Прихожанка нарасхват

Эллина Наумова

У Полины, как всегда, все наперекосяк. Утром один юноша умолял спасти его от гибели. Вечером она сама кинулась на помощь другому. И едва унесла от него ноги. Как говорили когда-то, бывает хуже, но реже. Только на следующий день выяснилось, что хуже некуда.

Глава третья

Сквозь целлофан я должна была видеть свет фар или фонаря. Но ничего не видела. И слышала очень плохо. И соображала туго. Некто, стоявший в нескольких шагах от меня, что-то говорил. Но издаваемые им звуки казались монотонным гулом. Кровь в виски молотилась громче. Вскоре гул усилился и стал на полтона выше. «Ты можешь даже сплясать, визжа, все равно не отреагирую», — мысленно огрызнулась я. Сосуды на висках совсем взбесились. У меня подогнулись колени. Узел пакета поспешно растянули, но еще некоторое время я оставалась слепоглухонемой, пытаясь раздышаться. Вроде бы, почуяла ноздрями воздух — вдохни. А у меня не сразу получилось. Наконец, я разобрала слова:

— О чем вы с Женькой болтали? Почему ты сбежала, а он вернулся за гаражи? Велела дождаться, пока отведешь собаку? По чьей указке?

— О каком Женьке речь? — фальцетом спросила я.

Это было немыслимо. Мало того, что нас с парнишкой вчера выслеживали. Меня пытались обвинить в заманивание его туда, где прятался убийца.

— О том, которому воткнули перо под ребро. И не придуривайся, ты сегодня поглазела на труп, когда рассекала по улице под видом физры.

Ненавижу это школьное словечко «физра». Кто первым придумал из экономии места и времени поставить черточку, сокращая неуклюжее слово, и превратил физкультуру в физ-ру, наверное, был гением. Но нас никто не обяжет любить все гениальное. Однако почудилось мне, или голос мужчины действительно дрогнул? Я прочистила горло, но все равно проблеяла:

— У вас недобросовестные осведомители. Я не делала вид, будто повышаю свою физическую культуру. Я бегаю каждое утро.

— Твои проблемы. Не тяни резину.

«Сказал бы еще что-нибудь вроде „физра“, — промелькнуло в уме. — Отвлекаться на ерунду в любой ситуации — моя спасительная особенность».

— Скажите, а кто вы такой? И почему я должна перед вами отчитываться, стоя неизвестно где со связанными руками и в мешке?

Вопрос вырвался не потому, что я очень хотела познакомиться. Просто вдруг бестрепетно констатировала — обречена. Врать было нечего, а правда моя казалась слишком неправдоподобной даже мне.

— Должна отчитываться, поверь пока на слово.

Я поверила, явственно уловив, что допрашивающий теряет терпение. Доводить его до белого каления было не в моих интересах. Признаюсь честно, про наши с Настасьей хлопоты о занедужившем юноше я не упомянула, оттого что боялась сразу получить в ухо за придурь. Только, когда заговорила, приказала себе: «О Насте ни звука». А начала с просьбы соседки вывести Пончика.

— И часто она просит? — зло уточнил самозваный следователь.

— Часто, — не моргнув глазом, ответила я.

А могла бы моргать, все равно физиономия занавешена. Чутье подсказывало, что лучше хаять себя, чем убитого мальчика. Но собеседник реагировал на малейшую фальшь:

— Тебе не в кайф было получить по морде от Женьки. Чего это ты такая добренькая?

— Я не добренькая, я русская. У нас про мертвых либо хорошо, либо ничего. А, поскольку вы вынуждаете меня говорить о покойном…

— Заткнись. Русская она! Сколько раз за ночь ты обычно предлагаешь ребятам свою заботу?

Намек был очевиден, но я и не подумала оскорбляться. Искренне воскликнула:

— Впервые бес попутал. Больше такого точно не повторится.

— Не шуми, бесполезно. А почему ты решила ему услужить? Стоял себе человек, караул не кричал.

