинула стопку книг в сторону и поставила на стол чайник и две чистые чашки. — Сейчас вашу карточку найду, вы похозяйничайте пока.

Иван Ильич налил кипятка в чашки, положил в каждый по пакетику чая.

— Вы слышали, что у нас в деревне произошло?

— Слышала, — она села напротив и положила читательскую карточку на стол. — Кошмар. Василий Петрович у меня часто бывал и книги брал интересные.

— Часто? — удивился Иван Ильич.

— Он в нашу парикмахерскую ездил, — пояснила Тамара Семеновна, — раз в пару месяцев точно. Ну и в библиотеку заглядывал регулярно, как вы.

— Просто удивился: он без машины, а из деревни попутку не так легко найти. Да и я полтора года как переехал, мог подбросить.

— Василий Петрович из деревни до дороги обычно пешком шел, а там останавливал кого-нибудь. Стеснялся, может быть. Кто знает, у художников свои пунктики.

Иван Ильич нахмурился. Он в доме друга бывал не раз и не два в неделю. Чаще. И даже не заметил, что книги там обновляются. Когда давеча убирался, просто сложил их в стопку. Василий читал неинтересное: что-то по истории, о живописи, даже юриспруденция была. Судиться, что ли, с кем надумал?

— Я книги со штемпелями завтра же найду, привезу в следующий раз, — пообещал он библиотекарше.

Она спокойно кивнула и спросила:

— А вы дружили?

— Было дело, — Иван Ильич машинально взял из коробки конфету и прищурился, пытаясь разглядеть сквозь черноту шоколада цвет начинки.

— Я белые люблю, — негромко сказала Тамара Семеновна.

Он смущенно улыбнулся.

— А я и не ел толком. Дочке покупал раньше. Она тоже: сперва белые, потом с остальных шоколад объест и в последнюю очередь огрызки эти слопает.

Библиотекарша взяла конфету, отломила шоколад с одной стороны — начинка была светло-коричневой.

— Тоже неплохо, — констатировала она. — Вы рано сегодня. Обычно тут до полудня никого.

— Я из Владивостока, первым автобусом. Василия вчера хоронили.

— Почему в городе? — удивилась Тамара Семеновна.

— Старший брат там живет, родительская могила…

— Хм… Интересно было?

— На похоронах? — удивился Иван Ильич.

— По такому поводу очень странные сборища устраивают, — пояснила библиотекарша. — Соседи приходят, друзья детства, родня — седьмая вода на киселе. Соберутся за столом и болтают, что в голову взбредет, в основном — чушь, причем с самыми важными лицами. Сидишь и думаешь: то ли плакать, то ли смеяться.

Он не выдержал и усмехнулся.

— Точно, есть такое. Но тут иначе вышло: из наших в город только я и приехал, всей родни — старший брат, остальные собрались из мира искусств. Однокурсники какие-то и прочие художники. Так что мало интересного, все разговоры о прекрасном вели.

— О высоком?

— Ага. Не знаю, правда или нет, но… если их тостам верить, Василий был талантище, каких мало. Хотя на поминках и не такое говорят.

— А вы-то его картины видели?

— Конечно, — он с удивлением отставил чашку. — Что за вопросы? Мы сколько лет знакомы, даже детские рисунки припоминаю — он их на промокашках рисовал.

— Ну так неужели не разглядели за столько лет, талантлив Василий Петрович или нет?

— Я много чего в нем не разглядел, — признался Иван Ильич после паузы. — В живописи совсем не разбираюсь… да и в людях, наверно, тоже. А вы что-нибудь странное заметили, когда он последний раз тут был?

— Нет, — покачала головой Тамара Семеновна. — Он приезжал в декабре, вел себя как обычно. Ни грустный, ни веселый — просто человек. Ушам не поверила, когда узнала…

— Вот именно: не верится. А вчера я руки его разглядел… в гробу. Там царапины, порезы…

Библиотекарша внимательно посмотрела на Ивана Ильича.

— У художника? Странно… Думаете, это убийство?

Тамара Семеновна была редкой умницей, и это ее красило даже больше, чем внешность, подаренная природой.

— Думаю. Только пока никто не верит.

— Значит, нужно больше доказательств. Вскрытие уже было?

— Да, в тот же день, в здешнем морге. Вряд ли что-то нашли, а то бы не разрешили хоронить так быстро.

— Если патологоанатом думала, что работает с самоубийцей, то ничего бы и не искала. Но она хороший специалист, внимательный. Хотите, я с ней поговорю?

— А вы знакомы?

— Ирина к поступлению в медицинский долго готовилась, дважды проваливала экзамены. У нас школа слабая, так она самообучением занялась плотно, сидела тут в читальном зале целыми днями. Я такого упорства никогда не видела.

