Покаяние над пропастью

Флюр Галимов, 2018

Главный герой трилогии Салават Байгазин – наш современник, талантливый художник, предприниматель, участник Афганской войны, выросший в эпоху СССР, мечтает построить коммунизм хотя бы для своей семьи. Ему это почти удается, но неожиданно все рушится и он теряет все самое дорогое в жизни: семью, детей, дом, бизнес, идеалы. В произведении писателю удалось объять необъятное: показать важнейшие проблемы современности и осветить вечные вопросы бытия с совершенно неожиданной стороны. В трилогии к вопросам классиков «Кто виноват?», «Что делать?» добавляются злободневные – «Как выжить?» и «Как жить дальше?». Главному герою удается открыть смысл жизни и дать ответы на эти вопросы. Трилогия написана на высочайшем градусе искренности и внутренней свободы писателя. В ней предлагаются новые идеалы взамен утраченных в эпоху великих перемен.

© Флюр Галимов. 2018

© Оформление. Ю. Б. Леонов. 2018

© Издательство. «Художественная литература». 2018

Книга первая

Вкус запретного плода

Мир спасет любовь

Иисус Христос

Лишь Всевышнего вправе я страшиться.

Автор

Пролог

Может ли мужчина допустить, чтобы его семья жила в нищете? Художник Салават Байгазин — потомок Салавата Юлаева, соратника Емельяна Пугачева, дал на этот вопрос отрицательный ответ, и в лихие девяностые надел хомут предпринимателя.

О Салавате Юлаеве… Ближе к разгрому Пугачевского восстания жён и детей великого батыра арестовали… Испугавшись, что род Салавата может оборваться, старейшины решились на тулалу — обряд получения от батыра потомства. Выбрав из племён самую прекрасную девушку по имени Тансылу и прочитав никах^[1], её выдали за батыра. Дабы продолжался род Салавата и рождались новые герои…

Разумеется, свершившийся тулалу хранили в большой тайне. Тансылу жила в дальней летовке. В августе 1775 года она родила мальчика. Вскоре старейшины придумали легенду: якобы люльку с младенцем, висящую на разлапистой ветке дерева, Тансылу нашла случайно и принесла в аул… В знак того, что ребёнок послан Аллахом, малыша нарекли именем Аллабирды. Желая подчеркнуть, что дитя — большой дар племени от Создателя — его записали на фамилию Надиров.

Прошли годы. Аллабирды превратился в статного, храброго и умного джигита, женился. В военных походах он дослужился до звания есаула. Семеро его сыновей от двух жён тоже стали казачьими офицерами. Самое главное — он продолжил род Салават-батыра. Сыновья, внуки и правнуки Аллабирды также не запятнали светлое имя батыра — участвуя во всех выпавших на их поколение войнах и возвращаясь с орденами-медалями в форме крестов.

За отваги, проявленные в Великой Отечественной войне, трижды удостоился ордена Славы Аллабирдин Минлибай.

Салават Байгазин — потомок Салават-батыра по материнской линии. И ему пришлось повоевать. Он вернулся из Афганистана после тяжёлого ранения с орденом Красной Звезды на груди.

Однако Байгазину пока ещё неведомо, что он из рода Салавата Юлаева…

Потомки Аллабирды передавали из поколения в поколение знание о принадлежности их рода к избранному джигиту как свято оберегаемую тайну. Но случилось непредвиденное: один из достойных представителей рода, обязанный сообщить сокровенное знание следующему, внезапно скончался, оставив аманат неисполненным…

Увы, Салават Байгазин не успел пока полностью созреть как художник… А ведь в годы учёбы на факультете художественной графики университета, куда он поступил вскоре после Афгана, преподаватели возлагали на него серьёзные надежды, предрекали судьбу большого художника… И в самом деле, Салават отлично начал творческий путь: много писал, организовал несколько персональных выставок, был принят в Союз художников. Но на его пути становления в качестве истинного художника возникла неожиданная преграда: верхом на огромном золотом быке, пышущем из ноздрей клубами алого огня и поднимающем из-под копыт тучи жёлтой, удушливой пыли, в страну ураганом ворвался его величество дикий капитализм и с громоподобным грохотом перевернул вверх дном устоявшийся уклад жизни.

Вот тогда Богайзин и надел хомут предпринимателя — забросив мольберт и краски, ринулся вслед за стремглав пронёсшимся золотым тельцом.

Глава первая

Богатство — понятие относительное. У каждого народа собственное мерило в отношении мамоны. Если же взвешивать нашим безменом^[2], Салават Байгазин входит в число людей богатых, на худой конец, состоятельных: имеет элитную квартиру, дачу, два небольших магазина и японскую машину. Как бы то ни было, имущество Салавата с каждым годом увеличивается. Он достаточно вписался в коммерческую стезю, на которую ступил несколько лет назад.

Немало перед предпринимателем препятствий, хватает и заманчивых ловушек. Пожалуй, самые опасные из них — женщины и спиртное. Как правило, эти две беды ходят рука об руку. Ведь кроме умения зашибать деньгу, нужно еще уметь ими правильно распорядиться…

Манящий звон монет в кармане бизнесмена непостижимым образом тотчас становится слышен представительницам прекрасного пола… И на дельца начинается охота: соблазнительницы строят глазки, напропалую кокетничают. Редко кто может отказаться от красотки, падающей прямо в объятия…

Вот и Салават не смог увернуться от таких обольстительниц, слишком увлекся ими. Вначале, потеряв голову от прелестниц, перелетал с одного цветка на другой, словно ошалевший шмель. А потом встретил такую красавицу! И просто растаял в ее жарких объятиях.

Зульфия моложе на двадцать лет. А Салавату — тридцать девять. Верно говорят, для полноты ума всего одной извилины в мозгу не хватает…

Байгазин как бы в шутку пригласил её на свидание, а она возьми да согласись! И вправду хороша Зульфия: изогнутые брови, будто крылья чёрной лебеди, взлетающей с тёмного омута её больших глаз. Длинные ресницы, точёный нос, пухлые сочные губы и большая грудь, вздымающаяся при каждом вдохе. Тридцатидевятилетняя головушка Салавата окончательно вскружилась… Да и как ей не вскружиться от столь страстной кипчакской девушки. Понеслась романтика, восхождения рука об руку на вершину Девичьей горы, Торатау и Юрактау… После почти ежедневных встреч с Зульфией он уподобился опьяневшему от любовного напитка Меджнуну^[3] становился всё безрассуднее, пока вконец не потерял голову.

Всё же порой он вспоминает жену — и сердце внезапно холодеет. Чувство огромной вины перед ней гложет душу Салавата как ненасытная рысь. Шила в мешке не утаишь — если вдруг всё раскроется, переживёт ли горе от его измены супруга?.. А что скажут дети — сын и две дочери?..

* * *

Но сегодня Салават чувствует себя самым счастливым человеком, взмывшим душою на седьмое небо. Он стоит на вершине Торатау, обнявшись с любимой.

— Видишь, моя Зульфия, мы сейчас на такой высоте! Отсюда всё вокруг видно как на ладони. Хочешь, во-о-он ту гору… перенесу на другое место и назову твоим именем?!.

Зульфия счастливо улыбается, а Салават распаляется ещё сильней:

— Хочешь, завоюю всё, что взглядом окину, и положу к твоим ногам?!

— Мне нужен только ты… — Девушка теснее прижимается к нему.

— Я тебя так люблю!

— Я тоже. Никого не любила так…

— Зульфия, если Лилия согласится, возьму тебя второй женой.

— Согласится твоя старая карга, как же, жди… — обрывает Салавата Зульфия, поморщившись. — Айда спустимся, мне здесь нехорошо, холодно…

— Холодно? Разве мои объятия не греют тебя?

— Греют. Но лучше пойдём вниз!

— На этой священной горе так хорошо! Видишь, как красиво лучи играют в воздухе?

— Нет, — Зульфия внимательно оглядывается вокруг. — Давай же спустимся.

* * *

Выезды на природу, кутежи в кафе и ресторанах продолжались. Салават ощущал в себе неисчерпаемые силы, небывалый душевный подъём. Зульфия, казалось, вернула его в прекрасную страну молодости. Напрочь исчезла щемящая душу грусть, мучившая в последние годы от осознания прошедшей молодости. Теперь, наоборот, с лица его не сходила глуповатая, но счастливая улыбка. Он ведь ещё ого-го! Всего-то тридцать девять. Что эти года для мужчины?! Сердцем то он молод! Салават становился взбалмошнее день ото дня, объятый пламенем, как думал, последней любви. Неистовствовал от ощущения счастья. Вернее, тщетно пытался хоть на время удержать тень, фантом молодости, уже ушедшей за горизонт…

* * *

Конечно, жена Салавата Лилия быстро смекнула в чём дело. По этой причине в доме часто вспыхивали скандалы. Вот и сегодня, долго постояв, всматриваясь в мужа, учинила допрос:

— Скажи правду, ведь гуляешь?

— Не говори ерунды…

Жена похлеще следователя-чекиста упёрлась в супруга тяжёлым взглядом:

— Меня не обманешь! Лучше сам признайся: с кем таскаешься? Всё равно я её скоро отыщу!

— Ни с кем я не гуляю! — Салават упрямо стоял на своём, будто партизан, попавший в когти врагов.

Жена смотрела на него не мигая, словно удав, помышляющий проглотить зачарованную взглядом жертву:

— Говори правду, с кем распутничаешь? — Глаза Лилии злобно заблестели. Знает, что её взгляд имеет силу. Рассказывали, стоило ей в юности восхититься маленьким телёнком со словами: «Какой красивый!», как бедное животное тут же могло слечь и испустить дух. Салават почувствовал себя неуютно, но виду не подал:

— Не морочь голову! Когда мне с бабами возиться, день и ночь по работе мотаюсь! — И вправду, хоть он и пребывал в любовном угаре, но о делах не забывал.

Жена начала горячиться: её ресницы и толстые губы задрожали, очень смуглое лицо болезненно исказилось. Резким движением открыв шкаф, лихорадочно ощупала одежду мужа, вывернула карманы, даже принюхалась. Наконец, откуда-то вытянула волосок и пронзительно взвизгнула:

— Ага, волос любовницы! Бесстыжий! Наглец! Племенной бык! Продажная шкура! Уходи к своей потаскушке! Насовсем уходи!

