Водоворот

Фруде Гранхус, 2010

Недалеко от города Будё в Северной Норвегии происходит нечто странное: на берегу появляются старинные фарфоровые куклы, прикрепленные к деревянным плотам, а затем – избитая девушка без сознания, одетая как одна из кукол. В это же время мальчишки находят на побережье человека, погруженного в ледяную воду, чьи руки прикованы к камню, а затем появляется еще одна жертва неизвестного преступника. За расследование берется полицейский Рино Карлсен, которому придется распутать целую цепочку страшных преступлений. Роман Ф. Гранхуса – яркий пример скандинавского детектива, где сюжет до последней страницы оставляет читателя в напряжении и не дает отложить книгу. Это история о том, как любовь превращается в одержимость, которая не знает пределов и моральных принципов, стирает границу между добром и злом и сводит с ума.

Глава 7

Будё

«Право талиона» — право на воздаяние.

Рино, не отрываясь, смотрел на написанные его рукой слова и думал о ненависти. Бездонной ненависти. Ким Олауссен, работник пивнушки, так и не смог назвать ни одного человека, кто бы мог желать ему скорейшего возвращения к Создателю. Хотя слова, которые прошептал ему на ухо преступник, свидетельствовали об обратном. Олауссену предстояло умирать долго, на протяжении нескольких часов, мучительно, а спасли его удача и случайность. Таким образом, оставался шанс, что преступник повторит попытку, так как в этот раз не смог довести дело до конца.

Никто из коллег Олауссена не смог припомнить какого-нибудь подозрительного посетителя, хотя можно смело предположить, что те, кто выбирает для вечеринки место типа «Подвала», сами по себе внушают определенные подозрения. Томас решил разыскать и допросить некоторых завсегдатаев бара в надежде на то, что в просветлениях пьяного угара они успели приметить что-нибудь необычное.

Вторая жертва, Нильс Оттему, который до сих пор находился в больнице Хаукеланда в ожидании трансплантации кожи, не смог вспомнить, слышал ли от преступника что-то похожее на слова, которые тот сказал первой жертве. Тем не менее воздаяние при этом было ничуть не мягче.

Общая копия всех трех изображений была прикреплена на стену слева от письменного стола. Картинки были идентичными, лишь по небольшим неровностям линий можно было убедиться, что все они действительно были нарисованы от руки. И так как подпись на изображениях так же не навела жертв ни на какие мысли, следствие не могло сдвинуться с мертвой точки, хотя версий было предостаточно.

Рино вставил карандаш в точилку, прикрепленную к углу стола. Ему больше нравилось писать карандашом, а не ручкой, в том числе из-за процесса затачивания, ритуала, который помогал направить мысли в нужное русло. Он достал чистый лист и написал: «Общее». Истратив полкарандаша, он написал четыре строчки. Все жертвы были среднего возраста, хотя, по мнению инспектора, образ жизни Олауссена несколько ускорял процесс старения. У всех были дети, хотя жили они отдельно. Двое из них были на социальном обеспечении, и он сделал себе пометку проверить, не состоял ли на учете у социальных служб и третий пострадавший. Конечно, подобные вещи весьма постыдны, но кто в наше время думает о стыде?! Потом он написал: «Ненависть», хотя прямой взаимосвязи между всеми случаями не обнаружил.

Он достал мобильник и нашел телефон Иоакима. После двух длинных гудков раздались короткие. На Иоакима это непохоже, обычно он был доступен в любое время дня и ночи, стоял на страже, как будто лично от него зависела безопасность нации. Через секунду на телефон пришло сообщение:

«Не могу говорить. Тут мама и чувак. Перезвоню».

Первый вариант, который пришел в голову Рино, был весьма фантастичным: может быть, Иоаким впервые в жизни сделал все уроки, и директор вызвал его мать в школу, чтобы совместно пропеть «Аллилуйю»? Потому что на обычную встречу, на которой учительница жалуется на витающего в облаках во время уроков Иоакима, их, согласно договору, пригласили бы обоих. Инспектор решил, что, скорее всего, что-то случилось внезапно, и снова уставился на список общего.

