Прихожанка нарасхват

Эллина Наумова

У Полины, как всегда, все наперекосяк. Утром один юноша умолял спасти его от гибели. Вечером она сама кинулась на помощь другому. И едва унесла от него ноги. Как говорили когда-то, бывает хуже, но реже. Только на следующий день выяснилось, что хуже некуда.

Глава пятая

Сергей степенно вышел из вагона и направился ко мне. Широкое лицо выражало мягкую приветливость и, вынуждена признать, едва уловимую настороженность.

— Здравствуй, Сережа. Почему такой встрепанный?

— Так Виктор Николаевич приехал, — пожал мощными плечами крепыш.

— Посторонний подумал бы, что полковник после разлуки таскает подчиненных за вихры. А вы, бедные, настолько привыкли, что не ропщете, — засмеялась я.

— Ты не посторонняя, — скупо улыбнулся Балков. — Просто Виктор Николаевич нас распекал, я от напряга ерошил волосы, а расчесаться забыл. Ничего, на улице влажно, прилягут.

— За что распекал-то? — поинтересовалась я.

— За нерадивость и неразумение, Поля.

Я мысленно провела ревизию состояния своей и полковничьей квартир и качества приготовленной еды. Вроде ничего.

— Сережа, ты меня заинтриговал. Пропадающий от чего бы то ни было Борис — это зрелище в стиле фэнтэзи.

— Это зрелище в стиле передвижного зоопарка, Поля, — грустно сказал Балков. — И Борька в нем самый неприспособленный зверь.

— Пытаюсь представить. Не получается, — призналась я.

— Сейчас объясню и побегу, а ты переваривай. Потом состыкуемся и обсудим. Только, сама понимаешь, никому ни слова. Я себя неделю убеждал, что не предаю Борьку, а выручаю. Но все равно мне не по себе.

Пустой болтовни Сергей не терпел, поэтому я воздержалась от обсуждения вопроса, как часто дорога в ад бывает вымощена благими намерениями. В конце-концов самое захватывающее в жизни не посыл и результат, а процесс. Я лишь подбодрила Балкова:

— Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

— Ладно, как-нибудь выдюжу.

— Вместе выдюжим, Сережа.

— И Борька с нами.

Да, у капризного Юрьева был верный друг.

Я трудно привыкала к манере Сергеевой речи. Он не рассказывал, а докладывал. Его лаконизм приводил к недоразумениям: он давно все, что собирался, выложил, а я, привыкшая к прологам и не слишком в них вникающая, ждала основной части. Извинялась, просила повторить. И только добросердечие и снисходительность Сергея раз за разом спасали ситуацию. В данном случае Балков так боялся сболтнуть лишнее, что превзошел самого себя, буркнув:

— Борис втюрился во вдову жертвы, а она его на десять лет старше.

И замолчал. Я всегда готова выслушивать человека, произносить ответные монологи, поддерживать диалог, вступать в полемику и помогать. Но это первая эмоциональная реакция на обращение ко мне. Анализировать слова собеседника, соотнося их с его естеством, я, если честно, начинаю в зависимости от личной заинтересованности в сообщенных сведениях — сразу, погодя или вообще откладываю в памяти впрок и извлекаю по мере возникновения этой самой личной заинтересованности. С Балковым такой номер не проходит. Над его краткими выкладками приходится думать по ходу беседы. Тот же Юрьев скор на нелестные характеристики: три четверти людей для него дураки и мелкашка. Однако Борис продолжает с этими убожествами общаться и сотрудничать. А терпимый к слабостям человечества Сергей, обнаружив, что вы не силились правильно его понять, обрубает не только разговор, но порой и отношения. При этом в глазах парня плещется детский укор. Дескать, я свел треп к минимуму, я экономил ваше время и щадил нервы, а вы… «Рационалист несчастный» — посмеивается над другом Юрьев. «Зато ты делаешь вид, что нуждаешься в зрителях, дорого заплативших за билет на представление, а обходишься случайными зеваками», — парирует Балков. Так и сосуществуют.

Если разобраться, молчун Балков претендует лишь на то, чтобы его не терзали вопросами, ответы на которые знают сами. И фраза: «Борис втюрился во вдову жертвы, а она его на десять лет старше» комментариев действительно не требовала. Они расследовали убийство женатого мужчины, поскольку упоминалась вдова. Раз расследовали они, покойный был либо богат, либо известен, либо и то, и другое. Если Борису двадцать восемь, вдове не меньше тридцати восьми. В ее возрасте, по мнению Сергея, надо начинать беспокоиться о душе, а не о мужиках. В сущности Балков еще ребенок. Он полагает, что секс приличен в юности, а зрелая тяга к нему граничит с непристойностью. Далее, коли уж разборчивый Борис влюбился в порочную старуху, в ней должна быть какая-то изюминка. Такая женщина легко не отпустит, и Юрьев обречен на муки безответной любви. В случае проявления дамой взаимности тревога Сергея могла только усилиться. В бескорыстное увлечение обеспеченной стервы опером, пусть и перспективным, Балков не верил. И еще одно немаловажное соображение. Поскольку он не давал Борису времени разобраться в себе и перебеситься, я могла смело предполагать, что Сергей подозревал вдову, по меньшей мере, в найме киллера и не желал видеть друга «испачканным» связью с ней.

