Шерли

Шарлотта Бронте, 1849

В небольшом провинциальном английском городке действует жестокое тайное общество, плетутся интриги и хранятся опасные тайны самых богатых и респектабельных семейств. Но прежде всего в нем разыгрывается драма двух сильных молодых женщин – бедной сироты Каролины Хэлстоун, тайно влюбленной в состоятельного фабриканта Мура, и ее лучшей подруги – богатой наследницы Шерли Килдар, подарившей сердце младшему брату Мура – скромному молодому учителю Луи. Мур, умный и энергичный, но не отличающийся светскими манерами, уверен: Каролина, получившая прекрасное образование, презирает его. Луи, в свою очередь, понимает: он не ровня очаровательной Шерли. Кажется, соединить эти пары может только чудо…

Глава 8. Ной и Моисей

На следующий день Мур поднялся до рассвета и успел съездить в Уиннбери прежде, чем его сестра сварила кофе на молоке и нарезала бутерброды к завтраку. Подробностями поездки он делиться не стал, а Гортензия и не допытывалась, поскольку не имела обыкновения вмешиваться в дела брата или спрашивать отчета о его перемещениях. Свои коммерческие операции, довольно сложные и подчас малоприятные, он хранил в тайне, надежно укрыв в сердце, разве что иной раз пугал ими Джо Скотта или заграничного собеседника по переписке. Видимо, торгашеская привычка к скрытности в важных вопросах была у Мура в крови.

Позавтракав, он отправился в контору. Генри, сынишка Джо Скотта, принес почту. Мур сел за стол, распечатал конверты и просмотрел письма. Все они были короткими и, вероятно, не очень приятными — скорее досадными, поскольку, дочитав последнее, он воинственно раздул ноздри и усмехнулся. Вслух Мур не сказал ничего, но глаза у него вспыхнули так, что того и гляди сам дьявол явится из преисподней и утащит с собой всех причастных к этому делу. Выбрав перо и яростно сорвав с него опушку, Мур настрочил несколько писем, запечатал их и вышел пройтись по фабрике, а вернувшись, принялся за чтение газеты.

Газета его не особо заинтересовала, он не раз клал ее на колено и посматривал на часы — похоже, что-то обдумывал. Вероятно, Мур размышлял о погоде, которая в то утро выдалась на удивление ясная и теплая, и мечтал погулять по полям. Дверь конторы стояла распахнутая настежь, внутрь проникали ветерок и солнечный свет, однако первый из этих залетных гостей приносил на своих крылышках вовсе не весенние ароматы, а запах гари от черного дыма, клубившегося над высокой фабричной трубой.

На пороге возник темно-синий призрак (Джо Скотт только что покинул красильню), объявил о приходе посетителя и исчез. Мур поднял голову от газеты. В контору вошел крупный широкоплечий мужчина в костюме из бумазеи и серых шерстяных гетрах. Хозяин кивнул и предложил ему сесть, гость так и сделал, потом снял шляпу (весьма поношенную) и сунул под стул, вытер лоб носовым платком и заметил, что для февраля жарковато. Мур буркнул в ответ нечто невразумительное. Посетитель аккуратно поставил в угол явно казенную дубинку и посвистел, видимо, желая показать, что чувствует себя вполне свободно.

— Надеюсь, вы захватили с собой все необходимое? — спросил Мур.

— Еще бы!

Он снова принялся посвистывать, а Мур вернулся к газете. Читать стало интереснее. Вскоре Мур потянулся к буфету и спокойно достал бутылку темного стекла (ту же самую, из которой угощал Мэлоуна), стакан и графин, разместил их на столе и обратился к гостю:

— Вот, угощайтесь, вода — в кувшине в углу.

— Кто бы мог подумать, что с утра так в горле пересохнет, — произнес джентльмен, смешивая себе напиток. — Сами-то будете? — спросил он, отхлебнув из стакана и с довольным видом откинувшись на спинку стула.

Скупой на слова Мур покачал головой.