Самое время было, забыв о Настасье, откровенничать про первого мальчика, который корчился в моей прихожей. Но, во-первых, меня покоробило слово «услужить». В конце концов, есть предел, за которым звуковые раздражители начинают вызывать причудливые, но адекватные реакции. Во-вторых, я понимала, что сказала достаточно. Мотивация моего человеколюбивого поступка была фактором сугубо личным и постороннего хама не касалась. В-третьих, я журналист и умею не только рассказывать о людях, но и молчать о них. Сработало профессиональное: ради красного словца надо щадить не только родного отца. Забавно меня когда-то Измайлов учил: «Никогда никому не раскрывай два своих источника — информации и вдохновения. Тогда блестящая карьера гарантирована». Где ты, полковник? Похоже, я тихонько застонала, вспомнив Вика. Окружающие восприняли это по-своему. Кто-то еще немного растянул целлофан мешка и чувствительно тряхнул меня за плечи. Последнее было ошибкой. Потому что я, кажется, поняла, на чем можно выдерживать пытки. На ненависти к палачам. Кстати об источниках. В моей профессии за фразой о предпочитающем остаться неназванным сотруднике какой-нибудь организации не спрячешься. На что только не идут боссы, «вычисляя предателя». Знакомых подкупают, смазливых мужиков с букетами подсылают, сами влюбленными прикидываются. А то и насильственные вывозы на природу, чтобы какой-нибудь эффектный качок кулаком перед носом поводил, заказывают. Упреки же отвергают стандартно: «Мы? Мы волки в овечьей шкуре? Мы маскируем негодованием по поводу последней публикации госпожи Данилиной связь с криминалом? Мы наняли отморозков, которые ее запугивали и требовали назвать имя нашего иуды? Нет. Это конкуренты нас дискредитируют, пытаются добить руками журналистки. Именно добить! Еще одно упоминание в духе прежней статьи, а тем более приписывание нам таких методов работы с прессой, и урон, нанесенный нашей деловой репутации, окажется слишком велик». Так что сведения из меня уже вышибали, пройденный материал. Парнишку сердечника вполне можно было считать не источником информации, а источником вдохновения на дело помощи какому-то Жене, чем бы оно ни кончилось. Допускать, чтобы свиньи сунули свои грязные рыла в этот чистый родник, я не собиралась. И, наконец, в-четвертых. Однажды судьба столкнула меня с майором ФСБ. Я тогда вынужденно курьерствовала — передавала мафиози Цветкову кейс с изумрудами и долларами. Так вот, фээсбэшник исподволь меня тестировал и делился впечатлениями с Измайловым. А уж полковник наедине не отказывал себе в удовольствии любимую женщину подкусить. По всему выходило, что я до предела труслива. Но воспринимаю это качество не как похвальную добродетель и залог долгой счастливой жизни, а как серьезный недостаток. Пытаясь реабилитироваться в собственных глазах, настойчиво ищу рискованных приключений. Возможно, майор не ошибся. Но мне представляется, что все-таки рискованные приключения ищут меня. Одно точно, я боюсь. Но не за себя, а за тех, кого моя смерть может обездолить. Поэтому и выбиваюсь из неприятностей до последнего, в основном поиском компромисса. Только и святой страх за близких и любимых удается перешибить, если начать, извиняюсь, борзеть.

А мой невидимый собеседник начал. Я приняла правила навязанной игры. Раз не умеют люди нормально встречаться и спрашивать о том, что их волнует, бунтарствовать бессмысленно. Поэтому я честно перед ними отчиталась. Не поверили, в этом я не виновата. И просто стоять связанной и незрячей перед энным количеством зверья жутко. Я же с ними еще и общалась. Хоть бы кто оценил. По-моему, очевидно, что, если человек нагнанной жутью не проникся, словами ничего не добьешься. А главарь как-то запоздало принялся угрожать, сулить муки адовы не только мне, но и несуществующему хозяину, якобы, пославшему меня за гаражи. Разумеется, собственный отказ продолжать переливать из пустого в порожнее я разложила по вышеозначенным четырем полочкам задним числом. Тогда просто устало подумала: «Пошел ты»… Но самую последнюю попытку достучаться до его разума, вернее, до крохотной его части, свободной от мании засланных казачков, предприняла:

— Послушайте, насколько я понимаю, у вас есть повод подозревать, что мальчика зарезали не случайно. Рассудите, зачем такие сложности? Подсылать меня с чужой собакой, сочинять историю о взыгравшей потребности помочь ближнему, которой ни он не поверил, ни вы не верите? Задействовали бы девицу, подобную той, что подманила меня к машине… Похитили бы Женю, прикончили за городом…

— Дура! Его надо было кончать на его территории, показать, что она не принадлежит больше.., — он не договорил кому, звучно проглотив окончание фразы. — И на шлюх ровесниц Женька не клюнул бы. И, что ты ему на самом деле плела, никто не знает. Но мы узнаем. И скоро. Колись, сука, кто приказал тебе к нему прибадываться.

— Если приказывал некто настолько умный, что знал, на кого ваш Женя клюнет, на кого не клюнет, он бы наверняка позаботился о моей дальнейшей безопасности. Ясно же, будете бить, я его за секунду выдам с потрохами.

