Герой пера

Элизабет Вернер, 1872

«В ясный январский день яркие лучи полуденного солнца заливали улицы одного из торговых городов на реке Миссисипи, который с чисто американской быстротой вырос в каких-нибудь двадцать лет. Среди многочисленных зданий, расположенных в некотором отдалении от центра, особенно выделялся большой красивый дом…»

Глава III

Прошло более шести недель после приезда молодой американки, а она все еще оставалась чужой в доме своих родственников. Виновны в этом были, во всяком случае, не ее дядя и тетка, которые приняли племянницу с распростертыми объятиями. Доктор Стефан и его жена принадлежали к числу тех добродушных людей, которые стремятся быть со всеми в наилучших дружеских отношениях.

Покойный Форест был совершенно прав, когда говорил, что шурин дал ему денег на выезд из Германии не столько для того, чтобы помочь, сколько из желания избавиться от неудобного, беспокойного родственника, который бросал тень подозрения на их вполне мирную, лояльную семью. Доктор Стефан искренне жалел свою сестру, которую случай свел с упрямым, сумасбродным человеком, настолько высокомерным, что он готов был скорее уморить свою жену, чем позволить ей принимать помощь от родственников. Доктор не сомневался, что его эксцентричный, горячий, непрактичный зять пропадет в Америке, но он ошибся.

Необычайный успех Фореста, как это всегда бывает, резко изменил отношение к нему родственников. Раньше в доме доктора боялись произносить имя неудачника-шурина, но после того как он разбогател, родство с ним стало лестным, и Стефаны с гордостью говорили о своем «брате-миллионере», живущем по ту сторону океана.

Известие о приезде осиротевшей племянницы было встречено ими с большим удовольствием. Если бы Джен была бедной девушкой, родственники не менее радушно распахнули бы перед ней двери своего дома, но к богатой наследнице, обладательнице миллионов, они отнеслись не только сердечно, но и с большим почтением. Последнего больше всего и желала мисс Форест. С первой же минуты после своего приезда она настолько решительно стала отстаивать свою независимость, так самостоятельно действовала во всех больших и малых делах, что Стефаны не решались подойти к ней ни с советом, ни с участием, чувствуя, что они для нее чужие. Дядя и тетка простили бы племяннице дурное расположение духа и даже любой промах, если бы видели с ее стороны хоть тень какого-то чувства. Воспитанная в вызывающей роскоши дочь американского миллионера ни единым словом не выражала своего недовольства порядками в доме Стефанов, но с сострадательным презрением относилась к буржуазной обстановке и мещанскому образу жизни родственников. Это глубоко оскорбляло доктора и его жену, которые с первого же дня совместной жизни с Джен решили, что молодая девушка — самое высокомерное и бессердечное существо в мире.

Это мнение было не вполне справедливо; во всяком случае, гордость Джен проистекала не из сознания своего богатства и связанных с ним преимуществ. Она чуждалась общества дяди и его знакомых потому, что считала их кругозор слишком для себя узким. Молодая девушка в Америке привыкла к свободе и уважению личности. Поэтому принятое в Германии деление людей на кружки, многочисленные условности, предписывающие мужчинам и женщинам различные правила поведения, вызывали с ее стороны насмешку. Джен могла свободно рассуждать обо всем на свете, чем повергала в ужас родственников. Особенно они боялись, когда племянница начинала высказывать свои взгляды в присутствии посторонних.

Однако опасения Стефанов были напрасны. Их знакомые видели в мисс Джен прежде всего миллионершу, а затем и американку, а этих двух особенностей было вполне достаточно для того, чтобы ею восхищались. Кроме того, помолвка молодой девушки оставалась для всех тайной, и многие почтенные семьи с радостью бы породнились с богатой наследницей. За Джен ухаживали, говорили ей комплименты, что для мисс Форест было совсем не ново. Молодые люди с восторгом отзывались о ее строгих правильных чертах лица и прекрасных темных глазах. Даже то, что она была совсем непохожа на голубоглазых белокурых немок, рассматривалось как большое ее преимущество. Все молодые люди поклонялись этой чужеземной звезде, этому блестящему метеору, появившемуся на их небосклоне; каждый из них добивался ее улыбки, как особой милости, каждый в глубине души надеялся покорить сердце красавицы. Однако все ухаживания оказывались бесполезными. Никому из кавалеров не удалось ни на минуту возмутить ледяное спокойствие мисс Джен. Многие, тем не менее, не теряли надежды, объясняя себе ее равнодушие к их достоинствам естественной печалью дочери, потерявшей отца.

