Ценностные основания психологической науки и психология ценностей

Коллектив авторов, 2008

Коллективный труд посвящен методологическому, теоретическому и эмпирическому анализу ценностей, ценностных ориентации личности, а также ценностных оснований психологической науки. В работе осуществлен методологический анализ тенденций развития социогуманитарного познания, отчетливо проявляющихся в психологии. Развито положение о неизбежности включения вненаучных и общечеловеческих ценностей в основания психологической науки. Выявлены шесть уровней ценностных оснований психологии, играющих существенную роль в построении системы психологического знания. Обсуждены концептуальные вопросы формирования и развития психологического познания, ценностно-смысловых оснований творческого способа существования человека в профессии, сущности и механизмов ценности человеческого Я, ценностно-смысловых контекстов самореализации человека, роли ценностей и ценностных ориентации в субъектно-деятельностном подходе. Авторы на теоретическом и эмпирическом уровне исследуют ценностную обусловленность типологических особенностей профессионального мышления психологов, ценностные ориентации руководителей с разными личностными характеристиками, различия в структуре ценностей, смыслов и личностных особенностей жителей Сибири, взаимосвязи ценностей как составляющих ментальности россиян с установками на патернализм по отношению к политической власти. Книга адресована психологам, социологам, философам, культурологам и ученым других специальностей.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Ценностные основания психологической науки и психология ценностей предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Предисловие

Ценностные основания психологической науки

А.В. Юревич

Одним из краеугольных камней научного познания принято считать его ценностную нейтральность, направленность на открытие истины, а не служение ценностям. Вместе с тем давно подмечено, что само научное познание превратилось в ценность, а «наука как система производства объективного знания возникает — при прочих необходимых для этого условиях — лишь тогда, когда она получает ценностный сертификат на свое существование» (Визгин, 1990, с. 44), т. е. формирование науки стало возможным только в условиях ценностного закрепления ее базовых установок, после того, как статус ценностей обрели научная истина и другие ориентиры научного познания (там же).

Примирение того очевидного факта, что в основе научного познания лежат определенные ценности, с тезисом о его ценностной нейтральности породило представление о служении науки только внутринаучным ценностям в отсутствие ее связанности ценностями вненаучными: идеологическими, этическими, политическими, а также субъективными ценностями ученого, обусловленными тем, что он принадлежит к миру людей и ничто человеческое ему не чуждо¹. Но и в таком смягченном виде тезис о ценностной нейтральности науки был опровергнут ее историей. В частности, «идеал чистого незаинтересованного абсолютно «объективного» познания, из которого мир человека был бы полностью исключен, — такой идеал был основательно поколеблен, чтобы не сказать более, наукой XX в. Мир человека глубоким и всесторонним образом вовлечен в сами структуры объективного знания и научно‐технического преобразования действительности» (Визгин, 1990, с. 40).

Тем не менее наука породила ряд внутринаучных ценностей, призванных нейтрализовать влияние ценностей вненаучных. Эти «нейтрализующие» ценности получили воплощение в широко известных нормах научной деятельности, таких, как объективность, универсализм, организованный скептицизм, незаинтересованность и коммунизм (не в политическом смысле слова), описанных Р. Мертоном (Merton, 1973). Мертон, правда, был вынужден признать, во‐первых, что реальная научная деятельность редко осуществляется в соответствии с этими нормами, во‐вторых, что среди внутринаучных ценностей существует немало таких, как, например, стремление к приоритету, противоречащих им (там же). А И. Митрофф и другие исследователи науки акцентировали значение ее антинорм, противоположных официальным нормам (Mitroff, 1974). Тем не менее наука всегда пыталась сформировать внутринаучные ценности, способные нейтрализовать влияние ценностей вненаучных и вообще «природы человека», которая вынуждает ученого, по образному выражению Р. Бэкона, «смотреть на мир глазами, затуманенными всеми человеческими страстями».

Институционализация научной деятельности и становление профессии ученого породили также систему «внутрицеховых» ценностей научного сообщества, охватывающую ценности принадлежности к этому сообществу, к определенным научным школам, институтам и ассоциациям, ценности следования профессиональным стандартам научной деятельности и др. (Джибладзе, 1990), которые органически дополнили базовые ценности научного познания.

Достижение наукой современной — постнеклассической в терминах В. С. Степина (Степин, 2000) — стадии развития сопровождалось изменением ее базовых ценностей, а также изменением отношения к ценностям вообще и к установке на ценностную центральность научного познания, в частности. В качестве одного из главных признаков постнеклассической науки В.С. Степин выделяет включение в ее этос вненаучных ценностей, в отношении которых наука традиционно провозглашала нейтралитет (там же). В частности, в этические основания современной науки введены представление о том, что ученый не должен быть безразличен к тому, как используется произведенное им знание, а также ценностное «табуирование» ряда объектов и возможных направлений научного исследования. Д. Бек, например, настаивает на том, что возможные социальные последствия научных открытий из внешних для науки проблем превращаются в ее внутренние проблемы (Beck, 1998). Обсуждается вопрос о том, что в обиход науки следовало бы ввести нечто подобное клятве Гиппократа, основанной на принципе «не навреди»². Широко распространены и хартии научных ассоциаций, в которых внутринаучные ценности объединены с ценностями общечеловеческими.

