Шерли

Шарлотта Бронте (1849)

В небольшом провинциальном английском городке действует жестокое тайное общество, плетутся интриги и хранятся опасные тайны самых богатых и респектабельных семейств. Но прежде всего в нем разыгрывается драма двух сильных молодых женщин — бедной сироты Каролины Хэлстоун, тайно влюбленной в состоятельного фабриканта Мура, и ее лучшей подруги — богатой наследницы Шерли Килдар, подарившей сердце младшему брату Мура — скромному молодому учителю Луи. Мур, умный и энергичный, но не отличающийся светскими манерами, уверен: Каролина, получившая прекрасное образование, презирает его. Луи, в свою очередь, понимает: он не ровня очаровательной Шерли. Кажется, соединить эти пары может только чудо…

Глава 9. БрайрмЕнс

Спровадив рабочих, Мур вернулся в контору. Хелстоун и Сайкс принялись шутить и превозносить его мужество и твердость. Он был хмур словно туча и выслушал похвалы с таким мрачным видом, что священник, посмотрев ему в лицо, взял менее догадливого, чем он, Сайкса за локоть и произнес:

— Пойдемте, сэр, нам по пути. Не лучше ли проделать его вместе? Пожелаем Муру доброго утра и оставим предаваться приятным размышлениям, в которые он так погружен.

— Где Сагден? — спросил Мур, поднимая голову.

— Ха! — радостно воскликнул Хелстоун. — Пока вы были заняты, я тоже не бездельничал! Решил вам немного помочь и славно потрудился. Подумал, что время терять не стоит, и, пока вы вели переговоры с тем удрученным человеком — вроде бы его зовут Фаррен, — отворил заднее окошко, позвал Мергатройда, который ждал на конюшне, и велел подогнать двуколку Сайкса. Потом тайком выпихнул Сагдена с братом Моисеем в проем и проследил, как они усядутся в повозку (разумеется, не без разрешения нашего доброго друга Сайкса). Сагден взялся за вожжи — он заправский возница, — и уже через четверть часа Барраклау прибудет в каталажку Стилбро.

— Отлично, благодарю вас и желаю хорошего дня, джентльмены, — промолвил Мур, вежливо проводил их до дверей и проследил, как они покинули фабрику.

Остаток дня Мур был молчалив и серьезен, даже в шутливую перепалку с Джо Скоттом не вступал. Джо, в свою очередь, говорил только по делу, искоса поглядывая на хозяина, заходил помешать угли в камине и по окончании короткого дня (из-за затишья в торговле фабрика работала вполсилы), явившись запирать контору, заметил, что вечер прекрасный и не худо бы мистеру Муру прогуляться по лощине.

На это замечание тот усмехнулся и поинтересовался, к чему такая забота и не принимают ли его за женщину или неразумное дитя, выхватил у Джо ключи и вытолкал взашей. Однако не успел тот дойти до ворот, как Мур его окликнул.

— Джо, ты знаешь этих Фарренов? Полагаю, с деньгами у них неважно?

— Откуда у них деньги, если Уильям уж месяца три без работы? Сами видели, как он исхудал. Они с женой продали почти все.

— Он хороший работник?

— Лу чшего у вас не бывало, сэр.

— А как насчет его семейства — порядочные ли они люди?

— Порядочные! Жена у него умница и чистюля, с полу в доме хоть кашу ешь. Они ужасно нуждаются! Вот бы Уильяму удалось устроиться садовником — он в этом хорошо смыслит. Говорят, жил у одного шотландца, и тот его научил всем премудростям.

— Ладно, можешь идти, Джо. Нечего тут стоять и глаза пялить.

— Значит, приказов больше не будет?

— Только один: дуй отсюда поскорее.

Что Джо и сделал.

Весенние вечера часто бывают холодными и сырыми, и, хотя денек выдался солнечный и теплый, после заката посвежело, землю сковал морозец, коварно прихватив молодую траву и распускающиеся почки. Он выбелил дорогу перед Брайрменсом (особняком мистера Йорка), нанес серьезный урон нежным росткам в саду и зазеленевшей лужайке. Что же касается огромного дерева с толстым стволом и раскидистой кроной, растущего у ближней к дороге стены, то оно проигнорировало мороз всеми своими голыми ветвями, как и безлистая рощица грецких орехов позади дома.

