Пески. Наследие джиннов

Элвин Гамильтон, 2016

Палящее солнце и бескрайние дюны, свист песчаных бурь и гром выстрелов, ежедневная битва за жизнь. Мир сказок «Тысячи и одной ночи», где чувственный жар пропитан порохом и пеплом. Героев ждёт беспощадная пустыня, магические огненные скакуны, золотые дворцы тиранов, джинны и прекрасные принцы. Новая, оригинальная альтернативная вселенная подана автором убедительно и неизбито, с драмой, юмором и неослабевающей динамикой. Сложные, неоднозначные характеры, мастерски прописанные в ярких диалогах, и захватывающие приключения в сочетании с трогательными сюжетными поворотами заставят с нетерпением ждать продолжения.

Глава 3

— А ну поднимайся, лентяйка, и живо в лавку, не то еды сегодня не получишь! — Одеяло слетело мощным рывком, и я со стоном зажмурилась от солнечного света, успев разглядеть лицо тётушки Фарры. — И завтра тоже!

Послышались тяжёлые удаляющиеся шаги… Девять, десять — тётушка уже на кухне. Я осторожно разлепила веки. Поспать удалось от силы часок-другой, неплохо бы и в самом деле поменять еду на сон, но в окно уже сочился рассвет и слышался призыв к молитве.

Скатившись с циновки на доски пола и натянув одеяло на голову, я принялась шарить вокруг в поисках одежды. Заворочались в своих постелях шесть моих двоюродных сестёр, с которыми мы делили тесную комнатушку. Крошка Назима приподнялась, тут же плюхнулась обратно и сунула в рот уголок одеяла.

Между нашими спальными подстилками почти не оставалось свободного места. Комната напоминала поле боя с разбросанной повсюду одеждой, школьными принадлежностями, рукоделием и несколькими книжками. Более-менее аккуратным был лишь уголок Олии, которая пыталась даже подвесить к потолку лошадиную попону, чтобы отгородиться от сестёр. Короче, освоилась я здесь далеко не сразу.

В доме моего отца было всего две комнаты. В одной спали родители, другая, побольше, служила общей столовой, и в ней спала я почти шестнадцать лет. Теперь этой комнаты нет, как и всего дома, где прошло моё детство.

После долгих поисков мне удалось наконец отыскать свой халат, смявшийся в комок под одеялом. Разгладив, как могла, синюю ткань ладонями, я накинула его, натянув затем простые коричневые шаровары.

Шира раздражённо фыркнула в подушку:

— Ты долго будешь тут метаться, как подыхающая коза? Дай другим поспать!

Олия в своём углу молча натянула одеяло на голову. Я взяла с пола ботинок и, подняв его как можно выше, нарочно уронила. Шира, морщась, зажала уши. Среди сестёр у нас с ней единственной была общая кровь, остальные родились не от тётушки Фарры, а от других дядиных жён. У тётушки было ещё трое старших сыновей.

Шира прищурила заспанные глаза, наблюдая, как я неловко вожусь с поясом.

— Паршиво выглядишь, кузина! — ядовито заметила она. — Бессонница замучила? Вон все руки ободрала, пока всю ночь ворочалась с боку на бок.

Я дёрнулась было прикрыть синяк на ушибленном локте, но не стала. Разумеется, Шира знала, что ночью меня где-то носило, ведь её постель в одном шаге от моей.

Где именно носило, сестрице было невдомёк, но всё равно донесёт тётушке, если поймёт для себя выгоду — да и просто так, ради удовольствия поглядеть, как меня выпорют.

— Как тут уснёшь, — парировала я, справившись с узлом, — когда ты под боком. Храпишь, аж стены трясутся, — не знала?

— Вот видишь! — фыркнула из-под одеяла Олия. — Говорила я, а ты не верила.

Она была младше всех, не считая Назимы, и иногда почти мне нравилась. Нам приходилось встречаться ещё до того, как я поселилась у дяди и стала предметом всеобщей неприязни.

— Хотя, может, и не ты сегодня храпела, — добавила я с невинным видом. — Куча одеял обычно не храпит.

