Одна-одинешенька

Шарлотта Шабрье-Ридер

Повесть «Одна-одинешенька» – лучшее произведение французской писательницы Шарлотты Шабрье-Ридер (1865–1935), написанное в жанре сентиментальной литературы и принесшее ей широкую известность. Для старшего школьного возраста.

Глава 5

Брат и сестра

С сильно бьющимся сердцем Шарлотта отворила дверь в гостиную и от волнения на секунду остановилась на пороге. Перед ней возле знаменитой переносной печки стоял высокий изящный молодой человек, с правильными чертами лица, глубокими черными глазами и красиво очерченными, густыми темными бровями. Брата Шарлотты вполне можно было бы назвать красавцем, если бы не угрюмое, неприятное выражение лица, из-за которого внешность молодого человека производила какое-то странное впечатление.

— Милый, дорогой мой! — радостно воскликнула Шарлотта, бросившись к брату. — Как я рада тебя видеть! Ты не можешь себе представить, как мне тяжело было жить одной, без тебя, без мамы!.. Как я счастлива, что мы с тобой опять вместе!.. Бедная наша мама!.. Бедные детки!.. И за что это судьба так наказывает нас?!

И плача, и смеясь в одно и то же время, девушка, не спуская глаз с брата, обнимала его и осыпала поцелуями.

— Как ты изменился! Какой ты стал красивый! — говорила она. — Но я бы тебя все равно узнала: ты так похож на нашу милую маму!.. Страшно подумать, как мы давно с тобой не виделись!..

На ласки сестры Гаспар тоже отвечал поцелуями, хотя далеко не такими горячими. Он вообще, как мы уже говорили выше, был крайне замкнутым и не отличался особенной чувствительностью. Наконец он освободился из объятий сестры и с удрученным видом опустился на стул. Не выпуская его рук из своих, Шарлотта села рядом с ним.

Странное дело! До приезда брата ей казалось, что разговоров у них хватит на несколько дней, а между тем теперь она просто не знала, о чем говорить с ним, и вообще чувствовала себя крайне неловко. Оно, впрочем, и понятно было, так как Гаспар, всегда недовольный и угрюмый, обычно на всех наводил тоску; он способен был заморозить самое горячее сердце. Словом, брат и сестра представляли полную противоположность друг другу: насколько сестра была ласковой, сердечной, впечатлительной и доверчивой, настолько брат был холодным, бесстрастным и скрытным.

Наконец Шарлотта прервала тягостное молчание:

— Знаешь ли ты, по крайней мере, как все это случилось? — тихо спросила она. — Я так ничего толком и не знаю — мне содержательница пансиона безо всяких подробностей сообщила эту… эту ужасную новость.

— Я тоже знаю, вероятно, не больше твоего, — ответил Гаспар. — Они оба умерли от желтой лихорадки через двое суток один после другого. Нашему отчиму вообще жилось там неважно, дела его шли все хуже и хуже… В последнем письме, которое я получил, он говорил даже, что хочет уехать из Сан-Пабло. Что же касается мамы, то она, вероятно, никогда не привыкла бы к тамошнему климату и вообще к жизни в такой глуши.

— Мама всегда писала так мало! — грустно заметила Шарлотта. — Переписка вообще очень утомляла ее. Последнее письмо от нее я получила два месяца тому назад. Я несколько раз просила, чтобы она вместо себя заставляла хоть сестренок писать нам; но, по-видимому, те не умеют даже читать, так как у мамы не было времени и терпения заняться их образованием.

Шарлотта тяжело вздохнула.

— Бедная мама! — продолжала она. — Как ей, должно быть, было тяжело жить в такой глуши, без общества, без всяких развлечений и удобств, к которым она так привыкла! Мне кажется, что причиной ее смерти была не одна желтая лихорадка: скука и неудачи мужа тоже, несомненно, вредно отражались на ее здоровье.

— Ну, я бы там вовсе не чувствовал себя уж так худо, — уныло заметил Гаспар. — По крайней мере, я был бы там свободен, ни от кого не зависел бы, не надо было бы ходить по пятам за противными мальчишками, сажать их за книжку…

— Да и я тоже не стала бы, вероятно, жаловаться на свою судьбу, живя вместе с мужем и детьми. Но бедной маме, такой избалованной, так любящей общество и всякие развлечения, понятно, тяжело было лишиться всего этого. Мне же, не испытавшей ничего подобного, кажется, что без этого прекрасно можно обойтись.

