Винета

Элизабет Вернер, 1877

«Жаркий летний день клонился к вечеру. Солнце уже зашло, и только заря алела на горизонте, бросая сверкающий отблеск на почти совершенно неподвижное море, которое, еле зыблясь, поглощало последние лучи гаснущего дня…»

Глава 7

Лодка, в которой находились Вольдемар и Ванда, летела на всех парусах; море сегодня было довольно беспокойным, и брызги, высоко взлетая, вихрем обдавали катавшихся, но это, по-видимому, мало их трогало.

— Лев, вероятно, нажалуется на нас тете, — сказала Ванда, которой быстрый ход лодки явно доставлял большое наслаждение, — он ушел совсем разозленный. Но вы были очень нелюбезны с ним, Вольдемар.

— Я никому не позволю управлять рулем, когда нахожусь в лодке, — властно проговорил молодой человек.

— А если бы за руль захотела сесть я?

Вольдемар, ни слова не говоря, встал, уступая Ванде свое место у руля; девушка расхохоталась.

— Я только так спросила; катание не доставит мне ни малейшего удовольствия, если мне придется все время следить за рулем.

Вольдемар снова молча взялся за управление лодкой.

— Куда мы, собственно, направляемся? — после некоторого молчания спросила Ванда.

— К Буковому полуострову; ведь так было условлено.

— Не будет ли это слишком далеко?

— Дует попутный ветер, так что мы через полчаса будем там. Вы ведь хотели оттуда посмотреть на солнечный закат.

Ванда больше не противоречила, хотя нею овладело какое-то неопределенное жуткое предчувствие. Она впервые оказалась наедине с Вольдемаром. Несмотря на свою молодость, графиня, давно угадала, что именно привлекало молодого Нордека в Ц… Он не умел притворяться, и его глаза говорили красноречивее всяких слов. Ей льстило его безмолвное обожание, и ее забавляло, что это поклонение страшно злило Льва; тем не менее, Вольдемар не нравился ей, и она находила его нелюбезным и скучным.

Когда лодка подошла к берегу возле Букового полуострова, Ванда, не дожидаясь помощи своего спутника, выпрыгнула на мягкий белый песок и, сняв шляпу, опустилась на большой, поросший мхом, камень. Молодая девушка была прелестна в своем легком белом платье, украшенном в знак траура по князю Баратовскому черными бантами.

Вольдемар, разместившийся возле нее на гигантских корнях развесистого бука, был, очевидно, того же мнения; он не сводил с нее глаз, не произносил ни слова и как бы пробудился ото сна, когда Ванда обратилась к нему со словами:

— Посмотрите, какое красивое освещение! Море как будто горит с той стороны.

Вольдемар равнодушно посмотрел в указанном направлении.

— Да ведь там погрузилась в воду Винета.

— Что погрузилось в воду? — быстро оборачиваясь, переспросила молодая девушка.

— Винета… Разве вы ничего не слышали об этом? Это — здешняя легенда; я думал, вы знаете ее.

— Нет. Расскажите!

— Я плохой рассказчик, — ответил Вольдемар, — спросите наших рыбаков, они расскажут вам лучше и подробнее, чем я.

— Но я хочу слышать это из ваших уст, — настаивала Ванда, — а потому рассказывайте!

На лбу Вольдемара появились складки; приказание звучало очень повелительно.

— Вы этого хотите? — довольно резко повторил он. Ванда прекрасно видела, что ее тон был ему неприятен, но не менее столь же решительно повторила:

— Да, хочу!

Складки на лбу молодого человека стали еще глубже. Снова наступило одно из тех мгновений, когда он упорно противился чарам, опутывавшим его, но тут его взгляд встретился с темными глазами, которые, казалось, превращали это приказание в просьбу; все его сопротивление улетучилось, морщины на лбу разгладились, и он улыбнулся.

— Ну, хорошо, я расскажу кратко и сухо, как умею. Винета была, по преданию, древней крепостью, столицей народа, владевшего морем и берегами; со всех стран света в нее стекались несметные сокровища, и по роскоши и богатству с ней не мог сравниться ни один город. Однако высокомерие и грехи жителей Винеты навлекли на нее гнев Божий, и она была поглощена морем. Наши рыбаки уверяют, что в том месте, где берег отступает так далеко, Винета в неприкосновенности покоится на морском дне и что под водой видны купола и башни и слышен колокольный звон. По преданию, иногда город снова поднимается из морской глубин и избранные могут его видеть…

— Какая красивая легенда! — перебила его Ванда, — вы не находите?