Почти сразу же он отложил бумагу, вышел в коридор и постучал в дверь соседнего кабинета. В кабинете, как всегда, пахло смесью шампуня и мыла, потому что Томас Борк совмещал утреннюю пробежку с дорогой до работы, а потом усердно использовал душевую комнату в управлении. Кроме этого, три раза в неделю он ходил в качалку, а после этого опять принимал душ. В недостаточной чистоплотности Томаса Борка упрекнуть не смог бы никто.

— Наш дружок Оттему…

— Это тот, которого сегодня с утра на костре поджарили? — Томас был в восторге от своего остроумия.

— Да, он. Ты собирался позвонить в Берген.

— После половины второго, — Томас крутанулся на стуле, сложил руки на мускулистой груди и широко расставил ноги.

— Не попросишь их разузнать у него кое о чем?

— Все, что твоей душе угодно.

— Мне нужно знать, получал ли он когда-нибудь социальную помощь.

— Ищешь общее?

— Надеяться не запрещено.

— Ладно, правда, не думаю, что кто-то из наших жертв родился с серебряной ложкой в заднице.

— Во рту, — поправил Рино.

Внезапно Томас стал серьезным:

— Кратковременная помощь от государства, возможно, предоставляется гораздо чаще, чем мы предполагаем.

— Может быть, — Рино помнил, что Томас жаловался на нехватку денег после развода с женой. Оставалось только надеяться, что он ни во что не вляпался.

— Кстати, я разговаривал с Куртом…

Рино отметил резкий переход от темы разговора.

— Никаких отпечатков ни на печке, ни на трубе.

— Бомба.

— А вот на дверной ручке, напротив… очень много отпечатков.

— Но не нашего приятеля?

— Строго говоря, мы этого не знаем.

— Строго говоря, знаем. Он не оставляет отпечатков на месте преступления, так что вряд ли станет лапать жирными руками дверь.

— Именно так.

Зазвонил мобильный. Когда Рино вернулся в свой кабинет, на экране телефона высветилась надпись «Иоаким».

— Отец, — пробормотал Рино низким голосом.

— Сын, — поддержал Иоаким.

И они закончили хором:

— И Святой Дух.

— Что за чувак?

— Да один придурок, — голос сына звучал уже не так бодро.

— Который из?

— Один из тех, что притворяются друзьями.

— Давай Иоаким. Говори.

— Он расспрашивал обо всем и копался во всякой дряни.

Плохое предчувствие усилилось.

— И где же это было?

Мальчик едва держался.

— У психов.

— В психиатрической клинике? Мама привезла тебя на прием?

— Мм…

Черт! Он стиснул зубы так, что они заскрипели.

— Мне надо обсудить это с твоей матерью, — сказал он.

— Ага. Она тоже сказала, что хочет с тобой поговорить.

Ей следовало сделать это раньше!

— О чем вы говорили?

— О школе.

— Так?

— И ты тоже начинаешь?

— Вообще-то я как раз заканчиваю. У меня еще одно дело.

— Убийство?

— Даже не спрашивай, Иоаким. Про школу и…?

Мальчик тяжело вздохнул.

— Ну, знаешь, о чем все время твердят учителя.

Он понимал, о чем речь. Обычное дело для мальчишек в этом возрасте — мысли находятся где угодно, но не в классе.

— Хорошо. Я поговорю с мамой.

— Тогда пока! — Непривычное прощание для Иоакима, слишком формальное и простое. Этому чертову врачу все-таки удалось сломать и так подорванную уверенность в себе.

* * *

Глядя на грязновато-серый фасад здания, становилось ясно, что оно начинает рушиться. Хотя соседние дома выглядели не лучше. На лестничной клетке было четыре звонка, но табличка с именем висела лишь у одного из них. Рино ткнул пальцем в первый попавшийся, но никто не ответил. Он позвонил еще раз, терпеливо посчитал до десяти и принялся стучать в первую дверь, которая выглядела лучше других.