В безлунной, но звездной ночи окна светятся ярко. Дом не выглядит ни темным, ни одиноким. Брайрменс находится возле дороги. Построен он давно, еще до того, как ее проложили: в те времена к нему вела лишь узкая тропа, вьющаяся по полям. Поместье Брайрфилд лежит всего в какой-нибудь миле; оттуда доносится шум и виден свет. Невдалеке возвышается методистская молельня — большое новое, неотделанное здание; даже в сей поздний час в ней проходит служба, из окон на дорогу падают широкие полосы света и по окрестностям эхом разносится гимн такого содержания, что любой квакер, услышав его, сразу пустился бы в пляс, движимый Святым Духом. Отдельные фразы слышны вполне отчетливо. Вот тебе, читатель, пара цитат для примера, поскольку поющие радостно, легко и непринужденно переходят от гимна к гимну, от мелодии к мелодии:

Зачем на нас пали

Страданья и боль?

За что мы попали

В скорби юдоль?

Чума, война, цунами,

Потоп и недород —

Все Иисуса славит

Божественный приход!

На каждую битву —

С огнем и мечом,

Грянем молитву —

И враг побежден.

Воина радость —

Бойня и кровь,

Веры мы благость

Несем и любовь.

Сделаем перерыв на шумную молитву, во время которой раздавались пугающие стоны. Громкий голос возопил: «Я обрел свободу!» — к нему присоединились другие прихожане: «Доуд О’Билл обрел свободу!» — и следом грянул еще один гимн:

О, какая благодать —

Мне во мраке не блуждать,

В паству Божью войти

И с народом Твоим

Стать целым одним,

И блаженство навек обрести!

Милость Божья велика:

Я спасусь наверняка!

Поднял Он презренный прах,

Чтобы знамя мог я несть

И с улыбкой на устах

Объявлять Благую Весть.

О, безмерная любовь!

Одарил меня Господь

И направил Весть нести

С посохом под небосклон

Через горы и ручьи.

Глядь, а нас уж легион!

Кто, спрошу я изумленно,

Породил те легионы?

И откуда ни возьмись

Голос тут раздался:

Подними же очи ввысь,

Славь Отца и Агнца!

В затянувшемся промежутке между гимнами раздались крики, восклицания, исступленные вопли, неистовые стоны, и последний гимн паства проревела с особенным пылом:

Спали мы в плену грехов,

В логове среди волков.

Ад раскинул свою пасть,

А Господь Христос нас спас!

С ним не будет нам вреда,

Плоть мертва, душа жива.

Через море вброд пойдем

Вслед за Господом Христом!

Ужасный, режущий уши вопль прорезал ночную тишь, и последний куплет уже не пели, а кричали:

Пуще пламя, громче песнь —

Нам пришла Благая Весть!

Мы очистимся в огне,

И воскреснем во Христе!

Странно, но крыша молельни не слетела от воплей, что свидетельствует о ее превосходном качестве.

Впрочем, оживленно в этот вечер не только в молельне, но и в особняке Брайрменс, хотя его обитатели ведут себя не в пример тише. Светятся окна нижнего этажа, выходящие на лужайку, створки открыты настежь; шторы наполовину задернуты, заслоняя убранство комнат и горящие свечи, однако они не вполне приглушают голоса и смех. Нам с тобой, читатель, выпала честь войти через парадную дверь и проникнуть в святая святых этого дома.

В жилище мистера Йорка так весело вовсе не из-за гостей — в доме находятся только он и члены его семьи, заняв дальнюю комнату справа, малую гостиную, предназначенную для домашнего пользования.

Семья собирается здесь каждый вечер. При дневном свете читатель увидел бы, что в окна вставлены великолепные витражи цвета пурпура и янтаря, сверкающие вокруг темных медальонов по центру каждого; в одном — изящный профиль Шекспира, в другом — благостный профиль Мильтона. На стенах висят живописные пейзажи Канады — зеленые леса и синие озера, среди них — ночной вид извержения Везувия, чьи огненные потоки резко контрастируют с прохладной лазурью водопадов и сумраком лесных чащ.

Если ты южанин, читатель, вряд ли тебе часто доводится видеть камины, столь ярко пылающие. Хозяин топит жарко в любую погоду, даже летом. Он расположился у огня с книгой в руках, у локтя стоит свеча на небольшой круглой подставке, но он не читает — мистер Йорк наблюдает за своими детьми. Напротив него сидит супруга, описывать которую я не имею ни малейшего желания. Отмечу лишь, что это крупная особа чрезвычайной серьезности, согбенная лежащим на ее плечах грузом забот, причем забот не то чтобы непосильных или неизбежных — нет, мелкие повседневные хлопоты она исполняет по большей части добровольно и даже охотно, однако с такой мрачной миной, словно видит в этом свой долг. Увы, миссис Йорк неизменно мрачна и днем, и ночью, и горе тем злополучным беднягам, особенно женского пола, которые осмеливаются в ее присутствии выказывать жизнерадостность. Веселье и бодрость духа она считает проявлениями легкомысленности и вульгарности, не делая исключений ни для кого. При этом умудряется быть хорошей женой и заботливой матерью, постоянно пекущейся о детях и искренне привязанной к мужу, однако, будь ее воля, миссис Йорк не дала бы своему супругу общаться вообще ни с кем на свете, кроме себя самой. Всех его друзей-приятелей и родню она считает личностями несносными и держит их на почтительном расстоянии.