— Это вы зря, — продолжил посетитель, — уж больно хорошо восстанавливает силы. Отменный джин! Наверное, заграничный?

— Угу.

— Последуйте моему совету и попробуйте стаканчик. Как парни придут, так начнутся разговоры-переговоры. Подкрепиться не помешает.

— Вы видели Сайкса сегодня? — спросил Мур.

— Да, минут пятнадцать назад. Он сказал, что собирается сюда, и я подумал, не пожалует ли и сам старик Хелстоун. Проезжая мимо его дома, я видел, как он седлает свою коняжку.

Посетитель словно в воду глядел: минут через пять зацокали подковы, и раздался знакомый гнусавый голос, велевший мальчишке (вероятно, Гарри Скотту) отвести лошадь в конюшню. Хелстоун вошел строевым шагом, как всегда прямой, проворный и загорелый. Вид у него был энергичный и оживленный.

— Прекрасное утро, Мур! Как дела, мой мальчик? Ага! И кто тут у нас? — Священник повернулся к посетителю с дубинкой. — Сагден! Неужели? Решили взяться за дело? Честное слово, времени не теряете. А я пришел за объяснениями. Послание получил, и хочу спросить: вы уверены, что взяли верный след? Какие собираетесь предпринять шаги? Ордер на арест уже есть?

— Да, Сагден принес.

— Тогда нужно отправляться на поиски. Я с вами!

— Сэр, не стоит утруждаться — он придет сам. Сижу вот и жду.

— Кто же он? Один из моих прихожан?

Джо Скотт вошел незамеченным, и теперь стоял, облокотившись о стол, словно устрашающий призрак, поскольку перепачкался краской индиго с головы до ног. Мур молча улыбнулся, и тогда Джо с лукавым видом тихо произнес:

— Мистер Хелстоун, это ваш приятель — джентльмен, о котором вы часто упоминаете.

— Неужели? Джо, как его имя? Ну и видок у тебя сегодня.

— Преподобный Моисей Барраклау, вы еще называете его любителем вещать с бочки.

— А! — воскликнул священник, вынимая табакерку и насыпая себе хорошую понюшку. — Кто бы мог подумать! Сей богоугодник никогда на вас не работал, Мур. По профессии он портной.

— Тем хуже для него — не люблю, когда вмешиваются в мои дела и настраивают против меня моих же бывших рабочих.

— Неужели Моисей присутствовал при битве под Стилбро лично? Он же калека с деревянной ногой!

— Ну да, сэр, — отозвался Джо, — поехал верхом, чтобы ногу никто не заметил. Был во главе отряда и закрыл лицо маской. Остальные просто вымазались сажей.

— Как же вы его вычислили?

— Сейчас расскажу. Хозяин не очень-то любит болтать, зато я не прочь языком потрепать. Моисей ухаживал за Сарой, служанкой мистера Мура, но что-то у них пошло не так — то ли деревянная нога ее не устраивала, то ли распознала в нем притворщика. Прежде-то она его поощряла (женщины — народ странный, скажу я вам, раз уж мы тут в чисто мужской компании), невзирая на ногу и лживость, просто, чтобы время скоротать. Многие так поступают, и красавицы и скромницы — видел я юных созданий, свеженьких, опрятных и невинных, что твоя ромашка, а потом выясняется, что жалят не хуже крапивы.

— Джо у нас парень разумный, — заметил Хелстоун.

— В общем, имелся у Сары и запасной вариантец: глянулась она Фреду Мергатройду, одному из наших парней. Женщины судят мужчин по лицу, у Фреда же оно вполне сносное в отличие от страшилы Моисея, вот Сара и закрутила с ним. Месяца два или три назад, в воскресенье, Мергатройд и Моисей вздумали явиться к ней сразу оба — хотели пригласить барышню на прогулку. Сначала поссорились, потом подрались, и нашему Фреду не повезло: сам-то он молодой да мелкий, а Барраклау, хоть и с одной ногой, почти так же силен, как присутствующий здесь Сагден. Послушать, как он ревет быком на своих службах, так сразу поймешь — никакой он не слабак.