Довольно красивая, Лилия в эти минуты стала просто отвратительной: лицо страшно перекосилось, рот скривился, злобно сверкающие глаза едва не выкатывались из орбит. По привычке направила она на мужа указательный палец правой руки, будто дуло пистолета, и от всей души влепила в него ядовитые слова-пули:

— Племенной бык! Предатель! Сволочь! — Вдруг она вытащила из-под воротника пиджака какую-то иголку. — Видишь, любовница тебя околдовала! Сделала приворот! Потому и неймётся тебе, как быку племенному! Думаешь, любовь? Не-а, это всего лишь приворот… Говори правду, с кем?!

— Да ни с кем я не гуляю, прекрати истерику! — Салават попытался приструнить жену. — Угомонись!

Как говорится, начнёт корова брыкаться — пострашней коня становится.

Лилия стремительно побежала на кухню и принялась крушить посуду. Тарелки и чашки со звоном разбивались об пол, несколько штук пролетели прямо над головой мужа. Да, вспыльчивая досталась жена… Видно, небесной канцелярией отписаны ему именно такие женщины. И по знаку зодиака всегда попадались одни хищницы: то лев, то змея, то дракон, то скорпион… А ведь сам он всю жизнь искал нежно воркующую голубку.

— Бык племенной! Развратник! Проститут!

Скандал длился довольно долго. И терпение Салавата лопнуло: он достал из холодильника водку, налил стакан до краёв и залпом выпил. Жена прикусила язык. Махом допив остаток бутылки, вызвал водителя.

Когда сел в машину, шофёр задал короткий вопрос:

— Куда везти?

— К Зульфие, а потом — в ресторан!

Целая бутылка водки, только что опустошённая в одиночку, нисколько не ударила в голову.

Зульфия не заставила ждать, бабочкой выпорхнула на зов. На ней — подаренные Салаватом украшения и дорогое вечернее платье, лицо светилось радостной улыбкой.

— Я чувствовала, что приедешь, ждала тебя!..

Поехали в ресторан.

Зал был почти полон по причине профессионального праздника — дня работников торговли. Салават заказал хороший коньяк, вино для Зульфии, антрекоты, салат и минералку.

— Почему без настроения, опять твоя пристает? — нарушила тишину Зульфия, когда официантка отошла, поставив на стол напитки в графинах и еду. При слове “твоя” перед глазами Салавата предстало перекошенное от злобы лицо жены, заставив на мгновение помрачнеть. Не ответив, он поднял рюмку:

— За нашу любовь!

Тост пришёлся Зульфие по душе:

— За нашу любовь — до дна!

Выпив ещё по нескольку рюмок, они начали танцевать под медленную мелодию. Зульфия тесно прижалась к нему и, обдавая жарким дыханием, страстно зашептала:

— Я люблю тебя! Ты для меня — самый близкий человек! Я не могу без тебя! И не хочу… Любимый мой… Скорей бы нам быть вместе… Всегда!

— Я тоже тебя люблю, только помни: у меня трое детей… Я их никогда не брошу. Поступлю по мусульманским канонам: даст Лилия согласие — возьму тебя второй женой…

— Опять ты о ней!.. — Красивое лицо Зульфии погрустнело. Но она быстро овладела собой и снова заворковала: — Дорогой мой, никого я не любила до тебя. Как же я счастлива с тобой…

Наконец, выпитое ударило в голову. Ещё после двух-трёх рюмок тиски стресса разжались, и Салават почувствовал себя совершенно счастливым. В объятиях — самая красивая и любимая! Что ещё нужно мужчине в расцвете сил? Пишут, мол, в Узбекистане, Таджикистане уже приняты законы о многожёнстве, глядишь, и до нас дойдёт эта лафа. Настанет долгожданное время, когда он сможет вволю жить-поживать с обеими жёнами. Предки, вон, не только с двумя, даже с тремя-четырьмя благоверными жили не тужили. А супруги даже не помышляли о скандалах. Лилия тоже никуда не денется, потихоньку привыкнет, смирится…

Салават с купеческим жестом бросил музыкантам щедрые чаевые и заказал «Цыганочку». Торговцы — народ дружный. С первыми звуками задорной мелодии разгорячённые от выпитого люди пустились в пляс. Честно говоря, мало кто отжаривал мастерски — каждый кривлялся как умел. Зато — от всей души. Салават не отставал от других, ему сегодня — море по колено. Некоторые, особенно женщины, с уважением и интересом посматривали на него. Дескать, видели кто заказал весёлую музыку… Зульфие по душе такое внимание, она в запале кружится вокруг Салавата. Похоже, под влиянием танца хмель ещё сильнее ударил в голову… Как говорил Киса Воробьянинов, душа требует продолжения праздника!

После того как разудалая «Цыганочка» смолкла, он решил не выпускать вожжи из рук. Пошатываясь, подошел к микрофону и объявил:

— Уважаемые дамы и господа! Перед вами — моя любимая младшая жена Зульфия. Вот она! — обнял он Зульфию. Разгорячённая публика, которой в зале довольно прибавилось, дружно захлопала. Одна женщина, не сдержавшись, задала вопрос:

— Говорите, младшая жена? Значит, есть и старшая?

— Да, у меня есть и старшая жена!

Люди зашумели. А Салават продолжил:

— Уважаемая публика! Позвольте в честь моей младшей жены, дорогой Зульфии, исполнить песню!

Охранник попытался урезонить Салавата, но зрители тут же осадили:

— Не мешай! Пусть поёт!

С любовью глядя в чёрные как ночь глаза Зульфии, Салават затянул:

Очи чёрные, очи страстные!

Очи жгучие и прекрасные!

Как люблю я вас, как боюсь я вас

Знать, увидел вас я в недобрый час…

Взявшись за руки с Зульфиёй, он с чувством допел и обнял её. Празднующие дружно зааплодировали:

— На бис! На бис!

— Пой ещё!

Салават не заставил себя долго уговаривать, затянул любимую:

Клён ты мой опавший, клён заледенелый

Что стоишь нагнувшись, под метелью белой?

Или что увидел? Или что услышал?

Словно за деревню погулять ты вышел.

Знаменитый романс публике пришёлся по душе, многие вдохновенно подпевали. Салават вновь взял слово:

— Мою младшую жену зовут Зульфия! Посвящаю ей башкирскую песню «Зульфия» — Не дожидаясь одобрения слушателей, запел:

То любовью своей, то холодностью

Не терзай мне душу, Зульфия.

Коль обижусь, больше не приду,

Будешь сожалеть, Зульфия.

Зульфия, Зульфия,

Сердце любит лишь тебя…

Салават пел с огромным воодушевлением. Увидев отзывчивость слушателей, продолжил:

Увяли сорванные мной цветы…

Под рукоплескания и одобрительные возгласы наконец вернулись к столу… Зульфие понравилось всеобщее внимание, она довольно улыбалась.

Поздней ночью поехали на квартиру, снятую Салаватом для любимой. Он продолжал заливаться и в такси:

Зульфия, Зульфия,

Сердце любит лишь тебя…

* * *

Отношения с Зульфиёй не всегда бывали безоблачными. То ли из-за скверного нрава, то ли с расчётом она частенько нагнетала напряженность между ними. Вот и сегодня, во время так прекрасно начавшегося очередного свидания, вдруг обронила:

— Я у Карима денег одолжила…

Салават тут же вскинулся:

— Что ещё за Карим? Почему берёшь взаймы у чужого мужчины?!

— Срочно понадобились деньги…

— Как ты можешь просить денег у какого-то постороннего мужика? А меня за кого считаешь?!

Зульфия обидчиво надула губки:

— Он хороший парень, шакирд^[4], учится на муллу. Шоколадку мне принёс, обещал научить намазу…

Салават чуть не лопнул от злости:

— Ах, мулла! Я ему покажу! Сейчас же проучу как следует!

Салават почти бегом добрался до машины и скомандовал шофёру:

— В медресе возле мечети!

Вызвав шакирда через водителя, он втолкнул его на заднее сиденье и грозно заорал: — К моей жене пристаёшь, чмо?!

Парень сразу сник под тяжёлым, полным ненависти, взглядом Салавата. Запинаясь, пытался оправдаться:

— Вы что, абзый^[5]? Я и не думал приставать к Зульфии. Вы меня неправильно по-оняли…

— А зачем шоколадку дал?!

— А-а, просто так, абзый, ничего греховного не замышлял. Я т-только хотел ее… научить намазу…

Эти слова еще пуще взбесили Салавата, он схватил парня за ворот и стал с остервенением трясти:

— Я тебя научу намазу! Так проучу, век не забудешь! Слушай внимательно: Зульфия — моя младшая жена, и я тебе категорически запрещаю приближаться к ней, понял?

Молодой человек растерянно молчал.

— Подойдёшь к Зульфие ближе десяти метров — ноги переломаю!

В этот момент Салават выглядел настолько свирепо, что парень побагровел, затем побледнели и промычал что-то невнятное.

— Я же… вы… э-э…

— Десять метров! Уяснил?

— Всё, абзый, я понял…

— Дуй отсюда! И не попадайся мне на глаза!

Парня как ветром сдуло.

Зульфие дикая выходка Салавата, как ни странно, понравилась. А он день ото дня становился всё безудержнее. Приноровился каждый вечер, под предлогом прогулки, наведываться на квартиру к возлюбленной для проверки.

Однажды почуял — Зульфия что-то замышляет. Решил: поздней ночью обязательно проконтролирует…

Да разве стерпит влюблённое сердце? Не дождавшись ночи, взял из набора большой нож, задумчиво повертел в руках и повесил на место. Замешкался, выбирая. Вскоре вышел из дома с огромной отвёрткой во внутреннем кармане пальто. Сел в машину. Водитель — надёжный парень, прошедший Чечню, всем видом выказывал неодобрение действий начальника. Он почувствовал неладное, но молча погнал автомобиль.

Доехали с ветерком. Салават вошёл в подъезд, поднялся на четвёртый этаж… Зульфия стояла на лестничной площадке с какой-то девушкой. Обе навеселе. Она тут же бросилась к возлюбленному и попыталась обнять.

— Хитришь? Пытаешься в квартиру не пустить? Уйди! — Грубо оттолкнув любимую, с разъярённым видом влетел в квартиру. А там — два парня лет двадцати пяти. Не помня себя от ярости, Салават заорал: — Зарежу, сволочи! — Вытащил из кармана отвёртку и намахнулся на соперников. — Кто из вас с Зульфиёй, признавайтесь!