В целом же, хотя вопрос о том, какие именно ценности, внешние по отношению к самой науке, ей следует легализовать и оформить в качестве внутринаучных императивов познавательного процесса, как правило, порождает споры и не имеет однозначного решения, тезис о ценностной нейтральности науки сильно размыт и поколеблен. Наука, несмотря на традиционно декларировавшуюся ею ценностную нейтральность, характеризуется ее исследователями как пронизанная различными видами ценностей и опирающаяся на них.

Это справедливо в отношении любой научной дисциплины, в том числе и психологии, в основаниях которой можно различить несколько уровней ценностей.

Их первый — базальный — уровень образован универсальными ценностями научного познания, что достаточно тривиально: будучи научной дисциплиной, психология разделяет общие ценности науки. К этому уровню относятся вышеупомянутая ценность научной истины и ее объективного постижения, а также такие ценности, как объяснение мира, обретение возможностей его предсказания и контроля над ним (основные функции науки), производство нового знания, построение его системы, соответствующей определенным критериям (упорядоченность, непротиворечивость и др.). Поскольку данная система ценностей является общей для всех научных дисциплин, она принимается любой из них в качестве само собой разумеющейся, редко эксплицируется и привлекает внимание лишь тогда, когда в той или иной науке проявляются отклонения от ее базовых принципов. Эта система охватывает своего рода ценностные «архетипы» науки, кото рые функционируют как «архетипы коллективного бессознательного ученых»³, оставаясь за кадром, но придавая научной деятельности определенную направленность.

В принципе и на базальном уровне ценностных оснований научной деятельности периодически наблюдаются «возмущения». Например, в психологической науке регулярно возникают сомнения в статусе «объективной» истины, вопросы о том, какую именно истину считать объективной, можно ли ее познать субъективными средствами и т.п. Подобные «возмущения» время от времени возникают и в естественных науках. Но в целом, хотя базальный уровень ценностных оснований научного познания и не выглядит абсолютно незыблемым, он все же достаточно инвариантен для всех научных дисциплин и в процессе развития науки претерпевает лишь минимальные изменения.

К базальному уровню ценностных оснований психологической науки можно отнести и базовые ценности научного сообщества: принадлежать к этому сообществу (быть ученым), членство в различных профессиональных ассоциациях и т. д.⁴ При этом в современном мире неожиданно возникла и новая проблема: что значит «быть ученым» в условиях ренессанса паранауки, размывания границ между наукой и паранаукой, распространения самых разношерстных организаций, мимикрирующих под научные, например, академий оккультных наук, обилия патологически активных личностей, позиционирующих себя от имени науки, но к ней не принадлежащих, и т.п. явлений. По всей видимости, критерий может быть только один — принадлежность именно к научному сообществу, а не к его суррогатам, проявляющаяся в наличии ученых степеней, публикаций в научных журналах, трудовых книжек, находящихся в НИИ и вузах, хотя в нынешней России, где широко распространена, скажем, практика проплаченных защит «под ключ», все это тоже может быть сфальсифицировано. Тем не менее даже в подобных условиях базовые ценности научного сообщества сохраняют свою значимость, что парадоксальным образом подтверждается от обратного — фальсификацией соответствующих атрибутов статуса ученого.

Сохраняют свою актуальность в качестве ценностных регулятивов научной деятельности и ее нормы, систематизированные Р. Мертоном, а также описанные им же контрнормативы этой деятельности, такие, как «Публикуйся или гибни» (Merton, 1973). При этом научное сообщество вырабатывает и ряд нетрадиционных ценностей, таких, как внедрение сделанных открытий и изобретений в практику, их коммерциализация, промышленное использование, в то время как ценность «чистого» знания, знания ради знания, постепенно девальвируется.

Следует отметить и изменение соотношения двух типов ценностных ориентаций научного сообщества — формальных, таких, как ориентация на объективный и незаинтересованный поиск истины, и неформальных, например, стремления к приоритету. Прежде неформальные ценности науки вели в ней теневое, «полуподпольное» существование, а их экспликация в книгах с такими выразительными названиями, как «Открывая ящик Пандоры» (Гилбер, Малкей, 1987), выглядела сенсационно. В последние десятилетия эти ценности были практически легализованы, а, например, необходимость закрепления своего приоритета путем лицензирования сделанных открытий и изобретений стало рассматриваться как вполне официальный норматив научной деятельности, равноправный с такими нормативами, как объективность и незаинтересованность (несмотря на то, что стремление к приоритету в значительной мере противоречит незаинтересованности).