— Джо, ты невыносим! — вмешался Мур. — Нудишь почище, чем Моисей в своих проповедях. Короче говоря, Мергатройд приревновал к Барраклау, и прошлой ночью, укрываясь с приятелем от дождя в каком-то сарае, он видел Моисея в компании сообщников. По их разговору стало понятно, что он возглавлял шайку не только на пустоши под Стилбро, но и при нападении на собственность Сайкса. Более того, они собирались наведаться сегодня утром сюда и самым что ни на есть мирным и благочестивым образом убедить меня выкинуть проклятые машины. Я съездил в Уиннбери, разыскал констебля, раздобыл ордер, и вот теперь собираюсь оказать заслуженный прием моему другу портному. Смотрите-ка, уже и Сайкс пожаловал. Мистер Хелстоун, вам придется подбодрить его. Уж очень он робеет при мысли, что дело нужно довести до суда.

Во дворе загремела двуколка. Вошел Сайкс — тучный мужчина лет пятидесяти, с приятной внешностью, только характером слабоват. Вид у него был встревоженный.

— Они уже приходили? Вы его арестовали? Все закончилось?

— Пока нет, — бесстрастно ответил Мур. — Как раз ожидаем.

— Никто не придет — уже почти полдень! Не надо с ними связываться! Последствия могут быть ужасными — мы восстановим против себя всю округу.

— Оставайтесь в тени. Я встречу их во дворе, вы побудете здесь.

— Но на суде же всплывет и мое имя! У меня ведь семья, мистер Мур, ради жены и детишек я обязан быть осторожным!

Мур брезгливо поморщился:

— Как угодно. Я и сам управлюсь. Только учтите: если вы покоритесь, это ничуть не поможет. Ваш партнер Пирсон проявил покорность и отказался действовать — и что же? Его все равно едва не застрелили в собственном доме!

— Дорогой мой, выпейте немного вина с водой, — предложил мистер Хелстоун.

Вместо вина в бутылке оказался джин, как выяснил мистер Сайкс, смешав напиток и опрокинув стаканчик. Преображение заняло всего пару минут: он разрумянился и обрел храбрость, по крайней мере на словах. Сайкс объявил, что не позволит черни и дальше помыкать им, больше не потерпит наглости рабочих; все обдумал и решил идти до конца. Сколько бы не потребовалось денег и силы духа на подавление мятежа — он готов! Мистер Мур может действовать как ему угодно, но он-то — Кристофер Сайкс — потратится до последнего пенни на суды, если потребуется, и непременно усмирит эту шайку.

— Выпейте еще стаканчик, — кивнул Мур.

Сайкс не возражал. Утро выдалось холодное (Сагден, наоборот, счел его слишком теплым), в это время года следует поберечься от сырости, а то у него кашель (в подтверждение сего факта он покашлял); подобное лекарство (он потряс бутылку) подходит как нельзя лучше (он щедро плеснул себе джина), и хотя принимать по утрам не в его обыкновении, иногда разумная предосторожность не помешает.

— Еще как разумная, угощайтесь на здоровье, — кивнул Мур.

Теперь Сайкс обратился к Хелстоуну, который стоял у камина, не сняв широкополой шляпы, и многозначительно смотрел на него.

— Вы, сэр, как священнослужитель, наверное, считаете неуместным присутствовать при подобных событиях — суетных, тревожных и, я бы даже сказал, опасных. Вряд ли ваши нервы достаточно для них крепки. Вы — человек миролюбивый, сэр, но мы, фабриканты, живем в миру, где царит вечный хаос, и потому поневоле должны быть воинственными. Сама мысль об опасности будоражит кровь и заставляет сердце биться чаще! Миссис Сайкс каждую ночь боится, что в наш дом вломятся и все разгромят, зато я прямо-таки впадаю в азарт. Словами мои чувства не описать, сэр. Действительно, если кто-нибудь отважится к нам сунуться — ну, воры или еще кто похуже, — я только обрадуюсь этому маленькому приключению, такой уж я человек!