Вокруг расхохотались мужики, но быстро, с конфузливыми похрюкиваниями и покряхтываниями смолкли. Предводитель дождался тишины и нехотя, словно уже решил мою участь, потребовал:

— Последний твой шанс. Объясняй, с чего ты к нему подвалила.

— Опять за рыбу деньги! Я не знала, что он на своей территории. Я, наивная, вообще думала, что вся территория вокруг наша общая. Но у меня создалось впечатление, будто мальчик кого-то боится. Его могли ограбить, поколотить, искалечить. Возвращать пса раньше, чем через полчаса было неудобно. Да и должен же он нагуляться, целый день в четырех стенах. Следовательно, я располагала временем и возможностью проводить юношу до остановки. Как вам втолковать? Я сама пишу, что множество трагедий происходит из-за равнодушия окружающих, чуть ли не при нашем попустительстве. Воплотила теорию в практику, кретинка. И человека убили, и я сейчас тут перед вами отчитываюсь. Все, больше мне сказать нечего.

— Ой, ли?

Я молчала. Он снова разразился бранью и мерзкими посулами. Настолько мерзкими, что я готовилась к худшему, не надеясь даже на сносное. До рукоприкладства не дошло.

— Устройте эту суку поудобнее, пусть до утра пораскинет мозгами, если они есть. Может, оценит мое терпение.

Меня схватили за локти и протащили несколько метров. Потом втолкнули в какой-то проем, удержали от падения, швырнули на, если пятая точка не обманула, деревянный ящик и ловко связали щиколотки. Рот не заткнули, значит, безлюдье вокруг было полное. Хлопок двери, возня с запором, рокот моторов отъезжающих машин. А дальше, как водится, тишина, темнота, холод и боль. От одних перспектив не составляло труда окочуриться. Но не хотелось, очень не хотелось.

Самым главным было преодолеть потребность выплакаться, отдохнуть и, следуя их совету, поразмыслить. Не рекомендовалось вспоминать родственников и друзей. Не стоило себя ругать или жалеть. Когда-то в похожей ситуации притворявшийся перед похитителями мертвым дедок сторож перерезал на моих руках веревки. «А ведь в том подвале тебя собирались убивать, Полина, — сказала я себе вслух. — И ничего, жива. Делай что-нибудь, не тормози». Со мной эти сволочи просчитались. У меня был опыт, который я проклинала в иномарке, и, который теперь благословляла в неведомом закутке. «Опыт подопытного кролика, — с горечью подумала я. — Если выберусь отсюда, буду по ночам вызволять животных из вивариев. Посвящу этому остаток жизни. И плевать мне на научный прогресс, которому все эти крысы, кролики и собаки способствуют ценой своих жизней». Все-таки от мрачных переживаний, а особенно предчувствий, мозги сбиваются набекрень. Дальнейшие действия предпринимались мною исключительно ради возможности освобождения лабораторного зверья. Подозреваю, что пообещай я себе отомстить каждому проводящему эксперименты с живностью ученому, энергия удвоилась бы. Вечно мы мстим не тем, кто нас унизил, и не так, как хочется.

От своей целлофановой вуали я избавилась довольно быстро. Потерлась щекой о шершавые доски, неглубоко загнала в кожу пару заноз, но край пакета ко рту подтянула. Потом я старательно жевала эту мерзость, елозила физиономией по стене, снова жевала и елозила, пока мешок не преодолел преграду носа. У меня небольшой нос, но тогда он показался мне буратиньим. И еще одно мучило. Почему эта упаковка легко продирается углом картонной пачки, рыбьим плавником, да всем, что несешь в ней из магазина, а зубам не поддается? Почему?! На этих самых славно потрудившихся зубах скрипел песок, но я не могла отплеваться: несмотря на интенсивные жевательные упражнения, слюна не выделялась. От холодного воздуха лицо невыносимо защипало, и несколько минут я тихонечко поскуливала. Потом сообразила, что мне еще предстоит, и растерянно умолкла. Надо было сгибаться в три погибели и грызть веревку на щиколотках до победного. Мои челюсти протестующе заныли. Теоретически это было возможно, осуществимость на практике подлежала проверке, но я медлила, мысленно перечисляя последствия — стоматит, гастрит, ангина с бронхитом или вообще воспаление легких. «Подонки, — просипела я, — сколько же из-за вас еще придется вытерпеть. Хоть бы узел на ногах впереди завязали. Легче его зубами распутывать, чем перекусывать синтетический шнур». Я попробовала наклониться пониже, сидя на ящике. По запаху определила, что пол земляной. Учитывая неструганые доски стен и отсутствие окон, меня заперли в сарае-времянке. Но вряд ли эти сведения могли мне пригодиться, потому что у меня не получилось дотянуться до веревки. И, в какой позе удастся, я не представляла. Попробовать еще раз или сразу сползать на леденеющую влажную землю? Меня передернуло. Стоит покинуть ящик, и я уже никогда на него не заберусь со связанными руками и ногами.

