Князь советский

Эльвира Барякина, 2015

Пытаясь найти пропавшую жену, белогвардейский эмигрант Клим Рогов тайком возвращается в СССР и неожиданно для себя становится “американским журналистом”. Это открывает для него бесчисленные возможности… в том числе и возможность быть арестованным по делу, сфабрикованному ОГПУ.

Глава 3. Годовщина Октября

1

По подернутому влажной дымкой городу носились грузовики и топали молчаливые солдаты в буденовках с опущенными отворотами. В переулках темнели силуэты броневиков; временами раздавались конское ржание и гулкий цокот копыт — кавалерия готовилась к параду.

Нина шла в толпе прохожих, прижимая к груди зачехлённую фотокамеру. Магда сказала, что у неё осталась последняя плёнка, и просила беречь её как зеницу ока.

Все пялились на нелепую Нинину шубу. Девочка, заглядевшись на неё, уронила на мостовую букет астр и тут же получила подзатыльник от матери:

— Смотри за цветами, а то чем на параде махать будешь?

На подступах к Красной площади царили суета и нетерпение — как перед боем. В клубах тумана покачивались знамёна и гигантские портреты вождей; инструкторы обходили отряды рабочих, приплясывающих от холода, и командовали, кому за кем идти.

Нину тоже бил нервный озноб: ей казалось, что она непременно наткнётся на милиционеров и они начнут выяснять, кто она и как раздобыла пропуск на трибуну для иностранцев.

Но всё обошлось: у Иверских ворот Нина предъявила пропуск и вышла на немощеную, подмерзшую за ночь Красную площадь.

Над кремлёвской стеной развевался алый флаг; на шпилях древних башен золотились едва различимые в тумане царские орлы — большевики пока ещё до них не добрались. На другой стороне площади, на здании ГУМа, подрагивало и пузырилось полотнище с изображением Ленина — круглоголового вождя в буржуазном костюме и галстуке. Огромный, великий и вечный, как фараон, он с грустью смотрел на свою собственную гробницу, сделанную в форме усеченной пирамиды. Странный выверт истории — в двадцатом веке в России возродились обычаи Древнего Египта.

Нина поднялась на трибуну и села с краю на деревянную скамью. Вроде никто не обратил на неё внимание.

Постепенно собирались иностранные гости: европейцы и американцы, индийцы и арабы, но больше всего было китайцев — Нина даже узнала нескольких старых знакомых, которые ехали с ней через пустыню Гоби. Вроде они отнеслись к появлению Нины как к должному.

Все переговаривались, дули на озябшие пальцы и пытались найти более удобное место для фото — и киносъёмки. Высокий сутулый мужчина в пенсне ходил между ними и на разных языках спрашивал, как дела и нет ли у дорогих гостей каких пожеланий.

— А вы кто будете? — дружелюбно осведомился он у Нины.

Она сделала вид, что не понимает его. Этот тип сразу ей не понравился: худой, с аккуратной русой бородкой и утиным носом, он напоминал зловредного спальника из сказки о Коньке-Горбунке.

Потоптавшись рядом, товарищ в пенсне сел на лавку позади Нины, и она услышала, как он спросил у кого-то:

— Кто это такая? Вон та, в красной шубе.

— Не знаю, товарищ Алов, — ответил молодой голос. — Я её не припомню.

— Надо выяснить!

Наверняка это были агенты ОГПУ, и Нина уже проклинала себя за то, что пошла на поводу у Магды. Вдруг этот Алов попросит у неё документы? Вдруг кто-нибудь из китайцев доложит ему, что она не иностранка?

На трибуны вышли члены правительства, и иностранцы, повскакав с мест, защёлкали фотокамерами. Нина понятия не имела, кто из вождей кто, но на всякий случай тоже сфотографировала их — вдруг они пригодятся Магде? Было странно, что все они оказались маленькими и неказистыми, — и тем нелепее смотрелась на них полувоенная форма: словно провинциальные счетоводы решили нарядиться в героев войны.