Мистер Йорк и супруга прекрасно ладят, хотя по своей природе он человек общительный и радушный, ратующий за единство семьи, а в молодости, как уже было сказано, предпочитал женщин исключительно веселых и жизнерадостных. Почему он выбрал ее, как умудрились они ужиться друг с другом — поистине загадка, хотя и не такая уж неразрешимая, если вникнуть в подробности. Достаточно сказать, что у Йорка наряду со светлой стороной характера есть и темная; вот она-то и обрела взаимное понимание и родство с неизменно мрачной натурой супруги. В остальном же миссис Йорк вполне здравомыслящая женщина, чуждая слабостям и банальностям, взглядов на общественный порядок придерживается строгих и демократических, зато на человеческую природу смотрит скептично: считает себя верхом правильности и благоразумия, в то время как остальной свет в корне не прав. Главный ее недостаток — угрюмое и упорное недоверие к людям, вероучениям и политическим партиям, которое неизменно застилает туманом взор и навязывает ей ложные ориентиры.

Можно предположить, что у такой пары и дети вряд ли будут обычными и ничем не примечательными, и это действительно так. Читатель, перед тобой шестеро ребятишек. Самый младший — младенец на руках у матери. Пока он совершенно беспомощен, миссис Йорк еще не начала в нем сомневаться, подозревать во всех грехах и осуждать, ведь дитя зависит от нее целиком и полностью, льнет к ней и любит ее больше всего на свете. В этом она вполне уверена, ведь дитя при ней, иначе и быть не может, поэтому она тоже его любит.

Далее по возрасту идут две девочки, Роза и Джесси; сейчас обе стоят около отца; к матери почти не подходят, если в том нет особой нужды. Розе, старшей, двенадцать лет, и она очень похожа на отца — больше остальных детей, — однако благодаря мягкости черт и красок ее можно назвать копией, вырезанной из слоновой кости, в отличие от высеченного из гранита сурового отцовского профиля. Впрочем, красотой Роза не блещет — у нее милое простое личико с румяными щечками, а вот взгляд серых глаз далеко не детский, и в нем светится духовная сила большой мощи; если тело будет жить, то она еще и разовьется, и тогда по силе духа превзойдет и отца, и мать. Унаследовав черты обоих, однажды Роза станет лучше их, гораздо чище и целеустремленнее. В данный момент она девочка спокойная и немного упрямая. Мать хочет сделать из нее вторую себя — женщину мрачную, живущую исполнением своего тяжкого долга; у Розы же формируется особый склад ума с множеством убеждений, о которых мать понятия не имеет. Видеть, как часто ими пренебрегают и не придают им значения, для нее тяжело. Роза еще ни разу не шла наперекор родителям, но если они станут слишком на нее давить, она взбунтуется, и тогда уже выйдет из повиновения навсегда. Отца Роза обожает: он не держит ее в ежовых рукавицах и обращается с ней мягко. Порой он боится, что дочь уйдет из жизни рано — так ярко сияет в глазах ее острый ум, так отточены и разумны слова, — поэтому часто в обращении с ней проскальзывает нежная отцовская грусть.

Он и не подозревает, что умрет рано не Роза, а веселая шалунья и затейница Джесси, которая сейчас радостно щебечет. Джесси вспыхивает, если ее задеть, и отзывчива на ласку, временами бывает тиха, временами балуется. Она то смирная, то шумная, неизменно требовательная и щедрая, вдобавок бесстрашная — к примеру, ничуть не боится матери, чьи до абсурда строгие правила Джесси частенько игнорирует и при этом доверчиво тянется к любому, кто ей поможет. Благодаря озорному личику, способности легко вступать в разговор и приятным манерам, Джесси просто создана быть всеобщей любимицей, и действительно у отца ходит в любимицах. Даже удивительно, до чего эта милая куколка похожа на мать — до мельчайших черточек, как Роза похожа на отца; при этом выражение лица Джесси совершенно иное.

Дорогой мистер Йорк, если бы вам показали в волшебном зеркале ваших дочерей через двадцать лет, что бы вы подумали? Зеркало — перед вами, посмотрите и узнайте их судьбы. Давайте начнем с вашей любимой малютки, Джесси.