Снаружи послышался шум. Кто-то взялся то ли за навесной замок, то ли за металлическую щеколду. «Идиотка, — выругала я себя, — похитители расследуют убийство Жени по горячим следам. Вряд ли они позволили себе отложить выбивание сведений из тебя, убогой, до рассвета. Бросили одну, дали время впасть в истерику в кромешной темноте и вернулись. Вероятно, посоветовались с боссом или обсудили между собой твой бред. А вдруг они решили, что ты не злокозненная, а просто сумасшедшая? Ты их не видела, ты им не опасна. И не поторопись ты стянуть пакет с башки, отделалась бы легким испугом. А теперь… Господи, ну случаются же на свете чудеса».

Случаются, в чем меня через минуту убедил смутно знакомый мужской голос:

— Полина, вы здесь? Вы в норме?

От нормы я, конечно, была далековато, но в сарае точно присутствовала. В проеме распахнутой двери стройно высилась чья-то фигура. Мне показалось, будто за спиной человека сверкают прожекторы. Но то светили луна и звезды, и скоро их свет померк до обычного скудного. «Ты тронулась, Полина, галлюцинируешь, — сообщила я себе, чтобы ничего не сообщить пришельцу. — Стройно высятся фигуры избавителей в кино, преимущественно старом. В жизни можно рассчитывать лишь на сутулого бомжа, спьяну забредшего, невесть куда». Однако силуэт не сгорбился и не уменьшился в размерах. Меня продолжали настойчиво звать:

— Полина! Или это не вы?

Если в его рыцарские планы входило вызволение меня одной, пора было признаваться, что я — Полина. А то захлопнет дверь, и поминай, как звали. Да уж, поминай! Я представления не имела, кого принесло мне на выручку.

— Я это, я.

Получилось ворчливо, будто он меня от почитываемой в кресле книги оторвал. Мы хором нервно хихикнули. Входить в сарай и восстанавливать кровообращение в моих вконец затекших руках и ногах он не торопился. Я представила болезненное покалывание, вернее, колотье в освобожденных от пут конечностях, поежилась и спросила:

— Кто вы? Поверните голову, явите профиль на фоне луны.

— Я ваш должник. Вы с Анастасией Павловной вчера спасли меня от ОМОНа и сердечного приступа.

— А пошляки смеют говорить: «Не делай людям добра, не увидишь от них зла», — воспряла духом я. — Развяжи меня, пожалуйста.

— Разумеется, сейчас, — ожил он. — Меня Антоном зовут, если вы забыли.

— Не забыла. Будь любезен, раскручивай веревку помедленнее. А то, когда резко снимаешь, очень больно становится.

— Вас часто связывают? — удивился он, перепиливая какой-то не слишком острой железякой то, чем меня стреножили.

— Все почерпнуто из литературы и кинематографа, — отбоярилась я. — И перестань мне «выкать». Мы с Настасьей сразу предложили перейти на ты.

— Вы, то есть ты, Полина, предложила, — легко рассмеялся он. — А твоя подруга хмурилась и покусывала губы. Когда мы вышли на улицу, она сказала: «Поля будет для всех Полей до смерти. Но я привыкла, что ко мне обращаются по имени и отчеству — Анастасия Павловна».

— Она привыкла, она хирург, — подтвердила я и тоже засмеялась. В отличие от Антона натужно, будто разучилась. — Как вышло, что ты меня спасаешь?

— Вышло вот. Давай убираться отсюда. Дорогой поговорим.

В тоне парня слышалось плохо скрываемое беспокойство. Он ускорил процесс выздоровления, энергично растирая то мои щиколотки, то запястья. Я глухо стонала, но сопротивляться пытке не могла.

Мы выбрались из сарая, потешно синхронно озираясь. Вокруг не было не души. Кроме моей тюрьмы на обнесенном металлической сеткой участке торчали вбитые на разную глубину бетонные сваи. И рябила вода в громадной луже, больше похожей на пруд. В водоеме плавал пустой пластиковый баллон. Ветер забавлялся и гонял свой невесомый кораблик в разные стороны. Я бездумно засмотрелась на игру и пробормотала:

— Все на свете прекрасно обходится без людей. Только мы друг без друга никуда.

— Что? — не расслышал Антон. — Полина, я понимаю, ты не в лучшем состоянии. Собери все свое мужество, надо пошевеливаться.