Парни оказались пугливыми как зайцы. Вскочили с дивана и, ловко увернувшись от Салавата, ринулись к двери. Он успел пнуть одного под зад, но попал слабо. Ничего, подумал он, шофёр — джигит не промах, поймает негодяев, он как раз там, внизу. Салават распахнул дверь и заорал на весь подъезд:

— Держи чмочников! Хватай! Не пускай!

Но водитель и не подумал следовать указанию начальника. Он молча посторонился, пропустил парней… А сам испытующе поглядел на Байгазина. Да, Салават в последнее время не только не замечал странностей своего поведения, но и не ведал, что творит…

Салават не стал возвращаться домой. Зульфия подарила ему восхитительную ночь. В эту волшебную ночь любви, впервые испытав всю полноту страсти кипчакской девушки, он потрясённо прошептал:

— Зульфия, как ты можешь так услаждать меня?!.

— Губы мои, всё тело, будто сами всё знают… Просто я очень сильно люблю тебя и никому не отдам. Рано или поздно, будешь только моим… — Ласковые руки Зульфии продолжали поглаживать Салавата нежнейшими прикосновениями, горячие губы беспрестанно осыпали сладчайшими поцелуями.

Увы, коротка девичья память: той прекрасной ночью они не могли насытиться друг другом, а на следующее свидание Зульфия не пришла. Опалённый огнём страсти, Салават искал её по всему городу: побывал в квартире, осмотрел парки, другие места. Почти вываливаясь из окна машины, всматривался в прохожих девушек и в каждой ему мерещилась Зульфия.

— Вот она! Зульфия! Подъезжай поближе! — командовал он шоферу, а остановившись подле изумлённой девушки, бормотал: — Не она…

Через несколько минут снова вопил:

— Нашёл! Зульфия! — И опять ошибался. Шофёр удивлённо посматривал на шефа…

Снова поехали на её квартиру. Скорее всего, она уже дома. Но Зульфии не было. Салават, словно заворожённый, нетвёрдой походкой подошёл к шкафу, достал сорочку, бюстгальтер ненаглядной, прижал к лицу и с наслаждением стал вдыхать запах возлюбленной. Ни с чем не сравнимый и сладчайший аромат любимой он различил бы из тысяч… Перед глазами так явственно встала Зульфия, что голова закружилась. В это мгновение он напоминал Меджнуна, прижавшего к груди Лейлу…

А со следующего утра Зульфия сама начала преследовать Салавата: беспрерывно звонила по телефону. Всерьёз оскорбившись за вчерашнее, он разговаривал с ней нарочито неохотно, даже грубо. Сославшись на занятость, раз за разом бросал трубку. Зульфия звонила вновь и требовала немедленной встречи. Салават опять швырял трубку. Зульфия не отступала:

— Дорогой мой, пожалуйста, дослушай! Я же люблю тебя! А вчера просто не могла с тобой встретиться, прости, причину объясню позже. Я так по тебе соскучилась! Приезжай обедать, жду тебя…

После некоторой паузы Салават проговорил:

— Посмотрим, если будет время…

— Я буду ждать тебя! — умоляла его Зульфия.

Салават промолчал. Положив трубку, крепко задумался. Кто может понять этих женщин? И родился ли ещё на свет мужчина, способный разгадать их тайну? Хоть и сотворена из ребра Адамова праматерь Ева, женщины — совсем другие существа… Отчего же они вначале заставляют мужчин гореть в огне страсти, а потом окатывают ледяным холодом? Затем снова бросают в самое пекло… С ними сложно, но и без них невозможно.

И почему он любит женщин так безоглядно? Они очаровали Салавата ещё сызмальства. Помнит, как вчера: стоял погожий летний день. С матерью шли по деревенской улице. И вдруг со скрипом отворилась калитка небольшого домика и появилась девушка невиданной красоты. Семилетнему Салавату показалось — будто само солнце сошло с небес. Голубое платье облегало её стройный стан, волосы цвета лепестков подсолнуха ниспадали на округлые плечи, губы застыли в полуулыбке, глаза синие-синие, словно безоблачное небо, лучились волшебным светом, озаряя душу Салавата. Тогда он остолбенел, впервые увидев столь ослепительную красавицу, наверное, дочь джиннов, каким-то чудом пришедшую из бабушкиных сказок и воплотившуюся в образе земной женщины. Салават во все глаза восторженно смотрел на девушку и ждал: сейчас содрогнутся величественные скалы за рекой и рухнут к её ногам…

И действительно послышался оглушительный грохот. То взрывали высокую гору Шахтау, крошили камни для завода. Салават даже не вздрогнул от грохотанья. Взрывали каждый день и все уже привыкли. Как зачарованный он не хотел и не мог отвести взгляд от прекрасной девушки. Мать насилу увела его, и они продолжили путь…

И Купидон, тот ещё шалун, пронзил золотой стрелой сердце Салавата слишком рано: уже во втором классе полюбил Земфиру — девчушку с волосами цвета лепестков подсолнуха. Написал записку с признанием, но не отдал, а спрятав в коробочку из-под патефонных игл, зарыл в цветочный горшок.

В пятнадцать лет он всерьез начал ухаживать за Земфирой. Но счастье продлилось недолго — всего годик. Узрев, как он тоскует по светловолосой, мать попыталась объяснить, что нельзя любить девушек так сильно. Иначе они возгордятся и отвернутся от тебя. Увы, Салават не умел любить вполсилы. Если уж полюбил, то готов был вырвать собственное сердце из груди и отдать любимой.

Салават до сих пор бережно хранит в душе воспоминания о незабвенной первой любви. Изредка достаёт из укромного места и подолгу разглядывает дорогие сердцу реликвии: зелёную варежку Земфиры и её пожелтевшие письма. А фотокарточек девушки с волосами цвета лепестков подсолнуха у него уже нет, их порвала жена.

Несмотря на вчерашнюю обиду, Салават как на крыльях помчался к любимой. Зульфия встретила его с распростёртыми объятьями и жаркими поцелуями. Ласково усадив за стол, стала настойчиво потчевать:

— Кушай, любимый мой, кушай! — Она не сводила с него нежного взгляда.

— Спасибо, шурпа очень вкусная!

От похвалы Зульфия просто засияла:

— Правда? Ты не преувеличиваешь?..

— Нет, конечно! И бишбармак — язык проглотишь!

— Для тебя старалась.

— Спасибо, моя малышка…

— Я всегда буду так… Всю жизнь бы тебя так кормила… — Зульфия с обожанием уставилась на него. — Милый, когда же мы будем вместе?..

Не желая нарушить установившуюся меж ними идиллию, Салават не стал повторять привычный ответ на этот вопрос, звучащий с её уст с каждым днём всё настойчивее.

— Ты не поела, попей хотя бы чаю, — ушёл он от щепетильной темы.

— Нет, мне не хочется, — отказалась Зульфия. А Салават привычно нырнул в водоворот мыслей.

Эх, жизнь… Сколько раз Салават, лаская шершавыми ладонями нежные щёчки Зульфии, задавал себе тот же вопрос? Но он вовсе не собирается бросать жену. И дело не только в детях. Лилию он тоже любил. Когда поженились, Салавату было двадцать два, Лилии — всего двадцать. Он до сих пор скучает по той поре. Только вот полыхавшая вначале красным огнём взаимная любовь через пару лет приняла цвет спелой вишни, затем — тона алого рассвета, позже — оттенки бледно-розового фламинго, а в последние годы стала напоминать увядшую и почерневшую розу.

Отчего любовь между мужчиной и женщиной не остаётся навсегда яркой как пламя или хотя бы нежной, как розовая заря? Меркнут и тускнеют со временем краски любви. Не по этой ли причине некогда обожавшие друг друга супруги начинают поглядывать на сторону?

Жизнь без любви — медленное тление. А связь с Зульфиёй — прелюбодеяние. Почему же Всевышний запретил безбрачную любовь так жёстко, поставил в один ряд со смертными грехами и даже с убийством? Салават пока не может этого понять… Что же делать? Как избавиться от тяжкого греха? Может быть, им заключить никах? Для этого нужно согласие Лилии. Но она никогда не даст благословения. Провести обряд тайком? Тоже, говорят, непозволительно…

Совсем ещё недавно, до встречи с Зульфиёй, Салават не слишком заморачивался по такому поводу. Выпадет случай — иногда пользовался возможностью. Ведь большинство мужчин привыкли относиться к подобным вещам проще, с точки зрения охотника. В любой мужской компании на трезвую голову говорят о политике, после двух-трёх рюмок водочки — о рыбном улове и подстреленной дичи, а тяпнут ещё — начинают напропалую хвастаться завоёванными женщинами.

Так уж сложилось: шалости мужчин на стороне воспринимались всегда обществом почти как удальство, а измены женщин считались низостью и позором. Но теперь как только огненная колесница, запряжённая двумя пристяжными кентаврами и коренником — чёрным козлом, с оглушительным грохотом во весь опор промчалась по сумрачному небу — перевернулись с ног на голову, и пали нравы людские.

Теперь уже женщины бахвалятся мужчинами, которых соблазнили.

Салават в молодости вовсе не был ловеласом. Хоть и с вожделением относился к женщинам, совесть его всегда держала в узде похоть. В юности любил он Земфиру чисто платонически. В первые годы после женитьбы сохранял верность жене. Как же он умудрился под сороковник пуститься во все тяжкие?

— О чем задумался, дорогой мой? — отвлекла Салавата от тяжелых мыслей ластящаяся возлюбленная.

Сегодня Зульфия снова подарила Салавату ласки, сводящие с ума. И вновь настал тот сладкий миг, когда их слившиеся в одно целое тела преодолели силу земного притяжения и воспарили ввысь.

После свидания с желанной Салават неохотно вернулся домой. Главу семьи никто не встретил. Прежде, когда он возвращался с работы, дочери, радостно щебеча как птички, подбегали и бросались в объятия. Беспрерывные скандалы родителей отдалили детей от отца. Недавно обе дочки, десяти и двенадцати лет, заявили:

— Папа, раньше мы больше любили не маму, а тебя. А сейчас мы тебя не любим, потому что ты путаешься с чужими женщинами.

Салават не знал, что и ответить. Слова девочек вонзились в сердце отравленной стрелой.