Второй уровень ценностных оснований психологии не является общим для всей науки, а объединяет психологию лишь с наиболее близкими ей — социогуманитарными — дисциплинами. Последние, естественно, не представляют собой область научного познания, вырабатывающую систему ценностей, автономную от всей прочей науки. Ее базовые ценности, такие, как нацеленность на открытие объективной истины, универсальны для всех научных дисциплин. Вместе с тем социогуманитарная наука обладает и определенной спецификой, проявляющейся не только в ее особой методологии, но и в системе ее базовых ценностей. Одна из таких специфических ценностей социогуманиарной науки состоит в стремлении не просто познать человека и общества, но и сделать их лучше, усовершенствовать общество и человеческую природу. Эта ценность в виду ее слишком очевидного характера тоже редко эксплицируется рефлексией науки, в данном случае социогуманитарной. Но она имплицитно заложена в ценностных основаниях социогуманитарных дисциплин, придает им особый социальный статус и достаточно отчетливо выражена в направленности научных исследований. В частности, лейтмотивом большинства психологических исследований служит явная или имплицитная практическая направленность — на то, чтобы помочь личности (в преодолении комплексов или жизненных кризисов), оптимизировать организацию внутригрупповых процессов и др.

Социогуманитарное научное сообщество, разделяя базовые ценности, характерные для научного сообщества в целом, тоже дополняет их рядом специфических ценностей, в основном связанных с особым местом социогуманитарной науки в современном мире. Так, если в условиях рыночной экономики одной из ценностей для представителей естественной и технической науки является воплощение научного знания в технологии и промышленные изделия, то для представителей социогуманитарной науки — социальная релевантность производимого ими знания, а также того знания, которым они обладают, не сами его производя, и умение его преподносить. Превращается в ценность харизматичность и «заметность» самих социогуманитариев. Наиболее престижной стратой современного социогуманитарного сообщества являются «видимые ученые» (Филатов, 1993), состоящие в постоянных контактах со СМИ, их посредством внедряющие в массовое сознание различные идеологемы, оказывающие влияние на власть и на общественное мнение. Очень престижной является и роль социального эксперта, регулярно высказывающего (как правило, через те же СМИ) свое мнение по различным социально значимым вопросам.

Важным, проявляющимся в этой связи качеством социогуманитариев, отличающим их от представителей наук естественных и технических, является близость к политике и всему, что с нею связано, что приобретает особое значение в современном российском, предельно политизированном обществе. Наше социогуманитарное научное сообщество попадает в большую зависимость от тех политических ценностей, которые характерны для нашего общества в целом, и от соответствующих политических конфронтаций. В частности, как отмечает Е. Б. Шестопал, в этом сообществе отчетливо прослеживается противостояние «западников» и «почвенников», которые разделяют полярно противоположные политические ценности, получающие отображение и в научных установках (Шестопал, 1999). Если добавить, что до сих пор не склонили своей гордой головы и марксисты, что идеологические традиции советской науки не изжиты и современной российской наукой, а также то, что политизированность всегда была характерна для отечественных ученых⁵, то нетрудно оценить, какое влияние политические ценности оказывают на наших социогуманитариев. Политизированность приобретает особую актуальность в условиях их нацеленности на выработку «национальной идеи» и более частных идеологем, что подчас рассматривается властью как одна из главных задач социогуманитарной науки. При этом и события самой российской науки, например, пути ее реформирования, нередко становятся предметом острых политических споров и противостояния различных группировок.

Конечно, можно сказать, что психология — наука менее политизированная, чем, скажем, политология, экономика, философия или социология, в ней труднее разглядеть признаки «западничества» или «почвенничества», да и от решения ключевых политических проблем нашего общества она далека. Однако ее отдаленность от них весьма относительна. Достаточно вспомнить, как Московская Контрольная Комиссия Рабоче‐крестьянской инспекции объявила исследования А.Р. Лурии и Л. С. Выготского в Средней Азии «колонизаторскими, показывающими неполноценность окраинных народов и политически вредными» (Лурия, 1994, с. 67). К тому же существуют разделы психологической науки, например, политическая психология, которые неизбежно воспроизводят ряд политических ценностей, да и высокая социальная релевантность психологической науки в целом делает ее в значительной мере зависимой от политики.

При этом психология, как и любая научная дисциплина, вырабатывает и собственную внутридисциплинарную систему ценностей, образующую следующий — третий — уровень ее ценностных оснований. Данный уровень, как и любой другой, включает большое количество ценностей, образующих сложное переплетение. Так, одна из главных внутридисциплинарных ценностей психологии на всем протяжении ее развития состояла в стремлении быть похожей на точные науки, отчетливо проявившемся еще во времена создания первых психологических лабораторий. Эти науки всегда служили главным ориентиром ее развития, она традиционно воспринимала непохожесть на них, про являвшуюся в обилии «несоизмеримых» (в терминах Т. Куна) школ и концепций, в дефиците «твердого» знания, не зависимого от методологических оснований его производства, и т. п. как один из своих ключевых методологических недостатков, порождавший у нее «комплекс непохожести на точные науки» (Юревич, 2000). Недостижимость ориентиров, задаваемых некоторой ценностью, часто в силу известной психологической закономерности порождает ценности, противоположные ей. В результате в психологии сформировалась и контрценность — быть непохожей на точные науки, отчетливо акцентированная гуманистической психологией и нашедшая выражение в представлении о том, что психология — «особая» наука и ей следует развиваться своим собственным путем. Соответственно и ценность самобытности, уникальности психологической науки можно отнести к числу ее специфических внутридисциплинарных ценностей. Таким образом, проблема соотношения психологии с точными науками, относящаяся к числу ее «вечных» и наиболее болезненных проблем, породила сложный узел взаимно противоречивых ценностных ориентаций, стремление распутать который само по себе превратилось для психологии в одну из ее главных внутридициплинарных ценностей. Результирующей для ценностей, сплетенных в этот узел, стала такая ценность, как обретение психологической наукой своей идентичности как одной из естественных наук, не достигшей пока парадигмальной стадии развития, или как уникальной науки, развивающейся своим собственным путем, равнозначное ее ключевому методологическому выбору.