Священник издал короткий смешок, ничуть, впрочем, не оскорбительный. Мур настоял бы и на третьем стаканчике для героического владельца фабрики, однако священник, который никогда не злоупотреблял сам и другим не позволял преступать границ благочестия в своем присутствии, остановил его.

— Хорошего понемножку. Верно, мистер Сайкс? — произнес он.

Тот поддакнул, с усмешкой сел и с сожалением проводил глазами бутылку, которую Джо Скотт убрал по знаку Хелстоуна. Мур развлекался от души. Что сказала бы Каролина, доведись ей увидеть своего любимого, дорогого, замечательного кузена, ее Кориолана, теперь? Смогла бы она признать в этом насмешливом саркастичном обличье того, на кого вчера смотрела с любовью и кто льнул к ней с такой нежностью? Неужели это тот же человек, который мирно провел вечер в кругу семьи, был обходителен с сестрой и ласков с кузиной, читал вслух Шекспира и внимал лирике Шенье?

Да, это был тот же человек, только в другом ракурсе — еще неизвестном Каролине, хотя она и обладала достаточной проницательностью, чтобы догадаться о его существовании. Несомненно, у нее тоже имелась оборотная сторона, как и у любого человека. Значит, и сама она тоже весьма несовершенна и наверняка простила бы Муру его слабости. Любовь способна простить все, кроме подлости. Подлость убивает любовь и ослабляет родственные чувства; без уважения истинной любви не бывает. Несмотря на свои слабости, Мур заслуживает уважения, потому что в нем нет ни душевного изъяна, ни неисправимой скверны — к примеру, склонности ко лжи, — да и рабом своих страстей его назвать нельзя. Деятельная жизнь, для которой он был рожден и выпестован, вовсе не превратила его в ничтожного охотника за легкими удовольствиями. Мур — ярый приверженец разума, а не чувств. То же самое можно сказать и о Хелстоуне. Ни один из них не опустился бы до лжи, ни один из них не питает ни малейшей склонности к содержимому бутылки темного стекла, которую только что убрали. Оба могли бы с гордостью назвать себя венцом творения, поскольку над ними не властны низменные страсти; на таких, как бедняга Сайкс, оба имеют полное право взирать сверху вниз.

Со двора донеслись возня и шарканье шагов, потом все затихло. Мур подкрался к окну, Хелстоун — за ним. Высокий Мур встал позади низенького священника, чтобы тому тоже было видно. Они посмотрели наружу, обменялись понимающими взглядами и скептично усмехнулись.

Кто-то принялся красноречиво раскашливаться, наверное, готовясь произнести речь, загудели голоса, потом кто-то прицыкнул, требуя тишины. Мур приоткрыл створку, чтобы лучше слышать.

— Джо Скотт, — обратился гундосый голос к Скотту, стоявшему на часах у двери конторы, — мы хотим узнать, на месте ли ваш хозяин и можно ли с ним поговорить.

— На месте, — невозмутимо отозвался Джо.

— Не будете ли вы тогда столь любезны передать, что его ожидают двенадцать джентльменов?

— А с какой целью? Говорите сразу, чтобы два раза не ходить.

— С благой целью.

Джо вошел.

— Сэр, там двенадцать джентльменов желают вас видеть «с благой целью».

— Спасибо, Джо. Я к их услугам… Сагден, появитесь, как только я свистну.

Мур вышел и приблизился к делегации, держа одну руку в кармане, другую заложив за жилет, кепи надвинул на презрительно поблескивающие глаза. Посреди двора стояли двенадцать рабочих в простых рубахах и синих фартуках. В авангарде маячили две подозрительные фигуры: франтоватый курносый коротышка, исполненный собственной важности, и широкоплечий крепыш — личность весьма приметная не столько из-за чопорного лица и лисьего взгляда, сколько из-за деревянной ноги и прочного костыля. На губах его замерла ухмылка: он словно над кем-то или над чем-то тайком посмеивался.