Стоило пошевелить мозгами, и уточнять становилось нечего. Оставалось спросить:

— Чем я могу помочь, Сережа?

— Придумай, как его от нее отвадить, ты же женщина. Если план будет стоящим, я скажу, кто она. А лучше просто придумай, сам все устрою.

— Не доверяешь?

— Берегу, Поля. И тебя. И себя. Представляешь, что начнется, если Борис или Виктор Николаевич пронюхают о нашем заговоре? То есть Борька пронюхает, а Виктор Николаевич…

— Узнает, — подсказала я смущенному Балкову, который не допускал беспорядка даже в личных разговорах.

Так, предположим, Виктор Николаевич узнал. Жутчайшее видение, не повторилось бы наяву. Мне понадобилась пауза, чтобы справиться с собой.

— Сережа, мы с Борисом не ладим. Думаешь, у меня хватит порядочности не подложить ему свинью?

Я пошутила, но здравомыслящий Балков решил пресечь разгул низменного во мне сразу. Пообещал:

— Я буду тебя контролировать. И потом, вы прекрасно ладите, когда ты не выставляешь Борьку полным идиотом перед Виктором Николаевичем. А Борька дорожит его мнением, ему больно.

— Это самозащита, адекватный ответ на Борины происки, — заспорила я.

Но завестись не успела, потому что закаленный в беседах со мной Балков ринулся к открывшимся дверям вагона с прощальным выкриком:

— Думай, формулируй, созвонимся.

«Экспериментатор», — тихонько хрюкнула я ему вослед и отправилась домой, на ходу освежая в памяти известные мне способы разрушительного вмешательства в чужую жизнь.

Полковник явился в семь вечера с классическим набором начинающего кавалера — цветы, торт, шампанское. Раньше Настасья часто допытывалась, не скучаю ли я после развода по более существенным подношениям. Зуд любопытства был настолько силен, что она поднимала эту тему, где придется. Однажды мы сидели в кафе. Я сотый раз твердила, что легче, когда любимый не дарит бриллиантов, чем когда их дарит ненавистный или презираемый. Потому что в последнем случае от презентов надо отказываться. В итоге и камешков нет, и организм изнурен борьбой с искушениями. Подруга моя не соглашалась, приводила множество общеизвестных доводов и прямо-таки вымогала признание, мол, всем хорош полковник, но машины на день рождения в подарок от него не дождешься.

— Да не машина мне нужна, а любовь, — в сердцах открытым текстом воскликнула я.

— А первое со вторым никак не совмещаются? — уперлась Настя.

— Случается, но не в данном случае.

Из-за соседнего столика, допив кофе, поднялась неброско-элегантная девушка. Ее будничное облачение стоило столько, что для сохранения вменяемости лучше было считать его подделкой. Проходя мимо нас, она вдруг обратилась к Настасье:

— Прекрати травить подруге душу. Ненавижу таких, как ты. У самой, сразу видно, ни машины, ни бриллиантов, ни мужчины, а смеешь теоретизировать. И, повернувшись ко мне, рвущимся голосом: — Чего ты с ней миндальничаешь? Объясни этой овце, что за шикарную жизнь не тело, а душу продают.

Она крутанулась на высоких каблуках и стремительно вышла. Шлейф ее духов был горьким. Прежде чем разреветься, Настасья прошептала:

— Теперь я понимаю, почему ты победнее будешь.

Я это давно поняла и успела смириться. Настолько смирна стала, что на последовавшие вскоре в адрес неведомой заступницы яростные Настины ругательства не ответила ни «за что боролась, на то и напоролась», ни «вы обе друг друга стоили».

Вик был очень мил. Я чувствовала себя средоточием всех его помыслов и перед тем, как бесповоротно расслабиться, подумала, уж не уволили ли его со службы. Утром выяснилось, что нет. Уплетая на завтрак остатки вчерашнего мяса и не замечая разницы между сырым и жареным, он деловито попросил:

— Детка, не поработаешь осведомителем?

— Бесплатно? — спросила я.

— За идею.

— За какую?