Вообще специфика внутридисциплинарных ценностей любой науки во многом выражает специфику ее объекта, вследствие которой она отличается от любой другой научной дисциплины не только в когнитивном, но и в ценностном отношении. Специфика объекта психологической науки — психика человека — не могла не наложить отпечаток на ее внутридисциплинарные ценности, некоторые из которых носят ярко выраженный запретительный характер. В частности, психология разделяет табу на эксперименты на людях в их наиболее жестком варианте, сопоставимом с типовым сценарием экспериментов в естественных науках. Да и более «мягкие» варианты психологических экспериментов, такие, как эксперимент С. Милгрэма, порождают серьезные этические проблемы. В американском психологическом сообществе в свое время большой резонанс вызвал эксперимент, в процессе которого испытуемым предлагалось ограбить банк (естественно, не всерьез), что вызвало бурные споры об этической приемлемости подобных предложений. А у Дж. Уотсона и Р. Рейнера возникли этические проблемы из‐за известного эксперимента с 11‐летним мальчи ком — «маленьким Альбертом», у которого бихевиористские методы формирования страхов вызвали стойкое болезненное последействие (Хьелл, Зиглер, 1997).

В общем специфика объекта психологической науки накладывает весьма существенные ценностные ограничения на психологические исследования, которые, как и базовые ценности науки, тоже редко отрефлексированы в сознании психологов, поскольку воспринимаются ими как сами собой разумеющиеся. Тем не менее эти ценности оказывают большое влияние на развитие психологической науки. В частности, можно предположить, что, если бы психолог был так же свободен в обращении с объектом своих исследований, как, скажем, физик или химик — с объектом своих, то психологическая наука уже достигла бы такого же уровня развития, как и эти дисциплины. А традиция проводить значительную часть психологических экспериментов не на людях, а на крысах или лягушках — неизбежная дань подобным ограничениям, выражающим определенные ценности.

Специфические внутридисциплинарные ценности психологии, связанные со спецификой ее объекта, естественно, не носят только запретительного характера. Среди них существует и немало таких, которые не ограничивают возможности психологического исследования, а, напротив, расширяют их. Например, одна из внутридисципинарных ценностей психологии состоит в социальной релевантности психологического знания, проявляющейся в стремлении связать его с потребностями общества, использовать на практике и т.п. Разумеется, в социальной релевантности нельзя отказать и другим наукам, но в психологии, в силу специфики ее объекта, она приобретает особый характер, а в общем‐то характерная для фундаментальной науки установка «Познание ради познания» в психологическом сообществе встречается очень редко.

Это сообщество вырабатывает и ряд специфических ценностей, которые связаны не столько со спецификой объекта психологической науки, сколько с социальными условиями, в которых она развивается. К их числу следует в первую очередь отнести ценность психологической практики и вообще психологическую практику как ценность⁶, во многом ответственную за то, что две области психологии — исследовательская и практическая — имеют две существенно различные системы ценностей. Если сообщество психологов‐исследователей ориентировано на ценности, характерные для фундаментальной и академической науки, где главной ценностью является производство научного знания, то сообщество практических психологов — на такие рыночные ценности, как возможность его продать (и желательно подороже), широта клиентуры, ее удовлетворенность и др. Подобное расхождение ценностных ориентаций не только углубляет «схизис» (Василюк, 1996) между исследовательской и практической психологией и расслоение соответствующих страт психологического сообщества, но и подчас порождает конфликтные отношения между ними. Так, психологи‐исследователи нередко воспринимают психологов‐практиков как безответственных людей, которые продают своим клиентам не устоявшееся, не надежное и вообще сомнительное знание, а те, в свою очередь, воспринимают психологов‐исследователей как сугубо кабинетных ученых, которые строят бесполезные абстракции вместо того, чтобы «заниматься делом». В результате отчетливо выражены не только «схизис» между двумя стратами психологического сообщества, но и довольно напряженные отношения между ними.