— Доброе утро, мистер Барраклау, — вежливо обратился к нему Мур.

— Да будет мир вам! — прозвучало в ответ, и Барраклау сузил свои и без того прищуренные глазки.

— Премного обязан. Мир — штука великолепная, больше мне и желать нечего. Впрочем, вряд ли вы явились сюда просто пожелать мне мира. Подозреваю, ваша «благая цель» заключается не только в этом?

— Что касается нашей цели, — начал Барраклау, — то ушам вроде ваших она может показаться странной и даже нелепой, поскольку «сыны века сего догадливее сынов света в своем роде»^[56].

— Будьте добры, ближе к делу. Выкладывайте, что там у вас.

— Сейчас выложим, сэр. Если я сам не справлюсь, эти одиннадцать ребят мне помогут. Цель у нас всеблагая, и, — тут он перешел от ерничанья к нытью, — цель эта — самого Го-о-оспода нашего!

— Собираете средства на новую молельню, мистер Барраклау? Иначе к чему тут ваше присутствие?

Тот сорвал с головы шляпу и протянул ее нарочито просительным жестом, при этом нагло ухмыльнувшись.

— Если я дам шестипенсовик, вы его непременно пропьете.

Барраклау заполошно всплеснул руками и притворно закатил глаза.

— Ну вы даете, — сухо заметил Мур. — Ничуть не боитесь, что я сочту вас гнусным притворщиком и аферистом. Думаете позабавить меня своей клоунадой, а сами тем временем предаете тех, с кем явились сюда.

Моисей погрустнел: понял, что зашел слишком далеко. Пока он собирался с ответом, вперед выступил второй вожак, которому надоело оставаться на заднем плане. Вероломством от него и не пахло, хотя держался он чересчур самоуверенно и кичливо.

— Мистер Мур, — произнес он зычным гнусавым голосом, тщательно выговаривая каждое слово, будто давая слушателям сполна насладиться высоким слогом, — вероятно, целью нашей было не столько пожелать вам мира, сколько воззвать к вашему здравому смыслу. Если же вы не последуете мирным увещеваниям, то мой долг — предупредить вас, весьма строго и доходчиво, что мы будем вынуждены принять меры… Нам придется положить конец вашему неблагоразумию — да что там, глупости! — которая, видимо, и заставляет вас вести коммерческие дела в промышленной части нашей страны. Сэр, осмелюсь напомнить, что поскольку вы иностранец, то есть родом из дальних стран, с другого полушария, можно сказать, выброшенный на славные берега — на скалы Альбиона, то ровно ничего не понимаете, как у нас тут все устроено и что способствует благу рабочего класса, а что идет ему во вред. Если поточнее, то покиньте эту фабрику поскорее и отправляйтесь туда, откуда явились! Так будет лучше всем… Что скажете, парни? — повернулся он к остальным членам делегации, и те дружно воскликнули:

— Твоя правда!

— Браво, Ной О’Тимз! — воскликнул Джо Скотт, стоявший позади Мура. — Моисею до тебя далеко. Скалы Альбиона и другое полушарие! Ну конечно! Хозяин, вы что — из Антарктиды к нам прибыли? Моисеева карта теперь бита!

Сдаваться так просто Моисей не собирался, поэтому еще раз решил попробовать свои силы. Бросив негодующий взгляд на Ноя, он тоже разразился тирадой и на сей раз взял серьезный тон, отказавшись от сарказма, которого никто не оценил.

— Пока вы не раскинули свой шатер среди нас, мистер Мур, мы жили в мире и тишине — да, можно сказать, прямо-таки в дружбе и любви. Я еще не старик, зато помню, как лет двадцать назад ручной труд ценился и был глубоко уважаем, и ни один смутьян не осмеливался внедрять тут свои вредоносные станки. Сам-то я не ткач, а портной. Однако сердце у меня не каменное: человек я чуткий, и если вижу, что братьев моих притесняют, как было во времена моего великого тезки пророка, то встаю на их сторону. Об этом я и пришел сегодня поговорить лично, и теперь советую вам немедленно расстаться с дьявольскими станками и нанять побольше рабочих!