Знакомо ли вам это место? Нет, вы никогда не бывали тут прежде, но кроны деревьев узнаете сразу — кипарис, ива и тис. Каменные кресты с потускневшими венками из бессмертника вы тоже узнаете. Вот и мраморное надгробие на зеленом дерне. Под ним спит Джесси. Она прожила весну своей жизни, любящая и всеми любимая. За свою краткую жизнь Джесси часто проливала слезы — на ее долю выпали многие печали; улыбалась она тоже немало, радуя тех, кто ее знал. Она умерла тихо и счастливо в объятиях Розы, которая была ее опорой и защитой во всех невзгодах; обе девушки встретили тот час одни на чужбине, и чужая земля стала для Джесси могилой.

Теперь давайте посмотрим на Розу через пару лет. Хотя кресты и венки смотрелись странно, горы и леса этой местности выглядят еще необычнее. Незнакомые берега, поросшие буйной растительностью, так далеки от Англии. Перед нами девственная природа — порхают неизвестные птицы, несет свои воды незнакомая европейцу река, на берегу которой сидит погруженная в раздумья Роза. Тихая йоркширская девушка теперь одинокая иммигрантка где-то в Южном полушарии. Вернется ли она когда-нибудь домой?

Трое старших детей мальчики — Мэтью, Марк и Мартин. Они сидят в углу и заняты какой-то игрой. Посмотрите на их склоненные головы: на первый взгляд все трое кажутся одинаковыми, но при ближайшем рассмотрении понимаешь, как резко они отличаются друг от друга. Темноволосые, черноглазые, румяные, черты мелкие, что типично для англичан, и сходные с родительскими, зато выражение лица у каждого свое, неповторимое.

Я не стану много говорить о Мэтью, первенце Йорков, хотя лицо его неизменно приковывает взгляд и заставляет гадать, что за душевные качества оно скрывает или, наоборот, показывает. Внешность у Мэтью небезынтересная: черные как смоль волосы, белый лоб, румяные щеки, живые темные глаза — в общем, внешних достоинств у него хватает. Как ни странно, сколько ни глядите, в гостиной есть лишь один предмет, который навевает мысли о сходстве с этим мальчиком: картина извергающегося ночью Везувия. Пламя и мрак кажутся неотъемлемой частью его души, в ней нет места ни яркому солнечному свету, ни даже тусклому лунному. С виду Мэтью типичный англичанин, однако по духу совсем иной — я сравнила бы его с итальянским стилетом в британских ножнах. В игре ему не везет — посмотрите, как он хмурится. Мистер Йорк это тоже замечает, и что же он делает? Тихо взывает к младшим сыновьям: «Марк и Мартин, не злите брата!» Таким голосом с детьми разговаривают оба родителя. В принципе они осуждают любую пристрастность и ни за что бы не потерпели в своем доме права первородства, однако никому не дозволяется противоречить Мэтью: родители стремятся оградить его от провокаций со стороны других детей, как оберегали бы от огня бочонок с порохом. «Уступать и примирять» — вот их девиз в отношении старшего сына. Республиканцы быстро взращивают тирана из своей плоти и крови. Младшие отпрыски всё замечают и внутренне бунтуют против подобной несправедливости. Родительских побуждений им не понять, они видят лишь разницу в обращении. Зубы дракона уже посеяны между юными оливами мистера Йорка, и когда-нибудь он пожнет семейный разлад.

Марк — настоящий красавчик, среди всех Йорков у него самые правильные черты. Он чересчур невозмутим, на губах играет злобная улыбка, и самые язвительные колкости Марк говорит равнодушным тоном. Несмотря на внешнее спокойствие мальчика, выдающийся лоб свидетельствует о гневливости и напоминает о том, что в тихой воде омуты глубоки. Кроме того, Марк слишком безучастен и флегматичен, чтобы быть счастливым. Жизнь не принесет ему радостей. К двадцати пяти годам он уже будет удивляться, как люди вообще способны смеяться, и станет считать всех весельчаков глупцами. Марк не сумеет оценить красоту поэзии ни в литературе, ни в жизни; ее лучшие строки будут звучать для него пустым вздором и тарабарщиной. Ни к чему на свете он не испытает неподдельного восхищения, а к энтузиастам своего дела станет относиться с презрением. Марк лишен юности: несмотря на цветущий вид, в свои четырнадцать лет в душе он степенный тридцатилетний мужчина.

