Корабль-призрак

Фредерик Марриет, 1839

«Корабль-призрак» (1837–1839) английского писателя, морского офицера и путешественника, классика приключенческой прозы Фредерика Марриета, прославившегося под псевдонимом Капитан Марриет, – едва ли не самая известная литературная вариация старинной легенды о «Летучем голландце», таинственном парусном судне без экипажа, которое столетиями блуждает по океанским просторам, никогда не приставая к берегу и наводя ужас на мореплавателей. Главному герою романа, молодому моряку Филипу Вандердекену, предстоит снять страшное заклятие со своего отца-капитана, который некогда опрометчиво дал роковой обет на священной реликвии, а потом, находясь в плавании, в минуту отчаяния возвел хулу на Господа Бога и тем обрек себя и свою команду на вечные скитания, – однако избавиться от проклятия оказывается совсем не просто… Роман издается в современном переводе, без сокращений; в издание включены полные комплекты иллюстраций к «Кораблю-призраку», созданных замечательными чешскими художниками Венцеславом Черны и Вацлавом Чуттой.

Глава 9

Предоставим индийской флотилии идти к мысу Доброй Надежды по воле ветров и течений. Некоторые суда отстали, но общая встреча была назначена в Столовой бухте, откуда вновь предстояло выйти всем вместе.

Филип Вандердекен скоро отыскал себе некое полезное применение на борту. Он прилежно учился морскому ремеслу, благо эта учеба отвлекала от одолевавших его мрачных мыслей, и усердно исполнял свои каждодневные обязанности, из-за чего вечерами валился с ног и крепко засыпал — а иначе сон бы от него бежал.

Он быстро сделался любимчиком капитана и близко сошелся с первым помощником Хиллебрантом; второй же помощник Стрюйс, молодой и угрюмый, чурался общения. Что касается суперкарго фон Штрума, тот редко появлялся на палубе. Медведя Йоханнеса на цепь сажать не стали, поэтому минхеер фон Штрум старался не покидать каюту, зато он каждый день перечитывал письмо, которое намерен был передать руководству компании, и постоянно вносил в текст поправки, призванные, как ему виделось, подкрепить его жалобы и окончательно испортить мнение о капитане Клоотсе.

Между тем сам капитан, пребывая в счастливом неведении о происходящем в кормовой каюте, курил трубку, пил горячительное и забавлялся с Йоханнесом. Медведь же воспылал теплыми чувствами к Филипу и теперь отстаивал с ним каждую вахту.

На борту был еще один человек, которого нам не следует упускать из виду, — одноглазый лоцман Шрифтен, почему-то проникшийся враждебностью как к нашему герою, так и к его верному спутнику-медведю. Поскольку Филип числился офицером, Шрифтен не осмеливался выступать против него открыто, но пользовался любой возможностью ему досадить и постоянно пытался подстрекать матросов. С медведем он и вовсе не сдерживался — всякий раз, проходя мимо, отвешивал зверю крепкий пинок, сопровождая его площадной бранью. Лоцман не имел приятелей среди команды, но все его побаивались, и он обладал необъяснимым влиянием на моряков.

Такова была обстановка на борту барка «Тер Шиллинг», который, в компании двух других кораблей, угодил в полосу штиля приблизительно в двух днях пути от мыса Доброй Надежды. Было очень жарко, в этих южных широтах стояло лето, и Филип, лежавший под растянутой над мостиком парусиной, изнывал от зноя.

Он даже задремал, но проснулся от холода, волной пробежавшего по телу и будто застывшего в груди. Приоткрыв глаза, он увидел над собою лоцмана Шрифтена, державшего в пальцах стальную цепочку, на которой висела священная реликвия. Филип снова зажмурился, рассчитывая выведать намерения лоцмана, а тот принялся осторожно вытягивать цепочку из кармана юноши.

Когда вещица выскользнула наружу, лоцман попытался было надеть цепочку на себя, но тут Филип резко выбросил руку и стиснул пальцы Шрифтена.