Деятельность психологов‐практиков обладает и особой «ценностной нагруженностью», которая порождает специфические для данной страты психологического сообщества этические проблемы, способные перерасти в этические проблемы для всей психологии. В частности, принято считать, что, если психолог обслуживает клиента, то он несет профессиональную ответственность только за его добросовестное обслуживание вне зависимости от того, что представляет собой этот клиент и каковы его цели. Подчас психологи с помощью различных предвыборных технологий приводят к власти весьма одиозных политиков, в том числе и имеющих криминальное прошлое (а иногда и настоящее), организуют рекламу товаров, которые этого не заслуживают, и т. п. Во всех подобных случаях вопрос о моральной ответственности психологов вроде бы не встает. Вместе с тем этот вопрос сродни вопросу о моральной ответственности ученых и инженеров за то, как именно используется производимое ими знание, который в современном обществе решается неоднозначно (он, в частности, порождает и вопрос о том, должны ли ученые приносить клятву, аналогичную клятве Гиппократа). Более того, если применительно к ученым вообще речь, как правило, идет о знании, которое лишь может быть использовано во вред человечеству (однако когда ученый производит заведомо вредное знание, например, разрабатывает ядерное оружие для некоего реакционного режима, его вина очевидна), то психологи, обслуживающие одиозных клиентов и сомнительные виды социальной практики, осознанно и намеренно содействуют достижению целей, противоречащих общепринятым нравственным нормам, и тезис о ценностной нейтральности науки здесь не применим. Трудно выработать какую‐либо однозначную позицию в отношении подобных психологов, а тем более ожидать, что, даже если такая позиция будет выработана, психологическое сообщество сможет применять к ним какие‐либо санкции. Но трудно и не заметить, что определенная часть практикующих психологов генерирует ценности, существенно расходящиеся с базовыми ценностями научного сообщества: «Клиент всегда прав», главное, чтобы он платил, а то, какие именно цели он достигает с помощью психолога, не имеет значения.

В принципе в рамках данного уровня ценностей можно выделить и еще один подуровень (можно его выделить и в качестве отдельного уровня) — специфические ценности отечественной психологии. То, что наука интернациональна и в норме не признает государственных границ (в патологии признает, например, в виде «железных занавесов»), не исключает существования у нее национальных особенностей, которые можно проследить на различных уровнях научного познания (См.: Юревич, 1999). Эти особенности в большей степени проявляются в социальной организации научной деятельности⁷, нежели в ее когнитивном контексте, хотя и в нем — в той системе знания, которую строят ученые — национальные особенности науки тоже дают о себе знать. При этом в социогуманитарных дисциплинах подобные особенности проявляются рельефнее, чем в естественных и технических. Ярким примером может служить российская философия, которая, в отличие от философии западной, была ориентирована не на решение прагматические вопросов, а преимущественно на обсуждение этических и смысложизненных проблем. Как отмечают американские исследователи У. Гэвин и Т. Блэкли, ее главной проблемой стала “проблема человека, его судьбы и карьеры, смысла и цели истории”, (Gavin, Blakeley, 1976, р. 16), а не практические проблемы, традиционно находившиеся в центре внимания западной науки⁸. По общему признанию, философские системы И.А. Ильина, В.С. Соловьева, Н.А. Бердяева и других выдающихся отечественных философов носят ярко выражен ный отпечаток российского менталитета и могли быть созданы только в России, причем в этих системах отчетливо запечатлены и специфические ценности, характерные для российской культуры.

На первый взгляд, психологическая наука в данном плане мало похожа на философию, а выявляемые ею закономерности человеческой психологии, как и законы физики, действуют во всех странах вне зависимости от их географических, социокультурных и прочих особенностей. Однако специфика концепций отечественной психологии, разработанных Л.С. Выготским, Л.С. Рубинштейном, А. Н. Леонтьевым и другими ее крупнейшими представителями, общепризнанна и именно она служит одной из главных причин большого интереса западных психологов, например, к теории Л.С. Выготского. Специфические особенности отечественных психологических концепций, отличающие их от западных теорий, — явный примат социума над индивидом, соответствующая траектория формирования личности, выраженная идеей интериоризации, и ряд других — обнаруживают достаточно очевидную связь с базовыми ценностями советского общества. Еще более очевидна связь с ними таких советских психологических концепций, как теория коллектива, да и сама идея о том, что коллективы возможны лишь в социалистическом обществе, несет очевидную ценностную нагрузку. В других концепциях, разработанных в советской психологии, тоже воплощены соответствующие ценности. При этом для отечественной психологии того времени были характерны и такие ценности, как стремление к самобытности, к противостоянию западной психологии. Конечно, подобные особенности советской психологической науки можно списать на ее идеологизированность, но такое представление было бы сильным огрублением ее куда более сложной социокультурной детерминации.

