Корабль-призрак

Фредерик Марриет, 1839

«Корабль-призрак» (1837–1839) английского писателя, морского офицера и путешественника, классика приключенческой прозы Фредерика Марриета, прославившегося под псевдонимом Капитан Марриет, – едва ли не самая известная литературная вариация старинной легенды о «Летучем голландце», таинственном парусном судне без экипажа, которое столетиями блуждает по океанским просторам, никогда не приставая к берегу и наводя ужас на мореплавателей. Главному герою романа, молодому моряку Филипу Вандердекену, предстоит снять страшное заклятие со своего отца-капитана, который некогда опрометчиво дал роковой обет на священной реликвии, а потом, находясь в плавании, в минуту отчаяния возвел хулу на Господа Бога и тем обрек себя и свою команду на вечные скитания, – однако избавиться от проклятия оказывается совсем не просто… Роман издается в современном переводе, без сокращений; в издание включены полные комплекты иллюстраций к «Кораблю-призраку», созданных замечательными чешскими художниками Венцеславом Черны и Вацлавом Чуттой.

Глава 5

Филип Вандердекен сидел на крыльце. Он откинул волосы со лба и подставлял лицо освежающим дуновениям ветерка, надеясь хоть немного остудить воображение, разгулявшееся после волнений трех минувших дней. Хотелось отдохнуть, но юноша отлично сознавал, что на отдых рассчитывать не приходится.

Его угнетали дурные предчувствия, ближайшее будущее виделось непрерывной цепочкой опасностей и бед, чреватых гибелью, однако в целом Филип воспринимал свою участь бесстрашно и бесстрастно. Почему-то казалось, что прошло всего три дня с тех пор, как он появился на свет; было грустно, но несчастным он себя не ощущал.

Мысли юноши постоянно возвращались к роковому письму, диковинная, необъяснимая пропажа которого как будто лишний раз доказывала сверхъестественную природу послания. Филип все больше убеждался в том, что задание изначально предназначалось именно ему, а реликвия, доставшаяся от матери, только подкрепляла его уверенность.

«Такова моя судьба, таков мой долг», — думал Филип. Придя к этому умозаключению, он отчасти совладал со смятением в мыслях и стал вспоминать красоту, отвагу и недюжинное присутствие духа, выказанные Аминой. Любуясь луной, что пролагала свой вековечный путь по небосводу, юноша задумался о том, насколько переплетены их жизни — его собственная и жизнь этого прелестного создания. События последних трех дней, казалось, подтверждали почти неразрывную связь.

«Все в воле Небес, и будет так, как предначертано ими. Я поклялся, — думал Филип, — и мою клятву приняли. Я должен посвятить жизнь спасению своего несчастного отца, но разве это мешает мне любить Амину?

Опомнись, приятель! Моряк в индийских водах проводит в плавании долгие месяцы, прежде чем ступить на берег. Мои поиски придется вести в океане, и как часто я буду возвращаться на сушу? Почему бы не насладиться утешением домашнего очага?

Но все же вправе ли я желать любви девушки, которая, если полюбит, будет любить, не сомневаюсь, горячо, преданно, искренне? Стоит ли ей связывать свою судьбу с мужчиной, чья жизнь будет постоянно подвергаться опасности?

Впрочем, это привычный удел всех моряков, дерзающих покорять бурные воды, когда только тонкая доска палубы отделяет тебя от смерти. Кроме того, мне выпало важное задание, а значит, моей жизни ничто не угрожает, покуда Небеса не сочтут это задание выполненным.

Как скоро это произойдет и чем все завершится? Неужто смертью? Вот бы кровь подостыла, тогда бы я мыслил яснее…»

Подобным размышлениям предавался Филип Вандердекен, пытаясь оценить, насколько сможет преуспеть в своих начинаниях.

Наконец стало светать, и, завидев алую полоску над горизонтом, юноша ослабил бдительность, а потом и вовсе заснул, прямо на крыльце.

Легкое прикосновение к плечу заставило его вздрогнуть и схватиться за пистолет. Он резко обернулся — и увидел Амину.

— Эта пуля предназначалась мне? — спросила девушка с улыбкой, повторяя слова, которые Филип произнес в ночи.

— Да, Амина! Она должна была защитить вас снова, если понадобится.

— Знаю, Филип. Вы очень добры, что провели эту ночь в утомительном дозоре. Но уже давно рассвело.