— Что сие означает? — справился он возмущенно, отбирая у вора свою цепочку.

Шрифтен как будто ничуть не смутился тем, что его застигли с поличным. Он лишь смерил Филипа взглядом и насмешливо спросил:

— Там что, ее портрет, а?

Вандердекен поднялся, оттолкнул лоцмана и сложил руки на груди.

— Советую вам не проявлять неуместного любопытства, минхеер, не то пожалеете.

— Или же, — продолжал лоцман, словно не услышав Филипа, — там внутри детский чепец, верное средство от утопления?

— Ступайте по своим делам, минхеер.

— А, вы же католик. Значит, там пальчик святого или — о, я догадался! — щепка Святого Креста.

Филип невольно вздрогнул.

— Ага! Я прав! — Шрифтен побежал к матросам, что толпились на палубе. — Ребята, хочу, чтоб вы кое-что узнали! У нас на борту частица Святого Креста, так что никакой дьявол нам не страшен!

Филип, сам не ведая почему, последовал за Шрифтеном, спустился по трапу и пересекал квартердек, когда лоцман заговорил с матросами.

— Ну да, — отозвался один старый моряк, — ни дьявол, ни сам «Летучий голландец».

«„Летучий голландец“? — мысленно озадачился Филип. — Это кто же такой?» Он сделал еще шажок вперед и укрылся за грот-мачтой, надеясь услышать что-нибудь полезное для себя. Его надежда оправдалась.

— Говорят, что повстречаться с ним хуже, чем с сатаной, — сказал другой матрос.

— Да кто его видел-то?

— Не скажи, его видели много раз, и корабль, который с ним встретится, считай, обречен.

— А где он обычно появляется?

— Ну, болтают, что главным образом его видали у Мыса.

— Парни, расскажите мне эту историю, я прежде ее не слыхал.

— Да я сам мало что знаю. Дескать, есть такой проклятый корабль. На нем ходили пираты, однажды они перерезали глотку своему капитану.

— Вовсе нет, — возразил Шрифтен. — Капитан до сих пор управляет кораблем, и он настоящий злодей. Говорят, что он, как кое-кто из нашей команды, бросил дома красавицу-жену, на которую надышаться не мог.

— С чего ты взял, лоцман?

— Всякий раз, ступая на борт корабля, который пираты захватывают, он норовит отправить письмо домой. Но горе тому кораблю, который примет это письмо! Он пойдет ко дну, и вся команда погибнет!

— Вот любопытно мне знать, где ты всего этого наслушался, — проговорил один из матросов. — Ты что, своими глазами «Голландца» видел?

— Да, видел! — Шрифтен нежданно сорвался на крик, но быстро спохватился, и вопль перешел в его обычный, хрипловатый смешок. — Нам нечего бояться, ребята, коли с нами частичка Святого Креста. — Тут лоцман пошел было на корму, чтобы покончить с расспросами, но заметил Филипа за грот-мачтой. — Ба! Оказывается, я не один такой любопытный. Признавайтесь, минхеер, вы протащили свою ладанку на борт, чтобы отпугнуть «Летучего голландца»?

— Какого еще «Голландца»? — проворчал сбитый с толку Филип.

— Погодите-ка, а вы с его капитаном, часом, не родичи? Сдается мне, его тоже кличут Вандердекеном.

— На свете много Вандердекенов, — ответил Филип, успевший собраться с мыслями, и двинулся обратно на мостик.

«Может показаться, что этот злобный одноглазый негодяй прекрасно знает, зачем я отправился в плавание, — размышлял Филип, — но разве такое возможно? И почему меня пробирает холод всякий раз, как он ко мне приближается? Любопытно, другие тоже это чувствуют или это причуда нашего с Аминой воображения? Жаль, что расспрашивать не следует… И откуда у него этакая ненависть ко мне? Ведь мы с ним не ссорились… Что ж, то, что я услышал, подтверждает мои подозрения, но мне и без того все было ясно. О Амина, моя Амина! Когда бы не ты, я разгадал бы эту загадку ценою собственной жизни. Боже всемогущий, успокой мои мысли, не то голова моя расколется!»