— Идеальную, разумеется.

Столь плоский юмор означал, что полковнику Измайлову снова не до меня. Пока он закуривал, я гадала, не провокацию ли господин затеял. Предположить, будто вечно ограждающий меня от своих расследований Вик добровольно даст мне какое-нибудь поручение, было сложно. Проще поверить, что во сне я проболталась о тайной встрече с Балковым, и Измайлов проверял степень моей осведомленности об отношениях какой-то вдовы с Борей Юрьевым. Не дождавшись проявления инициативы, полковник сам подвинул ко мне пачку сигарет. Он все-таки назначил цену моим услугам — курение без оглядки на его недовольство. И это была высокая цена. Я расправила плечи и мстительно сказала:

— Спасибо, милый, но курить натощак вредно. Ты забыл о моем режиме? Я еще не бегала и не ела.

Я цедила правильные слова, и даже сердце не екало. Будто вчерашних переживаний, едва не отвративших меня от пробежек навсегда, в помине не было. Дура Настасья, надо не бриллианты с Измайлова требовать, а радоваться молча, что приплачивать за обретаемое рядом с ним умиротворение не приходится.

— Я машинально тронул пачку, — смутился от собственной беспринципности полковник. — Знаешь ведь, детка, не люблю давать тебе детективных поручений. Ты их сама легко берешь. Но тут, кажется, ничего опасного. Во дворе пару дней назад зарезали молодого человека. И меня весьма интересуют сплетни дворовых кумушек.

— А с какой стати этот труп повесили на вас? — возмутилась я. — Пусть райотдельщики за гаражами с лупами лазают.

— Бурно реагируешь, Поленька.

«Цыц, — велела я себе, — с профессионалом разговариваешь. Дашь ему крохотный повод допрашивать тебя по-домашнему, он же наизнанку вывернет. Подзабыла, каково с Виктором Николаевичем, когда он входит в дознавательский раж? Ему можно не признаться. Но скрыть ничего нельзя, потому что он всегда обо всем догадывается правильно. И тогда остается единственный шанс сохранить его расположение — придумать оригинальную причину идиотского поступка. А много их, оригинальных»?

— Детка, не замыкайся. Случилось что-нибудь? Ты как-то связана с местными событиями? Пыталась по собственной инициативе выяснять обстоятельства? Почему вчера не рассказала?

Пожалуйста! Компьютерно отлаженный мозг Вика заработал в направлении безошибочного поиска истины. Я сжала кулаки под скатертью и зачастила:

— Да, я причастна. К тебе. Каждое новое убийство отнимает тебя у меня на часы и сутки. И я в курсе, что твоему отделу перепадают не только самые заковыристые преступления, но и те, которые не раскрыты из-за недобросовестности, тупости и трусости первых сыскарей. Они, спустя рукава, что-то там расследуют, потом оказывается, что в поимке убийцы заинтересовано высокое начальство, дело перебрасывают тебе, и я тебя ни днем, ни ночью не вижу.

— Польщен твоей горячностью, — усмехнулся Вик. — Соскучилась, тронут. Ты верно уловила, Поленька, начальство заинтересовано. Черт бы его побрал. Убитый был предводителем местных отморозков, растил достойную смену погибшим боевикам из наглой и активной группировки старшего брата. Коллеги из райотдела рассуждали допустимо: одной мразью меньше, и ладно. Но под видом мести за ближайшего родственника живой братец многих закопает.

Я вспомнила дрожащий голос мужчины, расспрашивавшего меня на заброшенной стройке про встречу с Женей. Значит, это и был его еще не справившийся с горем брат? Как написал один знакомый журналист, главарь преступной группировки, но тоже человек? А не я ли значусь в списке подлежащих уничтожению под номером один? Если стану рьяно выполнять просьбу Вика, собирая сплетни по округе, точно нарвусь. Несправедливость ситуации приводила меня в бешенство. Впервые Измайлов попросил помочь, надеясь найти в принесенном с улицы словесном хламе нечто пригодное для построения стоящей версии. А я боялась даже открыто крутиться во дворе, где жил Женя. Ведь кто-то выследил нас с ним за гаражами. Надо было признаваться Вику. Во всем и срочно. Все равно узнает, тогда пощады не жди. Ему не стыдно «сдать» и Настасью, и Антона. Он свой, родной, вреда им не причинит, просто порасспрашивает немного. А убийство раскроет, кровавую междоусобицу предотвратит. Я на собственной шкуре убедилась в том, что Женин брательник жесток и скор на решения и действия. «Сейчас или никогда», — подумала я и без предупреждения плюхнулась Вику на колени для создания обстановки максимальной доверительности. Он такой игривости не ожидал и зарычал:

— За что?