— Что будет, если я не последую вашему совету, мистер Барраклау?

— Госпо-о-одь да простит вас! Госпо-о-одь да смягчит ваше сердце!

— Вы вроде бы принадлежите к методистской церкви, мистер Барраклау?

— Хвала Всевышнему! Да святится имя его!

— Что ни в коей мере не мешает вам быть пьяницей и прохиндеем. На прошлой неделе я видел вас мертвецки пьяным в придорожной канаве, когда возвращался с рынка в Стилбро. И пока вы тут на словах проповедуете мир, на деле сеете раздоры. Терпящим нужду беднякам вы сочувствуете ничуть не больше, чем мне. Заставляете бунтовать их ради собственных нечистых целей, и то же самое делает так называемый Ной О’Тимз. Вы оба — неприкаянные баламуты и бессовестные прохвосты, и руководствуетесь лишь корыстными мотивами! Позади вас стоят честные, хотя и запутавшиеся рабочие, а вот вы — отпетые негодяи!

Барраклау попытался возразить.

— Тихо! Вы свое сказали, теперь моя очередь. Что касается ваших требований, то я ни за что не подчинюсь ни Джеку, ни Джиму, ни Джонатану! Вы хотите, чтобы я покинул страну, требуете, чтобы я избавился от своих станков. В противном случае угрожаете мне силой. Я не отступлюсь! Я остаюсь, от фабрики отказываться не собираюсь и снабжу ее лучшими станками, которые способны создать изобретатели. Самое большее, на что способны вы — а на это вы вряд ли отважитесь, — сжечь мою фабрику, разгромить ее и пристрелить меня. И что дальше? Представим, что здание лежит в руинах, я мертв — и что тогда будет с вами, с рабочими, попавшими на крючок к двум прохвостам? Полагаете, это остановит изобретателей и убьет науку? Ничуть! На руинах старой фабрики возведут новую и лучшую, вместо меня явится еще более оборотистый делец. Послушайте! Я буду изготавливать сукно так, как хочу, и сделаю все в меру своих возможностей. На свою фабрику я буду нанимать столько рабочих, сколько понадобится. Сунетесь в мои дела — придется отвечать по закону. И вот наглядное подтверждение тому, что я настроен серьезно!

Мур громко и пронзительно свистнул. Настал черед Сагдена появиться с дубинкой и ордером.

Фабрикант резко повернулся к Барраклау.

— Вы орудовали под Стилбро, — заявил он, — и у меня есть тому доказательства. Вы были на болоте в маске, ударили одного из моих людей — вы, проповедник Слова Божьего! Сагден, арестуйте его!

Моисея схватили. Он завопил и попытался вырваться; Мур вынул из кармана правую руку и достал спрятанный пистолет.

— Оба ствола заряжены, — предупредил он. — Я настроен серьезно! Ни с места!

Мур попятился, не спуская глаз с врага, и препроводил того в контору. Он приказал Джо Скотту зайти вместе с Сагденом и арестованным и запереть дверь изнутри. Сам же принялся расхаживать вдоль фасада фабрики, задумчиво глядя в землю и небрежно держа в опущенной руке пистолет. Одиннадцать оставшихся посовещались шепотом, затем один из них подошел к Муру. Он сильно отличался от двух прежних делегатов: черты лица у него были грубые, но честные и мужественные.