Когда я под утро влезла в окно, тайком использовав часть нашей драгоценной воды, чтобы кое-как избавиться от запаха дыма и пороха, постель Ширы была такой же пустой, как моя собственная. Сейчас от сестры несло розовым маслом — значит, к Фазиму бегала.

Небось парень похвастался ей вчера, что вернётся чемпионом и богачом, а оно вон как получилось. Я невольно усмехнулась. Хорошо ещё, если живым выбрался.

Так что пока ничья — обе промолчим. Надувшись, Шира уселась в постели и принялась расчёсывать волосы.

Не заморачиваясь с гребнем, я запустила пальцы в собственную чёрную гриву и встряхнула, приводя в порядок. Затем пошла на кухню. Мальчишки уже повставали и собирались на работу, перекрикиваясь сквозь гул молитвенных колоколов. Те, кто вкалывал на фабрике, успевали молиться только в праздники.

Я протиснулась мимо Джираза, который надевал спецовку, почёсывая почти заживший шрам на груди. Пару месяцев назад его обожгло, когда из топки неожиданно выплеснулся огонь. Повезло — всего лишь заработок за несколько недель потерял, а мог бы и с жизнью расстаться.

На кухне я деловито схватила с верхней полки жестянку с кофе. Она уже была совсем лёгкой, чему способствовали и подмешанные опилки. Желудок привычно скрутило. Дела идут плохо: голодуха. Впрочем, они всегда идут неважно, и всё хуже и хуже.

— Фарра! — раздражённо окликнул старшую жену дядюшка Азид. — Где кофе?

Сонно потирая лицо, он заглянул на кухню. Младшая жена Нида плелась позади, глаза в пол, руки сложены на раздувшемся животе. Я поспешно отвернулась, чтобы не встречаться с раздевающим дядюшкиным взглядом.

В душе всколыхнулось отчаяние. Нет, я здесь ни за что не останусь, пускай мешочек с накоплениями, примотанный к телу, и опустел изрядно за прошедшую ночь.

— Дай сюда! — Тётушка Фарра выхватила у меня жестянку, другой рукой отвесив крепкий подзатыльник. — Тебе что было сказано? Живо беги открывай лавку!

— Сказано? — иронически повторила я, уворачиваясь от новой затрещины. В лавку так в лавку, чем дальше от дома с дядиными взглядами, тем лучше. — Скорее уж крикнуто… — Всё равно трёпки не миновать, так хоть выскажусь. — Тебя весь посёлок слышит!

Дверь захлопнулась за моей спиной, я протопала по крыльцу и побежала по улице, радуясь тому, что тётушкины угрозы становятся всё тише с каждым шагом.

Лавка у дяди Азида находилась на другом конце Пыль-Тропы, то есть примерно в двух с половиной сотнях шагов. Наша единственная улица по утрам не выглядела пустынной: мужчины тащились на фабрику, а женщины и старики — в молельный дом, пока солнце не выжгло остатки ночной прохлады. Привычная картинка, опостылевшая до тошноты. Этот посёлок стоило бы расстрелять из одного милосердия. Железо из горных копей больше не идёт, а буракки не попадался уже долгие годы. Простые лошади на продажу ещё остались, но это мизер.

В Пыль-Тропе мне нравилось только одно — бескрайние просторы вокруг. Оставив позади унылые домишки с тёмными провалами окон, можно было скакать часами, не встретив ничего, кроме песка и редких кустиков. Теперь это отнюдь не играло мне на руку, но в детстве позволяло хоть ненадолго сбежать от пьяных выкриков отца, обзывавшего мою мать подстилкой для чужаков, неспособной родить ему сына. В песках никто не мог видеть, как девочка палит из краденого револьвера, не жалея истёртых пальцев и воображая мишень стопкой в дрожащей руке жалкого выпивохи.

Дальше всего мне удавалось сбежать, хоть и мысленно, когда мать рассказывала мне на ночь истории про Изман — само собой, втайне от отца. Ах, Изман… Город тысячи золотых куполов и башен, стирающих синеву с небес, и тысяч сказок о многих тысячах людей. Там женщина могла принадлежать одной себе в окружении бессчётных возможностей, которые поджидали на каждом углу. Мать рассказывала о принцессе Хаве, которая своим пением призвала рассвет раньше срока, чтобы отогнать от города кошмарных ночных чудищ, и о безымянной купеческой дочери, выманившей драгоценности у самого султана, когда разорился её отец. А ещё мать читала мне письма от своей сестры Сафии.