К Алову подскочила женщина с тонкой папкой и что-то зашептала ему. Нина разобрала слова «Троцкий» и «стихийные выступления».

— Вот дьявол! — пробормотал Алов и, сбежав вниз по лестнице, затерялся среди солдат, стоявших в оцеплении.

У Нины немного отлегло от сердца. Она решила, что сделает несколько снимков и уйдёт подобру-поздорову.

На Спасской башне заиграли колокола, и с прилегающих улиц донесся мощный гул человеческих голосов:

— Ура-а-а-а! Ура-а-а-а!

Под звуки «Интернационала» на площадь потекли первые колонны демонстрантов.

2

На столбах надрывались репродукторы:

— В великий праздник, равного которому не было во всей истории человечества, наша первая мысль о Ленине — вожде победоносных пролетарских колонн, бесстрашно пошедших на штурм капиталистических твердынь!

Шли кавказские джигиты, броневики, вооружённые рабочие, Красный Крест, пионеры… Флагов было столько, что Красная площадь действительно становилась красной.

«Слава механизации!» — читала Нина надписи на транспарантах.

«Да здравствует победа пролетарской революции о всем мире!»

«Вторая автобаза, даешь знамёна Октября!»

Члены правительства улыбались, отдавали честь и снисходительно махали демонстрантам ладонями, затянутыми в кожаные перчатки.

С Мавзолеем поравнялась колонна молодых людей — по всей видимости, студентов. Они остановились, и через мгновение над их головами развернулся транспарант: «Долой Сталина!»

Оркестр смолк, и на площади повисла такая тишина, что стало слышно, как чирикают воробьи, слетевшиеся на свежие конские яблоки.

— Да здравствует Лев Троцкий! — выкрикнул звонкий мальчишеский голос. — Долой оппортунизм и раскол в партии!

— Ура-а-а! — нестройно подхватили его товарищи.

Со всех сторон к ним ринулись милиционеры.

Нина подняла камеру и сделала снимок. Иностранцы вокруг неё тоже защёлкали фотоаппаратами.

— Нельзя снимать! Прекратите! — заорал кто-то.

Перепрыгивая через две ступеньки, на трибуну взлетел Алов. Его блуждающий взгляд остановился на Нине.

— Не снимать! — рявкнул он и вырвал у неё фотокамеру.

— Вы что делаете?! — позабыв об осторожности, ахнула Нина. — Отдайте!

— Ты русская, что ли? — Алов схватил её за плечо. — Ты как здесь оказалась? Ты кто вообще такая?

Нина вырвалась и, не помня себя, побежала вниз.

— Держите её! — крикнул Алов, но милиции было не до Нины: перед Мавзолеем завязалась ожесточенная драка.

3

Нина целый день бесцельно бродила по городу, не зная, куда податься. Возвращаться в номер было нельзя: чекисты наверняка уже вычислили, кто она такая и где живет. В глазах ОГПУ белогвардейская дамочка, снимавшая выступление троцкистов, могла быть только шпионкой, и Нину ждал неминуемый арест.

Магду было жалко: как она будет обходиться без камеры и без переводчицы? К тому же Алов наверняка будут допрашивать её насчёт Нины. Дай бог, чтобы её саму не заподозрили в шпионаже!

Оказалось, что, пока на Красной площади проходил парад, в городе начались волнения: сторонники Льва Троцкого передрались с милицией и внедренными в праздничную толпу провокаторами. У Елоховского собора вся мостовая была залита кровью: там дружинники напали на колонну оппозиционеров и жестоко избили их.

Из столицы надо было бежать, и Нина решила, что купит билет до станции, до которой хватит денег, а там на месте разберётся, как доехать до Владивостока. Но на вокзале ей сказали, что на ближайшую пару месяцев билеты распроданы.

Нина вышла на площадь и села в первый попавшийся трамвай. Куда теперь ехать? Где ночевать? В парке на лавочке? Если удастся найти угол, то скопленные деньги уйдут меньше, чем через месяц. А дальше что?