— Я не очень-то верю Моисею Барраклау, — произнес он, — и кое-что скажу вам от себя лично, мистер Мур. Я пришел не со злым умыслом, просто хочу разобраться, ведь дела обстоят совсем неважно. Нам приходится очень туго — семьи наши голодают. Из-за этих станков мы остались без работы и никуда не можем устроиться. Как нам быть? Стерпеть обиду, лечь и помереть? Нет уж, хоть я говорить красиво не приучен, мистер Мур, только я нутром чую: негоже христианину опускать руки и помирать с голоду как тупому барану! Я так не могу. И кровь проливать тоже не хочу: не буду ни убивать, ни калечить людей, да и фабрики жечь и станки ломать не стану, потому как вы правы — такими средствами прогресс не остановить… Все, что я могу, — поднять шум, и уж тут-то я молчать не стану. Наверное, прогресс — это хорошо, да только беднякам приходится голодать. Пусть правительство подумает, как нам помочь, примет новые указы. Вы скажете: это не так просто. Значит, чем громче мы будем шуметь, тем быстрее бездельники в парламенте возьмутся за дело!

— Шумите себе на здоровье, — пожал плечами Мур, — только учтите: приставать к владельцам фабрик — бессмысленно, и лично я этого не потерплю.

— Жестокий вы человек! — воскликнул рабочий. — Неужели вы не можете дать нам хотя бы немного времени? Неужели нельзя подождать с этими станками?

— Разве я в ответе за всех фабрикантов Йоркшира?

— Нет…

— Я отвечаю лишь за себя. И если остановлюсь на мгновение, то другие фабриканты сразу ринутся вперед и растопчут меня. Сделай я, как вы хотите — обанкрочусь за месяц. Разве мое банкротство накормит ваших голодных детей? Уильям Фаррен, я не подчинюсь ни вам, ни кому-либо другому. Хватит уже разговоров! Я поступлю так, как мне угодно. Завтра прибудут новые станки. Если вы их сломаете, я закажу еще. Я не сдамся никогда!

Фабричный колокол пробил полдень. Настало время обеда. Мур отвернулся от делегации и ушел в контору.

Его последние слова оставили неприятное впечатление: увы, Мур не воспользовался шансом, который сам плыл ему в руки. Если бы он поговорил по-доброму с Фарреном — человеком честным, не завистливым и не озлобившимся в отношении тех, кому повезло в жизни больше, чем ему, и вовсе не считавшим зазорным добывать пропитание трудом, готовым довольствоваться малым, лишь бы работа имелась, — то приобрел бы друга. Совершенно непонятно, как он мог отвернуться от такого человека, не выразив ему ни сочувствия, ни дружелюбия! Вид у бедняги был изможденный, словно он прожил в страшной нужде уже много недель и даже месяцев, однако не выказал ни злобы, ни ярости, держался спокойно, несмотря на подавленность и уныние. Как смог Мур отвернуться от него со словами: «Я не сдамся никогда!» — вместо того, чтобы проявить расположение, обнадежить или предложить помощь?

Об этом и размышлял Фаррен по дороге к своему домику, знававшему лучшие времена, и все же чистому и опрятному, хотя и очень теперь тоскливому, потому что в нем поселилась нужда. Он пришел к выводу, что иностранец-фабрикант — человек своекорыстный и черствый, а вдобавок еще и дурак. При таком хозяине только и оставалось, что собрать вещи и уехать куда подальше, но средств на переезд у него не было. Фаррен совсем пал духом.

Дома жена подала ему и детям скудный ужин — немного пустой овсянки. Некоторые из младших, быстро управившись со своими порциями, запросили добавки, что встревожило Уильяма. Пока жена их успокаивала, он встал из-за стола и направился к двери. Фаррен принялся насвистывать веселый мотивчик, что вовсе не помешало паре капель (больше похожих на первые капли дождя, чем на те, что сочатся из раны гладиатора) собраться в уголках глаз и упасть на крыльцо. Он утер лицо рукавом, и на смену слабости пришло ожесточение.

Фаррен все еще стоял, погруженный в тягостные размышления, и тут появился джентльмен в черном — по виду священник, только это не был ни Хелстоун, ни Мэлоун, ни Донн, ни Свитинг. Лет сорока, ничем не примечательный, смуглый и рано поседевший. Во время ходьбы он слегка сутулился. Вид у него был задумчивый и мрачный, но едва он подошел к Фаррену и поднял голову, как серьезное и озабоченное лицо его засветилось добротой.