Сафия была единственной на моей памяти, кому удалось выбраться из Пыль-Тропы. Сбежав накануне того дня, когда её хотели выдать замуж, она добралась до Измана. Письма приходили со случайными караванами и описывали чудеса большого города, большого мира и лучшей жизни, и тогда мать принималась за свои истории и делилась мечтами уехать когда-нибудь к сестре вместе со мной.

Разговорам настал конец в самый жаркий день, какой только помнили обитатели Пыль-Тропы… А может, он и запомнился из-за того, что случилось. Я тогда пряталась в песках — так далеко, как могла убежать, не теряя из виду дома. Шесть бутылок, выставленных в ряд на солнце, отбрасывали слепящие блики, и приходилось щуриться, несмотря на куфию и шляпу, надвинутую на глаза. Помню, как прицелилась в очередной раз, прихлопнула муху на шее и вдруг услышала три далёких выстрела. У нас в Захолустье это не редкость, так что я не беспокоилась особо, но потом заметила над крышей клубы дыма и кинулась в посёлок со всех ног.

Наш дом был охвачен пламенем. Позже мне сказали, что мать три раза выстрелила отцу в живот, а затем устроила пожар, но в ту минуту, когда наружу выволокли его тело, я ощутила лишь облегчение. Он даже не был мне родным отцом. Помню, как мать рванулась ко мне, но её оттащили. А ещё — как в ушах зазвенело от собственного крика, когда её шею захлестнула петля. Вот тогда-то мечты о большом мире, о котором она рассказывала, и перестали быть для меня просто мечтами.

Успев пробежать лишь половину улицы, я заметила растущую толпу на пустыре за молельным домом, где когда-то стоял отцовский, потом сгоревший. Среди голов мелькнул прилизанный пробор Тамида, и я протолкалась к приятелю. Это было нетрудно: люди его сторонились, словно боялись заразиться хромотой.

— На что глазеем? — Вместо костыля я подала ему руку.

Костыль у него был, но в очередной раз стал коротковат — Тамид быстро рос, и новые приходилось заказывать часто.

— А на что похоже, по-твоему? — хохотнул он.

И я шутливо высунула язык.

Костыль он передал Хайфе, единственной служанке во всём посёлке. Кроме семьи Тамида, никто не мог позволить себе покупать еду да ещё платить кому-то за стряпню. Рядом с другими Тамид казался бледной немочью, но теперь хотя бы опирался на меня и его длинная тощая фигура не казалась такой сгорбленной.

Солнце над горизонтом уже слепило глаза, и сперва я ничего не разглядела, если не считать почерневших от копоти кирпичных стен оружейной фабрики на окраине посёлка. Чтобы её обслуживать, наша дыра, собственно говоря, и существовала. Лишь потом мне удалось уловить солнечные блики на полированном металле.

С дальних холмов спускалась армия султана. Солдаты двигались колонной по трое в ряд. Куфии на их головах отливали золотом, белые шаровары заправлены в сапоги, мундиры с золотым шитьём перепоясаны широким кушаком, за который заткнуты сабля и револьвер. Отряд приближался медленно, но неотвратимо — как всегда.

Одно хорошо: среди белой с золотом военной формы сегодня не мелькали голубые мундиры галанов. Конечно, и армия султана не подарок, но они хотя бы свои, а галаны — чужаки, по-настоящему опасные.

Вообще-то по части политики и истории трудно полагаться на слухи. Насколько приходилось слышать мне, лет двадцать назад наш высокочтимый султан Оман решил, что сможет править Мираджем лучше, чем его отец, и заключил тайный союз с галанами. Чужеземцы убили старого султана и всех противников молодого, а взамен Оман позволил им встать лагерем в его владениях и получать наше оружие, чтобы вести свои войны за морем.