Я расхотела припадать к его груди и надулась. Попыталась гордо подняться, но у Виктора Николаевича сработал хватательный рефлекс. И схватил он меня, как на грех, не за руку, а за ногу. Тут великолепный полковник совершил роковую ошибку. Женщина — существо интимно внушаемое. Достаточно было чмокнуть меня в нос, сказать, будто я саданула ему локтем в солнечное сплетение, и лишь поэтому он не закончил вопрос: «За что такое счастье», снять груз, то есть меня, с колен и поставить по стойке смирно. Тогда Измайлов стал бы обладателем всей известной мне к тому моменту информации. А он опрометчиво полез с нежностями и увлекся. Естественно, у меня не возникло желания отвлекать его признаниями. Кроме того я подумала: «Что он сделает, услышав про похищение? Попытается меня спрятать. И я снова буду куковать в чужой квартире под надзором какого-нибудь преданного Измайлову со времен совместной деятельности бывшего опера. Не хочу. У страха глаза велики. Все обойдется. Ну, невмоготу мне сейчас расставаться с Виком. Будь, что будет».

Некоторую вину за скрытность я чувствовала. Поэтому, провожая Вика, сказала:

— Днем перед убийством парнишки в нашем дворе работал ОМОН. Люди даже подъезды прочесывали в поисках юноши, одетого в коричневую кожаную куртку. Вряд ли это важно, но, чем богата, тем и рада.

— Спасибо, — улыбнулся полковник. — Все-таки не бывает, чтобы ты совсем ничего не знала. Выясню у своих, кто задействовал ОМОН.

— Создай хоть видимость деятельности.

— А я и деятельность разовью, дай срок.

Я понимала, что разовьет. Мне бы благонравно помолиться о его грядущих успехах и заняться хозяйством. Или поработать для разнообразия за компьютером. Я же принялась изыскивать возможности и на улице не светиться, и общественным мнением по поводу происшествия за гаражами поинтересоваться.

Как-то Измайлов, Балков, Юрьев и я отмечали окончание довольно кровавого и длительного расследования. В порыве нежности полковник заявил, что готов отдать за меня жизнь.

— Это вы от безысходности, Виктор Николаевич, — немедленно пояснил Борис. — Подсознательно понимаете, что готовы, не готовы, а отдавать придется, если Полина продолжит провоцировать убийц в том же духе.

Посмеялись, перечислили все мои недостатки, помечтали, как легко и вдохновенно заживут, когда я перестану путаться под ногами, и разошлись. А я на следующий день задалась вопросом, на что готова ради Вика. Детский сад, конечно, но тонизирует. Помнится, для того, чтобы растянуть удовольствие, я начала с расставания не с жизнью, а с любимой в тот момент сумкой.

Однако тогда я и не подозревала, на какое самоотречение способна. С целью выполнения задания полковника я отправилась к Альбине Львовне, «кобелиной мамаше», как прозвала ее одна злоречивая обитательница нашего подъезда. Если за тридцать капель «Корвалола» я заплатила прогулкой с Пончиком, то оставалось лишь зябко гадать, не возложит ли на меня хозяйка полный уход за косматым разбойником, поделившись сплетнями. Но я мужественно пошла на риск. Позвонила ей, наплела что-то про молодежную проблематику и услышала самоуверенное:

— Обязательно помогу вам, Полина. Наконец кто-то понял, что проблемы подростков надо обсуждать с людьми опытными, а не с ними самими. Поднимайтесь ко мне прямо сейчас.

Я захватила шоколадный рулет и предстала перед Альбиной Львовной, скорее, скалясь, чем улыбаясь. Мысль о том, что окно ее кухни выходит во двор, и именно она могла видеть, как мы с Женей шагаем к гаражам, не давала покоя. Я с трудом усмирила себя, прикинув, сколько амбразур на той стороне дома, и, какому массированному обстрелу чужими взглядами мы подвергаемся каждый день.

Вик Измайлов — человек сложный. Наше знакомство пришлось на пору, когда я всем признавалась, что родилась старухой. Дескать, с малолетства все знаю, все понимаю, скукотища. Полковнику это почему-то не нравилось. Он раз признал, что я начитана не по годам, но попросил перестать кокетничать молодостью. Я упорствовала в собственной пресыщенности. И однажды он не стал мягко подтрунивать надо мной, а заявил:

— Хватит убеждать себя, будто ты влюбилась в меня благодаря ощущению прожитых лишних двадцати лет. По мужскому самолюбию очень бьет.