Через три дня «Тер Шиллинг» и его спутники добрались до Столовой бухты, где уже стояли на якоре в ожидании другие корабли флотилии. Как раз в ту пору голландцы основали на мысе Доброй Надежды поселение, где индийские флотилии могли пополнить запасы воды и приобрести скот на забой у готтентотов, обитавших на побережье и готовых отдать крепкого быка за медную пуговицу или за большой гвоздь.

Несколько дней прошли в суете подготовки к отправлению, а затем корабли, получив от старшего сведения о месте встречи, если флотилии случится разойтись, и приняв необходимые меры на случай бури, которую все ждали, выбрали якоря и продолжили путь.

Три дня подряд флотилия шла против легкого встречного ветра, почти не продвигаясь вперед, а на третий день задул южный ветер, мало-помалу набиравший силу, и корабли отнесло к северной части бухты. На седьмой день «Тер Шиллинг» оказался в одиночестве, зато волнение утихло. Снова поставили паруса и развернули корабль носом на восток, чтобы приблизиться к берегу.

— Плохо, что мы остались одни, — сказал минхеер Клоотс Филипу, когда они прогуливались по палубе, — но меридиан должен пролегать неподалеку, так что положение солнца позволит мне определить нашу широту. Трудно сказать, насколько далеко нас отнесло на север ветром и течениями. Юнга, неси мою буссоль. И смотри, не ударь ее обо что-нибудь!

Буссолью назывался простейший инструмент для измерения широты, опытный глаз позволял вычислить широту с точностью до пяти — десяти миль. Квадранты и секстанты^[24] изобрели намного позже. Вообще, учитывая, сколь мало в те времена знали о навигации и румбах компаса, а также то обстоятельство, что долготу определяли только приблизительно, можно лишь удивляться тому, что наши предки отважно бороздили моря и кораблекрушения случались довольно редко.

— Мы на целых три градуса севернее Мыса, — объявил капитан Клоотс, вычислив широту. — Должно быть, тут сильное течение, но ветер быстро стихает и скоро уляжется совсем, если я не ошибаюсь.

Ближе к вечеру ветер и вправду стих, однако волны продолжали тащить корабль в сторону суши. На поверхность воды стали выскакивать морские котики, они словно преследовали барк; тут и там сновали рыбы, и море бурлило жизнью в лучах закатного солнца.

— Что это за шум слышится? — справился Филип. — Похоже на далекий гром.

— Верно, — согласился минхеер Клоотс. — Эй, наверху, сушу видно?

— Видно, капитан, — откликнулся матрос, взобравшийся в смотровое гнездо. — Прямо по курсу песчаные холмы и сильный прибой.

— Вот что это за шум, сынок. Прибой. Нас несет течением. Поскорее бы ветер задул!

Солнце спускалось все ниже, но ветер не поднимался, а течение увлекало «Тер Шиллинг» к берегу настолько резво, что теперь уже все видели пенные волны, которые с грохотом обрушивались на песок.

— Вам знакомо это побережье, лоцман? — спросил капитан у Шрифтена, стоявшего поблизости.

— Еще как знакомо, — ответил тот. — Волны разбиваются на глубине дюжины фатомов^[25]. Через полчаса этот корабль разлетится вдребезги, если ветер нас не спасет.

Коротышка-лоцман хмыкнул, будто прельщенный таким поворотом.

Минхеер Клоотс не скрывал своего беспокойства, то и дело он вытаскивал трубку изо рта, а потом совал обратно. Матросы сгрудились на носу и на палубе, с трепетом прислушиваясь к нараставшему грохоту прибоя. Солнце наконец скрылось за горизонтом, и сгустившийся ночной мрак усугублял тревогу команды барка.

— Надо спустить лодки, — сказал капитан, обращаясь к первому помощнику, — и попытаться замедлить ход. Боюсь, у нас ничего не выйдет, но люди, по крайней мере, сойдут с корабля, прежде чем он врежется в берег. Велите приготовить буксиры и спускайте лодки, а я извещу суперкарго.

