Винета

Элизабет Вернер, 1877

«Жаркий летний день клонился к вечеру. Солнце уже зашло, и только заря алела на горизонте, бросая сверкающий отблеск на почти совершенно неподвижное море, которое, еле зыблясь, поглощало последние лучи гаснущего дня…»

Глава 6

Прошло несколько недель; лето подходило к концу, и в Альтенгофе жатва была в полном разгаре. Витольд, все утро пробывший в поле, вернулся домой усталым и собирался после обеда хорошенько отдохнуть. Располагаясь на отдых, он с недовольством, смешанным с изумлением, взглянул на своего воспитанника, стоявшего у окна и ожидавшего, пока ему подадут лошадь.

— Значит, ты все-таки хочешь в эту жару отправиться в Ц.? — спросил Витольд. — Да ты получишь солнечный удар. Только ты, кажется, больше не можешь жить без того, чтобы, по крайней мере, три или четыре раза в неделю не нанести визита своей мамаше.

— Не могу же я не подчиниться желанию мамы видеть меня. Теперь, когда мы живем так близко друг от друга, она имеет право требовать, чтобы я посещал ее почаще.

— Ну, она очень усердно пользуется этим правом. Хотел бы я знать, как это она сделала из тебя такого послушного сына. Я почти двадцать лет старался, но напрасно, а она обработала тебя за один день. Впрочем, она испокон веков умела властвовать.

— Ты лучше, чем кто-либо, знаешь, что я не позволю властвовать над собой, — раздражительно произнес Вольдемар, — мать пошла мне навстречу. Я не могу и не хочу оказывать такое противодействие, как делал ты, когда я находился под твоей опекой.

— Тебе, вероятно, все время твердят, что ты уже вышел из-под нее, — прервал его приемный отец, — ты это очень часто повторяешь в последнее время, но совершенно напрасно. К сожалению, ты всегда делал лишь то, что хотел, и притом очень часто против моей воли, так что объявление тебя совершеннолетним является чистой формальностью, конечно, для меня, а не для Баратовских; они-то уже знают, что будут делать и почему постоянно напоминают тебе об этом.

— К чему эти вечные подозрения? — вспылил Вольдемар. — Что же, я должен отказаться от всякого общения с моими родными только потому, что ты относишься к ним враждебно?

— Мне хотелось бы, чтобы тебе пришлось как-нибудь на деле испытать нежность своих милых родственников! — насмешливо проговорил Витольд. — Они, конечно, не стали бы так нянчиться с тобой, если бы ты случайно не был владельцем Вилицы. Ну, не злись; мы достаточно часто бранились из-за этого в последнее время, и я не хочу сегодня снова портить себе послеобеденный отдых. Ведь пребывание на курорте когда-нибудь закончится, и мы избавимся от всей этой милой компании.

Наступило непродолжительное молчание. Вольдемар нетерпеливо ходил взад и вперед по комнате.

— Не понимаю, что делают в конюшне; я приказал оседлать Нормана, но конюх, кажется, заснул с ним!

— Ты, по-видимому, очень торопишься ехать, — сухо ответил Витольд, — мне кажется, что в Ц. тебя опоили каким-то зельем, потому что ты больше нигде не находишь себе места и не можешь дождаться, когда сядешь на лошадь.

Вольдемар ничего не ответил и, посвистывая, махал хлыстом.

— Надеюсь, княгиня снова вернется в Париж? — вдруг спросил Витольд.

— Не знаю. Еще не решено, где Лев закончит свое образование, а от этого будет зависеть местопребывание матери.

— Я хотел бы, чтобы он поступил в университет в Константинополе, а его мамаша отправилась вместе с ним в Турцию, — с досадой произнес Витольд. — Тогда, по крайней мере, мы не скоро увидели бы их. Этот молодой Баратовский, вероятно, представляет собой кладезь премудрости, потому что ты все время говоришь о его образовании.

— Он учился гораздо больше, чем я, — сердито ответил Вольдемар, — хотя на четыре года моложе меня.

— Должно быть, мать заставляла его учиться; у него, вероятно, был только один учитель, тогда как от тебя сбежало шестеро, а седьмой выдержал с трудом.

— А почему меня не заставляли учиться? Ты желаешь мне добра, но представить себе не можешь, как я чувствую себя, когда вижу, что Лев во всем опередил меня, и постоянно слышу о необходимости для него дальнейшего образования. Но этому скоро будет конец — я тоже пойду в университет.

Витольд с испугу чуть не выронил подушку, которую как раз взбивал, чтобы лечь.

— В университет? — повторил он.

— Конечно. Доктор Фабиан уже давно говорил об этом.

— А ты все время решительно противился!