Такое истолкование меня поразило. Я в буквальном смысле слова застыла с отвисшей челюстью. Вик легонько вернул мой подбородок на место и куда-то ушел из дома. «Мог бы подсластить пилюлю, сказав, что моя способность удивляться — есть признак незамутненной юности», — подумала я. И именно за отказ заботиться о произведенном его словами впечатлении полюбила несносного моралиста сильнее прежнего. Это я к тому, что, оказавшись в гостях у Альбины Львовны, челюсть от отпадания удержала, но дара речи лишилась.

Раньше мне не доводилось у нее бывать. Вернее, в голову не приходило напрашиваться с визитом. Я вообще не обременяю соседей просьбами, но изредка возникают обстоятельства, когда позарез нужно не для себя. Хотя народ в подъезде живет простецкий. Лена с девятого этажа говорит, что в детстве бабушка «достала» ее пополнением запасов на случай ядерной войны. Поэтому теперь она принципиально не покупает соли и спичек. И мы их даем, оберегаем ее нервную систему. Правда, однажды Анна Ивановна возмутилась:

— Иди к черту, Ленка, нынче не моя очередь солить твою кашу, а Галькина.

Ваня же с пятого, к которому обиженная просительница кинулась жаловаться, осудив черствость Анны Ивановны, участливо поинтересовался:

— Лен, ты мыться-то пробовала? Мыло, что соль и спички, без него тяжко. Не тушуйся, включай в список. Если с каждой квартиры по куску, для гигиены надолго хватит.

Ленка поблагодарила за идею. Осмысляет, надо полагать. Сам Ваня раз в две недели «занимает» электродрель. Жильцы утомились спрашивать, что зарастает у него с такой регулярностью, а он в ответ перечислять собственные физиологические отверстия. Посему последний год он берет инструмент у меня. Я обхожусь без комментариев. И Ваня всегда подмигивает мне вместо «спасибо». Но все рекорды побирушничества побила Верка, моя непосредственная соседка, когда ворвалась в полночь к Измайлову с воплем:

— Николаич, одолжи презерватив! Ты мужик одинокий, у тебя должен быть. И только ты в этом паршивом подъезде еще не спишь. Не отшатывайся! Легче тебе будет, если я снова на аборт пойду?

Пробормотав: «Только не на аборт», сердобольный полковник презентовал любительнице безопасного секса резинку и с тех пор по возможности обходит ее стороной.

Альбина Львовна никого в дом не пускает. Приоткроет дверь на длину цепочки, выслушает просьбу, скажет либо: «Не располагаю», либо: «Ждите», закроет дверь и вскоре снова проверит свою цепочку на прочность. Смерит ожидающего взглядом, пробормочет: «Через порог нельзя», бочком вышагнет на площадку, вручит то, что просили и, отмахнувшись от россыпи благодарственных фраз, скроется в своей раковине. И всегда на ней бесформенный атласный халат, смешной сатиновый тюрбан и просторные цветастые тапочки. Она даже Пончика встречала и провожала на лестнице. И на чай меня приглашала там же. Жаль, что тогда я отказалась. Все равно состояние было полуобморочным — легче адаптировалась бы к зрелищу. А тут, на неповрежденную стрессом голову… В просторной комнате стояла антикварная мебель — изящная, по-настоящему красивая, качественно отреставрированная и отменно ухоженная. Причем никаких музейных ассоциаций не возникло. Просто захотелось поджать живот, расправить плечи, вскинуть подбородок и поправить несуществующую прическу. Сэр Пончик галантно поднялся при моем появлении с шелковой подушки, поклонился головой и хвостом, после чего с достоинством улегся снова. А как еще можно опускать телеса на оттоманку, идеально подходящую вам по размеру? Вода для собаки была налита в хрустальную ладью.

— Приз зрительских симпатий. Малыша премировали на выставке, — пояснила Альбина Львовна, перехватив мой ошалелый взгляд.

Я подняла глаза на элегантную горку красного дерева. По сравнению с тем, что отсвечивало за стеклом синевой снегов в сумерках и золотом нарождающегося рассвета, толстостенная штампованная ладья действительно смотрелась миской для животного.

Мне почему-то захотелось, чтобы хозяйка манерно протянула в нос: «Остатки прежней роскоши». Или насмешливо бросила: «Супруг на мебельной фабрике трудился, а в выходные рухлядь восстанавливал». Или что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, я еще не встречала людей, которые не пытались бы объяснить пораженному визитеру, «откуда дровишки». Но она молча сняла с головы тюрбан, стянула халат и осталась тщательно причесанной дамой в синем классическом платье из тонкой шерсти. Я с беспокойством взглянула на ноги Альбины Львовны. Они были обуты в кожаные лодочки на каблуке средней длины и толщины.

