Майские страсти

Фёдор Маслов Маслов, 2014

Жажда страдания ведёт героев то нравственному падению, то к воскрешению. И каждый сам находит свой путь и свои ответы на вопросы: может ли быть бог воссоздан на человеческом уровне? и может ли идеал быть в рамках адекватных норм на этом уровне?

Глава 4. Хроническое похмелье души. Его симптомы и последствия

Семью днями ранее, первого мая, в городе было по-праздничному тепло, солнечно и зелено. Хотя многие по традиции выезжали на природу старший брат Алины, Роман Искупников, провёл весь день и вечер с друзьями в ресторане.

Внешне он походил на средневекового богатыря: два метра роста, крупная кость, грубый голос, звериный взгляд. Встречаются в народе такого рода здоровяки, склонные к вытиранию чужих соплей и размазыванию собственных. Но есть в них особенная черта: они легко могут убить другого человека, но ещё легче они убьют себя, чтобы спасти кого-нибудь.

При этой привычке или, скорее, потребности Роман мог доходить до такого животного исступления, что был способен и убить, даже близкого человека. В совершении преступления Искупников видел некую закономерность, что-то вроде «неминуемого греха перед неминуемым наказанием», как выразился в присутствии Алины кто-то из персонажей данного произведения. В этом пункте Роман более всего походил на своих родственников по складу характера. Он мог совершить злодеяние, зная наверняка, что затем будет об это жалеть и раскаиваться. И всё равно его никто бы не остановил. Даже в припадке раскаяния такие люди понимают, что поступили бы точно так же, если бы можно было вернуть время назад.

С годами у него выработалась страсть наказывать других за их проступки. В некоторых случаях Искупников чувствовал, что наказание абсолютно справедливо, но его, тем не менее, мучила необъяснимая игра совести; или же он сам не хотел её себе объяснять. Одного Роман не понимал: отчего это происходило. Даже своим вполне верным чутьём он не мог постичь, что это шло от формального подхода к своему поведению. «Есть справедливость. Но есть и несправедливая справедливость. Есть несправедливое решение суда, но оно, как ни крути, законно и бессмертно. Что это значит?» — думал Искупников про себя перед сном почти каждую ночь. Он как-то боялся дойти до того, что для него «несправедливая справедливость» была важнее «справедливой несправедливости.»

Роману было двадцать девять лет. Его семья состояла из жены и двух детей: мальчика девяти лет и девочку двух лет. В 2003 году он вышел из тюрьмы, отсидев три года за кражу. Вслед за этим Искупников за одну зиму вдруг сделался в городе одним из авторитетнейших людей из мира криминала и считался самым многообещающим бандитом Орла. В двадцать лет он женился и переехал подальше от родителей в огромный двухэтажный пригородный дом.

Первого мая после того, как он отгулял с друзьями, Искупников вернулся к себе, не помнил, как уснул и не помнил, как проснулся: до того мало ему удалось поспать. В пять утра он уже был на ногах. Роман мучительно бродил по дому, то спускался, то поднимался по лестнице. Наконец, подошёл к постельке маленькой дочурки, долго целовал ребёночка, забрёл в спальню и уснул неспокойным сном великого мученика.

Допьяна отдохнув на широкой кровати, Роман нехотя переоделся и вновь уехал в город: в уже другой ресторан к уже другим друзьям. Возвратиться пришлось утром.

Искупников, голубоглазый, как Алина, массивный, пьяный, шатающийся брёл среди пригородных двухэтажных домов к своему. На лице — выражение полного отсутствия жизни в душе. Нижняя губа отвисла, глаза полузакрыты. Роман еле передвигал ногами. Опьянение было чрезвычайное, плебейское.

Когда Искупников почти дошатался до дома, ему навстречу выбежала толпа местных мальчиков и девочек. Среди них шумел и его сын.

Они играли в мяч, пока не узнали в пьяном человеке его отца. На миг все притихли и тут кто-то из мальчиков рассмеялся. Он кинул в Искупниова мяч.

Некоторые захихикали, некоторые испугались. Роман даже, как будто и не видел никого. Его сын стоял за руку со своей ровеснице, очень розовощёкой девочкой с длинными чёрными косичками. Она что-то беззвучно говорила.