Минхеер фон Штрум восседал во всем великолепии посреди отведенной ему каюты и надел по случаю воскресенья свой лучший парик. Он в очередной раз перечитывал письмо правлению компании с упоминанием медведя, когда вошел капитан Клоотс и коротко сообщил, что кораблю грозит неминуемая опасность и что, по-видимому, барк разобьется уже через полчаса. При этом пренеприятнейшем известии минхеер фон Штрум вскочил с кресла и второпях, обуянный страхом, уронил свечу, которую совсем недавно зажег.

— Опасность, капитан?! Какая опасность? Море ровное, ветер стих… Моя шляпа! Где мои шляпа и трость? Я иду на палубу! Немедленно! Дайте свечу! Минхеер Клоотс, распорядитесь принести свет! Я ничего не вижу в темноте. Капитан, почему вы молчите? Боже милосердный, он ушел и бросил меня!

Капитан успел вернуться с горящей свечой. Минхеер фон Штрум надел шляпу и вышел из каюты. Между тем лодки спустили, корабль развернули носом от берега, но больше в ночи ничего не было видно, не считая белой линии бурунов там, где прибой разбивался о берег с неумолчным грохотом.

— Минхеер Клоотс, извольте подать лодку! Я покидаю корабль сей же час! Мне нужна самая большая лодка, достойная чиновника компании, чтобы в нее поместились мои бумаги и я сам.

— Увы, минхеер фон Штрум, — отозвался капитан, — в наших лодках едва хватает места на всех, а для каждого человека его собственная жизнь значит столько же, сколько ваша для вас.

— Капитан, перед вами чиновник компании. Я вам приказываю! Только посмейте мне отказать!

— Посмею и отказываю, — ответил капитан, взмахнув трубкой.

— Что ж, — вскричал минхеер фон Штрум, к тому времени окончательно утративший остатки самообладания, — едва мы прибудем в порт, я… Боже милостивый, мы погибли! Господи Боже, спаси и помилуй! — Суперкарго, не разбирая дороги, кинулся обратно в каюту. В суматохе он наткнулся на медведя Йоханнеса, попавшегося ему под ноги, упал, и шляпа слетела с его головы, а за нею последовал и парик. — Боже! Где я? Помогите! Помогите! Вас зовет суперкарго!

— Спускайте лодки и собирайте людей на палубе! — крикнул капитан. — Времени в обрез! Филип, живо тащите буссоль, воду и галеты! Мы должны покинуть корабль через пять минут!

Грохот прибоя сделался уже таким громким, что люди с трудом различали приказы. А минхеер фон Штрум тем временем продолжал лежать на палубе, всплескивая руками, дрыгая ногами и оплакивая свою участь.

— Ветерок задул с берега, — воскликнул Филип, вскинув палец.

— Верно, однако, боюсь, уже слишком поздно. Складывайте вещи в лодки, ребята, и не теряйте головы. Мы еще можем спасти наш корабль, если ветер окрепнет.

До берега было настолько близко, что уже ощущалось, как течение бросает корабль из стороны в сторону. Но ветер становился все сильнее, и барк наконец замер. Все моряки уже сидели в лодках, не считая капитана Клоотса, его помощников и минхеера фон Штрума.

— Нас тянет обратно! — крикнул Филип.

— Верно. Думаю, мы спасем корабль! — отозвался капитан. — Ровнее, Хиллебрант! — велел он первому помощнику, стоявшему у штурвала. — Отходим, отходим… Только бы ветер продержался минут десять!

Ветер продолжал дуть, барк немного отдалился от полосы прибоя, но потом вдруг все стихло, и корабль снова повлекло к суше. Наконец ветер подул так, что барк рывком устремился вперед. Матросы в лодках радостно завопили. Минхеер фон Штрум подобрал парик и шляпу и укрылся в каюте. Менее чем через час «Тер Шиллинг» был вне опасности.