— Извини за то, что разоблачаюсь при тебе, Полина, — тихо сказала соседка. Вероятно, приглашение в святая святых предусматривало автоматический переход на ты. — Но выход на секунду в прихожую и возвращение в человеческом обличье отдает театральщиной.

— В театральщине нет ничего предосудительного, — осторожно пискнула я.

— Да, да… Весь мир театр, и люди в нем актеры… Или ты обо всем этом? Похоже на декорации? — показала на интерьер плавным жестом экскурсовода хозяйка. — Я не привыкла выделяться из толпы. Посмотрела на женщин своего возраста и достатка и начала соответствовать. Чем меньше поводов трепать твое имя в пересудах ты даешь, тем крепче твое здоровье. Не так ли?

— Некоторых это стимулирует, — не согласилась я.

— Я не нуждаюсь в стимуляторах такого рода.

Меня потрясла не стоимость наполнявших квартиру вещей. Было ясно, что они покупались в ту пору, когда оценивались в копейки, считаясь символом ретроградства. Мама рассказывала о вынесенных на помойки старинных гарнитурах и заменивших их журнальных столиках на тонких круглых ножках, диван-кроватях и гибридах мягкого стула с жестким креслом. Она тогда была маленькой, и плакала из-за того, что бабушка не разрешала тащить в дом «красивые, будто кукольные» предметы чужой обстановки. Пленила меня бездна вкуса, скорее всего врожденного, и стоицизм, с которым его скрывали. Причиной могла быть и обычная боязнь ограбления, и годами формировавшаяся собственная философия. Я бы увлеченно докапывалась до этой самой причины, не висни камнем на шее просьба Измайлова.

— Присаживайся, Полина. Я организую чаепитие.

И лишь тогда я сообразила, что все еще держу в руках пакет с рулетом, а несносный Пончик нежится на своем роскошном ложе и не вымогает угощение. Как же ей удалось заставить собаку столь разно вести себя в разных условиях? Ведь на улице этот негодяйствующий элемент, по словам выгуливавших его девчонок, не брезговал вынесенными дворнягам объедками и увязывался за каждым, кто ел мороженое. Я передала сладости хозяйке и испытующе уставилась на спаниеля. Он, не поднимая век, картинно перевернулся на другой бок. Феномен.

Мы с Севой переехали в этот дом два года назад. Поначалу я приняла Альбину Львовну едва ли не за ровесницу. Потом увидела ближе и дала ей лет сорок. И то лишь потому, что соседки трепались о пластических операциях, которым она время от времени себя подвергает. По-моему, никто не знал, каков истинный возраст одинокой дамы. Говорят, его выдают руки и шея. Но предательские части тела Альбины Львовны были в полном порядке. Я такие и у тридцатилетних видела. Чего только я про нее себе не напридумывала, участницей, каких тайных приключений не сделала. И сейчас чувствовала себя неуютно. Попробуй, побеседуй с женщиной, не имея представления, сколько ей лет. Был один проверенный способ. Старики, даже успешно молодящиеся, в разговоре постоянно стремятся из настоящего в прошлое, вспоминая себя и свое окружение в возрасте собеседника. Может, Альбина Львовна тоже себя выдаст?

— Вот и я, Полина. Как ты относишься к естественным растительным отварам?

— Положительно.

— Тогда мой чай тебе понравится. А то люди пьют бурду и не понимают, почему в рекламах этот напиток воспевают, как ароматный и бодрящий.

Моя мама ставит на стол уже упомянутый фарфор, являясь воплощенным уважением к нему. Не к стоимости, но к его более чем полуторавековому существованию на свете, каким-то там особым формам и росписи, о которых перечитала гору книг. Альбина Львовна опустила солидный серебряный поднос с потрясающим чайным сервизом на старинное дерево без затей. Такое не сыграешь. Надо либо не знать цены своим сокровищам, либо оценивать себя неизмеримо выше и упиваться правом в любой момент разбить или поцарапать их и не заплакать.

— Кстати, Полина, прости мне мою черствость, до сих пор не справилась, как здоровье человека, которого ты третьего дня потчевала «Корвалолом»?

«Нормально, — подумала я. — Кто тут у кого сведения выуживает? Только не ври, Полина, будто сама его пила. До тебя ведь уже дошло, что ее на мякине не проведешь».

— Благодарю вас, Альбина Львовна, жизнь человека вне опасности. Вот так делишься с соседкой лекарством и спасаешь кого-то от смерти. Богоугодное занятие.

— Кому доподлинно известны требования Бога к людям? — улыбнулась она.

На миг мне показалось, будто хозяйка не прочь пофилософствовать. У меня правило: хочешь разочароваться в умном эрудите, дай ему высказаться про Бога, мироздание и загробную жизнь. С Альбиной Львовной я боялась не столько разочарований, сколько напрасной траты времени. Похоже, она мой деловой настрой уловила. И я о нем немедленно пожалела.