— Амина, я сторожил, пока не рассвело.

— Вам пора отдохнуть, Филип. Мой отец уже на ногах, можете прилечь на его кровать.

— Спасибо, но я не хочу спать. У меня очень много дел. Нужно сходить к бургомистру и рассказать о происшедшем. Тела придется оставить здесь, пока правомерность случившегося не будет удостоверена. Ваш отец сходит, Амина, или мне идти самому?

— Полагаю, это должен сделать отец, ведь дом принадлежит ему. А вы останетесь тут. Раз не хотите спать, тогда подкрепитесь. Я предупрежу отца, он как раз позавтракал.

Амина ушла в дом и вскоре привела отца, который сразу согласился сходить к бургомистру. Филипа он приветствовал радушно, поежился, когда пришлось миновать мертвые тела у подножия крыльца, и быстрым шагом направился в сторону города, где проживал городской глава.

Девушка велела Филипу идти за ней и провела его в отцовскую комнату, где, к изумлению юноши, ждал горячий кофе — неслыханная редкость по тем временам. Ничего подобного Филип не рассчитывал найти в доме минхеера Путса, всюду сетовавшего на свою бедность, но, похоже, врач когда-то пристрастился к кофе настолько, что не смог избавиться от этой дорогостоящей привычки.

Юноша не ел почти сутки, а потому без малейшего смущения накинулся на еду. Амина присела напротив и молчала, пока он насыщался.

— Амина, — проговорил Филип, покончив с едой, — этой ночью, пока я нес караул, у меня было предостаточно времени на размышления. Могу я говорить откровенно?

— Конечно, — отозвалась девушка. — Уверена, вы не скажете ничего такого, что не подобает слышать девичьему ушку.

— Ценю ваше доверие, Амина. Я думал о вас и вашем отце. Вам нельзя долее оставаться в этом уединенном месте.

— Согласна, здесь слишком безлюдно, чтобы чувствовать себя в безопасности, но вы ведь знаете моего отца: его устраивает, что дом стоит особняком, ибо арендная плата невысока, а тратить деньги он не любит.

— Человеку, который заботится о своих деньгах, следует надежно их охранять, а тут это невозможно. Послушайте, Амина, у меня есть дом. Быть может, вы слышали, что он стоит по соседству с другими и чужаков там сразу замечают. Я скоро покину это жилище — не исключено, что навсегда. С первой же оказией я намерен отплыть в индийские моря^[8].

— В индийские моря? Почему, Филип? Прошлой ночью вы говорили, что владеете тысячами гульденов.

— Да, владею, и они лежат в том доме. Я должен уйти, Амина, меня зовет долг. Прошу, не спрашивайте больше, просто выслушайте мое предложение. Пусть ваш отец перебирается в мой дом и позаботится о нем в мое отсутствие. Тем самым он окажет мне услугу, а вас я молю его убедить. Там вам с ним ничто не грозит. Заодно он присмотрит за моими деньгами. В настоящее время они мне ни к чему, а взять их с собой я все равно не смогу.

— Мой отец не из тех, кому можно доверять чужие деньги.

— Скажите, почему ваш отец столь скареден? Он ведь не сможет забрать накопленное с собою в могилу. Значит, он оставит все дочери, а вам я доверяю безоговорочно.

— Тогда оставляйте деньги сразу мне, и я верну их вам, как только потребуется. Но зачем рисковать жизнью в море, если у вас за душой этакое богатство?

— Амина, я не могу ответить. Меня зовет сыновний долг, и большего я не раскрою — во всяком случае, сейчас.

— Если виною всему долг, тогда я не стану расспрашивать. Мною двигало не женское любопытство — вовсе нет, уж поверьте. Я спрашивала из лучших побуждений.

— Из каких именно?

— Трудно сказать… Это сразу несколько чувств: признательность, уважение, забота, благодарность… По-моему, вполне достаточно.

— Разумеется. Я рад, Амина, что сумел вызвать у вас эти чувства за столь краткий срок знакомства. Признаться, к вам я испытываю то же самое — и даже больше. Что ж, тогда тем более постарайтесь убедить вашего отца покинуть сей уединенный дом сегодня же и переселиться под мой кров.

— А вы сами где будете жить?

— Если ваш отец откажется приютить меня на несколько дней, я найду себе пристанище в другом месте, но надеюсь, что он согласится, — если вы, конечно, не возражаете против моего недолгого присутствия.