Я знала — мужества во мне немного, и оно так распылено, что собрать его будет трудно. Меня саму подмывало броситься бежать, да вот незадача, в туалет очень хотелось. Я молчала не потому, что стеснялась сообщить о нужде Антону. Я панически боялась снова остаться в одиночестве. Мерещилось, что за будкой притаилось скопище чудовищ, жаждущих теплой крови. Объяснить парню причину своей обездвиженности и попросить отвернуться? Неприлично.

— Антон, подожди минутку, мне необходимо уединиться, иначе я не бегунья.

Он изумленно на меня уставился, а потом принялся столь явственно глотать, давясь, вопрос, что я скривилась в страдальческой усмешке:

— Сама удивляюсь, но, оказывается, со страху не всегда удается обмочиться.

— Иди быстро, — вздохнул он. — Скрытничает, как ребенок. Будто не догадывается, что писать приходится и девочкам, и мальчикам.

От выговора мое и без того горящее лицо прямо-таки полыхнуло под воспаленной кожей. Я неуклюже засеменила в укрытие, завидуя естественности Настасьи. Слова «потерпеть» применительно к физиологическим надобностям для нее не существует. Однажды средь бела дня девушке приспичило. Мы пересекали какой-то длиннющий двор в потоке прохожих средней густоты. Вдруг Настя остановилась и заявила, что «труба зовет».

— Держись, до подходящих кустов метров сто, — на глаз прикинула я.

— Я не одолею их с переполненным мочевым пузырем, — гаркнула Настасья. — Ты представления не имеешь, как вредно перегружать сфинктеры.

Она безмятежно удалилась к чахлому ближайшему деревцу и присела под ним на корточки. Челюсть отвисла только у меня. Остальные не обратили внимания. То ли в головы не могло прийти, что дама не шнурок тут завязывает, то ли слишком высокой культуры граждане заполняли пространство.

За сараем меня никто не съел. Я храбро вышла с другой стороны и помахала стоящему столбом Антону. Он приблизился и протянул руку:

— Держись. Поскачем резво, а кругом колдобины. До мотоцикла недалеко, запыхаться не успеем.

Близость транспортного средства меня окрылила. Я собиралась сказать Антону, что никогда не каталась на мотоцикле. Но вредный внутренний голос шепнул: «Ты и клей никогда не нюхала. А разговор о нем со сволочами в машине был бессмысленным». Пока я разбиралась, не стала ли после всех передряг излишне недоверчивой, Антон тащил меня за руку по обочине. Я не могла заставить себя смотреть под ноги — озиралась. Поэтому часто спотыкалась. И бедный парень бормотал сквозь зубы: «Нет, ее легче на руках нести». Обещанного «поговорить дорогой» не получалось. Во мне роились вопросы, но я не смела открыть рот. Видел бы мою покорность Вик, изревновался бы. «Слава Богу, Вик приедет завтра. То есть сегодня днем. Успею ли я компрессами привести лицо в порядок? А, если не успею, или не получится, что врать? В сауне мочалкой терла? Аллергия на косметику? Нейродермит какой-нибудь на почве тоски по нему, ненаглядному»? — волновалась я. Снова внутренний голос поиздевался: «Скажи ему, что у тебя лишай. Будь проще, и к тебе никто никогда не подтянется»…

— Полина, останавливаемся, — предупредил Антон, улавливавший автоматизм моих движений.

Поздно. Я врезалась в него и едва не свалила.

— Ты сильно перенервничала сегодня? Ничего не видишь, ничего не слышишь, ничего никому не скажешь?

— Эту песню моя мама любит, — невпопад ответила я.

— Моя тоже любила. Надевай шлем.

— Погоди, Антон, — взмолилась я, опасливо взвешивая в руках нечто среднее между кастрюлей и аквариумом. Терпимо, легкий. — Погоди, нам необходимо обменяться информацией.

— Тут недалеко есть лесок. Свернем, остановимся, спокойно обменяемся.

— И покурим, — мечтательно добавила я.

На секунду меня посетил здравый смысл. Второй день отправляюсь за гаражи, на стройку… Может, в лесок не стоит? «А, как мне еще расспросить избавителя»? — шуганула я его. Он испарился, оставив хрупкий осадок надежды на то, что Антон не намерен меня насиловать или убивать.