— Полина, — ласково произнесла дама, разливая душистую коричневую жидкость в белоснежные, насквозь просвечивающие чашки, — я никому не скажу, что ты прогуливалась по двору с юношей, которого позже убили.

— Точно с ним, Альбина Львовна?

Наверное, я нехорошо прищурилась, задавая вопрос. Но соседка была не из пугливых и тем же тоном ответила:

— Иногда я пользуюсь театральным биноклем, обозревая окрестности.

— Альбина Львовна, поймите правильно, если вы и скажете кому-нибудь о нашей прогулке, ничем, кроме лишних хлопот, мне это не грозит.

Мои глаза норовили выкатиться из орбит, но она не обращала внимания на жутковатую мимику. Вероятно, решила, что, пообщавшись с Женей, я уразумела, какая он мразь, и стесняться меня нечего. Совсем недавно я испытала острый приступ того же чувства, но постыдилась бы сообщать об этом малознакомой собеседнице. Альбина Львовна изволила коротко объясниться. Благодаря оптике она разглядела во дворе многое. Женины подручные собирали дань с младших школьников, били отступников, зажимали и щупали девочек в беседках, продавали наркотики. Но главным, чего она не собиралась прощать и мертвому предводителю всей этой младой сволочи, было глумление над Пончиком.

— Полина, — горячечно шептала она, — ведь человек может родителям пожаловаться, в полицию обратиться, уехать на другой край города, откупиться, наконец. А зверь совершенно беззащитен.

Я поматывала головой, как китайский болванчик, и кусала губы. Лохматый красавец Пончик был для нее всем, и осуждать ее за любовь я не имела права. Через полчаса мне удалось вклиниться в ее монолог о превосходстве животных над некоторыми людьми:

— Вы наверняка что-то разузнавали о Жене? Поделитесь. Я тоже никому не назову вас, как информатора.

О, она разузнавала! Задолго до его гибели пыталась прорваться в квартиру с приятельницей сектанткой, чтобы та исполнила свой миссионерский долг. Но мать преступника проехалась матом по «чучелам с книжками» и смачно плюнула им вслед.

— Я хотела полицейскому полковнику со второго этажа все рассказать, — воскликнула Альбина Львовна, пуская мелкую слезу.

Возникла пауза. С минуту я ожидала более прямого вызова на откровенность. Мы с Виком соблюдаем основные правила конспирации, но шила в мешке не утаишь. Неужели людям уже надоело строить догадки, и они жаждут смотреть в бинокли в окно измайловской спальни? Однако Альбина Львовна собиралась не провоцировать меня, а всего лишь высморкаться. Затем продолжила:

— Но что сделает Виктор Николаевич с этой бандой? Они ведь и убить стаей могут. Поодиночке струсят, а кучей — пожалуйста.

— Альбина Львовна, — решилась я, — а почему вы со мной это обсуждаете?

— Потому что газеты читаю. Ты кого только не хаяла. А с тебя все, как с гуся вода.

Признаюсь, такой оценки моих творческих потуг меня никто, кроме идеально державшей спину напротив перелицованной мадам, не удостаивал.

— Так вы мне статью заказываете? — легкомысленно уточнила я.

— Заказывают, когда платят, — надоумила Альбина Львовна. — Ты, Полина, просто напиши, что с каждым, кто травит бессловесных тварей, разберется смерть.

Я смогла лишь взглянуть на Пончика. Аристократический кобель игрушечно восседал на ковре и сладко зевал.

— А насчет заказа.., — мечтательно протянула хозяйка. — Были бы деньги, я не статью, а всех дворовых пакостников заказала бы. Кто из них вырастет? Незачем и расти.

«Поздравляю, Полина, все-таки ты умная и проницательная, — похвалила я себя. — Никогда специально этой дамой не интересовалась, а чуяла, что она будет подсматривать в окно за выгулом Пончика, и что затаит ненависть к Жене за собачьи обиды навсегда. Ты тогда доводила до абсурда свою подозрительность по отношению к Антону и сочинила хохму про быстренько убившую мальчишку соседку. А она и впрямь, пусть в фантазиях, его умерщвляла. Интересно, сколько человек можно зарезать, если обратить в деньги хотя бы этот серебряный поднос и истратить их на киллеров? Боже, с кем бок о бок живем, с кем приходится ежедневно раскланиваться»?