Мартин, самый младший из братьев, обладает иной натурой. Неизвестно, сколько суждено ему прожить, но ясно одно: жизнь его будет блистательной. Он станет обольщаться ее иллюзиями, насладится ими сполна и затем отринет. Этот мальчик некрасив — по крайней мере, по сравнению с братьями. На вид Мартин довольно обычен и носит невидимый панцирь, который сбросит ближе к двадцати годам. Вот тогда он расцветет в полную силу и избавится от своих по-мальчишески грубоватых манер как от непритязательного домашнего халата — из кокона выпорхнет бабочка, надо лишь дождаться подходящего момента. Сначала Мартин обратится в тщеславного юнца, жаждущего удовольствий и всеобщего восхищения, хотя с неменьшей готовностью будет стремиться и к знаниям. Захочет получить от этой жизни все, что она сможет ему предложить, и станет пить из ее чаши жадными глотками. Что будет, когда он удовлетворит свою жажду? Не знаю. Из Мартина вполне получилась бы личность выдающаяся. Провидица не может с уверенностью сказать, произойдет это или нет: будущее Мартина от нее пока скрыто.

Если рассматривать семейство мистера Йорка в совокупности, то на шесть юных голов приходится столько оригинальности, жизненной силы и интеллектуальной мощи, что ее с успехом можно было бы разделить между дюжиной заурядных детей, и даже тогда каждому достанется больше среднего умственных и иных способностей. Мистер Йорк это знает и гордится отпрысками. Посреди холмов и пустошей Йоркшира порой встречаются подобные семейства — колоритные, хороших кровей, недюжинного ума, полные кипучей энергии, непокорные благодаря осознанию своей природной силы; манерам их не помешает немного лоску и предупредительности, зато они — личности цельные, горячие и благородные, как орел на утесе, как вольная лошадь в степи.

В дверь гостиной негромко стучат. Мальчики так расшумелись, а Джесси так сладко поет отцу шотландскую песенку — мистер Йорк обожает шотландские и итальянские песни, лучшим из которых и научил свою музыкальную дочь, — что дверного звонка никто не слышал.

— Войдите, — произносит миссис Йорк по обыкновению натянутым и торжественным голосом, который она вечно сводит к похоронной мрачности независимо от того, отдает ли распоряжения насчет пудинга в кухне, велит сыновьям повесить шляпы в холле или зовет дочерей заняться шитьем.

И в гостиную входит Роберт Мур.

Всегдашняя серьезность Мура, как и его воздержанность (во время вечерних визитов этого гостя графины со спиртными напитками не подаются никогда), настолько расположили миссис Йорк в его пользу, что она ни разу не попрекнула мужа этим знакомством. Также пока не обнаружила тайной любовной связи, препятствующей его браку, и не узнала доподлинно, что он волк в овечьей шкуре. Подобные открытия о друзьях холостяках мистера Йорка она сделала в самом начале своего супружества и отказала им всем от дома. Кстати, подобная твердость характера порой приносит не только вред, но и пользу.

— Кого же я вижу? — восклицает хозяйка, когда Мур подходит и протягивает руку. — Почему вы бродите в сей поздний час? В такое время нужно сидеть дома.

— Мадам, разве у холостяка может быть дом?

— Вздор! — усмехается миссис Йорк, презирающая светские условности не меньше мужа и всегда говорящая то, что думает, благодаря чему у иных вызывает восхищение, хотя чаще страх. — При желании уютный дом может обрести всякий. Скажите, разве сестра не создает вам семейный уют?

— Вряд ли, — вступает в беседу мистер Йорк. — Гортензия — женщина добродетельная, однако когда я был в возрасте Роберта и жил с пятью или шестью сестрами, не менее достойными и славными, чем она, это вовсе не мешало мне присматривать себе невесту.

— И тем сильнее было разочарование после женитьбы на мне, — добавляет миссис Йорк, любящая подшучивать над брачными узами, даже в ущерб себе. — Он до того раскаялся в своем решении, что надел власяницу и посыпал голову пеплом, и поверить в это несложно, стоит лишь взглянуть на постигшее его наказание. — Она указала на своих детей. — Кто в здравом уме станет обременять себя таким выводком шалопаев? Ведь их нужно не только произвести на свет, хотя это тоже непросто, их еще надо прокормить, приодеть, воспитать и пристроить в жизни. Молодой человек, если вы прельститесь идеей брака, вспомните наших четверых сыновей и двух дочерей и дважды подумайте, прежде чем совать голову в петлю.

— Идея брака меня совсем не прельщает. Вряд ли нынешние времена подходят для женитьбы.

Это скорбное умонастроение, разумеется, получило горячее одобрение миссис Йорк. Она кивнула и со вздохом согласилась, однако вскоре добавила:

— Вряд ли следует доверять эдакой соломоновой мудрости в ваши-то годы — ее сведет на нет первая же влюбленность. А пока нечего стоять столбом. Полагаю, разговаривать вы можете и сидя?