— Ты ли это, Уильям? Как поживаешь? — спросил он.

— С серединки на половинку, мистер Холл. А вы как? Зайдете к нам передохнуть?

Мистер Холл служил священником в приходе Наннели, где раньше проживал Фаррен и откуда уехал три года назад, чтобы поселиться в Брайрфилде — поближе к фабрике Мура, на которой получил тогда работу. Войдя в домик и поприветствовав хозяйку и детишек, священник принялся бодро рассказывать о переменах, произошедших в приходе за время их отсутствия, ответил на несколько вопросов о своей сестре Маргарет, затем стал задавать вопросы сам, торопливо оглядывая голую комнату сквозь очки — да, мистер Холл был близорук и носил очки — и с тревогой рассматривая голодные, исхудалые лица детишек, стоявших позади отца с матерью. Потом внезапно спросил:

— Ну, как вы тут? Справляетесь?

Следует отметить, что мистер Холл, хотя и человек ученый, разговаривает с сильным северным акцентом и порой свободно переходит на местный диалект.

— Плохо, — ответил Уильям, — остались мы без работы. Продали все, что могли, как видите, и не известно, как жить дальше.

— Мистер Мур тебя уволил?

— Еще как уволил, а потом показал себя во всей красе — теперь я не вернусь к нему, даже если позовет!

— Это на тебя не похоже, Уильям.

— Сам себя не узнаю. Ладно бы, не жена и детки, но они до того исхудали…

— Ты тоже исхудал. Тяжелые настали времена, куда ни глянь — повсюду нужда. Присядь, Уильям, и ты тоже, Грейс. Давайте поговорим.

Чтобы поговорить спокойно, мистер Холл усадил к себе на колено самого младшего из Фарренов и положил руку на головку ребенка постарше. Детишки принялись радостно галдеть, и он строго на них прицыкнул, потом внимательно посмотрел на очаг, в котором дотлевали последние угольки.

— Тяжкие настали времена, и теперь это надолго. На все воля Божья. Он испытывает нас до последнего… — Священник помолчал. — Значит, денег у вас нет и продать больше нечего?

— Нет. Я продал и буфет, и часы, и этажерку из красного дерева, и красивый чайный поднос жены, и сервиз, который купили к свадьбе.

— А если кто даст тебе фунт или два в долг, ты сможешь использовать их с умом? Не хочешь ли ты заняться каким-нибудь делом?

Фаррен не ответил, а жена его быстро закивала:

— Ну конечно, конечно, он сможет, сэр! Наш Уильям способный парень. Если у него будет фунт или два, он сумеет заняться торговлей.

— Правда, Уильям?

— Бог даст, — уверенно произнес Уильям, — накуплю бакалеи, всякой тесьмы, ниток и прочих нужных вещей и буду торговать.

— Знаете, сэр, — продолжила Грейс, — Уильям не станет ни пить, ни бездельничать, ни транжирить деньги! Он мой муж, и я не могу его не хвалить, только скажу вам вот что: во всей Англии не сыскать такого трезвого и честного человека!

— Я поговорю с друзьями и наверняка одолжу фунтов пять — разумеется, в виде займа, не просто так. Уильяму нужно будет эти деньги вернуть.

— Понимаю, сэр.

— Вот тебе несколько шиллингов, Грейс, чтобы продержаться до тех пор, пока торговля не наладится. А вы, детишки, становитесь в ряд и рассказывайте катехизис. Мать тем временем пусть сбегает за едой в лавку, потому что сегодня вы вряд ли ели досыта, как я погляжу. Начинай ты, мой мальчик. Как тебя зовут?

Мистер Холл дождался прихода Грейс и поспешно ушел, пожав руки Фаррену и его жене. На пороге он обратился к ним с кратким наставлением и искренним утешением. Они тепло расстались, обменявшись фразами «Да хранит вас Бог, сэр!» и «Да хранит вас Бог, друзья мои!»

Примечания

56

Евангелие от Луки, 16:8.