Из-за двери показалась голова мальчишки, он раскрыл рот от изумления — очевидно, гости захаживали сюда нечасто.

— Ддддд… ддда?

— Я ищу Кима Олауссена.

Рот мальчика принял форму буквы «О», и было видно, как напряглись все мышцы лица, когда он выдавил:

— Вам на второй.

— Ничего, я найду, — сказал он и начал подниматься по лестнице.

— Справа, — на удивление легко выговорил мальчик.

Он постучал в дверь, посчитал приглушенное «да» приглашением войти и открыл дверь.

— Олауссен?

— В гостиной, — голос по-прежнему звучал хрипло.

Казалось, он сел в машину времени, которая увезла его на тридцать лет назад. Раздвижные двери на кухню, покрашенные коричневой краской, покосились, на полу лежал оранжевый ковер с гипнотизирующим круговым орнаментом. В комнате, которая называлась гостиной, стоял мебельный гарнитур цвета весеннего снега. Ким Олауссен полулежал в потертом кресле, на коленях у него валялись три пульта. На экране телевизора мелькали картинки скачек с тотализатором.

Олауссен сделал попытку приподняться, но лишь качнулся — помочь себе руками он не мог.

— Сидите-сидите! — Рино жестом попросил хозяина не вставать.

— Я слышал, вас выписали.

Олауссен переводил взгляд с телевизора на следователя и обратно.

— Мне нужно соблюдать покой. Это я и дома могу делать.

— Разумеется, — Рино быстро огляделся. — Можно мне присесть?

— Пожалуйста.

Небольшой кожаный диван, заляпанный остатками еды (по крайней мере, Рино надеялся, что эти пятна оставили именно неаккуратные едоки), был настолько дряхлым, что надежнее было усесться на пол.

— Он чуток староват.

— Все нормально, — Рино подвинулся и сел поудобнее. — Что говорят врачи?

Олаусен поднял руки, как будто наглядно показывая, из-за чего именно он попал в больницу:

— Еще рано говорить. Руки немного немеют, но вообще чувствительность восстановилась.

— Отлично.

Олауссен кивнул.

— Я немного разузнал про эти слова… Право талиона — это право на воздаяние.

— И что? — спросил Олауссен, когда понял, что следователь ждет от него какой-нибудь реакции.

— Воздаяние может быть самым разным, но в нашем случае я твердо могу предположить, что оно не из приятных.

— Я не понимаю.

— В других обстоятельствах я попросил бы вас задуматься, не случалось ли чего-нибудь неприятного у вас на работе: клиента плохо обслужили или, может, вышвырнули из бара. Но в нашем случае дело гораздо серьезнее. Настолько серьезно, что меня удивляет тот факт, что вы до сих пор еще ничего не припомнили.

Выражение грушевидного лица сообщало, что воспоминания вообще редко посещали эту голову. Казалось, Ким Олауссен поставил себе целью жизни уничтожить в себе божье творение. Кожа на его лице напоминала засохшую пиццу, волосы увядшей осенней травой свисали с головы, а живот чересчур выпирал.

— Я понятия не имею, кто и почему. Клянусь!

Эти слова Рино не убедили.

— Цепь, которой вас приковали, была прикреплена к штырю. Он вбивал его при вас?

Олауссен опустил глаза, как будто ему было больно вспоминать о происшествии.

— Я слышал, как он стучал молотком по камню и попытался спросить его, что он делает, но он не ответил. Я думал, он бросит меня связанным, и я утону в приливе.

Как Рино и думал, эти звуки тоже были частью наказания.

— Если этот парень решит предпринять еще одну попытку, а вы не расскажете мне, почему он так хочет вам отомстить…

— Да черт возьми! Я не знаю! Думаете, мне моя жизнь не дорога?

Рино с трудом поборол искушение ответить «да» — то, что он видел, свидетельствовало лучше любых слов.

— Думаю, вы врете. Обычно врут преступники, а не жертвы. Я вас не понимаю.

— Черт подери! — Олауссен попытался замахнуться, но остановился, вспомнив, что руки у него работают не в полную силу.