Быстрая езда на мотоцикле мне не понравилась. В машине гораздо комфортнее. Я вцепилась в Антона так, что у него нижние ребра хрустнули. Потом представила себе, как парень от боли теряет управление, и ослабила хватку. Но напряжение не отпускало. Наверное, пребывание связанной в неудобной позе давало себя знать: Антон вез каменную истуканшу. Я вздохнула с облегчением лишь, когда он заглушил мотор своего самодовольно фырчащего агрегата. Поскольку юноша стресса в седле не испытывал, диалог начал он:

— Объясни сразу, почему ты им про меня не рассказала? Поводов была сотня. Я сразу сообразил: ты подумала, что этот Женя оказался в моей шкуре, и бросилась выручать. Впечатлительная ты, Полина. Зря я тебе про территориальные разборки наболтал.

«Проницательный мальчик, — отметила я про себя, наконец, угощаясь сигаретой. — Самый легкий „Кент“. Нетипичный выбор. В его возрасте еще не принято заботиться о здоровье. Впрочем, у него все нетипичное. Например, речь. Как Настасью поправил, когда она пообещала взять его за шкирняк! Автоматом».

— Полина, ау, мы не можем стоять здесь вечно. Не хватало еще встретить твою братву на единственной дороге. Объездов я не знаю.

Если честно, я бы с удовольствием солгала ему, чтобы усладить слух. Мол, не стала тебя ввязывать, подвергать опасности, потому что в отличие от них ты человек хороший и симпатичный. Да только жизнь не раз давала мне понять — у самой легкой лжи бывают самые тяжелые последствия, особенно, если лжешь малознакомым людям. Комплименты дешевы, но не надо экономить на дорогой благодарности, коей является правда. И я через силу призналась, что просто не видела смысла в упоминании о нем. Помялась и решила расставить точки над i:

— Антон, давай начистоту. Настасья беззаветно тебя спасала. А я изводилась, правильно ли поступаю, не сдавая больного омоновцам. Прости, мне хотелось поскорее от тебя избавиться. Я ненавидела себя за то, что не могу без задней мысли помогать попавшему в беду человеку. Раньше я такой не была. Понимаешь, я ведь подошла к Жене, чтобы доказать себе — не безнадежна. А сейчас ты меня спас, ты рисковал и рискуешь, и мне снова стыдно за неверие в людскую порядочность.

— Ты не очень утомляешься, когда так в себе копаешься? — разочарованно спросил Антон.

«Можно ли назвать тебя человеком разумным? — тоскливо обратилась я к себе. — Обидится парень и бросит тебя тут. Нужна ему твоя искренность? Она, гнилая, тебе самой не нужна». Но он не обиделся. Минуту подумал и сказал заметно веселее:

— Все-таки я был прав. Ты не от мира сего. Мало кто отказался бы от роли героини.

— Антон, сколько тебе лет? — не вынесла его рассудительности я.

— Двадцать два. А тебе?

— Недавно стукнуло двадцать шесть. Вчера я дала тебе восемнадцать.

— Да, я был бледен и жалок.

— Жалок не был.

— Не льсти, поздно, ты упустила шанс ласково потрепать мое самолюбие.

Нас куда-то не туда в беседе заносило. Он неожиданно перестал меня подгонять и вспомнил о смерти матери. Обедали всей семьей, она встала со стула нарезать хлеб, схватилась за левый бок и минут через семь задохнулась. Скорую вызвать не успели, только бестолково пытались усадить и махали газетами перед лицом. Отец спился. Пятый год парень заботится о нем, безутешном, и о младших брате и сестре.

— Антон, — промямлила я, — со мной что-то страшное творится. Слушала тебя и диву давалась. А ведь не должна. То, что ты делаешь для своих, совсем недавно было нормой, всегда было нормой. Сейчас же тянет неуемно тобой восхищаться и признавать твою исключительность. Но это неправильно.

— Понял, восхищение в тебе надо будить другими способами.

— Не совсем понял. Но я сама себя редко понимаю. Я говорила не о том, что твое поведение обычно. Оно достойно уважения, я не знаю, чего еще, но не буйства восторга, который я почувствовала. Кстати, а будить мое восхищение обязательно?

— Хотелось бы. Не слишком приятно, что я тебе с первого взгляда не понравился. Идеально было бы, если бы ты меня вчера выручала не из жалости или порядочности, а потому что я такой молодой, красивый и умный.

Мы посмеялись, и это получилось у обоих гораздо естественнее, чем полчаса назад.

— Помнится, ты сказал на прощание, что мы с Настасьей девушки не совсем стандартные, что никто не открыл бы тебе дверь. Вынуждена признать, что в наше время мало кто позвонил бы в чужую дверь в надежде на помощь. Словом, стало нас трое, две идиотки и один идиот.

Он вскинул широкие брови, усмехнулся и серьезно поинтересовался:

— Полина, у тебя друзья есть? Тебя знакомые выдерживают чуть больше или гораздо меньше месяца? Ну, кто вытерпит, когда его в знак благодарности объявляют идиотом?