У доктора Стефана был очень красивый дом в лучшей части города. На нижнем этаже жил он со своей семьей, а верхний сдавал профессору Фернову, который три года назад был приглашен в местный университет и, поселившись у Стефана, с тех пор не менял квартиру. Многие серьезные труды Фернова доставили ему известность в научном мире, благодаря чему он и получил назначение в местный университет. Первые же его лекции имели большой успех и привлекли к нему внимание всей городской интеллигенции. Молодого ученого засыпали приглашениями, от желающих с ним познакомиться не было отбоя, но Фернов избегал приемов и визитов, проводя все время, свободное от университетских занятий, за письменным столом и довольствуясь обществом преданного ему Фридриха.

Сначала такую замкнутость объясняли какими-то таинственными причинами, пока, наконец, товарищи Фернова не убедились, что он — совершенно безобидный и простой человек, страстно влюбленный в науку. Многие профессора, которым приходилось часто встречаться с Ферновым в университете, с искренним восхищением отзывались о его необыкновенной учености и не менее поразительной скромности. Мало-помалу профессора Фернова оставили в покое, хотя коллеги очень его полюбили и с уважением произносили его имя; он никому не мешал, и у него не было завистников, так как все знали, что ученый равнодушен к карьере и никому не станет поперек дороги. Студенты очень уважали профессора Фернова и его лекции посещали охотнее, чем все другие. В обществе он почти не показывался и жил настоящим отшельником.

Доктору Стефану тоже не приходилось жаловаться на своего жильца. Он не доставлял ему ни малейшего беспокойства, очень аккуратно вносил квартирную плату и при встречах вежливо кланялся, не пускаясь ни в какие разговоры. Доктор был единственным человеком, бывавшим иногда в квартире профессора, так как Фернов отличался слабым здоровьем и довольно часто вынужден был прибегать к медицинской помощи. Жена доктора с удовольствием позаботилась бы о домашнем уюте одинокого профессора, но ей не удавалось к нему проникнуть, и добродушная женщина ограничилась тем, что командовала его слугой Фридрихом, внушая ему, как он должен ухаживать за своим хозяином.

Фридрих не отличался ни большим умом, ни выдающимися способностями, но природа, отказав ему в духовных преимуществах, щедро одарила его телесными достоинствами. При своем богатырском росте он был крепкого здоровья и очень силен. Недостаток сообразительности искупался необыкновенной добротой, услужливостью и трогательной привязанностью к Фернову. В противоположность своему господину, Фридрих был очень общителен и в свободное время, которого у него было предостаточно, искал общества людей и старался всем услужить. Постоянно помогая докторше по хозяйству и доктору в садовых работах, он постепенно стал для них необходимым человеком, без помощи которого они уже не могли обойтись. Фридрих принимал самое деятельное участие в подготовке к приему американской родственницы и никак не мог забыть обиду, которую она ему нанесла. Со дня приезда Джен он избегал встреч с ней, сердясь на нее и в то же время робея.

Жаркий июнь подходил к концу. В квартире профессора Фернова было тихо, как в церкви, когда там нет службы. Во всех комнатах стояли большие книжные шкафы, заполненные книгами, брошюрами и рукописями. В своем кабинете, отличавшемся от других комнат только тем, что здесь было еще больше книг, сидел за письменным столом профессор. Перед ним лежали бумаги и перо, но он не работал. Откинув голову на спинку кресла, сложив руки, он неподвижно смотрел вверх. То ли из-за спущенной зеленой шторы, то ли по другой причине лицо Фернова казалось еще бледнее обычного; в его позе угадывалась бесконечная усталость. Утомленные глаза приняли мечтательное выражение, придававшее ему вид скорее поэта, чем ученого.