— Вы можете понять, что я не знаю, кто и почему это сделал? Если вы расстроены, потому что следствие зашло в тупик, срывайте свою злость на ком-нибудь другом!

— Ладно. Я просто пытаюсь убедиться, что не зря трачу время.

— Вы ведь все равно его не найдете?

— Почему это?

— Чистое зло. Никаких мотивов, зло ради зла.

Право на воздаяние.

— Ну, я пока вижу умытое зло, но не чистое. Этот парень знал, что делает. Может, у вас в городе двойник завелся?

Олауссен угрюмо взглянул на инспектора, по всей видимости, эта мысль не казалась ему нелепой.

— Наверное, это и правда так, — пробормотал он, подумав.

— Как — так?

— Он принял меня за кого-то еще. Он действовал решительно и гневно. Он казался… не знаю, как объяснить… холодным и расчетливым.

— То есть это ваша версия? Что он вас с кем-то спутал?

— Не моя, а вообще единственная версия. Я никому ничего не должен.

— Хорошо. Пожалуй, хватит, — Рино пришлось пару раз качнуться, чтобы встать с дивана. Проклятый жир на животе надежно загородил собой мышцы. Надо что-то делать с этой страстью к сладкому…

— Кстати…

Взгляд Олауссена уже приклеился к телевизору: шел последний забег. Видимо, он надеялся, что судьба отплатит ему за трагические события.

–…вы знаете Нильса Оттему?

— А должен?

— Честно говоря, стало бы легче.

— Имя мне ни о чем не говорит.

— Его нашли сегодня утром. С ним случилось почти то же самое, что и с вами. Только вот в этот раз преступник выбрал огонь. В данный момент Оттему в больнице Хаукеланд, врачи пытаются спасти ему руку.

— Черт возьми!

— Мы ищем какую-нибудь связь.

— Думаете, это он же?

— Похоже на то.

— Оттему, — Олауссен явно копался в памяти. — У вас нет его фотографии?

— Я работаю над этим.

Олауссен обескураженно посмотрел на инспектора:

— Поверьте, я все эти дни думал о причине!

В этот момент подозрения Рино переросли в уверенность, он попрощался и оставил хозяина наедине со ставками. Он садился в машину, когда зазвонил телефон.

— Ты был прав, — сказал Томас. — Пару лет назад Оттему получал социальную помощь.

* * *

Рино распахнул дверь в службу социальной помощи и направился в отдел пособий. Его представления об этом месте оказались совершенно неверными: в комнате было светло и уютно, и никаких суровых женщин с пронизывающим взглядом в приемной не оказалось. Симпатичная девушка в розовой футболке с надписью «Have Faith»^[5] на груди приветливо улыбнулась Рино из-за стойки. Инспектор предположил, что за ее выбором одежды не скрывалось никаких более глубоких смыслов.

Он представился и сказал, что хочет поговорить с руководителем отдела.

— У нас нет руководителей отдела, мы работаем в команде. Но, боюсь, они все сейчас на собрании, — она вытянула шею и оглядела коридор. — Сейчас посмотрю. Эвен!

Молодой человек лет двадцати в черном свитере поло и очень идущем ему блейзере поднял голову от копировального аппарата, взял в руки пачку бумаги и направился к приемной.

— Этот человек из полиции, у него есть несколько вопросов. Не знаешь, когда закончится собрание?

У молодого человека было одно из тех лиц, которые рано стареют, — глубоко посаженные глаза и прямые черты. Он кивнул в знак приветствия:

— Подобные собрания непредсказуемы, — он ухмыльнулся, как бы подчеркивая, что не разделяет любовь начальства к новомодной организации предприятия. — Но вы вполне можете войти. Клиентов там нет.

Молодой человек опять кивнул, а девушка пошла по длинному коридору и постучала в одну из дверей. Через полминуты худая высокая женщина средних лет протянула Рино руку.

— Лисбет Толлефсен. Чем могу помочь?

— Мы можем где-нибудь поговорить?

— Да, конечно.