— Товарищи, за проезд передаем! — надрывался кондуктор, продираясь сквозь плотный строй пассажиров. — Билеты — восемь копеек.

Нина сунула руку в карман и похолодела — кошелька в нём не было.

Держась за ременную петлю, кондуктор навис над Ниной.

— Ну что, за проезд платить будем?

— У меня кошелёк украли…

Он грубо схватил её за воротник.

— Тогда слазь с трамвая! А то ишь, барыня выискалась: как в парче-бархате ходить — она первая, а как за билет платить — так у ней копейки не допросишься!

— Да она, чай, с любовником поссорилась, — усмехнулся стоявший рядом голубоглазый красноармеец. — Она ему не дала, а он ей тоже не дал… в смысле, денег.

Пассажиры засмеялись.

Нина протолкалась к выходу и, когда трамвай замедлил ход, спрыгнула с подножки в грязь.

Уже стемнело. Где-то в глухих дворах выли собаки; уличные фонари не горели, и только в распахнутых дверях маленькой церкви видны были жёлтые огоньки свечей.

«Ну вот и приехала: никаких мне Владивостоков, никакого Китая, — в тоске подумала Нина. — Завтра с голодухи продам шубу, а потом утоплюсь в Москва-реке».

Она постояла, посмотрела кругом блуждающим взглядом и направилась к храму. Может, оттуда не выгонят?

Внутри никого не было — только причетник в мягких валенках ходил от лампады к лампаде и подливал в них масло.

— Бессовестный ты человек! — вдруг рассердился он на кого-то. — Входя в храм, шапку снимать надо!

Нина оглянулась и увидела давешнего голубоглазого красноармейца.

— А я баба, — осклабился тот и распахнул полы шинели. — Хошь проверить?

Причетник попятился.

— Господи помилуй… Ну у тебя и рожа!

Лицо у бабы-красноармейца действительно было такое, что в ней трудно было узнать женщину: бровей нет, горло провисло, передний зуб наполовину сломан. Наверняка она пила, и много.

Нина подошла к иконе Николая Угодника — покровителя тех, кто попал в беду.

— Помоги мне, грешной и унылой, в настоящем сем житии…

Пока Нина молилась, голубоглазая баба стояла у неё за спиной и в упор разглядывала её.

— Тебя как звать? — наконец спросила она.

— Нина.

— Правда, что ль? А меня тоже! Только я это имечко не люблю — меня все Шило зовут.

Она погладила золотистого дракона на Нининой спине.

— Шубка у тебя знатная. Любовник подарил?

Нина покачала головой:

— Сама сшила.

— Так ты из рабочих? А любовник у тебя не из Мосторга? Я знала одного директора аптеки, так он своим бабам чего только не дарил: и презервативы, и клизмы… Очень душевный был товарищ; правда, его потом расстреляли за хищения.

— У меня нет любовника, — сказала Нина.

— А кто есть? Муж, что ли? — Шило округлила глаза и понимающе закивала. — Так его арестовали, да? С конфискацией имущества? Милиция сейчас как с цепи сорвалась: всех спекулянтов хватает без разбору. Статья сто седьмая Уголовного кодекса.

Нина не стала спорить — баба явно была сумасшедшей.

— Слушай, продай мне свою шубку, а? — попросила Шило. — Уж очень она мне нравится.

— Мне больше не в чем ходить.

— Ну давай меняться! Я тебе пальтишко добуду и ещё деньгами заплачу.

— Гражданочки, мне церковь закрывать надо, — подал голос причетник.

Шило схватила Нину за руку:

— Пойдем сейчас ко мне, я всё устрою!

— Куда?

— Переночуешь у меня. Тебе ж всё равно некуда идти.

Нина в изумлении оглянулась на икону — Святитель Николай и вправду сотворил чудо.

4

Шило привела Нину к старинному монастырю, выстроенному посреди города. Над окованными железом воротами покачивался фонарь, и слабый огонек время от времени выхватывал из темноты надпись на вывеске: «…трудовой дом имени…»

От голода и усталости в Нине перегорели все чувства, даже страх. Ей было всё равно, куда ведёт её Шило, — хоть в монастырь, хоть в ночлежку.