Иван Ильич знал, что патологоанатомом в райцентре работает дочка Шерифа. Он смутно помнил рыженькую девчонку с косичками и с трудом мог представить, что она выросла в серьезного специалиста. Как гены иной раз чудят!

— Поговорите, — кивнул он. — А я в деревне тоже без дела сидеть не буду, опрошу свидетелей по горячим следам.

— Правильно, — одобрила Тамара Семеновна. — Если Ирина до конца недели не зайдет, я сама ее на чай приглашу. А потом вам позвоню.

— У меня телефона нет, в деревне только автомат. Давайте, я — вам.

Она кивнула, взяла чистый бланк и написала два номера.

— Второй — домашний.

Иван Ильич аккуратно сложил бумагу и спрятал во внутренний карман пиджака.

— Спасибо. Я тогда в понедельник… или лучше на выходных?

— Лучше на выходных, я постараюсь с Ириной встретиться пораньше, — Тамара Семеновна поставила чайные чашки одну в другую и поднялась. — Вам, наверное, домой нужно. Книги я потом сама оформлю, а сейчас что будете брать?

— Тетя Зоя про домашнюю выпечку хотела, а мне… Агату Кристи бы — чего-нибудь нечитанное.

— Опять Кристи? — улыбнулась библиотекарша. — Может быть, Стаута еще раз попробуете?

Он помотал головой.

— Скучно мне про Вульфа: сидит в своей квартире да пиво хлещет. Нет, лучше уж про английскую деревню что-нибудь.

Через десять минут Иван Ильич ехал по знакомой дороге домой. После рассудительной беседы с Тамарой Семеновной равнодушие и халатность Шерифа возмутили его еще сильнее: лишь бы не работать! Ну да хрен с ним. Расследование один черт проводить надо в деревне, а мента этого туда не дозовешься. Зато он, Иван Ильич, там живет и всех знает. И со всеми, с кем надо, поговорит.

Только с кем надо?

На ум пока приходили только ближайшие соседи Василия — Мурашовы. Они видели, как он шел с реки последний раз — могли также заметить и как он снова туда отправился. И даже пойти следом. Он тряхнул головой: ерунда какая! В одной школе же учились, с детства знакомы, а получается как в детективных романах…

Кто-то из своих.

Дорога попетляла между сопок, взобралась на вершину, скатилась вниз, сделала очередной виток — и он увидел родную деревню. Теперь Иван Ильич понял персонажей любимых детективов — отчего они так огорчались, если преступление не мог совершить какой-нибудь бродяга. Мысль о том, что в ближайшем окружении живет убийца, разом отравила всю его жизнь.

Деревня, в которой вырос, куда всегда возвращался, где надеялся нескоро и нестрашно умереть — оказалась полна опасностей и загадок. Как будто сорняк ядовитый поселился в огороде. И пока его не изведешь, ничего хорошего там не вырастет.

Что ж, ему к земле не привыкать!

Иван Ильич притормозил возле бондаревского дома. Тетка давеча обещала покормить кота, но проверить не помешает. Калитка оказалась заперта изнутри, как он и оставлял. А у тети Зои росту и длины рук бы не хватило, чтобы дотянуться до задвижки. Он мысленно треснул себя по лбу, вошел во двор и свернул к сараю. Ключ был на прежнем месте, а она б с собой унесла. Это развеяло последние сомнения.

— Хоть бы не нагадил где… — бормотал Иван Ильич, возясь с замком. — Только б не в муку.

Муку Василий хранил в алюминиевой кастрюле на пятьдесят литров. Крышка от нее давно потерялась, но хозяин уверял, что это даже лучше: дышит, мол.

В доме ощутимо похолодало, изо рта даже вырывался парок, который исчез только на кухне. Подозрительных запахов не было. В мучной кастрюле ничего не нарушало сияющей белизны содержимого. Кешка восседал на краешке печи с равнодушным видом.

— Ну, извини, брат. Сейчас натопим, покормим…

Обрадованный Иван Ильич хлопотал на кухне, а кот безразлично глядел куда-то вдаль, порой даже как будто сквозь него.

— Ты прям как моя бывшая. Тоже вот так умела: без лишних слов в дерьмо с головой макнуть. Сидишь потом, обтекаешь — и пожаловаться-то не на что, да и некому.

Ответом ему был презрительный взгляд. Кеша спрыгнул с печи только услышав шипение спички. Он проследовал к своим мискам и требовательно мявкнул.

— Сейчас-сейчас! Сушки насыплю, покормлю котика… Воды-то полно, чего врать?

Кот приступил к еде, а Иван Ильич почистил его лоток, после чего уселся на низкую скамеечку перед печкой, пошире открыл поддувало и закурил.