— Не рановато ли они вернулись из Садзи? — Я прищурилась, пытаясь пересчитать солдат. Похоже, отряд меньше обычного.

— Ты разве не слыхала? — удивился Тамид. — Вчера вечером сгорело дотла стрельбище в Шалмане. — Моё лицо застыло, но приятель вроде бы ничего не заметил. — Какой-то бунт. Отец сказал, видели людей принца Ахмеда. Солдаты спускаются с гор, чтобы навести порядок.

— Чтобы повесить пьяниц и игроков, ты хочешь сказать.

Армия султана прошла через Пыль-Тропу всего несколько дней назад, направляясь к железным копям в Садзи. Очевидно, власти решили разобраться, можно ли там возобновить работу. Принимать военных снова так скоро не хотелось. Обычно они являлись каждые три месяца, чтобы забрать с фабрики готовую партию оружия и доставить галанам.

— Шалман всегда был гнездом порока, — праведно поджал губы Тамид, — вот и получил своё. Как раз сегодня на рассвете я читал про город золота Абадден. (Мой друг имел обыкновение зачитывать святые книги до дыр и мог бы, наверное, проповедовать не хуже самого священника.) Богатство отвратило его жителей от Всевышнего, и он послал джиннов очистить город бездымным огнём.

О джиннах мне доводилось слышать и куда менее приличные истории — о том, как они выкрадывали у отцов и мужей девушек и женщин, совращали их и уносили в свои тайные башни. Мало ли что расскажут про старые добрые времена! Джиннов никто не видел уже десятилетия, и палить гнёзда порока приходится переодетым девушкам и чужакам с помощью местных выпивох.

— Вот видишь, — продолжал Тамид уже своим обычным шутливым тоном, — не зря я тебя предостерегал насчёт того стрельбища. Небось теперь рада, что послушалась… — Он поморщился, заметив, как я смущённо потупилась. — Что, серьёзно?

— Да тихо ты! — прошипела я, косясь на Хайфу, которая как-то слишком внимательно разглядывала его костыль. — Хочешь, чтобы меня повесили?

Тамид разочарованно вздохнул:

— Так вот почему ты сегодня вся какая-то выжатая…

— Можно подумать, ты у нас прямо кровь с молоком! — фыркнула я, потирая щёки, словно надеялась избавиться от следов бурной ночи. — Между прочим, могла взять приз, — добавила я шёпотом, придвинувшись вплотную, — если бы там играли хоть чуточку честнее.

— А кто сказал, что не могла? — буркнул он с кислым видом. — Я же говорил: не надо было вообще…

Этот наш спор начался уже давно, ещё когда моя мать рассказывала про Изман. После её гибели я больше не говорила приятелю о своих мечтах, пока не подслушала слов дяди о замужестве. А тогда сразу бросилась к Тамиду.

К нему в окно я лазала с детских лет, с тех пор как стала дотягиваться до подоконника, и он неизменно радовался мне. Журил, но больше в шутку. Узнав, что я собралась бежать, шутить перестал.

Тамид никогда не понимал моего желания покинуть Пыль-Тропу, хотя, казалось бы, сам мог выбраться легче всего — изо всех обитателей нашей затхлой дыры. В ту ночь он сказал мне то же самое, что и прежде. Какая разница, где жить, если мы с ним навсегда останемся теми же — калекой и нищей девчонкой? Если никому не нужны здесь, то с какой стати окажемся нужны там?

В ответ я пересказывала письма тёти Сафии — о лучшей жизни, о том, что выше прозябания на задворках пустыни, — но Тамид был слишком недоверчив для ревностного прихожанина. В конце концов я притворилась, что передумала копить деньги и бежать, на самом же деле продолжала верить — а что мне оставалось? Иначе нет смысла жить вообще.

Хайфа многозначительно кашлянула:

— Это, конечно, не моё дело, господин, но вы опаздываете к молитве.

Мы с Тамидом переглянулись, подавляя смешки. Как будто снова в школе.

— Опаздывать грешно, — произнёс он с деланой серьёзностью.