Такова свойственная ей манера пригласить гостя сесть. Мур подчинился ей не раньше, чем малютка Джесси спрыгнула с отцовского колена и помчалась прямо к нему, с готовностью вытянувшему руки в объятия.

— Ты вот говоришь тут о женитьбе, — с негодованием обратилась она к матери, поудобнее усаживаясь на коленях гостя, — а он ведь уже женат, точнее, — почти женат. Прошлым летом, увидев меня в белом платье с синим пояском, мистер Мур пообещал, что я стану его суженой! Помнишь, отец? (Дети Йорков не привыкли называть родителей «мама» и «папа», поскольку их мать терпеть не может сюсюканья.)

— Да, моя девочка, еще как обещал, и я тому свидетель. Ну-ка попроси его повторить свое обещание, а то знаю я этих лживых мальчишек.

— Никакой он не лживый! Он красавчик, а значит, хороший, — заявила Джесси, глядя на своего милого снизу вверх и ничуть не сомневаясь в его преданности.

— Красавчик! — вскричал мистер Йорк. — Вот потому-то он прохвост!

— У него слишком скорбный вид, чтобы быть лживым, — раздался из-за хозяйского кресла тихий голосок. — Если бы он всегда смеялся, то забывал бы свои обещания слишком скоро, а мистер Мур не смеется.

— Ваш сентиментальный красавчик — первый плут из всех, Роза, — заметил мистер Йорк.

— Ничуть он не сентиментальный, — возразила девочка.

Удивленный Мур обернулся к ней с улыбкой:

— Откуда ты знаешь, что я не сентиментален, Роза?

— Я слышала, как одна леди сказала это про вас.

— Voilà, qui devient intéressant!^[57] — воскликнул мистер Йорк, подвигая кресло ближе к огню. — Леди! Тут за милю веет романтикой. Интересно, кто бы это мог быть? Роза, шепни отцу на ушко, чтобы Роберт не слышал.

— Роза, тебе следует быть скромнее, — вмешалась миссис Йорк в своей обычной брюзгливой манере, — да и Джесси тоже. В присутствии взрослых дети должны помалкивать, особенно это касается девочек.

— Зачем нам тогда вообще нужны языки? — задорно воскликнула Джесси, а Роза посмотрела на мать с таким видом, будто хотела сказать, что запомнит эту истину и поразмыслит над ней на досуге.

Через пару минут напряженных раздумий Роза спросила:

— Почему же это особенно касается девочек?

— Во-первых, потому что я так сказала; во-вторых, потому что для девушки благоразумие и сдержанность — лучшие добродетели.

— Дорогая мадам, — заметил Мур, — то, что вы говорите, просто превосходно и напоминает мне соображения моей дражайшей сестры, однако вряд ли применимо к этим малюткам. Пусть Роза и Джесси разговаривают со мной, как всегда, непринужденно, иначе пропадет главное удовольствие моих визитов к вам. Я люблю, как они щебечут, и отдыхаю с ними душой.

— Ну вот видите! — воскликнула Джесси. — С нами вам гораздо лучше, чем с этими грубыми мальчишками! Наша мама и сама их так называет.

— Да, mignonne^[58], в тысячу раз лучше! Грубых мальчишек мне хватает в течение дня, poulet^[59].

— Многие люди, — продолжила девочка, — замечают только мальчишек. Все дядюшки и тетушки считают племянников лучше племянниц, и когда к нам в гости приходит какой-нибудь джентльмен, то разговаривает лишь с Мэтью, Марком и Мартином, а нас с Розой даже не замечает. Мистер Мур — наш друг, и мы никому его не отдадим! Помни, Роза, что мне он больше друг, чем тебе. Он мой близкий друг! — И она предостерегающе подняла ручку.

Роза привыкла к ее предупреждениям. Она с готовностью покоряется импульсивной малютке Джесси. Та распоряжается сестрой буквально на каждом шагу. В случаях, когда можно показать себя во всей красе и развлечься, заправляет Джесси, а Роза тихо отступает на задний план, в то время как в пору неприятностей, житейских забот и лишений Роза машинально берется за дело, взваливая на свои плечи еще и ношу сестры. Джесси давно решила, что выйдет замуж, как только достаточно подрастет, Роза же должна остаться старой девой и жить с ней, приглядывая за детьми и занимаясь хозяйством. Подобные отношения не редкость между сестрами, из которых одна невзрачная, другая — красавица, но в нашем случае если и есть разница во внешних данных, то преимущество — у Розы, поскольку личико у нее более симпатичное, чем у озорной малютки Джесси. Впрочем, наряду с живостью ума и ярким темпераментом Джесси наделена обаянием, силой очаровывать всех на своем пути. Хотя Роза обладает прекрасной, благородной душой, пытливым и развитым умом, верным и преданным сердцем, она не умеет нравиться.

