Быть огню

Эльма Зеленжар (2025)

Ильфеса тонет в золоте и грехах, а между тем все громче слышится гул приближающейся Революции и религиозной Реформации. Асавин становится узником Цитадели и постигает тайны запретной алхимии. Когда просыпается, казалось бы, давно умершая магия, в городе быть огню. Уна продолжает работать на Морока, но многое изменится, когда она попадет в Черное Древо. Когда женщина раздувает угли давно погасшей гордости, в городе быть огню. Тьег балансирует между жизнью и смертью. Когда благородный принц прислушивается к темноте в своем сердце, в городе быть огню. И некому погасить его! Продолжение книги «Исход Благодати»

6. Горькая правда (Асавин)

«Он умрет и очень скоро».

Асавин ощутил нечто забытое. Волнение? Нет. Печаль? Ближе к правде. Голубые глаза с таинственными огоньками продолжали внимательно наблюдать за ним.

— Как скоро? — спросил Асавин.

— Неделя. Может, две. Я не предсказательница.

Кажется, она ожидала от него чего-то большего, но Асавин словно обмер. Он был уверен, что веридианка поставит принца на ноги. Выходит, все его старания напрасны, он не получит никакой награды. Наверное, поэтому ему вдруг стало так грустно.

— Я думал, веридианки могут все.

— Мы всего лишь люди. Я сделаю все возможное, чтобы он отошел без мучений.

Асавин рассеянно кивнул и вышел из ее дома. В голове гулял ветер, разнося обрывки случайных мыслей. Он вернулся в лабораторию, где Лонан продолжал колдовать над игниантом, сел на стул. Алхимик не сразу заметил товарища.

— Ты чего?

— Дивника не справилась. Мальчишка умрет.

Алхимик покачал головой:

— Жаль его, но в этом есть какая-то высшая справедливость. Ты хотел нажиться на нем, а Всеблагой забирает такую возможность.

— Закрой пасть.

— Не то что? — хмуро оскалился Аэрти, продемонстрировав дыры на месте зубов. — Снова отречешься от меня? Увы, это можно сделать только единожды.

— Занялся бы ты лучше работой.

— О, наш подлец так расстроился. Какой же ты временами жалкий, Асавин. Кто ведется на твою улыбку? Ты ведь уже не человек.

Асавин резко грохнул кулаком по столу, отчего игниат громко звякнул склянками.

— Да закрой наконец пасть!

Эмоции неконтролируемым потоком выплеснулись наружу. Все те, что он привык отметать, подавлять, маскировать и тщательно припудривать. Все те, которыми он привык манипулировать. И вдруг так легко сорвался, словно зеленый простофиля. Довел все-таки, сраный хорек!

— Что, неужели не все человеческое в тебе умерло? — спросил алхимик. — Неужели ты все еще способен на сочувствие? Только согласись, Асавин, сочувствие проснулось в тебе слишком поздно, чтобы что-то изменить.

Эльбрено пулей выскочил из лаборатории и долго слонялся по Цитадели, вслушиваясь в ее мерный шум. Он пытался слиться с ним, но каждый раз в идеальной мелодии он слышал дисгармонию. Дисгармония была в нем самом, это она все вокруг делала нескладным и фальшивым. Развинтился какой-то старый гвоздь и превратил идеальный автоматон в набор дребезжащих кусков дерьма.

Вечером Асавин зашел к Дивнике. Бродя по улицам, он внезапно вспомнил их первую встречу, когда она штопала лицо Френсису. Как смело и решительно она тогда дала отпор пристающему к ней головорезу. Асавин не придал этому значения, а стоило бы. Ведь когда он пришел к ней мокрой грозовой тучей, она была напугана больше, чем печально известным головорезом. Эльбрено хотел поговорить с ней об этом, но она только кивнула в сторону комнаты, где лежал Тьег. У его кровати сидел Курт, уткнувшись лицом в одеяло, плечи его дрожали. Оранганец увидел Асавина и тотчас накинулся на него:

— Тварь! Это все твоя вина! Надо было еще тогда продырявить тебя насмерть!

— Курт, не надо! — Дивника попыталась оттащить взбесившего мальчишку, но тот упирался руками и ногами.

— Курт… Прекрати…

Оранганец разом обмяк и поплелся на слабый голос хозяина. Тьег выглядел не краше мертвеца.

— Простите, но я так зол на него, — шепнул Курт.

— Это теперь ни к чему… — прошептал Тьег. — Не надо кричать. Мне и так очень плохо.

Курт тихонько заскулил, по щекам потекли слезы, и он сел на пол, как послушный пес возле кровати хозяина.

— Асавин… Хорошо, что пришел. Ты стал редко навещать меня.

Эльбрено присел у постели больного:

— А ты, значит, заскучал?

— Мне нравится разговаривать с тобой, ты рассказываешь много интересного. — Тьег медленно моргнул, словно превозмогая сон, а затем добавил. — Я хочу кое о чем тебя попросить.