Он заметил, что на дверной табличке значилось «руководитель команды», подобное наименование должно было демонстрировать, что все сотрудники команды движутся в одном направлении, и эта женщина, усаживающаяся за стол, должна корректировать курс движения, чтобы никто случайно от усердия не заблудился.

— В чем дело? — сложив перед собой руки, женщина взглянула Рино в глаза и приготовилась слушать. Похоже, сама полицейская форма наводила ее на мысль о плохих новостях.

— Вы, может быть, читали о происшествии на Ландегуде?

— Про того парня, у которого руки оказались прикованными под ледяной водой?

— Да. Он получает пособие. Его имя Ким Олауссен.

Взгляд стал более жестким.

— Подобный случай произошел около трех лет назад. И еще один — сегодня утром. Расследование только началось, поэтому мы сейчас прежде всего ищем взаимосвязь. И, кажется, нашли.

По ее взгляду он понял, что она догадалась, к чему он клонит.

— Они все получали пособие.

Она выпрямилась.

— И чего вы хотите?

— Если честно, я и сам не знаю. Конечно, возможно, это простое совпадение, однако мы должны это проверить. Поэтому я и обратился к вам.

— Послушайте… я забыла ваше имя.

— Карлсен. Рино Карлсен.

— Карлсен, мы не имеем права…

— Разглашать сведения о частных лицах. Я знаю. Я и не собираюсь просить вас предоставить мне какие-то личные сведения. Мне все равно, какие суммы они получали, — он сменил позу. — У вас же хранятся дела всех клиентов?

— Да, мы храним заявления и документы по всем обращениям.

— Отлично. Я ищу, точнее, надеюсь найти какую-то связующую нить между этими делами, то, что сможет объяснить причину материальных трудностей, которые испытывали эти люди.

— Боюсь, что у вас неправильное представление о сведениях, которые у нас хранятся. Мы оказываем срочную помощь, мы помогаем нашим клиентам прийти к соглашению со своими кредиторами. Мы не анализируем причины, по которым нашим клиентам нужна помощь, только выясняем, не кроется ли проблема в азартных играх или злоупотреблении алкоголем.

Рино жестом показал, что именно это он и имел в виду.

— Но эти сведения никуда не заносятся. Если бы я предложила вам полистать их личные дела, чего я предпочла бы не делать, вы увидели бы только заявление на пособие, приложенные документы и информацию о принятом решении — в общем, сухие факты.

— А если — просто предположение — они все жаловались на то, что их шантажируют или преследуют, об этих фактах была бы сделана отметка?

— О шантаже мы сообщили бы вам. Остальные — назовем их «неприятности» — входят в понятие личной информации, которую мы не имеем права разглашать.

— Понимаю. По-вашему, в папках вряд ли может найтись что-то, что поможет обнаружить общее между нашими пострадавшими.

— Именно так.

— И все-таки, давайте начнем с Кима Олауссена. Вы уже знаете о происшествии, и имя вам знакомо. Не могли бы вы поговорить со своими подчиненными, может быть, кто-нибудь из них вспомнит разговор с этим мужчиной? А потом вы бы сами решили, что из их разговора можно рассказать мне.

Было видно, что от подобной идеи женщина не в восторге.

— Мы говорим о покушении на убийство с риском повторной попытки.

— Я поговорю с сотрудником, который занимался делом Олауссена. Но особо не надейтесь.

— Это единственный шанс.

Она кивнула, но без особого энтузиазма.

Рино вежливо поблагодарил, попытался выйти из коридора, но заблудился. Лисбет пришлось ему помочь:

— Вам в другую сторону. Там отдел опеки и попечительства.

Он еще раз вежливо поблагодарил, но ее покровительственный тон вызвал в нем раздражение. Это чувство еще сидело внутри, когда через десять минут он опустился за свой стол в управлении. Он остро почувствовал необходимость выпустить пар и набрал номер телефона подходящей жертвы.

Она ответила после третьего гудка:

— Хелена.

— Это я. Ты отвела Иоакима к психологу без моего согласия!

Она обреченно вздохнула:

— Ты Иоакима возишь черт знает куда, а я и слова не говорю.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

— Иоакиму трудно.