— Это было раньше, теперь я передумал. Лев на будущий год должен поступить в университет, и если он в восемнадцать лет достаточно созрел для этого, то мне и давно пора. Я вовсе не желаю всегда и во всем быть позади своего младшего брата. Завтра я поговорю об этом с доктором Фабианом, а теперь сам пойду в конюшню и посмотрю, оседлан ли, наконец, Норман. У меня лопнуло терпение от ожидания.

Говоря это, он взял со стола шляпу и стрелой вылетел из комнаты. Витольд остался сидеть на диване, держа в руках подушку, но о послеобеденном сне больше нечего было и думать.

— Что случилось с мальчишкой? Доктор, что с ним сделали? — гневно закричал он на доктора Фабиана, который, ничего не подозревая, входил в комнату.

— Я? — с испугом спросил тот. — Ничего.

— Ах, да я вовсе не о вас, — с досадой ответил помещик, — я говорил о компании Баратовских! С тех пор как Вольдемар попал к ним в руки, с ним нет никакого сладу. Подумать только, он хочет в университет!

— Неужели? — радостно воскликнул доктор.

— Небось, вы очень рады этому, — проворчал Витольд, — вам, вероятно, доставляет громадное удовольствие, что вы уедете отсюда, а я останусь один-одинешенек в Альтенгофе.

— Вы ведь знаете, что я все время ратовал за университет, — стал защищаться наставник. — К сожалению, меня не слушали, и если княгиня, действительно, убедила в этом Вольдемара, то я могу только благословлять ее влияние.

— Черт бы побрал это влияние! — воскликнул помещик, швыряя на середину комнаты злополучную подушку. — Вот погодите, мы увидим, что тут кроется. Что-нибудь да случилось с мальчишкой; он ходит как во сне и на все отвечает невпопад. Я во что бы то ни стало должен узнать, в чем тут дело, и вы должны помочь мне, доктор. В следующий раз вы тоже поедете в Ц.

— Ни за что на свете! Что я буду там делать?

— Наблюдать, а затем докладывать мне. Сам я не могу отправиться туда, потому что от встречи с княгиней произойдет беда, но вы — нейтральная сторона и как раз подходящий человек.

— Да я вовсе не знаю, как и взяться за это, — воскликнул Фабиан. — Ведь вам известно, как я теряюсь и робею с чужими; да и Вольдемар никогда не согласится, чтобы я сопровождал его.

— Ничего не хочу слушать! — наставительным тоном перебил его Витольд, — вы должны отправиться в Ц.! Вы ведь единственный человек, к которому я питаю доверие! Неужели вы не хотите помочь мне?

Тут Витольд разразился таким градом упреков, просьб и доказательств, что бедный доктор был совершенно сбит с толку и наконец обещал исполнить то, о чем его просили.

Во дворе послышался стук копыт. Вольдемар уже сидел на лошади; пришпорив коня и даже не взглянув на окна, он вылетел за ворота.

— Помчался, — полусердито, полувосторженно проговорил Витольд. — Взгляните, как он сидит на лошади!.. Как сидит! А ведь не шутка справиться с Норманом.

— Вольдемар имеет страсть ездить только на молодых, горячих лошадях, — боязливо произнес наставник. — Не понимаю, почему он выбрал именно Нормана; из всей конюшни это самая упрямая и дикая лошадь.

— Вот именно потому! Однако подойдите сюда! Надо обдумать вашу миссию; вы должны выполнить ее очень дипломатично.

С этими словами Витольд взял наставника за руку и привлек к дивану; бедный Фабиан терпеливо подчинился и только жалобно произнес:

— Я — дипломат, господин Витольд? Помилуй, Бог!

Семья Баратовских с самого начала не принимала участия в курортной жизни, а в последнее время сторонилась ее еще больше. Вольдемар при своих частых посещениях постоянно заставал их одних. Граф Моринский уехал уже через несколько дней. Он хотел, было увезти с собой и дочь, но княгиня убедила его, что пребывание на морском берегу необходимо для здоровья Ванды, и он возвратился в Раковиц один.

Молодой Нордек всю дорогу мчался в Ц. во весь карьер и вошел в комнату княгини, разгоряченный и запыленный. Несмотря на то, что мать и сын виделись теперь часто, в их отношениях не было никакой сердечности; они не могли перешагнуть пропасть, лежавшую между ними. Их взаимное приветствие было так же холодно, как и при первом свидании.

— Ты ищешь Льва и Ванду? — спросила княгиня, — они уже на берегу и ждут тебя там. Вы, кажется, договорились поехать кататься под парусами?

— Да, я пойду к ним, — и Вольдемар поспешно повернулся к двери, но мать удержала его.