— Не беспокойся обо мне, Антон. Я не всех благодарю… Есть в тебе что-то… Умение смотреть в душу, слушать, не дыша… Вот я вдруг и разоткровенничалась.

Он молча протянул мне пачку. Мы взяли по последней сигарете. Вообще-то Измайлов отучает меня от никотина, но тут я никак не могла накуриться. Было темно, сыро и ветрено. Оголившийся лесок продувался насквозь. До меня постепенно доходило, что я не жду в сарае возвращения извергов, а болтаю с молодым человеком, который меня от них избавил. И сейчас, скорее всего, уже не нагородила бы гадостей, прежде всего о самой себе. Просто поблагодарила бы от души.

Благостного состояния покоя было жаль, но любопытство возобладало. Значит, шок проходил.

— Антон, Антон, — затеребила его, притихшего, завороженного чем-то в природе, я, — как ты очутился за городом?

— Тебя это еще занимает? Я уж решил, что твоей оригинальности хватит на закрытие темы без единого вопроса. Отдохни, Полина. Тут весьма неуютно. У меня на душе так же. Гармония, получается.

— Ты подозрительно умен.

— А ты считаешь самой умной себя. И, если обстоятельства вынуждают признать кого-то ровней, начинаешь выискивать в нем пороки.

И почему я не пошла провожать Антона? Дернул же черт с Женей связаться.

— Антон, я все равно разрушила твою гармонию, ответь, пожалуйста.

— Не разрушила, не ешь себя поедом.

— Антон, — занервничала я, — ты бесспорно талантливый пародист. Недолго общались, а у тебя в лексиконе уже и «ровня», и «не ешь поедом». Мои словечки. Ты подлаживаешься или издеваешься?

— Подлаживаюсь. Если не настроиться на твою волну, с тобой рядом находиться просто опасно.

Ого, он претендовал на разборчивость в людях. Почему мужчины стремятся записать меня в ученицы и обязательно сделать отличницей? Этакое: «Полина, с тебя особый спрос. Ты способная, но легкомысленная и ленивая». Первый муж учил умерять доверчивость и крутиться. Простительно, он преуспел в бизнесе, сидя за компьютером, никого не убив, не ограбив. Зато его неустанно пытались заказывать и обворовывать. Он всякого натерпелся, насмотрелся и боялся, что, не завой я по-волчьи, живя с волками, они разорвут. Измайлов учит всему подряд, но он мудр и старается избавить меня от лишних разочарований по принципу — предупреждена, значит, наполовину спасена. И вот, пожалуйста, не успели познакомиться, Антон норовит устроить психологический тренинг. Чудак! Не ешь я себя поедом сама, меня давно сожрали бы с потрохами другие. А так я не даюсь: пошли вон, дама на самообслуживании.

Я была на грани очередной глупости, вознамерившись заявить, что мне действительно уже безразлично, как он оказался рядом. Дескать, спасибо, главное — результат. Зачем препарировать удачу? Внутри она может быть неприглядной. «Эгоистка, — подсуетилось очнувшееся сознание. — Тебе достаточно результата, а ему? Парень, между прочим, подвиг совершил, умыкнув тебя у бандитов. Ты же сначала сообщила, что вчера случайно поучаствовала в его спасении, с камнем за пазухой, так сказать, потом обозвала идиотом. А теперь собираешься сделать вид, что он тебя сюда привез подышать кислородом. Его заботами об отце, сестре, брате ты готова восторгаться. Но про собственное спасение даже слушать не желаешь. Хватит паясничать. Позволь ему похвастаться удалью, поблагодари без зауми, будь человеком. И так Вик постоянно говорит, что у тебя не мысли в голове, а измышления».

Последние приключения, должна сообщить, сильно на мне отразились. Я думала, прежде чем заговорить! Непривычное состояние. Обычно бывает наоборот. Даже хуже: делаю, потом выступаю с речью и в завершение всего обдумываю то, что наворотила и наболтала. Не дождавшись еще одной просьбы, Антон приступил к повествованию с таким видом, словно замерз и счел рассказ единственным способом избежать переохлаждения. Я на внешнюю температуру не реагировала — лихорадило.

Он гонял чаи у приятеля в доме, соседствующем с родительским. Вышел из подъезда и увидел меня. Освещение во дворе прекрасное, это точно. Жильцы нещадно мордуют электриков ЖЭУ. Следить за исправностью уличных фонарей стало спортом с тех пор, как хозяева большинства квартир постарели, заскучали на пенсиях и пристрастились к совершению моционов перед сном. Антон порывался догнать меня, чтобы сказать пару очередных теплых слов благодарности. И стал свидетелем похищения.