— Почему я должна возражать? Тут оставаться небезопасно, а вы предлагаете нам укрытие. Будет нечестно и несправедливо прогонять вас из вашего собственного дома.

— Убедите отца, Амина. Платы я не прошу, пусть считает это свидетельством моего расположения к вам. Если я не избавлю вас от угрозы, это отяготит мою душу. Обещаете с ним поговорить?

— Обещаю, что приложу все усилия. Погодите! Я сразу говорю, что мы принимаем ваше предложение. Отец мне не откажет. Вот моя рука в залог. Годится?

Филип осторожно сжал руку девушки, протянутую к нему, и, поддавшись внезапному порыву, поднес ее ладонь к своим губам и поцеловал. Потом вскинул голову, желая убедиться, что Амина не рассердилась. Девушка пристально глядела на него, как и прошлой ночью, словно силясь прочесть мысли, — но руку не отняла.

— Амина, вы можете мне верить, — сказал он, снова целуя ее пальцы.

— Надеюсь… Думаю, да… Да, могу, — откликнулась она.

Филип отпустил ее руку. Амина присела на стул и некоторое время задумчиво молчала. Филип тоже хранил молчание, поскольку ему было о чем поразмыслить. Наконец Амина заговорила:

— Помнится, мой отец упоминал, что ваша матушка чрезвычайно бедна, что она слегка тронулась умом и что в вашем доме есть комната, которую не открывали много лет.

— До вчерашнего дня.

— Это там вы отыскали деньги? Ваша матушка о них не знала?

— Нет, знала. Она поведала мне о них на смертном одре.

— Выходит, у нее были какие-то весомые причины не отпирать эту комнату?

— Верно.

— Что это за причины, Филип? — спросила Амина негромко.

— Я не должен вам рассказывать. Могу только сказать, что она боялась призраков.

— Каких призраков?

— Утверждала, будто видела в той комнате призрак моего отца.

— По-вашему, Филип, ей привиделось?

— Я уверен, что он приходил на самом деле. На другие вопросы я не стану отвечать, Амина. Ныне комната открыта, а призрак больше не придет.

— Призраков я не боюсь, — произнесла Амина. — Эти события как-то связаны с вашим решением уйти в море?

— Отвечу так: они убедили меня в этом. Прошу, не задавайте больше вопросов. Мне неприятно вам отказывать, но долг запечатывает мои уста.

Несколько минут оба молчали, потом Амина сказала:

— Вы так усердно стремились вернуть ту реликвию… Думаю, она имеет отношение к тайне. Я права?

— Амина, это последний вопрос, на который я вам отвечу. Да, имеет. На сем закончим.

От девушки, разумеется, не ускользнула резкость Филипа, граничившая с грубостью.

— Вы настолько поглощены своими заботами, Филип, что не желаете видеть искреннее участие за моими расспросами.

— Увы, это правда. Я благодарю вас, Амина. Простите, если был груб, но прошу учесть, что это не моя тайна — во всяком случае, я не считаю ее своей. Господь свидетель, я нисколько не стремился ее узнать, но теперь она со мною — и разрушила все мои надежды в жизни.

Филип помолчал, а когда поднял голову, то обнаружил, что Амина неотрывно глядит на него.

— Пытаетесь прочесть мои мысли? Хотите вызнать тайну?

— Прочесть мысли — может быть, а вот тайна меня не привлекает. Мне очень жаль, Филип, что она с такой силой вас гнетет. Должно быть, она поистине страшна, если способна подчинить себе столь предприимчивый ум, как ваш.

— Где вы набрались подобной отваги, Амина? — поинтересовался Филип, меняя тему разговора.

— Обстоятельства жизни делают одних людей храбрецами, других — трусами. Тот, кто привычен к тяготам и опасностям, их не боится.

— И где же вы обрели такую привычку?

— В той стране, где родилась, уж всяко не здесь, среди болот и грязи.

— Не поделитесь со мною своей историей? Обещаю никому не рассказывать.

— Да, вы уже сполна доказали, что из вас слова не вытянешь, сколько ни старайся. — Амина улыбнулась. — Что ж, у вас есть право узнать кое-что о той, чью жизнь вы спасли. Многого я не открою, но кое о чем рассказать могу.