— Нужно поднять лодки, — сказал капитан Клоотс. — А прежде чем ложиться спать, давайте возблагодарим Господа за наше спасение.

Той ночью барк преодолел около двадцати миль и взял курс на юг, но к утру ветер унялся и опять наступил почти полный штиль.

Капитан провел на палубе добрый час и обсуждал с Хиллебрантом опасности прошлого вечера, не забыв упомянуть о себялюбии и трусости фон Штрума, когда из кормовой каюты раздался громкий стук.

— Что еще такое? Неужто наш отважный суперкарго повалился на пол без чувств? Да он разнесет мне всю каюту!

Тут на палубу выскочил слуга чиновника.

— Минхеер Клоотс, помогите моему хозяину! Он сейчас погибнет! Ваш медведь!..

— Медведь? Йоханнес, что ли? Да он же ручной, как собака! Нет, надо проверить.

Прежде чем Клоотс успел подойти к каюте, оттуда вылетел в одной рубахе насмерть перепуганный суперкарго.

— Боже! Боже! Убивают! Едят заживо! — издавая эти бессвязные крики, он попытался залезть на снасти бушприта.

Капитан следил за перемещениями минхеера фон Штрума с нескрываемым изумлением, а когда увидел, как тот лезет на бушприт, развернулся и вошел в каюту. Там выяснилось, что Йоханнес и вправду успел наозорничать.

Обивка стен в каюте была сорвана, коробки для париков валялись на полу, разодранные в клочья, сверху лежали две уцелевшие куафюры, а все вокруг усеивали осколки разбитых горшков. Йоханнес же с видимым удовольствием слизывал вытекший мед.

Как оказалось, в Столовой бухте, пока корабль стоял на якоре, минхеер фон Штрум, большой любитель меда, закупил некоторое его количество у готтентотов. Заботливый слуга переложил этот мед в горшки, которые поставил на дно коробок с париками, чтобы хозяин мог насладиться лакомством за остаток пути.

Утром слуга вспомнил, что один из париков хозяина пострадал от столкновения с медведем минувшим вечером. Он открыл коробку, чтобы достать другой. Йоханнесу случилось быть поблизости, и медведь унюхал мед. Если минхеер фон Штрум любил мед, что уж говорить о медведях, всех без исключения, которые готовы на что угодно, лишь бы им полакомиться?

Йоханнес поддался искушению, неодолимому для его вида, по запаху проник в каюту и уже собирался залезть в койку чиновника, когда слуга пнул его, вытолкал наружу и захлопнул дверь. Обиженный медведь проломил стену и вновь проник внутрь. Он напал на коробки с париками и, скаля свои устрашающие клыки, убедил слугу, который опять хотел его выгнать, что с ним лучше не связываться.

Между тем минхеер фон Штрум впал в полнейший ужас. Не догадываясь об истинной цели медведя, он вообразил, что зверь вознамерился его сожрать. Слуга забился в угол после тщетной попытки спасти последнюю коробку, а чиновник, сообразив, что ему никто не поможет, выбрался из койки и побежал, как говорилось выше, на нос корабля. Йоханнес остался победителем и сполна насладился своей победой.

Капитан Клоотс быстро разобрался, в чем дело, подошел к медведю и заговорил с ним, а потом пнул, но Йоханнес не желал расставаться с медом, только злобно скалил клыки.

— Сам виноват, Йоханнес, — сказал капитан, — теперь придется списать тебя с корабля, ведь у суперкарго есть все основания жаловаться. Ладно, ладно, лопай свой мед, все равно его у тебя не отнять.

С этими словами капитан вышел из каюты и направился к чиновнику, который по-прежнему сидел на бушприте, сверкая лысой головой. Ночная рубаха поверх тощего тела развевалась по ветру.

— Прошу простить меня, минхеер фон Штрум, — произнес капитан, — но медведя следует удалить с этого корабля.

— Разумеется, капитан Клоотс! Но здесь не обойтись без разбирательства. Жизни чиновников компании не должны подвергаться опасности из-за причуд капитанов! Меня чуть заживо не съели!