— А в том дворе тебе безопасно? — встряла я. — Со стороны было очевидно, что меня в машину зашвырнули? Ты не боялся, что они заметят преследование?

— В этом районе у меня полно знакомых, — кивком признал правомерность вопросов он. — Очевидно ли? Нет. Если бы девка-приманка не понеслась, как угорелая, прочь, я подумал бы, что тебя поторопили беспардонные друзья. Еще что? А, про страх. Я боялся отвлечься, упустить их из виду, на шоссе много одинаковых машин. О том, что заметят, не думал. И сошло.

Он следовал за четырехколесной развалюхой и все-таки сомневался, не на дачу ли хорошенько оттянуться у камина направляется компания. И, лишь узрев вдалеке заброшенную стройку, сообразил, что меня везут не развлекаться. Антон спрятал мотоцикл, короткими перебежками добрался до сетки, отыскал в ней дыру, потом пробрался к нагромождению бетонных блоков напротив сарая и превратился в слух. Он не мог взять в толк, чего они от меня добиваются. Но я так упорно повторялась, что в ситуации разобрался бы и глухой.

— Знаешь, если бы вы с Анастасией Павловной не впустили и не откачали меня, я бы тебе тоже не поверил, — хмыкнул он.

Я вскользь отметила, что парень соблюдает правила собственной неведомой игры. Сказал, что Настасья предпочла обращение по имени и отчеству, так и называет, даже за глаза, что редко кому свойственно.

Со слов Антона мужиков было пятеро. Водители оставались в машинах примерно одинаковой степени подержанности, они не в счет. Двое конвоировали меня. Двое явно были телохранителями крупного дяди лет тридцати в темной кепке и темном плаще, который вел допрос. Когда господа отбыли, Антон выждал четверть часа и ринулся к сараю.

Я долго и горячо его благодарила. Он скромно отмахивался. Мне вспомнилось, как нас с Настасьей смущали и раздражали его нескончаемые заверения, вроде «век не забуду вашей доброты и самоотверженности», но остановиться не могла. Напротив, чем упрямее он убеждал меня в ничтожности своего поступка, тем сильнее я нажимала на грандиозность его. Наконец Антон догадался меня припугнуть:

— Поехали, Полина. А то нарвемся на них. Час ночи, самое время для таких людей работать с клиентами.

— Как бы они со мной, по-твоему, обошлись?

Я старалась произносить фразу медленно и равнодушно, но получилось скороговоркой с придыханием.

— По-всякому могло повернуться, — авторитетно заявил эксперт. — Если бы за ночь собрали сведения — журналистка, под судом и следствием не была, странноватая, извини уж за прямоту, в связях, порочащих перед братвой, не замечена, либо вообще не вернулись бы, либо послали кого-нибудь веревки развязать. Этот вариант предполагался, потому что с тебя не снимали пакет и не били.

— Но я им целый час вдалбливала, что журналистка, срок не мотала, следовательно, сомнительных знакомств не вожу!

— Мало ли, что ты долбила. За тебя должны поручиться те, кому они доверяют. Не нашли бы поручителей, было бы хуже. Могли использовать этот лес по своему усмотрению.

— Это как?

— Как кладбище.

— Антон, поехали отсюда немедленно! — подскочила я.

— Давно приглашаю, — буркнул он. И не выдержал, выпустил на волю короткий смешок: — Слушай, Полина, оказывается, с тобой все просто. Как только ты приходишь в себя, становишься громогласной.

— Мама меня за это с детства ругает, — вздохнула я.

— Считай, что я похвалил, — сказал Антон и натянул шлем.

Он домчал меня до дома. Остановил мотоцикл с той стороны, где не было подъездов. Напутствовал:

— Давай стрелой в квартиру. Удачи тебе.

— В случае чего я тебя не выдам, — пообещала я.

— Не зарекайся. Будь осторожна. Так везет очень редко.

— Спасибо, я растрогана, я не могу выразить…

— Хватит, — взвыл Антон и укатил.

Я с оглядкой, крадучись, проникла к себе. Потянула, было, тумбочку к двери. Но решила, что баррикада не поможет. Запоздало захотела спуститься в квартиру Вика, там наверняка не достанут, но струсила перед тревожной ночной пустотой лестницы. Я не включала свет, не ела, не мылась. Ощупью нашла подушку и одеяло, стянула ботинки, куртку и рухнула на диван. Немного поплакала, побубнила, что не все люди сволочи, а только некоторые, и заснула с мыслью: «Только бы не заболеть. Принять бы ударную дозу аспирина для профилактики. Принять бы»…