— Ну же, Роза, скажи мне имя той леди, которая не считает меня сентиментальным, — попросил мистер Мур.

Другая непременно воспользовалась бы случаем и подразнила беднягу, однако простодушная Роза ответила сразу:

— Не могу. Я не знаю, как ее зовут.

— Опиши эту леди! Как она выглядит? Где ты ее видела?

— Когда Кейт и Сьюзен Пирсон вернулись домой из школы, миссис Пирсон устроила у себя званый вечер, и мы с Джесси поехали на день в Уиннбери, и там какие-то взрослые дамы сидели в углу гостиной и разговаривали про вас.

— Ты знаешь кого-нибудь из них?

— Ханну, Гарриет, Дору и Мэри Сайкс.

— Отлично. Они говорили обо мне плохие вещи, Рози?

— Некоторые — да. Сказали, что вы мизантроп. Я запомнила слово и посмотрела его в словаре, когда вернулась домой. Так называют того, кто ненавидит людей.

— А еще что?

— Ханна Сайкс сказала, что вы напыщенный хлыщ.

— Уже лучше! — со смехом вскричал мистер Йорк. — Превосходно! Ханна — это которая с рыжими волосами? Красивая девушка, только умом не блещет.

— Похоже, на сей раз ей удалось блеснуть, — заметил Мур. — Надо же, напыщенный хлыщ! Роза, продолжай.

— Мисс Пирсон заявила, что вы любите обращать на себя внимание, а черные волосы и бледное лицо делают вас похожим на сентиментального сумасброда.

Мистер Йорк снова расхохотался. Даже миссис Йорк улыбнулась.

— Вот видите, как вас воспринимают в действительности, — назидательно произнесла она, — и все же мне думается, что мисс Пирсон не прочь заловить вас в свои сети. Несмотря на юный возраст, она сразу положила на вас глаз.

— Кто же ей возразил, Рози? — спросил Мур.

— Леди, которую я не знаю, потому что у нас она никогда не бывает, хотя в церковь ходит каждое воскресенье. Она сидит на скамье возле кафедры, и всякий раз я смотрю на нее, а не в молитвенник, потому что она похожа на картину в нашей столовой — на женщину с голубем в руке, — по крайней мере, у нее такие же глаза и нос тоже, такой прямой, что лицо от этого кажется вроде как ясным.

— Как ты можешь ее не знать! — удивленно воскликнула Джесси. — В этом вся наша Роза. Мистер Мур, я часто недоумеваю, в каком именно мире живет моя сестра. Уж точно не в нашем! Постоянно выясняется, что она совершенно не разбирается в том, что известно всем. Ходит в церковь каждое воскресенье, целую службу смотрит на одну и ту же леди и при этом не удосужилась выяснить, как ее зовут! Она имеет в виду Каролину Хелстоун, племянницу священника. Теперь и я вспомнила! Мисс Хелстоун сильно разозлилась тогда на Анну Пирсон и заявила: «Роберт Мур вовсе не любит обращать на себя внимание, и он не сентиментальный! Вы заблуждаетесь насчет его характера, точнее — понятия о нем не имеете». Рассказать вам теперь, какая она, эта Каролина? Я описываю людей и во что они одеваются получше, чем Роза.

— Что ж, послушаем.

— Она хорошенькая, даже красивая, шея тонкая и белая, локоны длинные и шелковистые, свободно падают на плечи, приятного каштанового цвета. Говорит тихо, четко выговаривая слова; никогда не суетится. Платья носит из серого шелка, вся чистенькая и аккуратная — одежда, обувь и перчатки сидят на ней превосходно. Настоящая леди. Когда я вырасту, то хочу быть как она. Вам ведь нравятся такие девушки? Тогда вы на мне женитесь?

Мур погладил Джесси по голове и хотел было притянуть ее к себе, но передумал и слегка отстранил.

— Ах! Вы не согласны? Почему вы меня отталкиваете?

— Джесси, тебе и самой до меня нет дела. Почему ты не навещаешь меня в лощине?

— Потому что вы не приглашаете!

Мистер Мур тут же пригласил обеих девочек к себе в гости, пообещав, что привезет им завтра из Стилбро подарки. Какие именно, не сказал, пусть придут и узнают сами. Джесси не успела ответить, как вмешался один из мальчиков:

— Знаю я эту мисс Хелстоун, о которой вы тут болтаете. Она гадкая! Терпеть ее не могу, как и всех женщин. На что они вообще нужны?