— О чем?

— Принеси мне книгу.

— Книгу? — Асавин улыбнулся еще шире. — Ты ненавидишь книги.

— Она нужна мне. «Закон небесный и земной». Пожалуйста, принеси мне ее.

Эльбрено рассеянно кивнул. Насколько он помнил, ирдисты, такие как Тьег, читали ее на религиозные праздники… и перед смертью. Унылый обряд, призванный внушить смирение перед неминуемым. Значит, принц прекрасно осознает свое состояние. Возможно найти ее будет непросто. Да и какая Асавину с этого выгода? Никакой. Мальчишка теперь бесполезен, но отказать ему просто невозможно. Как и свыкнуться с мыслью, что он умрет.

Книга нашлась быстро, меньше чем за сутки. Удивительно скромная по размеру, с потертой обложкой в пятнах жира, воска и даже крови. На следующий день Асавин пришел проведать Тьега с нею в руках, и глаза парня засветились от радости:

— Спасибо. Не мог бы ты мне почитать?

— Мой имперский не так хорош, как в былые годы, — вдохнул Асавин, открывая первую страницу.

— Это не так важно. Я хочу разделить это с тобой.

Асавин поднял глаза над страницей и увидел облокотившуюся на дверной косяк Дивнику.

— Хорошо, — ответил Асавин, снова уткнувшись в книгу. — «Внемлите. Нет в мире ничего сильнее жертвы, ибо мир наш был сотворен жертвой. Жертвуя, мы бережем, как бережет нас Ирди Вездесущий. Жертва — ключ к любому миру».

Эльбрено читал медленно и вдумчиво, спотыкаясь на словах, которые не знал, пока Тьег не заснул. Выйдя от принца, он застал Дивнику плачущей. Почувствовав его взгляд, она сказала дрожащими губами:

— Мне так жаль, что я не смогла.

Что-то внутри дрогнуло. Неужели она винит себя? Неужели она плачет по совершенно чужому ей мальчику? Какая ей разница? Какая ей выгода? Асавин подошел к ней и обнял, чтобы успокоить, и на этот раз Дивника не оттолкнула его. Уткнулась в грудь и заплакала так тихо, словно стыдясь.

— Я никак не могу привыкнуть к смерти, — шептала она. — Особенно, когда она приходит к таким молодым.

— Ты не виновата. Тьег тоже это понимает.

— Но ты сказал…

— Не бери в голову. Никто тебя не винит. Наоборот. Я хочу извиниться. Не надо бояться меня сильней Френсиса. Не обижу.

Дивника застыла в его руках:

— Френсис был пропащим, но ты для меня еще страшней. Тебе мне не хотелось сопротивляться.

Асавин поцеловал ее в висок, а затем в бледно-розовые губы, но не так, как в первый раз. Осторожно и бережно, как уже давно никого не целовал.

Густо покраснев, она робко ответила на его поцелуй. Не требовалось никаких признаний, чтобы понять ее чувства. «Вор», — подумал о себе Асавин. Он крал ее искреннюю нежность, давая в ответ лишь сдержанную ласку умелого любовника. Веридианка оторвалась от его губ и уткнулась в грудь, позволяя обнимать ее. Так и стояли. Она — утопая в нежности, он — боясь спугнуть.

Асавин забросил лабораторию. Куда важнее было время, проведенное с Тьегом. Он бывал у названного племянника каждый день и читал ему священную книгу.

— «И понял Ирди: его братья и сестры, его сыновья и дочери собираются убивать друг друга. Но они были им, он был ими, и понял он, что их ненависть дух от духа его, и все зло их плоть от плоти его. И понял он, что жизни их будет конец и возопил: «Отчего же во мне так много зла?». И понял он, что зло его от гордыни и тщеславия. От гордыни и тщеславия создал он детей и братьев своих. Гордыню и тщеславие передал им на погибель. И второй раз возопил он: «И что же делать? Как очистить себя?». И понял он, что лишь пожертвуя собой спасет их». — Асавин потер усталые глаза. — Бред.

— Почему?

— Жизнь важнее всего, особенно, если она твоя.

Тьег улыбнулся:

— Мой духовник всегда объяснял это любовью Ирди ко всему, что от него происходит. Он так любил их, что пожертвовал собой.

— Такая любовь — удел книг. В настоящей жизни она сильно уступает другим радостям.

— Я заметил, ты не в ладах с любовью. Наверное, это бестактно, но все же спрошу: неужели это из-за той торговки сливами?

— О нет, все случилось гораздо раньше. Когда-то я обрел и потерял любовь отца, и это сломало мне жизнь.

— Мне жаль, — грустно ответил Тьег.