Современная российская психология развивается в условиях отсутствия «железных занавесов»⁹ и вместе со всей мировой наукой переживает процесс глобализации (Юревич, Цапенко, 2005), помимо всего прочего, означающей частичное стирание ее национальных особенностей. Бóльшая часть отечественных психо логических исследований строится по западным образцам (в основном в рамках позитивистской парадигмы), представители новой генерации отечественных психологов подчас лучше знают западные психологические концепции, чем теории Выготского, Леонтьева и Рубинштейна¹⁰. Но и в этих условиях отечественная психология сохраняет ряд специфических особенностей и приобретает ряд новых. Например, «схизис» между исследовательской и практической психологией, хотя и имеет ряд интернациональных черт, с особой остротой проявляется именно в отечественной психологии. Одна из причин состоит в том, что если наиболее влиятельные теории западной психологии — теории З. Фрейда, Э. Фромма, К. Хорни, Э. Эрикссона и др. — разрабатывались в контексте терапевтической практики, то отечественные психологические теории в основном носят академический характер. Сохранение влиятельности этих теорий, а также преданность наших академических психологов соответствующим традициям закрепляют специфику отечественной психологии. Да и вообще отечественной академической психологии свойственна характерная для нашей государственной науки ценностная ориентация на служение обществу в целом, а не на выполнение заказов коммерческих структур или обслуживание индивидуальных клиентов, которая содействует сохранению ее специфики.

Четвертый уровень ценностных оснований психологической науки конституируется внутренними ценностями существующих в ней научных школ и направлений. Каждое из них — бихевиоризм, когнитивизм, психоанализ, теория деятельности и др. — формирует не только свой образ психической реальности и специфические принципы его изучения (Юревич, 2000), но и соответствующую систему ценностей. Так, в основе любой глобальной психологической теории лежит определенное представление о природе человека, имеющее ярко выраженную ценностную окраску. В частности, как пишут Л. Хьелл и Д. Зиглер, «все теории личности имеют в своей основе определенные философские положения о природе человека» (Хьелл, Зиглер, 1997, с. 434). Для психоанализа, например, характерна «мрачная концепция человеческой природы» (там же, с. 479), которая «вытекает из изучения Фрейдом людей, имеющих психические расстройства» (там же, с. 479), а для гуманистической психологии — представление о том, что «человек от природы хорош и способен к самосовершествованию» (там же, с. 479)¹¹, т. е. общие представления о природе человека, лежащие в основе психологических теорий, предполагают оценку этой природы, в результате чего строятся на определенных ценностных основаниях. А каждому из исследовательских направлений, возникших на основе подобных теорий, свойственна определенная прагматическая установка («Что делать» с человеком), тоже имеющая ценностную составляющую:

в случае бихевиоризма — сделать поведение человека контролируемым, в случае гуманистической психологии — помочь личности раскрепостить ее творческий потенциал, в случае теории деятельности — сделать человека более полезным для общества и т. д. И вполне закономерно, что соответствующие цели регулярно формулировались в работах основоположников этих направлений. Кроме того, общие методологические принципы, характерные для любого из них, как правило, не существуют в виде чисто когнитивных регуляторов исследовательской практики, а имеют ценностную составляющую и получают ценностное закрепление. При этом в любой методологической установке, как и в социальной установке вообще, можно выделить три взаимодополняющих аспекта: когнитивный (выражающий определенные представления об изучаемой реальности), поведенческий (предписывающий определенные образцы ее изучения) и аффективный (эмоционально закрепляющий эти образцы). Существование последнего объясняет и такие явления, как «методологические эмоции» (Юревич, 2000), которые испытывает каждый исследователь, и весьма эмоциональный характер взаимоотношений между представителями различных психологических школ и направлений.

Эти школы и направления порождают не только предметные ценности, проявляющиеся в отношении изучаемых объектов, но и социальные, находящие проявление применительно к психологическому сообществу и его конкретным представителям. В частности, сама по себе принадлежность к определенной психологической школе является ценностью для ее адептов, а отлучение от школы (что было сделано, например, в отношении К. Хорни за ревизию принципов ортодоксального психоанализа) служит строгой моральной санкцией. При этом отношение к другим, особенно оппонентным школам и их конкретным представителям тоже не выглядит ценностно нейтральным¹².

В современной науке вообще и в психологии в частности можно различить и еще одну ценность этого уровня — не принадлежать ни к одной научной школе, что, по мнению ученых, подчеркивающих свой «школьный нейтралитет», означает истинную объективность, отсутствие ангажированности какими‐либо внутришкольными взглядами и позициями.

Пятый уровень ценностных оснований психологической науки образуют ценности, воплощенные в изучении конкретных психологических проблем. Изучение таких проблем, как терроризм или агрессивное поведение, предполагает определенное ценностное отношение к ним (терроризм — это зло, агрессивное поведение надо блокировать), которое придает психологическим исследованиям определенную направленность — соответственно на изыскание способов борьбы с терроризмом или редуцирование агрессии. Но и в психологическом изучении более нейтральных проблем, как правило, имплицитно заложен определенный ценностный подход. Например, исследования интеллекта строятся на презумпциях о том, что иметь низкий интеллект плохо, а высокий — хорошо, и соответственно основная часть исследований интеллекта имеет в качестве явной или имплицитной цели выявление ресурсов его повышения. То же самое можно сказать об исследованиях способностей, мотивации, девиантного поведения и вообще об основной части психологических исследований. В этом состоит одно из очевидных отличий психологии от естественных наук, представители которых, например, физики не подходят к изучению атомов с позиций определенного ценностного представления о них.