— Не знаю, я никогда об этом не думал.

— Да ведь вы вовсе не понимаете поэзии! — с отчаянием воскликнула молодая девушка, — это ужасно!

Нордек был совершенно подавлен.

— Вы, действительно, находите это таким ужасным? Но меня никто никогда не учил понимать поэзию. В доме моего дяди эта область совершенно неизвестна, а мои учителя преподавали мне только сухие научные предметы… я только теперь начинаю понимать, что на свете существует поэзия.

Последние слова были произнесены Вольдемаром почти мечтательно, он откинул волосы, низко спадавшие ему на лоб, и прислонился к стволу бука. Ванда при этом заметила, что этот высокий лоб, обычно скрытый «львиной гривой», замечательно облагораживал некрасивое лицо молодого Нордека. На левом виске ясно выделялась очень своеобразная синяя жилка, которой молодая графиня также никогда не замечала раньше.

— Знаете, Вольдемар, какое я только что сделала открытие? — кокетливо спросила она.

— Ну-с? — спросил он, не меняя положения.

— У вас точно такая же синяя жилка на виске, как у тети.

— Неужели? В таком случае это единственное, что у меня есть от матери.

— Да у вас нет ни малейшего сходства с ней, — простодушно ответила Ванда, — а Лев — вылитый ее портрет.

— Лев! — с ударением произнес Вольдемар, — так то — Лев! Это совсем другое дело.

— Почему? Разве младший брат должен иметь какие-нибудь преимущества?

— Почему бы и нет? Он уже имеет то преимущество, что пользуется любовью матери. Я думаю, этого вполне достаточно.

— Вольдемар! — укоризненно воскликнула молодая графиня.

— Разве для вас это ново? — мрачно спросил он. — Я думал, ни для кого не является тайной, какие у меня отношения с матерью; она принуждает себя быть любезной со мной, но не может преодолеть внутреннюю неприязнь ко мне, как и я тоже; значит, нам обоим решительно не в чем упрекать себя.

Ванда молчала; подобный оборот разговора был ей очень неприятен. Но Вольдемар, не замечая этого, продолжал:

— Княгиня Баратовская и я всегда будем чужими друг другу. Вы себе представить не можете, Ванда, чего мне стоит переступать порог этого дома! Это настоящая пытка, и я никогда не думал, что буду в состоянии так терпеливо выносить ее.

— Но зачем же вы это делаете? — неосторожно воскликнула Ванда, — ведь вас же никто не заставляет!

Нордек посмотрел на нее. Ответ так ясно выражался в его глазах, что молодая девушка вспыхнула до корней волос.

— Вы несправедливы к тете, — поспешно ответила она, чтобы скрыть свое смущение. — Она, несомненно, должна любить своего сына.

— О, конечно! Я уверен, что она очень любит Льва, но с какой стати она станет любить меня, а я — ее? С первых лет жизни я лишился отца и матери и воспитывался в чужом доме. Дядя был добр ко мне и по-своему любит меня, но не мог предоставить мне другую жизнь, кроме той, которую вел сам; в том возрасте, когда другие дети учатся любить, мне внушали недоверие и подозрение, от которых я до сих пор не могу отделаться. А вы, Ванда, еще хотите, чтобы я понимал поэзию!

Последние слова прозвучали горьким упреком, а за ними скрывалась глухая жалоба. Ванда широко открытыми глазами смотрела на спутника, которого сегодня совершенно не узнавала, она впервые подумала о том, какое безотрадное было у Вольдемара детство, и как одинок был этот молодой наследник, о богатстве которого она так много слышала.

— Ведь вы хотели посмотреть на закат солнца! — произнес Вольдемар совершенно другим тоном, вдруг оборвав свою речь и подымаясь с места. — Кажется, сегодня он великолепен.

Облака, собравшиеся на горизонте, были уже залиты пурпурным сиянием, и солнце погружалось в море, которое изумительно сверкало, как бы принимая последний привет заходящего светила. Потоки света и блеска разливались по волнам, но там, в другой стороне, где находилась Винета, они горели темно-алым сиянием; в их извилинах как бы сверкало жидкое золото, а на них плясали тысячи ярких искр.