Уже отходя от детей, Искупников по-пьяному неуклюже рухнул на землю и разбил бровь. По щеке поползла кровь и стала как-то угрожающе капать на траву. Вся одежда, руки и лицо были в серой уличной пыли. Роман поднялся с трудом, к тому же не с первого раза и опять упал. У детей началась истерика. Все смеялись, а мальчик-смельчак второй раз и уже гораздо более сильно бросил мяч в Романа. Девочка с косичками дёрнула рукой и засмеялась в лицо сыну Искупниова. У неё началась какая-то переистерика. Школьница запрыгала и отчаянно захлопала в ладоши. Её хохот звонким эхом обливал всю округу. У сына Романа задрожала губы, он хотел что-то сказать и бросился к отцу.

Роман встал и вяло осмотрелся. Его взгляд задержался на сыне, потом на девочке с чёрными косичками, затем опять на сыне. Искупников что-то страдальчески пробормотал и двинулся к дому. На этот раз ему удалось дойти.

Очнулся он уже почти затемно, так что даже сначала не понял, были то утренние или вечерние сумерки. По звукам с кухни, он догадался, что жена не спала. Стало быть, вечер.

Он спускался по лестнице, желая переговорить с супругой, как вдруг перед ним оказался его сын. Мальчик с боязнью в сердце опустил глаза и ждал. Его трясло от тревоги.

— А ну-ка, иди сюда, — отец взял его за руку.

Они поднялись наверх.

— Что там было? Утром

— Где? — мальчик всё не смел взглянуть в отца. Ему стало страшно.

— На улице… Я же помню.

— Что?

— Кое-что помню… Рассказывай.

— Что рассказывать?

— Я сильно был пьяный?

— Сильно.

— Грязный был, да?

— Да, грязный.

Роман цокнул языком.

— Я видел ту девчонку. Рассказывай.

— Что рассказывать? — мальчик ужасно трусил, не понимая, что его отец трусил в том момент в два раза сильнее.

— Смеялась она? А ну, говори! Смеялась?

— Нет.

— Не ври. Я же всё видел. Говори!

— Да, смеялась.

— Так… А ты?

— Папа, я не хотел тебе врать. Она хорошая, но теперь… Тогда.

Отец ударил кулаком в стену.

— А ты-то, сынок, чего? Чего ты ко мне-то побежал?

— А я…

— Говори, как на духу. На месте надо было! Чего побежал?

— Я… Я думал, — мальчик захныкал. Слёзы падали на пол, как страдания на душу.

— Ну! Давай!

— Я думал, — он опасливо рванулся к отцу, — что ты умер. Я испугался. Я думал, зачем она мне, если ты умер.

Ребёнок уже заикался от рыдания. Его лицо маково покраснело. Искупников вбежал в спальню и бросился к окну. Мальчик побежал за ним.

— Ох, зачем же? Зачем ты так? — крикнул Роман и что-то простонал вдогонку.

— Папа, ты что?

— Запомни на всю жизнь, что отец — твой последний человек. Твой отец — пьяница, пропащая душа. Слышишь ли ты меня?

Мальчик заревел ещё громче и начал обнимать отца за колени.

— Папа, папочка! Я люблю тебя! Папочка, как я рад, что ты жив. Не ругайся. Не надо на себя ругаться. Ну их всех… Папочка, ты толкьо не расстраивайся. Успокойся. Ты что плачешь?

Искупников в самом деле рыдал, как и его ребёнок.

— Папа, папочка! Не плачь! Я прошу тебя.

— Уйди, сынок.

— Не плачь, папочка.

— На всю жизнь запомни, отец твой — пьяница. Нет хуже меня человека. До смерти это помни.

— Не буду… Мне всё равно, какой ты… Я тебя люблю.

— Я — сволочь. Пьяница. Это так. Я худший.

— Папочка…

— Ах, ну почему я такой? — Роман всхлипнул и закрыл лицо руками.

— Ты у меня самый лучший. Ты жив, папочка. Мне больше ничего не нужно.

— Уйди, сыночек. Не надо. Уйди отсюда, родной, любимый мой. Иди к матери.