— Мартин! — возмущенно воскликнул отец. Циничный парнишка посмотрел на него с вызывающим видом. — Мартин, пока ты лишь дерзкий щенок, но когда-нибудь вырастешь в наглого и самонадеянного юнца. Запомни свои слова — нет, лучше давай я их запишу. — Старший Йорк достал блокнот в сафьяновой коже и увековечил изречение сына. — Через десять лет, Мартин, если мы оба доживем, я напомню тебе об этом разговоре.

— И тогда я скажу то же самое. Всегда буду ненавидеть женщин! Они только и делают, что наряжаются в пух и прах и расхаживают с важным видом, чтобы все ими восхищались. Никогда не женюсь! Останусь холостяком.

— Стой на своем, мой мальчик, стой на своем! Эстер, в его возрасте я был убежденным женоненавистником, и вдруг к двадцати трем годам (я тогда путешествовал по Франции, Италии и еще бог знает где!) уже каждый вечер завивал волосы и носил серьгу в ухе — да что там, я и в нос продел бы кольцо, если бы того требовала мода, — и все ради того, чтобы понравиться дамам! Мартин кончит тем же.

— Я? Никогда! У меня-то мозгов побольше. Отец, представляю, каким ты был нелепым! Что касается одежды, то я ничего менять не намерен. Мистер Мур, я одеваюсь в синее с головы до ног, а в школе надо мной смеются и называют морячком. Сами-то разодеты как сороки и попугаи: сюртуки одного цвета, жилеты другого, брюки — третьего. Я всегда ношу синее и ничего, кроме синего. Разноцветные вещи унижают человеческое достоинство!

— Через десять лет, Мартин, в пестроте тканей тебе не сможет угодить ни один портной, и ни одна парфюмерная лавка не утолит твоих прихотливых заскоков.

Мартин посмотрел на него свысока, но от ответа удержался. Тем временем Марк, рывшийся в груде книг на боковом столике, заговорил нарочито медленным, тихим голосом с непередаваемо ироничным выражением лица:

— Мистер Мур, напрасно вы думаете, будто мисс Хелстоун сделала вам комплимент, сказав, что вы вовсе не сентиментальны. Когда мои сестры передали ее слова, вы пришли в смущение, словно они вам польстили. Вы покраснели, совсем как один тщеславный парнишка в моем классе, считающий своим долгом заливаться краской всякий раз, когда его похвалит учитель. Ради вашего же блага, мистер Мур, я посмотрел слово «сентиментальный» в словаре и выяснил, что оно означает «подверженный сантиментам». Дальнейшие изыскания выявили, что «сантименты» — это чувства, мысли, идеи. Таким образом, сентиментальный человек тот, кто обладает чувствами, мыслями, идеями; несентиментальный, напротив, их лишен.

Марк не стал улыбаться и ждать всеобщего восхищения. Он сказал свое веское слово и замолчал!

— Ma foi! Mon ami, — обратился мистер Мур к Йорку, — ce sont vraiment des enfants terribles, que les vôtres!^[60]

Роза внимательно выслушала выступление Марка и заметила:

— Чувства, мысли и идеи бывают разными — хорошими и плохими. Слово «сентиментальный», наверное, относилось к плохим, либо же мисс Хелстоун употребила его в этом значении, потому что она вовсе не обвиняла мистера Мура, а защищала.

— Вот кто моя добрая маленькая защитница! — воскликнул Мур, беря Розу за руку.

— Она за него вступилась, — повторила Роза. — На ее месте я бы сделала так же, потому что остальные леди ехидничали.

— Леди часто ехидничают, — кивнул Мартин. — Такова женская сущность.

Наконец заговорил Мэтью, впервые за вечер:

— Что за дурачок наш Мартин — вечно болтает о том, чего не понимает!

— Как человек свободный, я имею право рассуждать о чем угодно!

— Своим правом ты пользуешься — точнее, злоупотребляешь — до такой степени, что доказываешь: тебе следовало бы родиться рабом.

— Рабом? Сказать такое Йорку! Да как у тебя язык повернулся? Этот субъект, — добавил Мартин, вставая во весь рост и тыча пальцем в Мэтью, — забыл факт, известный каждому земледельцу в Брайрфилде: у всех Йорков такой высокий подъем стопы, что под ним свободно протекает вода, — лучшее доказательство, что в нашем роду не было рабов лет триста!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

57

Это становится интересным! (фр.)

58

Милая (фр.).

59

Курочка (фр.).

60

Силы небесные! Друг мой, ваши детишки просто несносны! (фр.)