Шарлотта сказала это так простодушно, как самую обыкновенную вещь: девушке даже и в голову не приходило, что ей еще гораздо более естественно было бы нуждаться в обществе и развлечениях или ставить матери в вину, что она, заботясь только о себе самой, никогда не хотела подумать о том, как живется ее дочери.

Снова наступило молчание… Шарлотта ждала, что брат начнет расспрашивать ее о житье-бытье, так как по письмам об этом можно было составить себе лишь слабое представление, начнет рассказывать о себе, о своих планах и намерениях, но Гаспар молчал, погруженный в свои мрачные думы. Боясь, как бы его апатичное, мрачное настроение духа не передалось и ей, молодая девушка, чтобы отогнать от себя грустные мысли, стала говорить о малютках, оставшихся после смерти их матери.

— Ты, конечно, знаешь, что их скоро привезут сюда; нотариус, наверное, писал тебе об этом! Бедные детки! Ведь они круглые сироты!.. Как ты думаешь, что же с ними теперь делать?

Гаспар ответил не вдруг.

— Право, не знаю! — угрюмо сказал он наконец. — Я еще ничего по этому поводу не думал.

— Дорогой мой, ведь мы могли бы жить все вместе! — воскликнула Шарлотта, и глаза ее заблестели от радости. — Я бы стала вести хозяйство и смотреть за детьми…

И, войдя в роль матери для этих сироток, она начала рисовать их совместную трудовую жизнь целой семьей, жизнь, согретую любовью и лаской… Слово «дети» Шарлотта произносила с такою нежностью, будто это были ее собственные малютки.

— Что ты на это скажешь? — обратилась она к брату, взяв его за руку и нежно заглядывая ему в глаза.

— Все это одни мечты, воздушные замки — вот что! — резко ответил Гаспар. — Ни у тебя, ни у меня нет ни гроша за душой, и, прежде чем брать к себе этих детей, надо узнать, есть ли у них что-нибудь. Кроме того, у меня вовсе нет охоты разыгрывать из себя отца семейства. Я еще так молод, что мне, право, рано брать на себя такую роль.

— Но не ты ли писал мне, что ни за что не хочешь оставаться больше в Штутгарте и что для карьеры тебе необходимо жить во Франции? — возразила Шарлотта.

— Да, для того чтобы получить университетский диплом. Живя в Германии, я в свободное от уроков время уже начал сам заниматься математикой. Для того же, чтобы заниматься далее, мне необходимо посещать лекции в Парижском университете. Но все это одни несбыточные мечты: откуда взять денег и на то, чтобы жить, и на плату за слушание лекций?

Шарлотта задумалась.

— А разве ты не мог бы получить стипендию? — сказала она. — Я слышала, что они выдаются по конкурсному экзамену. А я бы стала давать частные уроки музыки и французского языка, кроме того, постаралась бы делать переводы с английского. Живя крайне скромно и экономно, мы, я уверена, могли бы сводить концы с концами, и к тому же всегда были бы вместе.

Шарлотта всегда отличалась сообразительностью. Живя у миссис Ватсон, молодая девушка находилась в полном подчинении, и потому ей ни в чем нельзя было проявить инициативы. Но, будучи от природы очень сметливой и энергичной, она сумела бы выйти из любого положения. По странной иронии судьбы, эта хрупкая молодая девушка обладала чисто мужскими качествами: замечательной энергией и силой воли; высокий же, широкоплечий, с виду мужественный молодой человек, — наоборот, был малодушен, нерешителен и труслив.

Видя, что брат ничего не отвечает, Шарлотта продолжала:

— Человек с математическим образованием может сделать прекрасную карьеру, и ты мог бы далеко пойти.

Гаспар пожал плечами.

— Откровенно говоря, я терпеть не могу математику, и у меня к ней нет никаких способностей, так что на этом поприще я больших высот не достигну.

Шарлотту при ее прямоте до такой степени поразили эти слова, что она с удивлением воскликнула:

— Боже мой, да как же можно заниматься тем, к чему не чувствуешь ни малейшего призвания?! В таком случае почему бы тебе не заняться каким-нибудь другим предметом?

— Да не все ли равно, чем заниматься! — сказал Гаспар, махнув рукой. — Я всегда говорил, что родился неудачником, и знаю, что никогда ни в чем не буду иметь успеха.