— Конечно, трудно. И мне было трудно в тринадцать. Всем мальчикам в этом возрасте трудно.

— Мы уже год получаем тревожные сигналы из школы, Рино. Если мы и дальше будем отрицать, что у него проблемы с поведением, мы только окажем ему медвежью услугу.

— Боже мой! — Рино сжал кулак и мысленно разнес в щепки письменный стол.

— Иоаким не может сосредоточиться на каком-нибудь деле дольше, чем на полминуты. Мысли всегда где-то блуждают, он все время какой-то беспокойный, и днем, и ночью. Разве ты не замечаешь, Рино? Или, может, не хочешь замечать?

— Да послушай! Гормоны играют, конечно, мысли разбегаются, кто куда. Нельзя из-за этого считать его больным. Я с двенадцати до шестнадцати только о девчонках и думал, пока не попробовал. В реальный мир я наведывался лишь изредка.

— Не шути с этим!

— Уж лучше шутить, чем лечить.

— Придется смириться с реальностью. Если бы он, как ты утверждаешь, был самым обычным тринадцатилетним мальчишкой, школа бы так не реагировала.

— Школа не для всех.

Она демонстративно вздохнула, как бы показывая, что не намерена больше слушать.

— Все симптомы указывают на СДВГ.

— Кто это говорит? Недоумок-психолог, который поболтал с тобой сорок пять минут и едва поздоровался с мальчиком?

— Не он один. Все так говорят.

— Черт подери, Иоаким не будет принимать «Риталин».

— До этого один шаг.

— Очень большой шаг. Пока! — Инспектор отшвырнул трубку и схватил рисунки.

Зажав один из них между указательным и большим пальцем, он медленно поворачивал лист в разные стороны. Просочившийся сквозь оконное стекло солнечный луч пробежал по столу и осветил рисунок в его руке. Бумага была очень тонкой, почти прозрачной. Какое-то время инспектор пытался разглядеть окружающую обстановку через бумагу, и его вдруг осенило. Он положил рисунки друг на друга, подошел к окну и приложил их к стеклу. Рисунки были одинаковыми.

Почти.

Линии наверху и внизу, а также прямоугольное окно совпадали в мельчайших деталях, как и семь фигурок. Но фигурки в окне были разной высоты.

Внезапно его осенило. У всех жертв были дети. По одному ребенку.

— Томас!!!

Через секунду коллега заглянул в кабинет.

— У всех жертв были дети, так?

— Согласно данным реестра населения — да.

— Ты знаешь возраст детей?

— Думаю, да.

— Расскажи.

— Минуту.

Прошло две минуты.

— Посмотрим, наш дружок из пивбара…

— Начни с первой жертвы.

— Дочери четыре года.

— Тогда было или сейчас?

— Хм… тогда.

— Хорошо. Олауссен?

— Мальчику восемь. И четыре месяца.

— Оттему?

— Мальчик, 6 лет.

— Бинго! — Рино с видом триумфатора показал рисунки коллеге. — Фигурка в окне — это ребенок жертвы.

— Но их тут много…

— Только одна фигурка стоит у окна. И она единственная отличается от других размером. Сын Олауссена самый большой, потому что он старший. Четырехлетняя девочка самая маленькая, видишь?

Томас вгляделся в рисунки:

— Вовсе не всегда можно угадать рост по возрасту ребенка.

— Неважно, какого они на самом деле роста. Преступник пытался показать, что дело в детях. Видишь, окна одинакового размера, а фигурки разного!

— Может быть…

— И еще. Взрослый слева. Он отвернулся. Мы этого не заметили, потому что многие фигурки стоят, отвернувшись. А надо было заметить, потому что он стоит, отвернувшись от ребенка в окне. Томас, есть!

— Есть?

— У нас есть мститель, и мы знаем, за кого он мстит, — Рино бросил рисунки на стол. — За детей.

Рино и сам готов был отправиться в карательный поход. Не дай бог ей удастся накачать Иоакима!

Примечания

5

Верьте! (англ.)