А пару дней назад семнадцатилетний сын Рустам сильно удивил его, вдруг выпалив:

— Пап, я все знаю. Не осуждаю, что ходишь на сторону. Я тебя понимаю… — Его лицо выражало полное согласие.

Удивляет его Рустам: совсем не ладит с матерью. Салават не может понять причину, да и не до этого ему в последнее время…

В прошлом году классный руководитель сына, оставив Салавата после родительского собрания, рассказала про неприятный случай. На классном часе рассуждали на тему отцов и детей. Рустам послушал-послушал, затем неожиданно встал и всех ошарашил: «А вот я ненавижу мать, а люблю только отца!»

За те слова сыну крепко досталось от отца. А Рустам лишь молча глядел на него исподлобья, изредка недобро ухмылялся и даже не думал оправдываться. Невоздержан он на язык, весь в маму. И горячностью похож на нее. Плохо относится к женщинам. Как-то вскользь обронил мол, все они продажные…

* * *

Салават на кухне пил чай. Вдруг влетела Лилия и бросила на стол какие-то иголки.

— Полюбуйся, нашла у порога!

Муж удивленно уставился на нее.

— Не понял, что ты этим хочешь сказать?

— Конечно, не поймешь, где уж тебе… — Она резко повысила голос. — Не понимаешь, так разъясню: околдовала нас твоя любовница! Нам четверым подбросила четыре иголки! Сделала на смерть!..

— Нас же пятеро, — успел вставить Салават.

— Зачем ей тебя убирать? Этой змеюке пока ты нужен, а мы ей помеха! — Лилия металась по большой кухне, глаза ее зловеще поблескивали. В такие минуты она становится похожей на темпераментных мексиканок из телесериалов. — План ее совершенно ясен: сперва с помощью магии она убьёт меня, затем займет мое место и изведет наших детей…

Салават поперхнулся чаем:

— Уймись, что за бред ты несешь?!

— Пойми, наконец, скоро и ты не будешь нужен этой шлюхе! Вот приберет к рукам нашу элитную квартиру, дачу, магазины, потом и тебя устранит колдовством! Неужели ты не можешь осознать, что только из-за приворота бегаешь за ней как кобель за течной сукой…

— Чего ты городишь? Какое колдовство?! Глупыми сказками мне голову морочишь! — вышел из себя Салават.

Жена вынула из кармана халата бумажные обрывки:

— По-твоему, это тоже сказки? Вот, наклеили на двери всех подъездов нашего дома. Послушай, что пишут: сделаю приворот любимому, отворот постылому, недорого… — Она бросила бумажку на стол и стала читать следующую: — Наведу порчу на ваших врагов, уберу насланную на вас. Предсказываю, результат гарантирован. Профессиональная колдунья в седьмом поколении. — Лилия ткнула дрожащим от злости пальцем на стопку газет. — Тут тоже полным-полно объявлений с предложениями таких услуг. Зайди в любой книжный магазин, загляни в газетный киоск — везде продаются брошюры о черной, красной и даже белой магии… Весь мир заполонили ворожеи и колдуны, а ты не замечаешь…

— Да это же старушечьи сказки!

— Приворотом тебе мозги отшибли, а ты все ещё не веришь, дуралей?

— Сама ты дура! Приворот, колдовство… У тебя явно крыша съехала! — выкрикнул Салават и тут же схватился за живот — резко закололо с обоих боков. Спустя несколько минут боль обострилась.

— Где болит? — спросила Лилия, внимательно наблюдая за мужем.

— Ох-х, вот тут… — Салават приложил ладони к животу.

— Значит, почки! — заявила жена, злорадно улыбаясь. — Говори правду: где сегодня обедал?

— Ох-х, в кафе, — выдавил Салават сквозь зубы. — Домой уже и не тянет, каждый день скандалишь без причины, ох-х…

— Не ври, ты не в кафе был! Значит, эта подстилка напоила тебя каким-то зельем — вот и болят почки!

— Ох-х, нет… в кафе, ох-х, — стонал Салават.

— Раз не умеешь, не обманывай: любая твоя ложь и слепому видна…

— Сказал же, ох-х…

— Поклянись хлебом, что не обедал у любовницы! — Жена всучила ему сухарик и грозно уставилась в глаза.

— Уйди отсюда, ты доконаешь меня глупыми допросами, ых-х…

— Не я, а путанка твоя доведет тебя до ручки! — Лилия быстро достала откуда-то тоненькую брошюру, нашла нужное место. — Вот, слушай что тут написано: передозировка приворотного зелья вызывает почечные колики. Понял теперь, из-за чего заболел?

— Уйди, не болтай, ох-х… — Салават со стоном метался по квартире.

— Выкладывай, с кем путаешься? Я эту суку все равно найду и глаза выцарапаю!

Не выдержав жуткой боли, Салават в сердцах закричал:

— Да ты палач! Настоящий палач! Видишь, в каком я состоянии, а продолжаешь мучить бредовыми допросами! Ох-х, не могу…

Будто того и ждала, Лилия завопила дурным голосом:

— А моих мучений ты не замечаешь? Я уже почернела от горя! Из-за этой напасти света белого не вижу! Когда нет согласия в доме, ничто не радует… — Лилия громко завыла, по обыкновению, без слез. — У-у, подлая душа! Бык племенной! Кобель ненасытный! Предатель! Проститут! Спишь и видишь, как бы меня добить и молодую взять! Вот умру — узнаешь мне цену!.. Будешь в ясный день со свечой искать — а меня не бу-у-удет!..

Боль стала нестерпимой: будто в почки беспрерывно втыкали иглы. Да и скандал вконец вывел из себя. Салават взревел раненым зверем:

— Хватит! Достала уже! Мне обрыдли твои разборки! — Не умирать же, в самом деле. Он схватил телефонную трубку, вызвал скорую помощь.

* * *

Салавата продержали в больнице несколько дней, однако причину колик так и не выяснили. И он всерьез задумался над тем, что говорила жена. Десятки раз прокрутив в голове слова жены о привороте, подумал: может быть, Лилия права?.. Попробовал отогнать нехорошую мысль: мол, откуда столь юной Зульфие ведать про ворожбу… Но тут же вспомнил про навязчивые объявления, наклеенные всюду, рекламные листовки, брошюры, книги. Конечно же, Зульфия не могла не видеть так и лезущую в глаза рекламу. Вдруг, и вправду могла позвонить по телефону и пойти к колдунье… Она же безбашенная.

Было дело, Салават нанял двух преподавателей, кандидатов наук, для подготовки Зульфии к поступлению в институт. Дескать, пусть времени зря не теряет, получает высшее образование. И что она выкинула на экзамене? Написала такое сочинение об Онегине и Татьяне… Мол, как Татьяна — Онегина, Зульфия безумно любит Салавата и рано или поздно он будет принадлежать только ей…

Салават решил поговорить с Зульфией начистоту. Глядя прямо в глаза, спросил:

— Признайся честно: это ты напоила меня приворотным зельем? — Странно, но неожиданный и несколько чудной вопрос не вызвал никакой реакции. Зульфия не удивилась, не рассердилась, не обиделась, даже ухом не повела. Лишь ограничилась кратким “нет”. Салават продолжил:

— В больницу я попал после того, как пообедал у тебя. А почечные колики обычно бывают, если переборщить с приворотом. Скажи правду, ты подсыпала мне в пищу какое-то зелье?

— Нет.

Салават начал сердиться:

— Ты пойми, привораживание — колдовство и строго карается Аллахом… Пока не поздно, сознайся: ты сделала мне приворот, не зная, что это грех?..

— Нет, — повторила Зульфия. Скупость ее ответов возмутила Салавата:

— Точно нет?

— Нет.

Салават всерьез разозлился. Он совсем иначе представлял себе объяснение в столь серьезном вопросе: думал, Зульфия будет горько плакать и каяться. Мол, только из-за любви к нему она пошла на такой шаг. Салават прижмет ее к груди, утешит… А потом с помощью щедрой милостыни и благих деяний они избавятся от тяжкого греха… Если б хоть отвечала по-человечески. А то заладила как робот: «нет» да «нет».

— Ну если «нет», повторяй за мной: валлахи-билляхи, клянусь — не делала тебе никакого приворота! Ну же!

Зульфия сидела, будто воды в рот набрав.

— Почему молчишь? Язык проглотила? Давай же, повторяй за мной!

Как ни старался, Салават так и не смог заставить Зульфию побожиться.

Домой вернулся как в воду опущенный. Почему-то Лилия сегодня не встретила руганью и проклятьями. Посидела рядом с унылым видом, помолчала, потом тяжело вздохнув, тихо вымолвила:

— Умру я, наверное… Изведет меня твоя любовница. Когда помру, убереги детей от ее колдовства…

— Сколько можно тебе твердить: нет у меня никакой любовницы!

— Не обма-а-анывай… — протянула Лилия и жалобным голосом повторила: — Умру скоро…

Стиснув зубы, Салават смолчал. Как же эта баба ему надоела, допекла, осточертела, опротивела!.. Уже восемнадцать лет выносит ему мозги суеверием… То ей сруб приснится, то во сне в бане помоется, то покойник за собой поведет. Расскажет дурной сон и талдычит одно и то же: умру, наверное. Всю душу ему измотала дурными предчувствиями. Прежде он, веря ее словам, дюже сокрушался. А сейчас пообвык, особо не тревожится.

Хоть и часто хворала Лилия, но в поликлиники не ходила. Пожалуется, что болит голова, живот или сердце, свернется калачиком и лежит.

Однажды мать Салавата Азнабика глядела-глядела на сноху и в сердцах выпалила:

— Эх, невестушка, болеешь без конца, что ж нам с тобой делать?..

А он защитил:

— Мама, зачем же так?.. Лилия действительно болеет!

Мать усмехнулась и засыпала вопросами:

— И чем же? Воспалением хитрости?.. Если нет, то почему в больницу не идет?

— Не знаю. Разве не видишь, нездоровится ей!

— Вижу, очень хорошо вижу: здорова твоя женушка, просто хитрит, работать не хочет! — припечатала мать, известная прямолинейным, но незлопамятным нравом.

— Прекрати, мама, не обижай Лилию понапрасну!