Моего отца, когда он служил юнгой на торговом корабле, захватили мавры и продали в рабство некоему Хакиму, тамошнему врачу. Тот выяснил, что мой отец смышлен не по годам, и сделал его своим помощником; именно у этого мавра отец и обучился премудростям лекарского дела. Через несколько лет он уже сравнялся в умениях со своим хозяином, но, оставаясь невольником, трудился отнюдь не на себя.

Вы сталкивались с алчностью моего отца, ее трудно скрыть. Он стремился превзойти хозяина в достатке и откупиться от кабалы. Он принял магометанскую веру, обрел свободу и стал самостоятельным врачом. Взял в жены девушку из арабской семьи, дочь вождя, чье здоровье сумел поправить, и поселился в тех краях. Родилась я, отец становился все богаче, к нему стекались страждущие, но потом умер сын бея, которого вверили его попечению, и это стало поводом и предлогом для преследований.

За голову отца объявили награду, но он ускользнул; правда, ради спасения ему пришлось пожертвовать всем нажитым добром. Забрав с собою нас с мамой, он ушел к бедуинам, среди которых мы прожили несколько лет. Именно тогда я привыкла к скорым походам, яростным схваткам, поражениям, бегству и нередкой беспощадной резне. Но бедуины скверно оплачивали услуги моего отца, а золото было для него кумиром.

Прослышав, что бей умер, он возвратился в Каир и снова стал врачевать людей. Ему позволили заново разбогатеть — настолько, что это богатство привлекло алчный взор нового бея.

По счастью, на сей раз отец заблаговременно узнал о дурных помыслах правителя. Он уплыл с толикой нажитого богатства на крохотном суденышке и достиг испанского побережья. Увы, ему так и не удалось восстановить свое состояние. Прежде чем мы добрались сюда, его ограбили, отобрали почти все, что у него было, и вот уже три года он копит сызнова. Мы прожили около года в Мидделбурге, а оттуда переселились сюда. Такова история моей жизни, Филип.

— Скажите, Амина, ваш отец по-прежнему исповедует магометанскую веру?

— Не знаю. По-моему, он ни во что не верит. Меня он воспитывал вне вероучения. Его бог — золото.

— А ваш?

— Если угодно, можете считать, что я верую в бога, который сотворил сей мир и все, что в нем, в бога природы. Так я думаю, Филип, но хотела бы узнать больше. Вокруг столько разных вероучений, однако мне сдается, что все они разными дорогами ведут на одни и те же Небеса. Вот ваша христианская вера, Филип, — она истинна? Почему всякий называет истинной лишь собственную веру, какой бы та ни была?

— Наша вера — истинная и единственная, Амина. Я бы поведал, будь это в моей власти, сколь ужасны и убедительны доказательства тому…

— Раз ваша вера истинна, значит долг христианина велит вам открыть эти доказательства. Разве не так? Или некая клятва препятствует вам их раскрывать?

— Нет, я не давал такой клятвы, однако мне чудится, будто я ее приносил… Чу! Голоса! Наверное, это ваш отец с городскими властями. Надо спуститься их встретить.

Филип поднялся и направился вниз. Амина смотрела ему вслед. Сама она осталась сидеть, ее взор был устремлен на дверь.

— Неужели это оно? — проговорила она, отбрасывая волосы со лба. — Так скоро… Что ж, я чувствую, что охотнее разделю его горести, его опасности, его кончину, если придется, чем счастливую жизнь с кем-то другим… Пожалуй, было бы странно, думай я иначе. Этим вечером мой отец должен переселиться в его дом. Пора готовиться.

Власти выслушали рассказы Филипа и минхеера Путса, потом осмотрели тела убитых; в одном или двух из них опознали хорошо известных мародеров. По распоряжению бургомистра тела унесли. Затем власти посовещались, и Филипу с минхеером Путсом позволили вернуться к Амине.

Нет необходимости пересказывать беседу, которая состоялась далее; достаточно будет сказать, что Путс согласился с доводами молодых людей, а более всего его воодушевило отсутствие арендной платы.

Быстро договорились о перевозке мебели и лекарств, и ближе к полудню большинство вещей вывезли. Но лишь с наступлением сумерек на повозку уложили заветную шкатулку с деньгами, и Филип поехал с нею, чтобы охранять. Амина шла пешком, как и ее отец. Легко догадаться, что скарб закончили разбирать уже глубоко в ночи, после чего отправились наконец отдыхать.

Примечания

8

То есть в Ост-Индию, в моря Индийского океана.