Ситуация возникла настолько привычно-рабочая, что я пошарила рукой по дивану в поисках блокнота или диктофона. Опомнилась и профессиональным бесстрастным голосом приемщиц жалоб трудящихся сказала:

— Публикации не обещаю, но внимательно выслушаю вас, Альбина Львовна. Ошибаются те, кто полагает, будто при высокой преступности, инфляции, безработице преждевременно бить тревогу по поводу братьев наших меньших. Все надо делать параллельно.

Она даже зарумянилась от удовольствия, вслушиваясь в чудовищный штамп. Я вспомнила свою последнюю нетленку — не досталось майонеза, застрелился из обреза — и горько признала, что регрессирую на глазах. Пока собственных, но это не утешает. Однако заниматься самобичеванием было некогда. Альбина Львовна, видимо одобрив дух грядущей статьи, резко приступила к повествованию.

Дама потрудилась на славу. Она выяснила, что отец Жени в советском прошлом был большим начальником на заводе, потом повредился умом, не слишком долго просуществовал инвалидом и умер. Что мать, которая была гораздо моложе мужа, пошла работать в столовую, чтобы прокормить двух прожорливых сыночков. Но последние несколько лет, не достигнув пенсионного возраста, пребывала в «свободном полете», то есть с утра до вечера рассекала расфуфыренная по магазинам и парикмахерским и часто уезжала из города на неделю-другую. В ее отсутствие живущий отдельно старший брат навещал младшего с компанией тертых обрюзгших мужиков. И Женя подгонял им на ночь малолеток. Дальше Альбина Львовна целомудренно перечислила суммы, ежемесячно выплачиваемые за газ и свет матерью бедовых ребят. Но я беззастенчиво полезла в самую грязь:

— Про малолеток поподробнее, пожалуйста. Полагаю, что квартплата не имеет прямого отношения к моральному облику.

— Не скажи, Полина. Есть наглецы, которые раскатывают на иномарках, а за квартиру годами не платят.

— Альбина Львовна, теперь это пройденный этап.

— И «жучки» в счетчики ставят, чтобы меньше платить.

— Все-таки о совращении.

Оказалось, что мотающиеся с Женей и его приятелями девочки только с виду школьницы и скромницы, а на самом деле ни них пробы негде ставить.

— А вот недавно завелась у Женьки какая-то нездешняя девочка, — задумчиво произнесла Альбина Львовна. — Ее видели, когда к себе вел. Щебетала, как птичка. И одета была скромно, красиво, не то, что здешние проститутки. А через неделю бабы слышали, как на балконе старший пьяно скандалил, требовал, чтобы ее к его друзьям брат привел. Тот не соглашался, причитал: «Она не такая»…

Будь у меня диктофон, я бы его выключила. История становилась обычной-преобычной. Измайлов должен был разобраться в ней в два счета. Райотдельщики в четыре. Но почему увязли? Альбина Львовна заметила, что я где-то витаю, и кашлянула. Чуткий Пончик тихо гавкнул. Да, с этой дружной парой отвлекаться не следовало.

— Вот я и думаю, Полина, не зарезали ли младшего из-за его несговорчивости? Те, кого старший на оргии привозил. Они, вроде приятели, а на поверку враги заклятые.

Альбина Львовна выговорила последние фразы вяло, словно через силу. Я ей от души сочувствовала. Здорово было бы, если бы замахиваясь ножом, убийца раздельно произнес в перепуганное лицо Жени: «За сэра Пончика». А тут за несговорчивость какую-то жизни лишили. И вдруг мне будто шприц под лопатку воткнули и начали медленно вводить лекарство. Ощущение было столь явственным, что я задержала дыхание. Альбина Львовна как раз засуетилась с остывшим чайником, поэтому звуковых сигналов не последовало. Пончик тоже промолчал. У меня в голове вертелось: «Антон! Что-то не связывалось в объяснении его присутствия во дворе. Возраст? Ему двадцать два, на таких мелкие шавки вроде Жени в светлое время суток кидаться остерегаются. Хотя выглядит он моложе своих лет. И, как это он, провожая девушку после дискотеки, то есть поздно, проскочил, а днем нарвался? И была ли девушка? То-то у меня сложилось впечатление, что о территориальных разборках он знает не понаслышке, но выдает несколько устаревшие сведения. Опять мимо. Описанный соседкой промысел местной гоп-компании во главе с Женей как раз и иллюстрировал рассказ Антона. Тут другое. Жене было шестнадцать, сестренке Антона примерно столько же. Не она ли влюбилась в хулигана? Не случилось ли с девочкой худшего? Женя посопротивлялся, посопротивлялся, да и отдал ее дружкам брата на поругание. После смерти матери Антон годы тянул семью. Наверняка сестра ему дорога. Мог ли он из-за нее пойти на убийство»?

Конец ознакомительного фрагмента.