— Эх, сынок, уж слишком ты наивный! Как же жить-поживать, да добра наживать с такой хитрованкой и лентяйкой? Ума не приложу. Сядет тебе на шею, свесит ноги и будет всю жизнь вокруг пальца водить…

Родной брат Лилии Мансур, беспокоясь за сестренку, привез ей заговоренное ягодное варенье от знахаря. Велел принимать с чаем. Но Лилия не притронулась, побрезговала.

Из-за слабого здоровья Лилия нигде толком не работала. Салават не настаивал, наоборот заявил: сиди дома, готовь пищу и занимайся детьми. А готовит она вкусно. И в рукоделии мастерица. За детьми ухаживала хорошо, только в детские сады и кружки не водила. Если болели, и в больницу не обращалась. Лечила сама какими-то травами.

С самого начала бизнес Салават оформил на жену, чтоб шел ей стаж. Попробовал возложить на нее бухгалтерию. Не тут-то было: Лилия за магазинами присматривала из рук вон плохо, предпочитая зорко следить за супругом.

Настоящая домашняя клуша Лилия, курица-наседка. После рождения детей потеряла передние зубы. Салават несколько лет не мог заставить ее сходить в стоматологию. Пытаясь скрыть беззубость, на людях она так криво улыбалась, что выглядела жалкой и нелепой. А Салават готов был провалиться под землю от стыда.

— Не слышишь разве, говорю же, помру скоро… — прервала невеселые мысли мужа Лилия.

— Опять дурной сон приснился?..

— Нет, не во сне, а наяву смерть к себе зовет: вижу веревку — хочу повеситься, моюсь в ванной — тянет вены перерезать, выйду на улицу — так и хочется под машину броситься…

В душу Салавата закрались сомнения, он обеспокоенно вгляделся в вымотанную за последние дни жену: — Измучилась?

— Да, худо мне, Салават. Твоя любовница меня на смерть заколдовала. Если ничего не предпримешь — жди моей кончины…

— Да сколько уже повторять: нет у меня любовницы!

— Не умеешь врать — лучше не ври.

Что делать?.. Слова Лилии всерьез встревожили Салавата. Если вдруг и впрямь возьмет да помрет, как один с тремя детьми управится? Нет, он не желает Лилии смерти. Пусть и жена, и любовница будут живы-здоровы. Только каждая должна знать свое место и уживаться с другой. Они обе нужны и дороги Салавату.

Поломав голову, он внезапно вспомнил: знакомый предприниматель хвастался, что приехала к нему из Узбекистана тетка-экстрасенс и так очистила энергетически, что семейный бизнес пошел как по маслу. Надо немедленно везти Лилию к этой знахарке. Если и вправду её околдовали — во что бы то ни стало надо спасать женщину.

Салават решил разом поймать двух зайцев: показать экстрасенсу обеих женщин. Конечно же, взглянув на Зульфию, ворожея наверняка определит, заколдовала она Лилию или нет…

На следующий день он быстро отыскал экстрасенса — словоохотливую женщину лет пятидесяти по имени Фира, объяснил ситуацию, и они поехали на съемную квартиру.

— Ну, миленькая, вспомни-ка самые радостные мгновения своей жизни: расслабь руки-ноги и все тело, — сказала она Зульфие, многозначительно улыбаясь. Зульфия ответила ей насмешливой ухмылкой.

Прищурившись, экстрасенс внимательно вгляделась в нее: — Так-так, здоровье у тебя отменное, состояние души тоже нормальное. Ну да, мучает тебя одна задумка, сама знаешь… — Она повернулась к Салавату. — По правде говоря, тут и смотреть нечего.

Салават заплатил экстрасенсу и повёз ее к себе домой. По пути попытался получить ответы на мучающие его вопросы, но женщина ничего вразумительного не сказала, ограничилась невнятными общими словами. Лишь в конце разговора обронила:

— Будьте с ней осторожнее, она опасна…

Салават напрягся:

— В каком смысле?

— Старайтесь не злить, проклясть может…

Слова ведуньи растревожили Салавата. Если две бабы начнут проклинать с двух сторон — не пропадет ли его головушка? Честно говоря, он уже давно понял, что оказался меж двух огней. Но сколько еще выдюжит сердце? Тяжкая, оказывается, доля — сгорать в пламени двух сердец…

Осмотрев Лилию, экстрасенс убежденно заявила:

— Ай-ай-ай, плохи твои дела, милая: на голове — черный-пречерный казан, руки твои связаны арканом в руку толщиной, на ногах — белые тапочки…

И Лилия, и Салават оторопели. Слова знахарки, особенно про белые тапочки, ударили как обухом по голове.

— Как это понять, апай^[6]? — с трудом выдавила из себя побледневшая жена.

— А очень просто: чтоб голова не работала, не получала энергию из космоса — надели на нее черный энергетический казан, чтоб ничего не могла предпринять — связали руки толстенным арканом. А смысл белых тапок и сама, небось, понимаешь… — Экстрасенс вдруг заорала истошным голосом: — А видал я тебя в гробу, да в белых тапочках! Слышала небось такие слова?.. Эти белые тапочки… уже надели на тебя, милая…

На краткий миг установилась давящая тишина. Наконец, Салават стряхнул с себя оцепенение и взмолился:

— Спасите, пожалуйста, мою жену, ничего не пожалею, хорошо заплачу…

Немного помолчав, дама экстрасенс дала согласие:

— Придется тяжко потрудиться, но постараюсь. — она зыркнула на Лилию. — Скажи спасибо мужу! Кабы он не привел меня — скоро бы уже с жизнью распрощалась. Недолго уже оставалось… — женщина привычно сощурилась и смерила ее взглядом. — Всего с месяц пожила бы…

— Очень прошу, спасите ее, Фира-апай! — Салават с мольбой в голосе повторил просьбу.

— Сейчас… — Экстрасенс вперилась в Лилию прищуренными глазами. — Чуешь, как обжигаю тебе спину своей энергией?

— Ка-кажется, да, то жарко, то холодно… — едва выговорила Лилия дрожащим голосом.

— Убрала аркан, чувствуешь легкость в руках?

— Вроде бы да…

— А сейчас скину с твоей головы черный казан, это потруднее будет… Ого-го, не снимается, зараза, крепко насадили!.. Ничего-ничего, много я повидала таких казанков! Я тебя хитростью возьму… — Ворожея то щурилась, то зло таращила глаза, беспрестанно размахивала руками. Наконец, торжествующе заорала. — О-о-о-о-о! Оп-па! Сбросила-таки! Полегчало голове?

— Да-а…

— А теперь, милая, надо содрать с ног твоих белые тапки. Уф-ф, устала я только… Ничего-ничего, я вас все равно выдерну, белые тапочки! Давай-ка, начали, сядь поближе, вытяни ко мне ноги! Ы-ы-ы! Давай, помогай, мысленно постарайся избавиться от проклятых белых тапочек! Давай, давай! Ну! Раз-два, сняли! Еще раз: раз-два, сняли! Оп-па! Получилось-таки, сняли белые тапочки! Я их в форточку выкинула. Уф-ф, аж вспотела вся! — Экстрасенс вытерла лицо носовым платком. — Все получилось, милая, теперь будешь жить…

Салават был озадачен. Даже не знал: верить всему этому или нет? Но страх потерять жену сделал свое: когда грозит смерть матери твоих детей, с которой прожил восемнадцать лет, на что угодно пойдешь…

Сердечно поблагодарив даму-экстрасенса, Салават вручил ей щедрую сумму и велел шоферу отвезти ее. Проводив знахарку, вздохнул с облегчением: слава Всевышнему, вызволил-таки жену из когтей смерти…

* * *

Спустя несколько дней Лилия снова огорошила мужа:

— Салават, я все знаю: была у ясновидящей, она подтвердила, что ходишь налево. Сказала: муж твой умеет деньги делать, да только с чужими бабами путается. Если не хочешь, чтоб гулял, принеси несколько его волос и три свечи. Сделаю как надо — перестанет распутничать…

С трудом взяв себя в руки, Салават процедил сквозь зубы: — И что? Заколдовала меня твоя ведьма?..

— Нет, я не согласилась.

— И как ты смогла отказаться?..

— Побоялась…

— Где ты откопала эту провидицу?

— Магфура-апай отвела к ней.

— Ну ты отколола номер!.. Не хватило тебе узбекского экстрасенса? Она же сняла с тебя… э-э… черный казанок и белые тапочки…

— Спасибо ей, прошла у меня тяга к самоубийству..

— Раз так, чего ж тебе еще надо было? Никогда не слышала поговорку: к гадалке не ходи — не накличь беду?! — вознегодовал Салават, испугавшись, что ясновидящая «увидит» Зульфию. Словно угадав его мысли, Лилия чистосердечно призналась:

— Я надеялась, она опишет мне твою любовницу. Хочу найти ее…

Салават разозлился еще сильнее:

— Сколько тебе повторять: нет у меня любовницы!..

Странно, но почему-то Лилия на сей раз не заорала благим матом, не стала бить посуду:

— Брось, Салават, не пытайся обманывать: у тебя любая провинность на лбу написана, издалека видать. Давай поговорим спокойно, подумаем — как нам от напасти этой избавиться? Ладно, сняли с меня порчу. А теперь надо и с тебя приворот убирать. А то ходишь, как зомби… Иначе не спасем семью от беды. Ясновидящая дала мне адрес очень сильной ворожеи по имени Назира. Завтра же вместе пойдем к ней и снимем приворот.

— Никто меня не привораживал! Нет у меня любовницы! И к ведьмам твоим чертовым я не пойду! — твердо стоял на своем Салават.

На следующий день, спозаранку, он поехал в Уфу за товаром. Когда загрузился и собрался домой, позвонила Лилия и оглушила новостью:

— Только что звонила твоя любовница, рассказала, что давно путаетесь!.. — голос Лилии выдавал ее взбудораженность.

Слова жены прозвучали для Салавата как гром среди ясного неба. И все-таки внезапно затуманенное сознание осветила спасительная мысль-молния: Лилия явно пытается взять его на мушку, придумала ловушку, чтобы он признался в неверности…

— Опять ты за свое?! Ты прекратишь морочить мне голову разной белибердой или нет?! — окриком прервал он жену, вспомнив известное правило: лучшая защита — это нападение.