Дверь тихо отворилась, и Фернов вздрогнул от неожиданности, как это часто бывает с очень нервными людьми. На пороге показался доктор Стефан, а за ним выглядывало озабоченное лицо Фридриха.

— Добрый вечер, — сказал доктор, подходя к столу, — я пришел поговорить с вами по душам. Вы сегодня себя неважно чувствуете, не правда ли?

Профессор удивленно взглянул на доктора и ответил:

— Напротив, доктор, очень хорошо. Я вполне здоров. Очевидно, произошло какое-то недоразумение — я не просил вас прийти.

— Я это знаю, — спокойно возразил Стефан, — вы вообще обращаетесь к врачу только тогда, когда появляется непосредственная опасность. Однако Фридрих уверяет, что с вами происходит что-то неладное.

— Да, так оно и есть, — вмешался в разговор Фридрих, прячась от сердитого взгляда хозяина за спину доктора. — Так оно и есть; это началось уже давно — с того самого дня, когда господин профессор вышел в дождь без зонтика и вернулся домой с американской мисс, но без пледа.

— Замолчи, Фридрих! — оборвал профессор своего слугу, и тот, не привыкший к такому резкому тону, испуганно попятился. — Ты бы лучше занялся исполнением своих обязанностей, а не вмешивался в то, чего не понимаешь. Уходи отсюда и оставь нас одних!

Фридрих медленно вышел из комнаты, а Стефан, точно не замечая недовольства профессора, взял стул и сел напротив своего жильца.

— Вы, конечно, снова работали? — спросил доктор. — В такой чудный летний день, когда все стремятся за город, вы сидите с утра до вечера или даже до ночи за своим письменным столом и занимаетесь. Скажите, ради Бога, как долго вы собираетесь вести подобный образ жизни? Вам ведь не под силу так много работать.

Профессор, который, по-видимому, все еще не справился со своим раздражением, ответил не сразу.

— Я в самом деле, кажется, слегка простудился, — наконец проговорил он.

— Тут дело не в простуде, — возразил доктор. — Вам нужно хоть немного отдохнуть от своих занятий, которые полностью вас поглощают. Если так будет продолжаться и дальше, вы доведете себя до могилы. Я вам давно уже предсказываю такой конец. Вы меня приводите просто в отчаяние. Что можно поделать с пациентом, который кротко выслушивает советы, обещает им следовать, а на деле поступает вопреки предписаниям врача?

— Я всегда исполнял ваши предписания, — тихо ответил профессор.

— Да, но только формально! — заметил Стефан. — Я, например, советую вам рано ложиться; вы действительно ложитесь, но вместо того, чтобы спать, требуете лампу, окружаете себя книгами и читаете до двух часов ночи, а иногда даже до четырех. У вас еще очень крепкий организм; другой на вашем месте давно бы уже пропал. Пока пострадали только ваши нервы — они у вас расстроены до последней степени, но если вы и впредь будете продолжать такой образ жизни, то могу поручиться, что через год у вас разовьется чахотка.

Профессор опустил голову на руки и спокойно проговорил:

— Тем лучше!

Доктор возмущенно вскочил со стула.

— Вот до чего вы дошли! Жаждете смерти! Нет, Бог с ней, с вашей ученостью, от нее один вред для души и тела.

Фернов тоже поднялся с места.

— Простите меня, доктор, — с грустной улыбкой ответил он, — я плачу вам черной неблагодарностью за вашу заботу. Сам знаю, что мое здоровье совершенно подорвано, и ни ваше желание мне помочь, ни лекарства его не восстановят.

— Да, лекарства вам не помогут, — согласился Стефан. — Для вас существует только одно радикальное средство, но не стоит и упоминать о нем, так как вы все равно им не воспользуетесь.

— Что же это за средство? — рассеянно спросил профессор, пробегая глазами брошюру, лежавшую на столе.