Ценностная составляющая отчетливо выражена и в психо логических теориях, которые часто содержат либо явную, либо имплицитную ценностную интерпретацию объясняемого объекта. Например, Оно, Я и Сверх‐Я в концепции З. Фрейда несут различную ценностную нагрузку, да и такие теории, как теория справедливости, воплощают не только общие представления о том, что «хорошо» (в данном случае — справедливость) и что «плохо» (несправедливость), но и базовую систему ценностей современного западного общества.

Как ни парадоксально, «ценностная нагруженность» теорий, которые принято считать наиболее абстрактными системами научного знания, «очищенными» от всего личного и эмоционального, наиболее отчетливо проявляется на следующем, шестом, уровне ценностных оснований психологии — уровне личных ценностей исследователей. Дж. Ричардс подчеркивал, что в теориях, разрабатываемых в любой науке, можно проследить проявление личностных особенностей их создателей, но нет ни одной научной дисциплины, в которой это проявлялось бы с такой отчетливостью, как в психологии (Richards, 1987). Б. Эйдюсон пишет: «Теории о природе человека являются интеллектуальными средствами выражения объективной реальности в меньшей степени, чем психологических особенностей их авторов» (Eiduson, 1962, р. 197). А Л. Хьелл и Д. Зиглер возвели соответствующую установку в ранг одного из главных методологических принципов реализованного ими подхода к анализу психологических теорий. В своей книге «Теории личности» они утверждают: «Чтобы понять положения, которых придерживался тот или иной персонолог (выяснить “откуда они взялись”), необходимо в какой‐то степени понять его религиозный и социоэкономический статус, число членов семьи и последовательность рождения, отношения с родителями, образование и профессиональный опыт. Мы уверены, что биографические очерки (приведенные в книге Хьелла и Зиглера — А. Ю.) помогли читателю разобраться, как обстоятельства личной жизни теоретика влияли на его исходные положения и теорию личности» (Хьелл, Зиглер, 1997, с. 575). Как ни от относиться к подобным подходам, которые по аналогии с социологическими программами изучения социальной обусловленности научного познания (см.: Современная Западная социология науки, 1988) могут быть названы “жесткой” программой, трудно не признать, что та «объективная» реальность, которую психологи отражают в своих теориях, во многом преломлена их субъективной реальностью, помимо всего прочего воплощающей и их личные ценности. В частности, в психоаналитических теориях достаточно отчетливо отражены личные психологические проблемы их авторов, а также ключевые ценности культуры, в которой они сформировались¹³. В результате ценностная составляющая психологических теорий, служащая одним из их главных отличий от теорий в естественных науках, в основном представлена личными ценностями их авторов, выражающими их общий психологический склад, жизненный путь, особенности их культуры, и другие подобные факторы.

К данному уровню ценностей можно отнести и те личные ценности психологов, которые проявляются в исследовательской практике, например, при интерпретации результатов эмпирических исследований. Один из наиболее авторитетных специалистов в области методологии социогуманитарной науки Д. Кемпбелл подчеркивает, что получаемые ею данные «генерируются людьми, имеющими сильную заинтересованность в определенном результате; они работают в областях, где заинтересованность в определенном результате настолько сильна, что объективное описание фактов становится мало существенным мотивом» (Campbell, 1988, р. 326–327). Возможно, последняя часть этого утверждения — преувеличение, против которого в другом фрагменте своей книги возражает и сам Кемпбелл. Но трудно возразить против того, что интерпретация результатов психологических исследований испытывает большую зависимость как от когнитивных установок, так и от ценностных ориентаций исследователя. Разумеется, подобная зависимость существует в любой науке, в том числе и в естественной, что достаточно убедительно продемонстрировано целой плеядой ее исследователей (см.: Юревич, 2001; и др.) Но в психологической науке зависимость интерпретации результатов исследований, а также их организации и методологии от личных ценностей исследователя выражена куда более отчетливо, что бессмысленно отрицать и невозможно элиминировать. Но в данном плане психология мало отличается от других социогуманитарных наук, например, от политологии, экономики, социологии, где влияние личных ценностей исследователей на проводимые ими исследования более чем очевидна¹⁴.

Таким образом, в основе любой системы научного познания лежит многоуровневая система ценностей, которая присутствует и в психологии, насчитывая как минимум шесть основных уровней (таблица 1). Иногда эти ценности, как, например, нормы научного исследования, вычлененные Р. Мертоном, эксплицированы и отрефлексированы, иногда — значительно чаще — они, подобно неявному знанию, описанному М. Полани (Полани, 1985), носят имплицитный, или, в терминах М. Г. Ярошевского, «надсознательный» характер (Ярошевский, 1978). Но они играют основополагающую роль в любой системе научного познания, а профессиональной деятельность, в том числе и научная, не цементированная соответствующими ценностями, возможна лишь в абстракции, подобной абстракции ценностно‐нейтральной науки.