— Не ори на меня и не пытайся отвертеться! Твоя шлюха все выложила: привет, говорит… — Лилия начала противно гнусавить, якобы, подражая голосу ненавистной соперницы. — А я Зульфия, младшая жена Салавата! Люблю его, и он только мой! Рано или поздно, но будем с ним вместе…

У обомлевшего Салавата отвисла челюсть. Да, Зульфия часто повторяла эти слова, льющиеся из ее уст как волшебная, ласкающая его слух и чарующая его душу музыка. Сомнений не осталось, значит, она действительно звонила Лилии. Но зачем? С какой целью?..

— Чего притих, гуляка хренов, али язык проглотил? Я же говорила, что все равно дознаюсь, кто она. Вот и узнала, путанка все как на духу выложила. Честно говоря, я и сама уже на её след напала…

Конечно, Салават не был настолько глуп, чтобы не понимать: шила в мешке не утаишь и тайная их связь когда-либо все равно раскроется. Но, представляя это, до холодной дрожи в сердце жалел Лилию. Вот и настал час икс, они разоблачены… Но каким образом?! Зульфия сама же их и выдала… Такое Салавату и в голову не приходило. Приснись подобное в дурном сне или предскажи кто, ни за что бы не поверил.

— Что молчишь, язык к нёбу прилип? — злорадствовала Лилия.

— Ты успокойся, никому не верь! Думаю, этот звонок — провокация…

— Какая еще провокация?.. — В голосе жены почудились нотки надежды.

— Наших злопыхателей. Специально подговорили позвонить, чтобы нас рассорить. Ладно, не поддавайся, поговорим, когда вернусь.

Салават возвратился домой с тяжелым сердцем. Предстояло невыносимо трудное объяснение с женой. А на ней от негодования просто лица не было. Слыхал он, что попадавшие в такой переплет мужики послабее даже руки на себя накладывали. Салават же решил держаться до последнего. Твердил как попугай: ни с кем не гулял, любовницы нет, тот звонок — происки врагов! Лилия не заставала их, а не пойман — не вор…

Когда стенания, проклятья и многоэтажная ругань Лилии достигли апогея и оба готовы были лопнуть от злости, Салават достал из холодильника бутылку водки, налил полный стакан, выпил и скомандовал шурину Ильнуру:

— Собирайся, кайнеш, надо ехать в офис!

С тех пор, как его шофер взял отпуск (видно, подустав от запретных любовных приключений начальника), Салавата возил отсидевший полтора года в тюрьме шурин.

— Опять поехал к своей потаскушке Зульфие?! Племенной бык ненасытный! Остолоп! Балда! Дуралом! Лопух! Простофиля! Жеребец! Проститут! Иди-иди, насовсем уходи и не возвращайся! А если вернешься — пусть внесут тебя вперед ногами! Пропади ты пропадом! Подохни!

Проклятия жены навели на Салавата нехорошие думы: «Сколько же дурных слов пришлось стерпеть от нее за восемнадцать лет! Если б записывал ее оскорбления в тетрадку — давно бы кончилась. Слишком уж невоздержанна на язык, Лилия! Такого наговорит, накричит сгоряча — ангелы-фарешта, наверное, давно со страху выпорхнули из нашего дома». Чуть погодя, поспешил себя успокоить: «Ничего не поделаешь, видать, такова моя доля. Зато она верная супруга, заботливая мать моих детей. Да и не всегда жили мы плохо, много было и радостных, счастливых дней».

Тут же он переключился мыслями на любовницу: «А какая коварная оказалась Зульфия! Надо же, собственными руками позвонила, сама выложила… И как только язык у нее повернулся?»

По пути на работу притормозили у магазина, где Салават купил водку, закуску. Хотелось хорошенько выпить и стряхнуть с себя тяжесть сложной ситуации. Может, чуток полегчает. Особенно злила его выходка Зульфии — он всю дорогу мысленно крыл ее матом.

Как нарочно, она стояла возле офиса, поджидала. У Салавата в душе поднялась буря: ну, сейчас он выдаст ей по первое число… Увидев Салавата, Зульфия радостно кинулась к нему, хотела обнять, но он оттолкнул ее:

— Уйди! И даже не подходи ко мне! — Достав ключи, открыл дверь офиса и прошел в кабинет. Зульфия зашла вслед за ним и села напротив. На ее лице не читалось тени сомнения, сожаления или чувства вины за содеянное, наоборот, во всем облике сквозило какое-то удовлетворение, упрямство и решимость.

Салават налил и залпом выпил рюмку водки. Закусывать не стал, нервно обмахнув ладонью губы, злобно уставился на Зульфию:

— Ну что, героиня, рада?!.

Зульфия ответила довольной улыбкой.

— Ну-у, стерва, доиграешься у меня!

— Не я стерва, а твоя Лилия!

— Не трожь ее! Что она тебе сделала? Тысячу раз говорил — не пытайся разрушить мою семью! Семья — это святое!

— А разве я… не член твоей семьи? Ты сколько раз называл меня своей младшей женой?

— Да, я говорил: возьму тебя второй женой, если согласится Лилия. В этом вопросе нужно ее согласие — так велит шариат!

— Плевала я на согласие этой кикиморы! Пусть твоя старая карга от злости лопнет! Пусть подохнет!

Салават побагровел от гнева:

— Что ты несешь? Ах ты стерва! Если с Лилией что случится, кто моих детей вырастит? Устроила мне такую подлянку и ещё вякает сидит!

Он подскочил к ней и дал пощечину. Зульфия закрыла лицо руками и зарыдала. В этот миг она показалась ему такой беззащитной и обиженной маленькой девочкой, что сердце его сжалось от жалости и он обнял ее:

— Не плачь, моя маленькая…

— Сколько можно прятаться? Пусть все знают: я тебя люблю и никому не отдам! Не хочу и не собираюсь делить тебя с Лилией! Ты должен быть моим! Понимаешь? Только моим!..

— А мне вы обе нужны! — угрюмо возразил Салават, но его слова остались без ответа.

Когда вспыхнула словно огонь в его сердце любовь к Зульфие и душа, опьяненная вином страсти, вознеслась к небесам, и до самого этого момента, Салават искренне верил: Лилия с Зульфией будут принадлежать ему одновременно. Пусть они пока противятся его воле, но потихоньку Лилия свыкнется с существованием соперницы, перестанет ерепениться, со временем примет ее. Как-нибудь уживутся вместе. Конечно, Салават устроит так, они будут жить на два дома. Жили же его предки до советской власти с двумя-тремя женами одновременно и ничего. Бабушка говаривала, даже самые бедные мужчины старались завести вторую жену…

В детстве Салават раскрыв рот и развесив уши слушал разговоры пришедших к ним на вечерние посиделки женщин и старух. Одна из былей крепко отпечаталась в памяти.

У молодухи с двумя детьми умер муж, и по прошествии должного, согласно адату, срока аульские мужчины собрались на совет для решения ее судьбы. Старейшина провозгласил: «Асмабика смолоду овдовела. Она не сможет без мужа вести хозяйство и растить детей. Согласно обычаям, кто-нибудь из нашего рода обязан жениться на ней. Почти у всех по две-три жены, только у Ишгали с Ташбулатом по одной. Постановим так: Асмабику возьмет Ишгали или Ташбулат. Кто именно — пусть решают сами».

Асмабике никак нельзя было оставаться без мужа — это грозило верной гибелью для ее детей. В те суровые времена народ кормился тяжелым трудом: пас скот, выращивал хлеб. Без мужских рук семья не могла выжить. О пенсиях, пособиях, рабочих местах люди даже не слыхивали, женщины занимались только домом и детьми. С целью заполучить кормильца Асмабика пошла на хитрость. Встретив Ишгали, сказала: «Только ты мне по сердцу! Да вот, Ташбулат прохода не дает… Не получит, говорит, тебя Ишгали, сам женюсь… Загляни вечерком, поговорим». Повторив те же слова Ташбулату Асмабика раззадорила обоих мужчин. Вечером Ишгали, предвкушая приятное свидание и довольно хихикая, пошел к Асмабике. Но… вместо жарких объятий молодой вдовушки получил удар увесистой дубинкой по голове. Это Ташбулат, поджидавший соперника за углом дома Асмабики, долбанул его сукмаром, с которым охотился на волков. Ишгали не помер, но остался глухим на всю жизнь.

Женщины, в большинстве своем коротавшие век в одиночестве в основном из-за войн, выпадавших на каждое поколение, послушав поучительную историю, тяжело вздыхали: «Эх, подружки, были же времена, когда баб без мужей не оставляли…»

Вроде бы, ветер перемен снова повеял в ту сторону: в некоторых республиках Средней Азии и Кавказа многоженство закрепили законом.

При всем том последние слова Зульфии вдребезги рушили сладостную мечту Салавата: даже не моргнув глазом, она заявила, что не желает делить его с Лилией. Бесстыжая! Да, советская власть вконец испортила женщин: нынче трудно удержать их в кулаке, тем паче, разжав, заставить плясать на ладошке под твою дудку. Неужто Салавату придется выбирать лишь одну из них?..

Телефонный звонок вырвал его из потока невеселых мыслей. Он сразу понял: конечно же это Лилия. Аппарат трезвонил без остановки, но Салават не стал брать трубку.

Помирившиеся влюбленные через пару часов собрались ехать на съемную квартиру. Странно, но Ильнура до сих пор не было. Салават ведь велел ему держаться поблизости…

Стоило открыть запертую входную дверь, как внутрь ринулись невесть откуда появившиеся Лилия с двоюродной сестрой Науфилей. Чтобы не пропустить их, Салават раскинул руки, но те шустро прошмыгнули под ними и бросились к Зульфие. Она тоже не промах, успела закрыться в комнате напротив. Однако разъяренная Лилия в два пинка вышибла довольно крепкую дверь и, влетев в комнату, накинулась на соперницу. Салават хотел растащить их, но не успел, кто-то вдруг тяжело повис на нем сзади, крепко сдерживая. Это был Ильнур…

— Ах ты сволочь! Уже продал меня?! Пусти сейчас же, стукач, убью! — орал Салават благим матом. Только шурин и не подумал послушаться, а еще сильнее вцепился в него. Будучи под хмельком, Салават не смог сразу вырваться. Ильнур — парень здоровый, мускулистый. Хвастал, что в тюрьме за еду и курево участвовал в подпольных боях без правил.