В старых легендах все-таки заключается нечто отличающее их от простых суеверий, и можно быть современным человеком и все же переживать такие часы, когда оживают все эти сказки.

Эти легенды ведь созданы людьми, и их вечные загадки до наших дней покоятся в их сердцах.

Конечно, не каждому открывается это строго замкнутое теперь сказочное царство, но молодые люди, сидевшие на Буковом полуострове, вероятно, принадлежали к избранным, так как явственно ощущали чары, которые незаметно, но властно опутывали их, и ни тот, ни другая не имели силы и мужества бороться с ними.

Над их головами шелестели буки, а у их ног еще сильнее шумело море. Волна за волной катилась к берегу; белая пена на их гребнях на мгновение вздымалась, чтобы сейчас же разбиться о берег. Это была старая мелодия моря, тот напев, сотканный из воя ветра и шума волн, который своей вечной юностью пленяет все сердца. Он говорят о мечтательной, залитой солнцем морской тиши, о вестниках бури, со всеми ее ужасами и бедами, о вечном волнении и жизни, и каждая волна доносит свой собственный звук к берегу, а каждое даже малейшее дуновение ветра созвучно ему.

Вольдемар и его юная спутница, вероятно, понимали этот язык, потому что прислушивались к нему молча, затаив дыхание. Из глубины моря до них доносились звуки колоколов, проникавшие в их сердца, вызывая печаль и тоску, но вместе с тем и предчувствие бесконечного счастья! Над волнами же поднимался яркий призрак; он витал над морем, расплываясь в лучах солнца, сверкающий и ясный; это был целый мир неведомых, неисчерпаемых сокровищ, залитых дивным волшебным светом, старый чудесный город Винета.

Раскаленный шар солнца теперь как бы уже коснулся своим лучистым краем волн; погружаясь все глубже и глубже, он исчезал из глаз, на горизонте в последний раз вспыхнуло его сияние, а после этого все медленно исчезло, и даже темно-красный отблеск, лежавший на воде, начал постепенно бледнеть.

Ванда и Вольдемар, как очарованные, затаив дыхание, молча любовались этим зрелищем.

— Солнце зашло, — тихо проговорила молодая девушка, проводя рукой по лбу, — пора возвращаться.

— Возвращаться? — как во сне повторил Вольдемар, — уже?

Молодая девушка быстро встала, как бы желая отделаться от какого-то пугавшего ее ощущения.

— Уже скоро начнет темнеть, а мы непременно должны быть в Ц. до наступления сумерек, иначе тетя ни за что не простит нам этой самовольной прогулки.

— В ответе буду я, но если вы желаете, вернуться…

— Я прошу об этом.

Молодой человек пошел к лодке, но вдруг остановился.

— Вы скоро уедете, Ванда, через несколько дней? Да?

Этот вопрос был произнесен очень взволнованным тоном. Молодая графиня, очевидно, подметила это, и в ее голосе тоже не было обычной непринужденности, когда она ответила:

— Да, я скоро должна уехать к отцу; он очень соскучился по мне.

— Моя мать и Лев поедут в Вилицу… — Вольдемар запнулся, — был разговор о том, чтобы я их сопровождал… могу ли я сделать это?

— Почему вы спрашиваете об этом меня? — спросила Ванда с несвойственным ей смущением, — ведь это зависит только от вас!..

— Я спрашиваю вас, Ванда, вас одну, можно ли мне приехать в Вилицу?

— Да, — вырвалось у Ванды, но в следующую же минуту она испугалась, так как Вольдемар порывисто схватил ее за руку.

Графиня чувствовала, какое значение он придает этому «да», и это буквально ошеломило ее. Ею вдруг овладел страх. Заметив ее испуг, Вольдемар тихо спросил:

— Я опять был слишком нетерпелив? Вы не должны сегодня сердиться на меня; я не мог перенести мысль о вашем отъезде. Теперь я знаю, что могу снова видеться с вами, и буду терпеливо ждать того времени, когда мы будем в Вилице.

Ванда ничего не ответила. Молодые люди молча направились к лодке. Вольдемар свернул паруса, взялся за весла, и маленькое суденышко стрелой помчалось по волнам, озаренным слабым розовым отблеском.