— Удели мне несколько минут. Я должна поговорить с тобой.

— Нельзя ли потом? Я хотел бы сначала…

— Мне необходимо поговорить с тобой наедине, — перебила его княгиня, — ты еще успеешь накататься. Я думаю, вы можете отложить эту прогулку на четверть часа.

Нордек был явно недоволен такой отсрочкой прогулки и с большой неохотой принял приглашение сесть.

— Наше пребывание в Ц. заканчивается, — начала княгиня, — мы скоро должны будем подумать об отъезде.

— Уже? — воскликнул Вольдемар, испугавшись. — Но сентябрь обещает быть прекрасным. Почему ты не хочешь провести его здесь?

— Не могу сделать этого из-за Ванды; брат и так очень неохотно согласился оставить ее здесь; за это я обещала сама привезти ее в Раковиц.

— Раковиц, кажется, находится недалеко от Вилицы?

— Да, вдвое ближе, чем Альтенгоф.

Молодой человек молчал и нетерпеливо посматривал в окно, выходившее на берег моря, которое, казалось, необычайно интересовало его.

— Да, кстати, раз мы уже заговорили о Вилице, — непринужденно заметила княгиня. — Скажи мне, ведь теперь, по достижении совершеннолетия, ты, конечно, сам будешь управлять своими имениями? Когда ты думаешь переехать туда?

— Мой отъезд был назначен на будущую весну, — рассеянно проговорил Вольдемар, все еще смотревший в окно. — Зиму я хотел еще пробыть у дяди; но теперь, вероятно, все изменится, так как я собираюсь поступать в университет.

— Это решение я могу только одобрить; я никогда не скрывала от тебя, что нахожу воспитание, данное тебе твоим опекуном, слишком односторонним.

— Я все-таки хотел бы раньше побывать в Вилице, — проговорил Вольдемар, — так как с детства не был там. Ты, вероятно, долго пробудешь в Раковице?

— Не знаю, в настоящее время я в любом случае приму предложение брата приютить у себя меня и сына, а дальше будет видно, долго ли нам придется пользоваться его благодеянием.

— Приютить… благодеяние… что это значит, мама?

Губы княгини слегка вздрогнули, но ее лицо оставалось совершенно спокойным, когда она ответила:

— До сих пор я от всех скрывала наши отношения и предполагаю поступать так и в будущем; перед тобой я не могу, да и не хочу делать из этого тайну. Да, я вынуждена искать пристанища у брата. Как ты знаешь, я последовала за своим вторым мужем в изгнание и десять лет разделяла его с ним; все это поглотило наше состояние; все наши доходы исчерпаны. Ты, конечно, понимаешь, чего мне стоит открыть это тебе, и что я никогда не сделала бы этого, если бы речь шла обо мне одной. Но Лев только начинает жизнь; я не боюсь, что он будет терпеть бедность и лишения, но боюсь унижения, которого он не вынесет. Судьба вручила тебе громадное состояние, ты можешь неограниченно распоряжаться им. Вольдемар, я поручаю будущее твоего брата твоему великодушию.

— И это ты говоришь мне только сегодня? Почему я раньше не знал этого? — горячо воскликнул Вольдемар.

— А что бы ты ответил мне, если бы я при первом свидании сделала тебе такое открытие?

Вольдемар опустил глаза; он помнил тот оскорбительный тон, которым спросил мать, что она от него хочет.

— Ты не знаешь меня, — поспешно ответил он. — Несмотря ни на что, я никогда не допустил бы, чтобы ты искала помощи у других, а не у меня. Да неужели я, владелец Вилицы, допустил бы, чтобы моя мать и брат от кого-нибудь зависели! Ты ошибаешься во мне, мама… подобного недоверия я не заслужил!

— Это недоверие относилось не к тебе, а к тому влиянию, под которым ты находился до сих пор. Я даже не знаю, имеешь ли ты возможность предоставить нам пристанище в твоих владениях.

Этот укол не замедлил произвести свое действие.

— Мне кажется, я достаточно доказал тебе, что в состоянии оградить свою самостоятельность, — отрывисто произнес Нордек. — Скажи, что я должен сделать? Я на все согласен.

— Мы можем принять от тебя помощь лишь в том случае, если она не будет для нас унизительной. Ты — владелец Вилицы; разве не было бы совершенно естественно, если бы твой брат и я приехали к тебе погостить.

Вольдемар опешил. Слово «Вилица» возбудило в нем прежнее недоверие и подозрение; все предостережения опекуна сбывались.

Мать заметила это и мастерски устранила это препятствие.

— Пребывание там желательно мне лишь ввиду близости к Раковицу; я могла бы тогда часто видеться с Вандой.