Шило тихонько постучала в боковую калитку:

— Захарка, отпирай!

В зарешеченном окошке мелькнула чья-то голова.

— Шило, ты?

— Ну!

— А это кто с тобой?

— Швея. Фёдор Степаныч просил найти.

Лязгнули запоры, и калитка распахнулась.

— Заходите.

Под низкой каменной аркой была устроена караулка, едва освещённая керосиновой лампой.

Привратник, молодой крепкий солдат, недоверчиво посмотрел на Нину.

— Документ покажь!

— Нет у неё, — отозвалась Шило и, выудив из кармана Нинин кошелёк, отсчитала привратнику пару рублей.

«Так это она меня обокрала!» — догадалась Нина.

Закричать? Потребовать деньги назад? Но ведь Шило не отдаст их, да ещё и выгонит Нину на улицу.

— Ну, что стоишь? Пойдем! — скомандовала та.

Они вышли на тёмный двор.

— Если увидишь череп — не пугайся, — сказала Шило, ступая на доску, брошенную через лужу. — Тут раньше старинное боярское кладбище было, и наши девоньки его маленько разворошили. Бывало, достанут мертвеца, а на нём столько золота — хоть ювелирную торговлю открывай. Фёдор Степаныч праздник тогда устраивал, всем водки приносил и закусок разных… По два-три дня пировали без продыху. Но хороших могил уже не осталось — только черепа и кости валяются. Фёдор Степаныч велит их закапывать, а они опять откуда-то появляются. Тошно им, видать, в общей яме валяться, вот они из-под земли и лезут.

— Кто такой Фёдор Степаныч? — спросила Нина.

Шило рассмеялась.

— Начальник нашего исправительно-трудового дома, тюрьмы то есть. Я тут уже две недели сижу; хорошее место.

— Сидишь? — изумилась Нина. — Ты что, заключённая?

— Ага. Если сажают без строгой изоляции и «принимая во внимание низкий культурный уровень и тяжёлое материальное положение» — так вообще красота. Фёдор Степаныч нас на заработки отпускает, а мы с ним за это делимся.

— И никто не убегает?

— Что мы, дуры, что ли? На воле поди-ка, найди отдельную комнату и бесплатную жратву! Нас даже в баню по пятницам водят, а пионеры нам шефские концерты устраивают, чтоб мы побыстрее перевоспитались.

Нина не удержалась от нервного смешка. Ну что ж, пусть будет исправительно-трудовой дом. По крайней мере, Алов вряд ли её тут отыщет.

Шило поднялась на крыльцо низкого одноэтажного дома и открыла скрипучую дверь:

— Заходите, будьте как дома!

В тёмной комнате пахло воском и пылью. Шило запалила огарок, и Нина огляделась кругом. Зарешеченное окно, печка-буржуйка, связка дров и накрытый одеялом топчан — вот и всё убранство.

— Здесь хорошее место, намоленное, — сказала Шило, раскладывая шинель на полу перед печкой. — Ко мне сюда часто ангелы прилетают. Сядем мы с ними под окошко, закурим по папироске — и грехов моих как ни бывало. Святое присутствие для них — лучше, чем пятновыводитель «Мечта».

— Ты все-таки отдай мне деньги, — попросила Нина. — У меня больше ни копейки не осталось.

— Тогда шуба моя. Идёт? — Шило кинула Нине её кошелёк. — А насчёт пальто не беспокойся, я тебе новое принесу.

— Украдёшь?

Шило не ответила и достала из-под тюфяка краюху хлеба и помятую охотничью фляжку.

— Хлеб — тебе, а это — мне. — Она глотнула из горлышка, и по комнате потек тяжёлый запах самогона. — Все-таки ты мне очень понравилась. Даже не из-за шубы, а так…

— Что же во мне такого? — спросила Нина.