В школу мы всё время опаздывали и обычно ссылались на его хромоту, а учитель вот так же точно говорил про грех. Мы бы, может, и испугались, но его послушать — так всё на свете грех, а Тамид прочёл Писание от корки до корки уже трижды, и опоздания, как и болтовня или сон на уроках, там даже не упоминались.

Он всё же забрал у Хайфы свой костыль и позволил утянуть себя в молельню, бросив на прощание:

— Мы ещё поговорим.

Помахав ему рукой, я развернулась в другую сторону и поспешила по обжигающему ноги песку к дядиной лавке. Добежав, откинула железные решётки и пинком распахнула дверь, чтобы впустить впереди себя солнечный свет, а войдя, осторожно заглянула за мешки с солью и полки с запаянными жестяными банками, в которых никогда не портилась еда. Двери и ставни в лавке были обиты железом, как и везде в Захолустье, но заползти среди ночи всё равно что-нибудь могло.

В пустыне с тенями не шутят. Чудищ всяких сколько угодно — от костлявых безликих гулей, пожирающих плоть и принимающих облик жертвы, чтобы добраться до её родных и знакомых, и до чёрных как ночь крылатых нетопырей, что кусают спящих и кормятся их страхом, пока не высосут всю душу. Однако, сколько бы их ни было, против железа упыри бессильны. Солнечного света они тоже не выносят, но вернее всего — пуля в голову или стальной нож в сердце. Железо даже бессмертных делает смертными. Так Разрушительница погубила самых первых древних, и так же точно люди, в свою очередь, расправились с её собственными порождениями.

Теперь чудищ стало меньше, и люди в наших местах не гибнут от них вот уж десяток лет, но всё же время от времени страшные твари находят щель в железе и таятся потом в тёмных углах, пока не получат пулю или удар ножа.

Убедившись, что лавка пуста, как бутылка пьяницы, я подпёрла дверь, чтобы сквозняк разгонял духоту, высыпала на прилавок остаток своих монет и принялась пересчитывать.

Шесть фауза и три лаузи, сколько раз ни пересчитывай. Не хватит и за окраину Пыль-Тропы выехать, не говоря уже об Измане. Даже если сбежать с дядюшкиной кассой и никто не поймает, далеко не уедешь.

Значит, нужно придумать новый гениальный план, и как можно скорее.

Звякнул железный колокольчик над дверью, и я едва успела смахнуть свои жалкие накопления с прилавка. Явились первые покупатели — мамаша Пама аль-Йамин с троицей сыновей.

Весь томительно тянувшийся день в голове крутились мысли о том, как выбраться из Пыль-Тропы. Ближе к вечеру от жары и усталости я стала клевать носом, но встрепенулась, услышав с улицы стук копыт. Мимо лавки проскакали всадники. Я вскочила, во рту пересохло от волнения. Тамид же говорил, они идут к Шалману. Что могло понадобиться солдатам у нас? Неужели кто-то донёс им о Синеглазом Бандите и о единственной девушке в пустыне, способной сыграть его роль?

В лавку стремительно, словно тень, нырнула человеческая фигура и распласталась по стене между входной дверью и окном. Моя рука легла на ружьё, которое тётушка Фарра держала под прилавком. Однако незнакомец не двинулся в мою сторону, он вообще не шевелился, будто и не дышал.

По улице проскакал ещё один всадник, но на лавку не обернулся. Подождав, пока он удалится, я подала голос:

— Хороший день для игры в прятки.

Незнакомец резко развернулся — небрежно повязанная куфия упала с лица, и косой вечерний свет, сочившийся в окно, отчётливо обрисовал его черты. Сердце у меня в груди странно подпрыгнуло. Змей Востока!

Моё лицо, однако, даже не дрогнуло: привычка. Чужак улыбнулся, хотя плечи его остались напряжены.

— Просто хотел отдохнуть от солнца: жарковато сегодня.

Тот же голос, речь гладкая и правильная. Ни единой искры узнавания в странных глазах — я даже была слегка разочарована.

— Посёлок у нас небольшой, — заметила я, — рано или поздно они придут сюда. Скорее рано. — Снова стук копыт, возвратившийся всадник придержал лошадь, развернулся. Окликнул кого-то, подъехали ещё двое. Лицо чужака напряглось. Нож у него на поясе был тот самый, что выронил Дахмад вчера, когда я позорно сбежала… — Здесь не самое надёжное место для укрытия.