Близость Раковица и его обитателей! Это решило все. Щеки молодого человека вспыхнули, когда он ответил:

— Распоряжайся как тебе угодно! Я со всем согласен. Я поеду в Вилицу, хотя и ненадолго, но, во всяком случае, провожу тебя.

— Благодарю тебя за себя и за Льва.

Благодарность была, безусловно, искренней, но в ней не было ни малейшей сердечности. Так же холодно Вольдемар ответил:

— Пожалуйста, мама, ты конфузишь меня. Дело решено, и теперь я могу, наконец, отправиться на берег моря.

Он, по-видимому, стремился, во что бы то ни стало избежать дальнейших разговоров, и мать, больше не удерживая его, принялась за начатое письмо.

Оно было только что окончено, и княгиня собиралась запечатать его, как вдруг в комнату вошел Лев с нахмуренным лбом и плотно сжатыми губами.

Мать с удивлением посмотрела на него.

— Что с тобой, Лев? Почему ты один? Разве Вольдемар не нашел тебя и Ванды?

— Нашел! — взволнованно произнес Лев, — он пришел к нам с четверть часа тому назад.

— А где же он теперь?

— Он поехал с Вандой на лодке.

— Ты знаешь, я не люблю этого, — недовольно произнесла княгиня. — Если я доверяю Ванду тебе, так это — совсем другое дело: вы вместе выросли, Вольдемар же ей вовсе не так близок. Отчего же ты не поехал с ними?

— Потому что не желаю вечно изображать лишнего.

— Я уже говорила тебе о том, как смотрю на все твои ревнивые выходки. Ты опять начинаешь?

— Мама, неужели же ты не видишь, что Вольдемар любит твою племянницу, боготворит ее?

— А что делаешь ты? — спросила мать, откидываясь на спинку кресла, — абсолютно то же самое. Не станете же вы требовать, чтобы я серьезно относилась к этим мальчишеским увлечениям. Ты и Вольдемар находитесь как раз в таком возрасте, когда все молодые люди непременно имеют какой-нибудь идеал. Ванда — единственная девушка, которую вы хорошо знаете. К счастью, она еще ребенок и смеется над вами обоими. Твоему брату к тому же вовсе не мешает поучиться ухаживать за дамами, это ему очень полезно.

— Хотелось бы мне, чтобы ты таким тоном поговорила с Вольдемаром, — подавляя раздражение, возразил Лев, — он не стал бы выслушивать это так спокойно, как я.

— Я и от него не стала бы скрывать, что считаю это юношеской глупостью. Если через пять лет ты или Вольдемар будете говорить мне о своей любви к Ванде, тогда я придам значение вашему чувству; теперь же вы свободно можете изображать рыцарей своей двоюродной сестры, конечно, с тем условием, чтобы между вами дело не доходило до ссор.

— До этого уже дошло, — заявил Лев, — у меня вышло очень серьезное столкновение с Вольдемаром, и потому я отказался от поездки. Я вообще не допущу, чтобы он всецело овладевал обществом Ванды, не стану терпеть его повелительный тон и постараюсь при первом удобном случае показать ему это.

— Ты этого не сделаешь, — перебила его мать. — Теперь я больше чем когда-либо придаю значение хорошим отношениям между вами, потому что мы с Вольдемаром поедем в Вилицу.

— В Вилицу? И я должен быть там его гостем и, быть может, подчиняться ему? Ни за что! Я не хочу ничем быть обязанным Вольдемару, и если бы даже от этого пострадало все мое будущее, не желаю ничего от него принимать!

Лоб княгини нахмурился, когда она ответила:

— Если ты из-за пустого каприза хочешь погубить все свое будущее, то еще существую я, чтобы не допустить этого; наше пребывание в Вилице необходимо по некоторым высшим соображениям, и я вовсе не намерена допускать, чтобы мои планы были разрушены благодаря твоей ребяческой ревности. Мы поедем в Вилицу, и ты будешь любезен со своим братом… Я требую повиновения, Лев!

Молодой князь хорошо знал этот тон; ему было известно, что в тех случаях, когда мать прибегала к нему, она непременно настаивала на своем.

— Впрочем, я позабочусь о том, чтобы в будущем не было повода к столкновениям, — продолжала она. — Через неделю мы уедем, и когда Ванда будет у отца, вы все равно не будете видеться так часто. Эта прогулка наедине с Вольдемаром будет последней.

С этими слонами она позвонила и приказала вошедшему Павлу отнести письмо. Последнее сообщало графу Моринскому о скором отъезде княгини и подготовляло его к тому, что бывшая владелица Вилицы недолго будет пользоваться его гостеприимством, а в скором времени снова поселится в этом поместье.