Таблица 1

Уровни ценностей психологической науки

Литература

Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С. 24–42.

Конец ознакомительного фрагмента.

← Предисловие

* * *

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

Эта мысль формулируется, например, таким образом: «в известном смысле наука действительно является ценностно нейтральной: какими бы страстями и интересами ни был движим и обуреваем познающий индивид, какими бы ценностными соображениями ни руководствовался он в своих исследованиях, результаты его деятельности не должны нести на себе отпечатков его эмоций. Наука ценностно нейтральна и в другом отношении: вопросы о добре и зле, смысле жизни и назначении человека, т. е. все те вопросы, которые составляют суть и содержание ценностных аспектов человеческого бытия, в общем-то не лежат в сфере ее компетенции» (Мамчур, 1990, с. 90).

Высказываются, впрочем, и возражения. Например, такое: «Раздающийся в последнее время среди экологов и гуманистов призыв ввести «клятву ученого», аналогичную клятве Гиппократа в медицине, которая обязывала бы ученого отдавать свой талант и силы решению только полезных для человечества проблем, максимально оберегая людей от вредных последствий науки, по отношению к фундаментальным исследованиям звучит наивно. К тому же и сами понятия пользы и блага не являются вневременными и абсолютными: то, что сегодня представляется благом, впоследствии может выявить свои отрицательные стороны» (Мамчур, 1990, с. 85).

Или их «надсознательного» в терминах М.Г. Ярошевского (Ярошевский, 1978).

Следует отметить, что «вес» ученого в научном сообществе во многом определяется тем, членом каких профессиональных организаций, редколлегий каких журналов и т. д. он является. В современном российском обществе соответствующие статусные позиции в значительной мере обесценены не только общим снижением статуса науки, а, значит, и научных организаций, но и появлением большого количества «доморощенных» организаций, например, около 200 новых академий, нередко создаваемых людьми, весьма далекими от науки. Но это исключение из мировой практики только подчеркивает правило: подобные академии, по общепринятому выражению, «плодятся как грибы после хорошего дождя» именно потому, что принадлежность к научным организациям представляет собой ценность.

Как писал Н. А. Бердяев, «ученые никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и если они были политическими индифференталистами, то сама наука их считалась не настоящей». Он назвал эта нашу традицию «славянской крайностью» (Бердяев, 1991, с. 33).

То, что, по словам Г. Башляра, психология из «науки светских салонов превратилась в массовую социальную практику» (Цит. по: Визгин, 1990, с. 42), тоже стало следствием ее новых ценностных ориентаций.

Например, специфическая социальная организация советской науки, выражавшаяся в широкой распространенности НИИ-гигантов, насчитывавших по нескольку сотен сотрудников, в особом статусе Академии наук и др.

Они подчеркивают, что для российской интеллектуальной традиции рационализм западной науки “был ассоциирован с эгоизмом, с безразличием к общественной жизни и невключенностью в нее” (Gavin, Blakeley, 1976, р. 12), и поэтому “бунт против картезианства” (Ibid., р. 101) состоялся именно в России.

Этот тезис, как минимум, очень спорен. В частности, в условиях недостатка средств в современной отечественной науке наши ученые имеют сильно ограниченные возможности ездить за рубеж, публиковаться в международных журналах (действует и языковый фактор) и интегрироваться в мировую науку, что дает основания говорить о новом виде «занавеса» — теперь не идеологического, а экономического.

В данном контексте уместно сформулировать тезис о том, что вообще современная отечественная социогуманитарная наука превращается в посреднический механизм внедрения знания, произведенного западной наукой, в нашу социальную практику (Юревич, 2004).

Одна из главных причин популярности психологических теорий состоит в том, что их сторонники разделяют соответствующие взгляды на природу человека. В частности, «теория Маслоу, подчеркивающая уникальность человека и наличие потенциала саморегулируемого и эффективного функционирования, обладает огромной притягательной силой для тех, кто разделяет его оптимистическую точку зрения на человечество» (Хьелл, Зиглер, 1997, с. 480).

В данном контексте уместно напомнить, что Т. Кун называл научные школы “боевыми единицами допарадигмальной науки”, имея в виду, что, во-первых, они выполняют в ней не столько собственно научные, сколько политические функции, во-вторых, что в “нормальной” — парадигмальной — науке они утрачивают свою роль. Высказываются и мнения о том, что отечественные научные школы во многом были феноменом советской тоталитарной науки, а в современной, глобализированной, науке научные школы вытесняются “незримыми колледжами”.

Те же Л. Хьелл и Д. Зиглер регулярно отмечают, что ни сами ключевые положения этих теорий, ни тем более их общезначимость не получили какого-либо эмпирического подтверждения, а, например, вопрос о том, все ли люди испытывают эдипов комплекс, их адептами даже не ставился (Хьелл, Зиглер, 1997).

Ярким примером может служить советский марксизм, возведший принцип партийности науки, т.е. ее ценностной ангажированности, в ранг одного из основных принципов научного исследования.