Держа руку на рукоятке ножа, он вопросительно взглянул на меня. Я отступила от прилавка, кивнув себе под ноги. Всадник за открытой дверью уже спешивался. В ту секунду, когда он повернулся спиной, чужак рванулся вперёд, перескочил через прилавок и нырнул под него, чуть задев меня плечом.

Я едва успела встать обратно, когда в лавку ввалились трое мужчин. Первый шагнул вперёд, внимательно оглядывая крошечное помещение. Наконец его взгляд остановился на мне.

Молодой, с аккуратно зачёсанными назад волосами и пухлыми щеками, он выглядел зелёным юнцом, но шитый золотом шарф через плечо выдавал офицера.

— Добрый вечер, господин, — поклонилась я со всей почтительностью, остро ощущая, как чужак под прилавком старается дышать тише.

— Для тебя — господин тысячник! — Офицер нервно дёрнул рукой, но сделал вид, будто поправляет манжеты.

— Что будет угодно господину тысячнику? — Льстить армейским я давно уже выучилась.

Двое солдат встали по сторонам двери, словно часовые. Один выглядел типичным старым служакой и стоял навытяжку, вытаращившись перед собой. Другой, наоборот, был ещё моложе командира, а может, даже и меня. Бело-золотой мундир сидел на нём мешковато, на лице застыло отсутствующее выражение. Такому в армии долго не выжить, не успеет даже пообтесаться.

— Мы разыскиваем мужчину, — надменно процедил офицер с резким северным акцентом. Похоже, из благородных.

Чужак под прилавком сжался, задев мою ногу. Боится, что я его выдам, или узнал голос? Интересно.

Я озадаченно моргнула со всей возможной наивностью.

— Чудно́ как-то! Обычно в наших местах мужчинам нужны женщины.

Слова вылетели прежде, чем я успела себя одёрнуть. Застрелит же — и будет прав! Старый солдат кашлянул, подавляя смешок, но офицер лишь нахмурился, сочтя меня, видимо, идиоткой.

— Преступника, — пояснил он. — Ты видела кого-нибудь?

— Да мало кого, — пожала я плечами. — Толстую Паму с сыновьями, потом святого отца…

— Тот человек не местный! — Офицер снова завертел головой, прошёлся туда-сюда. От его тяжёлых шагов звякали бутылки на полках.

— Вот как? — Я следила, как он заглядывает за мешки и осматривает полки с продуктами.

Запасов почти не осталось, никого там не спрячешь. На прилавке вдруг блеснула искоркой красная капелька. Кровь? Будто невзначай я накрыла её ладонью — к счастью, офицер смотрел в другую сторону.

— Ты бы сразу его заметила, — добавил он, всё так же надменно чеканя слова.

Я беспечно улыбнулась, как будто сердце у меня в груди не колотилось, а ноги не порывались умчаться в холмы.

— Да говорю же, почти никого не было… тем более чужаков.

— Точно?

— Я никуда не выходила с самого утра. Жарко, все по домам сидят.

— Надеюсь, девочка, у тебя хватает ума не лгать.

Я прикусила язык, сдерживая язвительный ответ. Сам-то ты кто? От силы на пару лет старше меня, ровесник Змея. Опершись на прилавок и не снимая руки с кровавого пятна, я доверительно подалась вперёд.

— Лгать грешно, господин тысячник, мне это известно.

Жалко, Тамид не слышит — вот бы посмеялся!

Внезапно заговорил молодой солдат:

— Эта пустыня полна греха.

Мы повернулись к нему одновременно. Как ни странно, офицер молчал. Неудивительно, что старший не слишком скрывал свой смех. Ни один командир, пользующийся хоть каким-то авторитетом, не потерпит от рядового такой дерзости.

Встретившись взглядом с юнцом, я вздрогнула, вдруг заметив, что глаза у него голубые. В жизни не видывала таких мираджийцев — все они смуглые, черноглазые и темноволосые. Синие глаза и светлая кожа — типично галанский признак.