— А ты на меня похожа. Ну, до того, как меня из окна выкинули.

Нина сидела на топчане, жевала хлеб и уже ничему не удивлялась.

5

Утром их разбудил громкий мужской голос:

— Это кто ещё такая?

Нина испуганно села на расстеленной на полу шинели. Перед ней стоял маленький седой китаец в накинутом на плечи тулупе.

— Здрасьте, Фёдор Степаныч! — бодро сказала Шило. — Я тебе портниху привела. Глянь, какие она одежки шить умеет!

Тот придирчиво осмотрел бархатную шубу.

— Тебя кто учил шить? — спросил он у Нины.

— У меня родители были портными.

— Слышь, начальник, возьми её на службу! — предложила Шило. — Она может прямо тут и пожить — ей всё равно идти некуда: ейного мужа вчера арестовали за спекуляцию.

Фёдор Степаныч задумчиво поскреб подбородок.

— Надо дать ей задание на пробу, — сказал он и повернулся к Нине. — Если справишься, мы тебя оформим как руководительницу курсов кройки и шитья. Пойдем!

Нина не могла поверить в свою удачу: если ей разрешат остаться в исправдоме да ещё будут платить за работу, она сможет накопить на железнодорожный билет до Владивостока.

Шило дала ей одеяло, чтобы она не замерзла, и, завернувшись в него, Нина пошла вслед за Фёдором Степанычем.

Днём монастырь выглядел совсем не зловеще: кирпичные стены, рябые от слезшей побелки, голые кусты, лужи — но кругом чистота, а на дорожках следы от метлы. Черепов нигде не было видно.

Перед древним собором стояли выстроенные в ряд женщины и по команде поднимали руки.

— Тянемся вверх! Делаем выдох! — кричала в рупор надзирательница.

Арестантки дружно выдыхали облачка пара.

— Это я утреннюю гимнастику ввел, чтобы они физически развивались, — пояснил Фёдор Степаныч. — Все наши бабы — жертвы капитализма: кто воровка, кто проститутка. Я их трудом перевоспитываю — у меня без дела никто не сидит.

Он рассказывал о своём исправдоме, как хозяин об усадьбе времен крепостничества. У Фёдора Степаныча имелось двести душ заключённых: кто-то крутился по хозяйству, кого-то он брал в услужение, а большинство было пристроено к изготовлению погребальных венков и портянок для Красной армии.

Фёдор Степаныч ничуть не скрывал того, что отпускает наиболее искусных воровок на промысел.

— Они только у нэпманов крадут, а им всё равно скоро крышка.

Нина уже знала, что нэпманами в СССР называют коммерсантов, которым с 1921 года разрешили заниматься производством и торговлей. Нэп, новая экономическая политика, должна была восстановить хозяйство страны до довоенного уровня, а потом всех нэпманов следовало ликвидировать как класс и приступить к строительству социализма — то есть общества, в котором все средства производства будут принадлежать государству, а частное предпринимательство будет запрещено законом.

Фёдор Степаныч привел Нину в монастырскую ризницу, находившуюся в пристройке рядом с храмом. В холодной, пропахшей мышами комнате стояли стол, швейная машинка и потемневшие от времени сундуки, на которые были навалены горы церковных облачений.

— Вот твое рабочее место! — сказал Фёдор Степаныч и сунул Нине фиолетовую мантию. — Из этого надо пару юбок сделать. Думаю, материи хватит.

Нина в недоумении перевела на него взгляд.

— Но ведь это кощунство…

— Попам это барахло больше не понадобится, — махнул рукой Фёдор Степаныч. — Их давно уже на Соловки отправили, чтобы они побыстрее до Царствия Небесного добрались.

Он начал выкладывать на стол рясы, фелони и стихари.

— Бархат пустим на юбки, парчу — на пояса и воротнички, а из зимних ряс будем кроить польта для трудящегося элемента. Спать можешь прямо тут, на сундуках. Я тебе буду давать пару поленьев на день, чтобы ты тут с холоду не околела.