Тем временем между Лилией и Зульфией разгоралась настоящая битва. Зрелище было отвратительное: со смачной руганью они царапали, дубасили друг друга, затем с остервенением стали таскать друг друга за волосы. Несмотря на более внушительные формы, Зульфия в какой-то момент начала поддаваться. Похоже, чувство вины уменьшало ее силы… Присутствие Науфили, раззадоривавшей сестру воинственными возгласами, конечно, тоже шло не на пользу Зульфии. Салават впервые видел жену в таком состоянии: на красивое ее лицо будто надели страшную маску — глаза бешено блестели, толстые губы и язык беспрестанно извергали проклятия. Несмотря на небольшой рост она была так злобна и яростна, что вот-вот скрутит соперницу в бараний рог. Видя, как Зульфия начинает выдыхаться, Салават заорал во все горло:

— Зульфия, держись! Бейся!

Нет, не может, уже с трудом держится на ногах… Лилия намного напористее, свирепее, если собьет противницу с ног — затопчет, размажет…

— Зульфия, кому говорю: не поддавайся!

Никак. Все, выбилась из сил. Конец. Лилия завалила ее на пол… Начала безжалостно топтать! Сейчас убьет… Стремясь во что бы то ни стало спасти любовницу, Салават, отчаянно дернувшись, наклонился вперед и, резко откинувшись назад, что есть сил ударил Ильнура головой в подбородок. Шурин поневоле отпустил его. С разворота влепив шурину кулаком в лицо, Салават кинулся разнимать своих женщин. Выдернул Зульфию из под ног обезумевшей Лилии и подтолкнул в сторону входа:

— Беги скорее…

Ого-го, да родная женушка, оказывается, хуже зверя: стоило Зульфие побежать к двери — Лилия прыгнула на нее, словно хищная волчица на беззащитную лань, сдернула с головы норковую шапку. Зычно, как последняя уличная торговка, проорала вдогонку:

— Это наша шапка! Шалава!

— Эх, ты! Тряпичная ты душа… — вскинулся на нее Салават. — Шапку наверняка купил ей ты! Значит, она моя! Законной жены твоей! — будто пролаяла Лилия, тяжело дыша, и подняла шапку над головой. Сейчас она всем видом напоминала победившую в смертельной схватке дикую амазонку.

— Ну-ка, скажи, сколько у тебя шапок?! А с человека последнюю сдираешь, разбойница! — возмущался Салават.

— Пусть ходит без шапки!

— Не выйдет, завтра же куплю новую…

— Если купишь — снова отберу!

— Я тебе отберу, злобная баба!

— А эта девка-разлучница, значит, добрая?!

— Подобрее тебя!

Наступила тишина. Наконец, Лилия негромко вымолвила:

— Пойдем домой…

— Иди сама!

— А ты куда, опять к любовнице?

— Нет, и к ней не пойду.

— А где будешь ночевать?

— В офисе.

— Брось, Салават, идём домой, устал, поди… — примирительным тоном заявила Лилия.

— Что, навоевалась, злюка?

— Мужа отдать — как душу свою отдать. С чего я должна уступать тебя какой-то шалаве…

— Она не шалава!

— Не защищай ее, дуралей! Совсем мозги потерял? До сих пор не понимаешь, что эта сука крутит-вертит тобой…

— Сама безмозглая!

— Ну, ладно, Салават, не будем спорить, пойдем домой.

— Сказал же, не пойду!

— Пойдем же, я тебе пирог с гусятиной испекла, коньяку хорошего купила. Поешь пирога, выпьешь и ляжешь спать.

Вот чертовка, знает, с какой стороны подлезть… Салават почувствовал, что действительно проголодался. Две-три рюмки коньячку тоже пришлись бы кстати. Да и спать хочется, притомился. Ну и денек выдался…

— Пирог остывает. Знаешь ведь: не годится пищу ждать заставлять, а то обидится…

— Не нужен мне твой пирог, ешь сама! — артачился Салават — Кормишь с руганью и проклятьями, твои блюда камнем ложатся в желудок. Все, хватит, наелся!

— Покормлю только, не буду ругаться. Слово даю, ну пойдем домой!

После долгих уговоров Салават решил уступить жене. Честно говоря, он не намеренно заставлял ее долго упрашивать себя. Слишком велико было его потрясение. Знал: жена злонравна. Но не представлял, что до такой степени… Увидев, как она за пару минут потеряла человеческий облик и дралась как фурия, в душе он сильно поостыл к ней. Сердце, казалось, обратилось в камень.

* * *

Жена сдержала слово, не стала упрекать. Молча поели и разошлись. Муж лег отдельно.

Утром Салават проснулся поздно и долго лежал, уставившись в потолок. Горло пересохло, а душа ныла от небывалой печали. Встал с постели, умылся, допил оставшийся с вечера коньяк. Тоска лишь усилилась. Достав из холодильника водку, налил в чашку. Тут на кухню вошла Лилия:

— Все пьешь?..

Салават не ответил, разговаривать с опостылевшей женой не хотелось. Перед глазами стояла Зульфия. Беспрестанно думая о ней, он затянул старинную народную песню «Сибай»:

В зеленые сани, дуга с колокольчиком,

Запряги, Фатима моя, гнедую лошадь.

Если бы вернулся жить в свой край,

Добился бы я, Фатима моя, цели…

Эту песню сложил человек, назначенный кантонным начальником в далекую от родной стороны провинцию. Он так кручинился по любимой жене, детям, дому, аулу, что родилась в душе бессмертная песня.

Всем сердцем пел Салават и представлял такую картину: мол, его тоже отправили кантонным в чужие края. Вот он на санях — кошевке, запряженной парой резвых лошадей, звеня колокольчиками, сквозь снега и метели возвращается домой к любимой жене — к Зульфие…

Здесь не земля, где соловьи поют,

Не широки ее долины и луга.

Не плачь же, Фатима моя, не плачь,

Здесь не земля, откуда бегом добежишь…

Перед его мысленным взором, ни на минуту не исчезая, стояла Зульфия. Нет, он не плакал, но из глаз катились слезы. И он все тянул и тянул «Сибай».

Когда это продолжилось и на следующий день, Лилия не выдержала, подошла к мужу:

— Все распеваешь да слезы льешь. По Зульфие скучаешь?

— Тебя это не касается. Я с тобой жить не буду, злая ты баба, — отозвался Салават.

Наступило тягостное молчание.

— Уйдешь-таки, к любовнице?

— Да!

— Чем она лучше меня?

— Во всяком случае, не такая злющая…

Стремительно вскочив со стула, Лилия выбежала из кухни и через минуту влетела обратно, почему-то обутая в сапоги. В этот момент Салават наливал себе водку. Она взяла из буфета чашку и поставила на стол:

— И мне налей!

Он внимательно посмотрел на нее:

— Не выделывайся!

Вырвав из мужниных рук бутылку и налив себе, Лилия чокнулась с ним и нарочито выспренно произнесла:

— Выпьем за любовь!

Когда Салават допил, она повторила вопрос:

— Ты, правда собираешься уйти к ней? — Лилия, как заведенная, дрожащими пальцами беспрестанно вертела чашку на столе с противным скрежетом.

— Да.

Снова замолкли. Лилия, недобро смерив его взглядом, опять повторила:

— Так, значит, уйдешь?..

— Сказал же, да.

Лилия перестала нервно водить чашкой по столу и резким движением выплеснула водку ему в глаза.

— На тебе, гуляка!

Салават ахнул и от нестерпимой рези в глазах скатился со стула на пол. Лилия с остервенением начала пинать его ногами. Вот, оказывается, для чего она надела остроносые сапоги…

— На тебе, получай! — Лилия старалась попасть ему в пах. — Я тебя к ней подобру-поздорову не отпущу! Сделаю из тебя непригодного мерина! Вот тебе, вот тебе!

Как бы тщательно ни целилась, Лилия в желаемое место не попала. Когда в глазах немного прояснилось, Салават рывком вскочил с места и ударил ее ладонью по лицу. Получив ещё одну оплеуху, жена громко зарыдала.

— Вот ты и открыла свое истинное лицо, стерва! Больше ни минуты с тобой не останусь — талак! Талак! Талак!^[7] — Салават даже протрезвел от негодования. Хотел взять ключи от сейфа, но не нашел. Оказалось, жена подсуетилась, успела уже их спрятать.

— Где ключи от сейфа?!

— Зачем они тебе?

— Деньги заберу!

— На свою содержанку хочешь истратить?

— Какое твое дело? Ключи на стол!

— Зачем тебе деньги?

— А на что я должен жить?

— Пусть любовница тебя кормит!

— Отдай по-хорошему! Эти деньги заработал я!

Салават требовал вернуть ему ключи целых полчаса, пока Лилия, наконец, не швырнула их ему в лицо:

— На, подавись! Пропади ты пропадом со своей проституткой!

Открыв сейф, Салават взял пачку стодолларовых купюр и быстро оделся. Дернул входную дверь, но Лилия, оказывается, заранее заперла ее изнутри и также спрятала ключи.

— Надеешься меня остановить? — Он со злостью дернул двери лоджии, вышел, с горячностью распахнул раму и выпрыгнул на улицу. Было довольно высоко, хоть и первый этаж. Отряхнувшись, твердыми шагами поспешил прочь от дома. Но тут послышался отчаянный крик:

— Атай^[8]! Постой! — Это был Рустам. Салават неохотно остановился.

— Что, улым^[9]?

— Атай, прошу тебя, не уходи!

— Рустам, ты же знаешь, что у нас творится…

— Атай, останься! Что я тут буду делать без тебя?

— Улым, ты уже не маленький, скоро восемнадцать.

— А что будет с мамой, сестрами, со мной? Мы же пропадем!

— У вас есть мать…

— Что она нам даст? У нас дома ты главный!..

— Хоть я и ухожу, но вас не брошу! Буду помогать…

— Отец, не получится так… Прошу тебя, не уходи! Не дай нам пропасть! Мне в этом году школу заканчивать, куда я поступлю без тебя?

Салават не смог отказать умоляющему сыну, дорогому первенцу — вернулся домой. Пил беспробудно и пел тоскливо до тех пор, пока не почувствовал, что ему совсем худо. Сил не осталось ни капли. Да и настроение — хуже некуда: он ощущал себя распоследним негодяем перед Зульфией, Лилией, детьми и целым миром. Положение свое виделось Салавату беспросветным, а любовный треугольник превратился в безвыходный лабиринт. Что же делать? Как выбраться из этого лабиринта, способного навечно запутать его и лишить абсолютно всего: жены, с которой он прожил восемнадцать лет, дорогих детей, теплого дома, нажитого имущества? Как спастись от девятого вала последней любви, захлеснувшей его в сорок лет словно цунами, и грозящей разрушить привычный его мирок?.. В то же время он понимал: после последних событий их жизнь никогда не будет прежней…

* * *

В один из этих черных дней Салават с трудом встал, умылся, снова налил водки.