Получив право на наше оружие, иностранцы почувствовали себя хозяевами во всём. Пару лет назад в Шалмане повесили молодую Далалу аль-Йимин, после того как галанский солдат с ней позабавился, а женщины посёлка дружно утешали её мать: мол, всё к лучшему, всё равно такая порченая никому не нужна. Тогда я и задумалась о собственных синих глазах и поняла наконец, что имел в виду отец, ругая мать подстилкой для чужаков. Да и никто в посёлке не верил, что от двух черноглазых родителей могла родиться такая синеглазка, как я. Скорее всего, моя мать просто оказалась умнее той Далалы и вовремя успела выскочить за Хайзу, чтобы выдать за его дочь младенца от чужака, подкараулившего мираджийку тёмной ночью.

Похоже, мамаша юного солдатика тоже отличалась сообразительностью, но спасти его от армии всё же не смогла. А может, мнимый отец нашёл удобный случай избавиться от него. Вот и оказался тут болтливый тощий юнец в обвисшем мундире, и долго ему в нашей пустыне не протянуть.

Мне вдруг стало нечем дышать, по спине заструился пот. Палящий жар песков показался непереносимым. Стены лавки будто сомкнулись, воздух задрожал от нервного напряжения.

— Так и есть, Нуршем. — Голос офицера прервал мои мысли.

Он снова нервно одёрнул манжеты, затем резко махнул рукой. Старый солдат буркнул что-то юнцу и вывел за дверь, взяв за локоть, — совершенно не по-армейски.

Однако размышлять об этом было некогда. Я оказалась одна в лавке с офицером, не считая чужака, которого прятала. Солдаты ушли, чтобы не мешать? Моя рука вновь потянулась к заряженному ружью под прилавком.

Офицер опёрся на прилавок расставленными руками и наклонился ко мне, глядя в упор.

— Преступник, которого мы ищем, крайне опасен, — произнёс он сурово. — Он наёмный шпион, а сейчас идёт война…

Вот новость-то! Как будто я не наблюдаю всю свою жизнь, как по нашей пустыне разгуливают чужеземцы!

— У Мираджа больше врагов, чем ты можешь себе представить, — продолжал он, — и этот человек служит им. Он не задумываясь перережет горло женщине, только сначала… ну ты понимаешь.

В памяти всплыли события прошлой ночи, когда чужак не задумываясь встал перед дулом револьвера, чтобы спасти незнакомого мальчишку.

— Так что, если ты его увидишь, — заключил офицер, — очень советую рассказать мужу.

Я потупилась, изображая смущение.

— У меня ещё нет мужа.

— Ну тогда отцу. — Он выпрямился, одёргивая манжеты.

— Отца тоже нет… — продолжала я разыгрывать дурочку. — Дяде можно рассказать?

Офицер кивнул, явно успокоенный моей глупостью. Такая и врать-то не умеет! Повернулся, пошёл к двери. И тут кто-то снова дёрнул меня за язык.

— Господин… господин тысячник! — окликнула я, опустив глаза, как подобает приличной девушке в разговоре с офицером. Между тем смотрела я в упор в глаза Змею. Его лицо чуть дрогнуло — узнал? — Этот шпион… За что его разыскивают?

Офицер обернулся с порога:

— За измену.

Я вопросительно подняла брови, по-прежнему глядя в лицо чужаку. Тот подмигнул, и я невольно ответила улыбкой:

— Я буду следить, господин тысячник!

Когда стук копыт на улице затих, я подала чужаку руку, и он поднялся на ноги.

— Измена? — прищурилась я.

— А ты ловко выкручиваешься, — заметил Змей, — хоть и не врёшь.

— У меня немалый опыт… — Ощутив его пальцы на запястье, я отняла руку и тут заметила на белой рубашке алое пятно, такое же, как на прилавке. — А ну-ка повернись! — Посмотрела и ахнула: рубашка на спине вся промокла от крови. — Не хочу тебя расстраивать, но ты, похоже, ранен.

— Ах да… — Он пошатнулся и ухватился за прилавок. — Совсем забыл.