— Не хочу, — мальчик продолжал крепко обнимать его за колени.

— Уйди, сынок.

Он выпроводил мальчика из комнаты и заперся.

— Папа… Папочка! Папочка, открой! Папочка!

Ребёнок ещё долго плакал и стучал кулачонками в дверь.

Его мама, молодая женщина двадцати семи лет, всё это слышала, но долгое время не решалась реагировать. Она расчёсывалась перед зеркалом и размышляла. Что-то постороннее таилось в её душе.

Оксана смотрела в зеркало и видела там смуглую, длинноволосую брюнетку с чёрными, цыганскими глазами, как будто даже колдовскими. Она вглядывалась и, словно не узнавала себя. Причесавшись, она пошла к спальне.

— Открой, — Оксана легонько постучалась в дверь, отодвинув мальчика.

— Ушла, чтоб я тебя не слышал… а то работать пойдёшь, — прокричал муж с той преступной, страстной ненавистью, которую чувствуют только к родным и самым близким людям.

Оксана кокетливо усмехнулась, точно о таком поведении супруга и мечтала весь вечер. Она даже не вздрогнула от того, как её супруг ударил кулаком по столу.

Позже, примерно через полчаса, когда и сын, и сам Искупников успокоились, Оксана услышала, как дверь осторожно, по-заговорщецки приоткрылась. Сама женщина находилась в прихожей, собираясь куда-то уходить.

— Гувернантка, ко мне, — раздалось сверху.

— Зачем?

— Быстро!

— Зачем?

— Сейчас же отыщи мне Андрея, — Искупников так и не показывался из спальни, а лишь кричал и вздыхал, как полоумный.

— Где я тебя его откапаю?

— Позвони… Спроси у сестры номер… Помолись дьяволу… Делай, что хочешь, но достань мне его срочно!..

Оксана вспорхнула по лестнице и оказалось перед мужем. От какого-то детского любопытства она еле удерживалась от смеха.

— Делай, что говорят, — прошептал Роман.

— А тебе зачем?

— Тебя не касается, — сказал, как проклял, Искупников.

Дверь громко захлопнулась.

Минут через двадцать явился Андрей. Ему что-то тихо говорила Оксана в прихожей, когда Роман сбежал с лестницы и схватил юношу за руку.

— К себе иди. А то состаришься, — бросил он в жену.

Андрей в испуге пытался вырваться, но Роман даже не заметил его стараний. До мученической, монашеской боли в груди Искупников о чём-то переживал и ужасно торопился. Им встретился уже окончательно успокоившийся, но ещё с красными глазами сын Романа, Отец и его не заметил. Андрей еле успевал за ним и то и дело спотыкался.

Они заперлись в комнате на втором этаже. Роман выглянул в окно, повертел головой и закрыл форточку, боявшись, как бы их не подслушали. Даже с природой он не хотел делиться тем, о чём намеревался рассказать Андрею.

— Выпьешь? — спросил Искупников.

— Не сейчас.

— Это правильно.

Роман боялся и медлил. Он был похож на маньяка.

— Слушай, — прошипел он, — ты никому не говори.

— О чём?..

— Сейчас узнаешь, — Искупников делал вид, что напряжённо думает; его голос вдруг стал стеклянным, холодным. — Ты только никому… Обещай.

— Хорошо, обещаю.

Роман усадил Андрея на пол и сам разместился рядом с ним.

— Сам понимаешь, место сейчас такое, — сказал он, наверняка зная, что за дверью стояла и подслушивала Оксана.

— Нет.

— Не важно… Всё сейчас не важно. Слушай меня внимательно. Когда я вышел из тюрьмы… Давно это было. Знаешь, о чём я тогда думал? Не знаешь. Я думал о свободе. О том, что я её лишился. Можно ли вернуть свободу тому, у которого её однажды отняли.

— Думаю, нет.

— А мне на это наплевать! Ха!.. Потому что я думал о том, что я был свободен только в тюрьме.

— Это болезнь. Ты бедный.