— Вы должны в течение года — целого года! — не прикасаться к перу, не заглядывать ни в одну книгу и не думать о своей науке. Вместо того вы обязаны укрепить и закалить свое тело. Для этого я рекомендую вам выполнять различную физическую работу на свежем воздухе — например, колоть дрова, копать землю и тому подобное; тогда у вас улучшится обмен веществ, появится аппетит, вы окрепнете и ваш организм сможет сопротивляться влиянию погоды. Не смотрите на меня удивленно: при таком сильном расстройстве нервной системы, как у вас, нужно действовать решительно. Я глубоко убежден, что подобное лечение, если вы его будете точно придерживаться и начнете немедленно, избавит вас от опасности серьезно заболеть.

Профессор недовольно покачал головой.

— Как видно, доктор, меня трудно спасти, — заметил он. — Вы сами понимаете, что я сейчас не мог бы вести жизнь простого поденщика.

— Да, к сожалению, я знаю, что с вами каши не сваришь. В таком случае сидите над своими книгами и наживайте чахотку! Я предсказываю вам эту болезнь и предостерегаю вас от нее. Не хотите меня слушать — ваше дело. Прощайте!

Добродушный доктор сердито взял шляпу и вышел в переднюю, где его ожидал Фридрих. Слуга молча, но с большим беспокойством взглянул на Стефана.

— С твоим господином ничего не поделаешь, Фридрих, — проворчал доктор, — давай ему прежнее лекарство; к нему вернулась старая болезнь.

— О нет, господин доктор, — прервал его Фридрих убежденным тоном, — это что-то новое. С того дня, как американская мисс…

Стефан громко рассмеялся.

— Надеюсь, ты не станешь винить мою племянницу в болезни профессора? — с улыбкой спросил он.

Фридрих смущенно промолчал. Он, конечно, этого не думал, но болезнь его господина действительно совпала с приездом мисс Джен.

— В чем же проявляется новая болезнь профессора? — стараясь быть серьезным, снова спросил доктор.

— Не знаю, — сконфуженно ответил Фридрих, вертя в руках свою шапку, — но это совсем не то, что было раньше! — упрямо повторил он.

— Глупости! К нему вернулась его старая болезнь, — решительно заявил доктор, — предоставь мне самому об этом судить. Давай ему его обычное лекарство, и позаботься о том, чтобы он хоть сегодня пошел погулять. Только не давай ему с собой книг — он готов набрать их целый тюк. Слышишь?

Стефан быстро спустился по лестнице вниз и, войдя в свою квартиру, спросил, где Джен.

— Она куда-то ушла, — ответила докторша с недовольным видом. — Уже больше четырех часов Джен где-то бродит и, конечно, совсем одна. Пожалуйста, поговори с ней, убеди ее, что для молодой девушки крайне неприлично гулять одной по уединенным тропинкам.

— Нет, дорогая, это твое дело, — ответил доктор, — ты должна доказать ей все неприличие ее поведения.

— Доказать Джен? — раздраженно воскликнула его жена. — Разве ей можно что-нибудь доказать? При малейшем намеке на какое бы то ни было вмешательство в ее дела она принимает надменный вид и заявляет: «Это касается только меня, тетя. Предоставь мне действовать по собственному усмотрению». Понятно, что после такого ответа пропадает всякое желание с ней разговаривать.

— Неужели ты думаешь, что мои увещевания будут иметь больший успех? — спросил Стефан, пожав плечами.

— Попробуй, по крайней мере. Весь город осуждает нас за то, что мы предоставляем племяннице слишком большую свободу.

— Вот как? Я очень хотел бы, чтобы все, кто нас осуждает, пожили с Джен хотя бы неделю, — с философским спокойствием возразил доктор. — Им пришлось бы отказаться от подобного мнения. Джен со своей резкостью и профессор со своей кротостью — оба принадлежат к самым упрямым существам в мире. Единственная возможность с ними поладить — это признать их волю и предоставить поступать так, как им заблагорассудится.