Асавин криво улыбнулся, не совладав с лицом. «Говорит, что жаль, когда сам умирает. Бастиан, ты идиот. Такой идиот!». Он задумался, когда понял, что мысленно назвал Тьега именем старшего брата. Да, в одном они похожи — в бездумном своем геройстве и самоотверженности. Если бы Бастиан дал деру, то остался бы жив. Но нет, герою не пристало убегать. Ему надо защитить дом, отца, мать и сопливого младшего брата. Асавин покраснел от злости. Гроза загрохотала на другом берегу моря, неумолимо приближаясь. Он захлопнул книгу, положил на постель принца:

— Пожалуй, хватит на сегодня.

— Почему? Мы только начали.

— Потому что меня ужасно злит эта книга. Я боюсь наговорить о ней много грубого.

— Но это будет хотя бы правда. Маленькая капля правды в огромном котле лжи, в котором ты постоянно варишься. Ну же, скажи мне правду. Признайся.

Принц повернул к нему свою голову, и по всему: по взгляду, лицу и голосу — Асавину стало понятно — он знает, что был обманут им.

— Как давно ты…

— Еще у Висельников. Они не держали язык за зубами, да и Френсис любил травить байки. Ты что, думал, что я совсем идиот?

Асавин невесело хохотнул:

— Ты все это время знал, но не сказал ни слова?!

— А что мне было делать? Устроить истерику? Я надеялся уплыть из города на лодочке твоей алчности. Я бы и правда щедро наградил тебя, как своего спасителя, но… — принц запнулся. — Но Ирди Вездесущий, неужели все и правда ложь?! Неужели ты никогда не говорил мне правды? И сейчас, когда я умираю, ты все еще ничего не хочешь мне сказать?!

«Он хочет, чтобы я признался, покаялся, попросил прощения. Ну же, скажи это, Сводник. Скажи это, прикинься ужасно раскаявшимся, вечным другом, который встретит его на той стороне… Ох, ну и бред. Он хочет правды. Будет ему правда, заклюй его гайи».

–Ты идиот — вот правда, — прошипел он, глядя на Тьега. — Прешься на рожон, впрягаешься за чужих людей, и ради чего? Ради того, чтобы сдохнуть в сарае хер знает за кого. Не было ни минуты, когда бы я не считал тебя конченым идиотом, и это ужасно, просто ужасно злило меня. Такие как ты или ломаются, или умирают щенками. Вот такая правда!

Гроза подобралась ближе. Бастиан, Тьег… Начитавшиеся рыцарских романов идиоты! Непроходимые тупицы. Лишь бы умереть раньше срока. Как он злился сейчас на этих глупцов… и на себя — за трусость и малодушие.

— Я знаю, за что умираю. — Зачерненные брови Тьега сердито сошлись на переносице. — По-твоему, мне нужно было заскулить и послушно сдохнуть еще тогда? Я спас твою шкуру. Это ты считаешь глупостью?

Тут Асавину крыть было нечем. В тот момент это было единственным шансом на спасение. Шагом, на который умница Сводник не был готов из трусости.

Мальчишка дернулся на кровати, Асавин с ужасом отпрянул.

— Смеешься надо мной, да? — закричал принц. — Да, я дурак. Я был слишком доверчив. Настолько, что, даже узнав правду, хотел верить, что ты хоть сколько-нибудь… хоть сколько-нибудь… хоть каплю… Но ты мне не друг и не брат. Я просто уцепился за тебя, как за тростинку, а ты воспользовался.

Тьег осел на постели. Асавин кинулся было посмотреть, как его рана, но тот зло зарычал на него:

— Не трогай меня! Вошел вон! Мне нужно было потерять все, чтобы прозреть. И смысла в этой дурацкой книге, видимо, не больше, чем в моей жизни. — Он смахнул «Закон небесный и земной» на пол.

Никогда еще ничья отповедь не била Асавина так хлестко, как крик умирающего мальчишки. Гроза замолчала, и Асавин понял, что он старательно пытался избежать острой боли. Ему казалось, что он навсегда избавился от нее, отринув сантименты, воспоминания и привязанности, но она просто спряталась глубоко внутри и теперь выплеснулась наружу.

Асавин опрометью выбежал из комнаты и едва не столкнулся с Дивникой.

— Ты слышала наш разговор?

Она кивнула.

— Должно быть, ты презираешь меня.

— Я знаю, какой ты двуличный. Никогда не знаешь, говоришь ли от чистого сердца или обманываешь, а худых дел ты совершил, наверное, не счесть сколько.

— Ты права.

— Это говорит разум. Сердце говорит, что ты совсем не так плох. Просто забыл об этом.

Какая наивная детская вера. Осталось только протянуть руку и сорвать нежный цветочек, а затем посмотреть, что там, за этой невинностью, но рука сама собой останавливалась. Он все еще видел болезненные серые глаза, полные ярости, все еще слышал крик: «Не трогай меня!».

Дивника положила ладони ему на грудь:

— Ты сказал правду? Отец не любил тебя?

Конец ознакомительного фрагмента.