— Полно, Гаспар! Зачем говорить такие вещи?! — возмутилась Шарлотта. — При желании можно достичь очень многого!.. Увидишь, как у нас с тобой вдвоем закипит работа! По-моему, так приятно жить вместе, иметь свой собственный угол, слышать вокруг себя детский смех!.. Я постараюсь избавить тебя от всяких хозяйственных забот, и ты будешь в состоянии всецело погрузиться в свои занятия. Я уверена, что ты так упал духом и почувствовал даже отвращение к наукам именно из-за того, что тебе приходилось заниматься урывками и расходовать свои силы на присмотр за детьми двоюродного брата… Кстати, ты мне никогда ничего не писал об этих детях! Какие они: умненькие, послушные, симпатичные или нет?

— Дети как дети! — ответил Гаспар.

Шарлотта не могла удержаться от смеха.

— Все понятно — нечего сказать! — воскликнула она. — Но будем довольствоваться и этим!.. А скажи, по крайней мере, много ли времени проводил ты с ними? Должен ли ты был, например, ходить с ними гулять?

— Я вообще старался быть с ними как можно меньше, да и то теперь нахожу, что делал для них слишком много, — с раздражением сказал Гаспар. — Противные мальчишки! Как я жалею, что ни разу не отодрал их за уши! Слава Богу, что я теперь избавился от них! Двоюродный брат, Людвиг, предупредил меня, что я скоро не буду ему нужен, и ты можешь быть спокойна: в Штутгарт я больше не вернусь. Идти в гувернеры я тоже не намерен — я и тогда решился на это только в силу крайней необходимости. Если мне не удастся найти другой работы, я уеду из Франции… Хоть в Азию, хоть в Америку, в тот же Сан-Пабло, — словом, куда придется…

— Какой вздор ты несешь! — заметила Шарлотта, улыбаясь. Но в глубине души она, однако, очень встревожилась, вспомнив, что Гаспар и прежде не знал, чего хотел: он перебывал почти во всех лицеях в Париже, все подыскивая, где лучше, и везде был чем-нибудь недоволен.

— Тебе ли соваться туда, где не мог устроиться даже такой человек, как наш отчим, окончивший Политехническую школу, и ехать в Америку именно теперь, когда у нас там никого не осталось! — продолжала Шарлотта.

— Да я это сказал только так, к примеру, — возразил Гаспар и, посмотрев на часы, встал. — Однако мне пора уходить. Сегодня вечером у меня назначена встреча с нашим нотариусом.

— Есть ли у тебя, по крайней мере, деньги? — робко спросила Шарлотта. — Если нет, то я могу тебе дать, хотя, конечно, не особенно много… так… немножко… Но все, что у меня есть, в твоем распоряжении.

Гаспар не счел даже нужным поблагодарить сестру.

— Нет, не надо! — ответил он. — Наш двоюродный брат был так добр, что заплатил мне жалованье за целый месяц, хотя мне следовало получить только за неделю. Какая щедрость со стороны пивовара, у которого денег куры не клюют!

И Гаспар усмехнулся.

— Где же ты будешь сегодня обедать? — спросила Шарлотта.

— Не знаю.

— Может быть, впрочем, тебя пригласит к себе нотариус? А где ты будешь ночевать? — беспокоилась молодая девушка.

— Опять-таки не знаю!

«Не знаю» было любимым ответом Гаспара. И правда, он никогда ничего не знал, этот бедный молодой человек, а главное — и не пытался узнать!

Надеясь, что брат предложит ей пойти вместе с ним, Шарлотта робко спросила:

— Ты разве не возьмешь меня с собой? Впрочем, я, может быть, стесняю тебя?

— Да, конечно, ты только стеснишь меня, — поспешил ответить Гаспар. — Где же ты будешь ночевать? Это будет только двойной расход. Тебе, по-моему, гораздо лучше оставаться здесь, а завтра я приеду за тобой, если будет нужно, и расскажу о разговоре с нотариусом.

В сущности, Гаспар был вполне прав: Шарлотта тотчас поняла это и согласилась с ним. Проводив брата до калитки сада, занесенного снегом, и подождав, пока Гаспар скроется за поворотом дороги, девушка с грустью пошла в свою комнату и залилась слезами.

Брат произвел на нее очень неприятное впечатление. Напрасно она старалась утешить себя тем, что он только с виду кажется таким холодным, а на самом деле у него предоброе сердце и что он только не умеет выражать своих чувств, что он — одна из тех непонятных натур, которые трудно разгадать… Несмотря на это слезы все текли и текли неудержимо… Такого отчаяния Шарлотта не испытывала даже в тот день, когда узнала о смерти матери.