— Зверь пришел вовсе не за вами, а за медом, — ответил Клоотс. — Он получил что хотел, и даже мне не удалось оторвать его от заветного лакомства. Такова уж натура животных. Не соблаговолите ли перейти в мою каюту, покуда зверя не выведут? Больше он свободно гулять не будет, обещаю.

Минхеер фон Штрум вдруг как будто осознал, что ночная рубаха никак не соответствует достоинству чиновника (и что величие, лишенное внешних проявлений, становится посмешищем), а потому счел возможным принять предложение капитана.

С некоторыми усилиями и при помощи матросов медведя вытолкали из кормовой каюты, хотя он упорно сопротивлялся — ведь на буклях париков оставалось еще много меда. Зверя заперли, поскольку он совершил злостное преступление в открытом море.

Это происшествие весьма оживило настроение команды в безветренный день, когда корабль покоился в неподвижности посреди водной глади.

— Солнце было красным, когда садилось, — сообщил Хиллебрант капитану, который вместе с Филипом стоял на мостике. — Думаю, ветер задует еще до утра.

— Согласен, — отозвался капитан. — Но странно, что мы не видели ни одного корабля флотилии. Их все должно было отнести сюда.

— Быть может, они ушли дальше в море?

— Вот бы и нам это удалось. — Клоотс вздохнул. — Прошлым вечером мы чудом спаслись. Мало ветра — ничуть не лучше, чем много ветра.

Тут матросы на палубе вдруг загомонили, глядя куда-то за корму.

— Эгей! Корабль! Нет! Да! — перекрикивались они.

— Думают, им мерещится корабль… кхе-кхе! — сообщил Шрифтен, поднимаясь на мостик.

— Где?

— В темноте! — Лоцман указал в черноту ночи.

Капитан, Хиллебрант и Филип дружно устремили взоры в ту сторону. Им тоже почудилось, будто они что-то различают. Мрак словно слегка рассеялся, и горизонт внезапно занялся каким-то бледным, мерцающим светом. Не ощущалось ни дуновения ветерка, морская гладь была ровной как зеркало, и другой корабль становился виден все более отчетливо, из сумрака проступили корпус, мачты и снасти. Люди терли глаза, пытаясь сообразить, грезят они или это зрелище предстало им наяву.

Посреди бледного свечения, что словно плыло в воздухе, градусах в пятнадцати над горизонтом, в самом деле находился большой корабль. До него было мили три, но, хотя море вокруг оставалось гладким, он сражался с яростным штормом: то нырял под воду, то возникал вновь, то кренился на борт, то снова выпрямлялся. Главные паруса на нем были свернуты, реи гнулись по ветру, раздувались только подрифленный прямой фок, штормовой стаксель и трисель.

Корабль, казалось, нырял на одном месте — и в то же время стремительно приближался, гонимый сильным ветром. С каждым мгновением его очертания обрисовывались все четче.

Наконец он подошел почти вплотную, и, прежде чем чужак по воле ветра переменил курс, с «Тер Шиллинга» успели разглядеть людей на палубе и шапку пены у носа, расслышать хриплый свист боцманских дудок, скрип дерева и жалобные стоны гнущихся мачт. Затем мрак опять сгустился, и видение сгинуло, будто его не было.

— Великие Небеса! — вскричал капитан Клоотс.

Филип ощутил на плече чью-то руку, и его пробрало холодом до самых пяток. Он обернулся и встретился взглядом с одноглазым Шрифтеном, который крикнул ему в ухо:

— Филип Вандердекен, это и есть «Летучий голландец»!

Примечания

24

Очевидно, имеется в виду так называемый квадрант Гантера (1618), названный по имени изобретателя, поскольку в исламском мире квадрантами пользовались уже в Средние века, а первый задокументированный случай применения квадранта европейским мореплавателем относится к 1481 году. Секстант же действительно стал применяться в морском деле только с 1730-х годов.

25

В 1 фатоме (морской сажени) около 2 м.