— Что я там видел? Что нашёл? Вонь, грязь, мерзость, гадость, кровь. На моих глазах там зарезали человека. В двух метрах от меня. А именно там я был свободен и счастлив. Представляешь, можно одновременно быть и свободным, и счастливым!.. А почему? Я там никому ничего не был должен. Там были такие же, как я, и даже хуже. Не было ни родителей и их разборок, ни сестры с её тараканами и страхами, ни жены с её ножками. Я был свободен от жизни. Не это ли единственное счастье? Я был вне жизни и вне смерти. Я был человеком там, где убивали человека и людей.

— Забудь про всё… Просто живи и не будь эгоистом.

— Ха! Думаешь, мучить себя это эгоистично? Давно я это уже пережил…

Искупников поднял руку вверх, затем приложил палец к губам.

— Тс-с! Жёнушка там!

— Где? — вторил ему шёпотом Андрей.

— За дверью.

— Разве?

Роман бесшумно подкрался к двери и распахнул её. Там стояла Оксана.

— Что тебе от нас надо? — спросил супруг.

— Я мимо проходила. Нельзя, что ли?

— Можно да не тебе.

— Вот как!

— Иди куда-нибудь, — то ли кричал, то ли умолял Искупников.

— Чего ты орёшь? — Оксана шипела, как будто боялась, что муж её услышит.

— Тебе ещё раз сказать!

Жена была спокойна, отчего Роман загорался ещё безнадёжней.

— Я шла к детям.

— Сейчас ты к чертям пойдёшь у меня!

На жене было домашнее жёлтое платья с глубоким вырезом на груди. На её бледных, круглых плечах лежали волшебные, чёрные волосы. Роман то и дело глядел на её грудь, которая, словно заря, раскраснелась, как у всех здоровых, страстных любовниц. Хотя Оксана по-прежнему выглядела спокойной, в глазах пылал страшный огонь злобы.

— Ладно! Я уйду, — она покорно моргнула.

— Сделай одолжение.

Безусловно, она не ушла. Искупников и Андрей продолжали разговор, но уже шёпотом. Оксана кое-что смогла расслышать.

О встрече Искупникова с Андреем в деталях было передано Алине. Сестра Романа выслушала с вниманием и подобострастием.

Роман и Андрей беседовали час, Оксана рассказывала об их встрече не менее двух часов.

Алине стало известно, что после монолога брата о тюрьме начались взаимные комплименты, что было лишь увертюрой.

Один и самый важный момент Оксана передала в точности. Вот что она ясно расслышала:

Андрей: Тебя изуродовали. Тебя убили.

Роман: Да-да, точно убили.

Андрей: Прости их.

Роман: Да-да, простить и забыть. Всё это правильно.

Андрей: Покалечили.

Роман: Покалечили.

Тут Искупников стал страстно, с азартом злости, присущим изуродованным натурам, поддакивать Андрею и восторженно, с криками, бил кулаком по полу в эйфории от того, что его покалечили.

Затем начались сомнения. Роман не знал, продолжать ли разговор, потому что был уверен в подлости жены. Оксана рассказывала Алине, как муж убеждал Андрея в том, что она подслушивала.

Преодолев замешательство, Искупников начал говорить Андрею о жалости к нему. Оксана не слышала всё, что произносилось, но в красочных выражениях поведала Алине о своих догадках.

Потом начался спектакль. Оксана встала перед Алиной и подражая то мужу, то Андрею, стала играть удивительную роль…

Всё, что она передала, являлось правдой без всяких утаек, но с мелочными прибавлениями, — самая мерзкая правда из всех существующих. Было рассказано о взаимных слезах, дружеских объятиях, тёплых выражениях. Например, таких: «Ты мой бедный», «Как же ты страдаешь», «Как же мы страдаем», «Как же они страдают», «Как же нам быть», «Мы обязательно победим»…

В конце спектакля Алина уже не поднимала глаза, как будто не пережила пожар совести. Тогда она в полной ясности знала, что ей надо было делать.

В какой-то момент Алине стало неинтересно и даже не противно слушать Оксану. Та это заметила и сникла. Чем закончился разговор Искупникова с Андреем, Оксана не сказала.

Слухов об этом появилось много. Кое кому Оксана расскзала, что после того вечера Искупников, проспав десять часов и проснувшись в отвратительном расположении духа, долго чертыхался, грубо обозвал жену и, выругав сына, порвал все его школьные тетради.