— Подвела тетка, извини, брат. Ростом не вышла, калитку не смогла открыть, а я, дурак, не сообразил. Может, это и к лучшему, а? Хвостатых она не очень жалует, да и двуногих тоже. Детей разве что, и тех — пока не вырастут.

Кеша оторвался от миски и с минуту, казалось, обдумывал услышанное. Считать ли удачей суточную голодовку — сложный вопрос. Он наверняка пожал бы плечами, если бы умел, но в силу особенностей телосложения не стал даже пробовать и просто вернулся к трапезе.

Снаружи стукнула калитка, и кот недовольно заурчал, не вынимая мордочки из миски. Иван Ильич подошел к окну и осторожно выглянул из-за края занавески.

— Что за ерунда — Мураш! И с супругой. Чего это им понадобилось тут? И мимо двери — а машину-то видели! Погоди-ка…

Когда он вышел во двор, соседской пары там и вправду как будто не было. Однако за домом послышались голоса, и Иван Ильич направился туда. Сойдя с расчищенной тропинки к сортиру в глубокий снег, Мурашовы возились у общего забора. Кузьминична держала конец рулетки возле углового столбика, а Иннокентий вдоль ограды ломился через сугробы к другому краю участка.

— Вы чего затеяли? — от удивления он даже забыл поздороваться. Впрочем, супруги не обиделись.

— Да вот, померить решили, — отозвалась Кузьминична. — У нас с Бондарями давние споры насчет раздела были, только они нас на участок не пускали.

«А то с вашей стороны забора цифры другие», — мысленно усмехнулся он, а вслух сказал:

— Петр продавать будет, наверняка землемеров привезет.

— Сказал, будет продавать? — Кузьминична даже выпустила из рук конец металлической ленты, и тот с визгом унесся в сторону Иннокентия. — А за сколько, не говорил?

— Да я не интересовался. Вряд ли за дорого. Старье ведь.

— Ну да, кому оно надо, — подхватил Мураш, пряча рулетку в карман.

Иван Ильич пожал плечами.

— Вам, видать, надо.

— А ты чего тут? — проигнорировала намек Кузьминична.

— Кота зашел покормить.

— Не зашел, а заехал, — подмигнул Мураш. — В райцентре, что ль, был?

— В городе. Василия хоронили.

— Прям в городе? Рядом с родителями?

— Ага, — Иван Ильич смутно припомнил в оградке два аккуратных памятника со знакомыми фотографиями.

— Ну и славно. Пойдем, Кеш.

«Чего хотели-то? — недоумевал Иван Ильич, вернувшись в дом. — Машину видели, однако ж полезли со своей рулеткой. Терки из-за земли у них и вправду были давние, это вся деревня знает».

Сытый кот обустроился на кухонном столе и принялся вылизываться. В доме потеплело. Иван Ильич дождался, когда прогорят дрова, и начал собираться домой. Перед уходом он решил все-таки накрыть муку — от греха подальше. Нашел подходящую по размеру крышку.

— А запасся-то наш самоубийца всерьез, — пробормотал он через минуту, запирая дверь. — До майских бы хватило.

Василий жил бобылем и в голодные дни пек себе сам. Постные лепешки из муки и воды, нередко пригорелые снаружи и сырые внутри — на дровяной печке нагрев не отрегулируешь. Однако сейчас Иван Ильич поймал себя на том, что скучает по вкусу этого холостяцкого лакомства.

Перед калиткой он оглянулся на дом старого друга. Что за тайны здесь хранятся? И куда Иван Ильич, простой, в общем-то, мужик, лезет? Это ведь настоящее расследование, а у него ни ума Тамары Семеновны, ни теткиного авторитета…

Тут еще вспомнил про корицу… Дома будет жарко.

Зоя Ивановна и вправду расстроилась.

— Ты это серьезно? Пяти минут не нашлось в магазин зайти?!

— Теть Зой, ну я в городе толком не был: с автобуса на кладбище, потом у Петра ночевал в пригороде, утром на автобус сразу — не до магазинов вообще.

Теперь, когда угроза поступления новой партии ватрушек стала менее явной, он слегка воспрял духом. И ведь даже врать не пришлось!

— Ты, между прочим, тоже хороша. Кот голодный, изба застыла, — добавил Иван Ильич, окончательно осмелев.

— Вот так да! — вскинулась тетка. — А кто калитку запер? Я, старая женщина, скакать вокруг забора должна? Даже к Мурашовым сходила, чтобы Кеша отпер — он повыше — да не докричалась никого.

Иван Ильич поднял руки в знак окончательной капитуляции и примирительно спросил:

— А что, ватрушек твоих не осталось?