— Опять пьешь?.. — задала, ставшим уже привычным, вопрос Лилия.

— Что ж мне еще делать?..

— Значит, все симптомы совпадают…

— Какие еще симптомы? — Он равнодушно взглянул на жену.

— Привороженный человек резко остывает к жене и как одержимый начинает бегать за любовницей. А также усиливается тяга к спиртному. Чуешь, что уже пьешь безо всякой меры?

Салават задумался. Лилия была права, он начал выпивать очень много.

— Да пойми ты, наконец: твои выкрутасы — никакая не любовь, а всего лишь действие ворожбы. Сам видишь, все симптомы налицо. Не обманывайся, не дай разрушить нашу семью! Давай сегодня же пойдем к ясновидице Назире, пусть излечит тебя, избавит от действия приворота!

— Никуда я не пойду… — Вроде бы проблески здравого смысла склоняли Салавата к доводам жены. Но что-то заставляло продолжать отнекиваться.

— Умоляю тебя, сходим к ней! Нельзя упускать единственный шанс для сохранения семьи! Если нет на тебе приворота, а любовь, как ты думаешь, настоящая, то ясновидица это увидит. Как сердце велит, так и поступишь. Захочешь — уйдешь к своей Зульфие…

Мечущемуся меж двух огней Салавату эти слова понравились. Надежда на то, что Лилия с Зульфией уживутся, не оправдалась. Значит, рано или поздно придется выбирать одну из них. Правда, сейчас он совсем не желает оставаться с Лилией. То, что она избила Зульфию, да еще посмела поднять руку, вернее, ногу, обутую в остроносые сапоги, на него, тем более покушалась на самое дорогое для мужчины — ну никак не умещалось в сознании Салавата. Где это видано, чтобы жена… Тс-с… Лишь бы люди не узнали о его страшном позоре! Вобщем, нельзя после всего этого жить с такой… Сама теперь предложила поступать так, как сердце велит. Надо согласиться. Увидит гадалка, что нет никакого приворота, тогда уж не обессудь, прощай, старая и постылая жена!

Хоть и принял Салават решение, но закралась в душу тревога и сложились стихи:

Я тебя предупреждал —

Любовь моя — огневой вал,

Любовь моя — цунами.

Вот идет девятый вал…

Что будет с нами?

Что будет с нами?..

Почему-то пришла в голову мысль: в сохранности ли мольберт, холсты, краски?.. Торопливо вытащил столь дорогие сердцу принадлежности из кладовки. Любовно, и в то же время виновато оглядев их, тщательно протер пыль со своих сокровищ. Затем долго устанавливал мольберт возле окна, закрепил готовый холст, разложил по местам палитру, краски, кисти, мастихины, штапели. Открыл баночку со скипидаром, и по комнате разлился такой знакомый, приятный для него запах. Приготовив краски, взял в дрожащую от волнения руку кисть и уставился на белый холст. Лихорадочно горящие глаза озарили его изможденное лицо. Во взгляде отразились противоречивые чувства: печаль и радость, отчаяние и надежда, покорность судьбе и решимость восстать против всего мира.

Наконец Салават потянулся к холсту. Странно, но сколько ни пытался, он не смог приблизить кисть к мольберту — белый холст не позволил ему прикоснуться к себе…

— Салават, пойдем к Назире! Прошу тебя! — Лилия вынудила мужа очнуться от тяжелых раздумий. Хоть и поддался он внутренне ее уговорам, но продолжал стоять на своем:

— Нет, никуда не пойду.

Лилия, наморщив лоб, посидела чуток в задумчивости. Затем, решительно заговорила:

— Салават, раньше я не рассказывала тебе о моей родовой тайне по материнской линии… Поведаю о горькой судьбе моего деда Кинзягула. Об этом мы помалкиваем, поэтому знает о нем мало людей: мама, Асма-апай, Бибинур-апай и я. Боимся, если наша история получит огласку, она ещё разрушительнее подействует на наш род…

В гражданскую войну дед Кинзягул сражался в рядах башкирского войска. Получив известие о болезни отца, попросил командира эскадрона, хорунжия Габдельмулюка отпустить его на несколько дней домой. Тот был сородичем деда, жителем соседнего аула, потому и разрешил ему съездить на побывку. Вдобавок, Габдельмулюк через него послал письмо своей жене.

Дед Кинзягул, конечно, вначале доехал до дома, проведал отца. А спустя несколько дней отправился в аул хорунжия. Заодно собирался привезти оттуда невесту, с которой был помолвлен еще до войны.

Добравшись до места, дед решил сразу исполнить просьбу командира и передать письмо. Вошел в дом Габдельмулюка, увидел молодую жену командира и… остолбенел, никак не мог отвести от нее глаз. Жена хорунжия Гульюзум была неописуемо красива: лицо светилось как полная луна, брови — черны как крылья ласточки, глаза — темны как ночь… Он с первого взгляда влюбился до смерти, потерял голову и, не только не забрав, но даже не повидав нареченную, возвратился домой.

С этого дня он уже не помышлял о подвигах и славе, мечтал лишь о красавице Гульюзум, которая неотступно стояла перед его мысленным взором. На войну не поехал, остался дома. А вскоре пришла весть о гибели Габдельмулюка. Через несколько месяцев Кинзягул заслал к овдовевшей Гульюзум сватов. Но она отправила их восвояси.

Спустя неделю сам поехал к Гульюзум. Но вдова категорически отказалась от его предложения.

Ослепленный страстью, Кинзягул уже ничего и никого не хотел кроме желанной, твердо решил во что бы то ни стало добиться ее. С этой целью купил у колдуна приворотное зелье и хитростью опоил любимую. И она не смогла больше противостоять его напору, дала согласие.

Молодожены зажили хорошо. Появилась на свет наша мама. Затем, один за другим, родились еще трое детей…

Вот только Гульюзум начала вянуть как цветок после заморозков. Пошла к мулле и целителю, а хазрат^[10] ей заявил с порога: «Муж приворотом заполучил тебя, вот и хвораешь. Тяжела твоя болезнь, но если скажешь, могу возвратить колдовство ему обратно». Она ответила: «Возвратишь — муж помрет. Коли я умру, и он скончается — что будет с детьми? Нет, раз так, лучше помирать мне, хворой», — и ушла в слезах домой.

Мама наша рассказывала, как она пришла домой и с плачем высказала мужу: «Всегда удивлялась, как же согласилась выйти за тебя? Я же тебя нисколечко не любила! А ты меня, оказывается, приворожил… Из-за твоего колдовства — помру скоро». Дед тоже горько заплакал: «Ну не мог я жить без тебя!» Она, рыдая, упрекала: «Что же ты натворил?.. Кабы не приворот, в жизни бы за тебя не пошла. Не родились бы дети, которые останутся без матери…»

И правда, бабушка Гульюзум не дожив и до сорока, ушла из жизни, крепко прижав к груди фотокарточку первого мужа, бравого казачьего офицера Габдельмулюка. А дед наш Кинзягул остался с четырьмя детьми мал мала меньше.

Скоро началась Великая Отечественная война. Деда забрали с первым же набором. Понимая, что дети могут остаться круглыми сиротами, он ушел на фронт с тяжелым сердцем. После войны пришла скорбная весть — он попал в плен и умер в концлагере… — Лилия тяжело вздохнула и продолжила. — Наша мать, ей тогда не было и шестнадцати, не отдала сестер и братишку в детдом, вырастила сама. Младшенькая Хадия умерла, остальные выжили. Мама плачет, вспоминая иногда трудные военные годы. Ведь ее братишке Фарукше с восьми лет пришлось косить сено.

Как понимаю сейчас, неправедная женитьба деда Кинзягула на бабушке Гульюзум оказала губительное влияние на весь наш род. Оба они рано умерли, дети осиротели. Воздействие колдовства на этом не завершилось, оно коснулось вороньим крылом судеб их детей, внуков и правнуков.

Взять хотя бы жизнь дяди Фарукши: женился на дочери известной в ауле колдуньи. Однажды она, собрав в охапку свой выводок, сбежала от него. Он всю жизнь промыкался без семьи в Казахстане. Лишь на старости лет вернулся на родину и умер, так и не изведав счастья. Подросшие сыновья его сгорели от пьянства, даже не женившись.

Судьба маминой сестры, тети Асмы, тоже заставляет задуматься: промучившись с буйным мужем сорок лет, развелась, когда стало совсем невмоготу. Ей довелось пережить потерю не только детей, но и внука…

Просторные сосновые дома дяди Фарукши и тети Асмы, где когда-то звенели детские голоса, десятки лет так и стояли пустыми, пока не сгнили и не развалились. Их никто не купил, люди боялись повторить их судьбы.

Как подумаю о родных братьях и сестрах, душа болит: кому из них досталась благополучная доля?.. Ни одному не повезло с семьей. Сестра Бибинур от нелегкой жизни с мужем-пропойцей не вылезает из болезней. Самая тяжкая участь выпала нашему старшему брату Мурзагулу. Старики говаривали, что он так похож на деда Кинзягула, будто из одной плахи вытесаны. Жена-шлюха через полгода после замужества убежала от него с каким-то мужиком. Он так больше не женился. Ушел в мир иной, измучившись от раковой опухоли и одиночества…

Вот так! — завершила рассказ Лилия. — Сколько несчастий обрушилось на наш род из-за приворота деда Кинзягула, скольких людей он лишил семейного счастья! До этих пор я радовалась, что из всей родни мне одной повезло в семейной жизни. Рано радовалась — и до нас добрался отзвук огромного греха деда — напоролись на приворот Зульфии…

Поведанная женой история роковой любви её деда Кинзягула не оставила Салавата равнодушным. Он согласился пойти к экстрасенсу Назире.

Надо сказать, история их родов драматична и причудливо пересекается с родословными множества людей на земле и даже с шежере Салавата: прямого ее предка прозвали Кашык^[11], братьев его — Волк и Китаец. Родные братья почему-то разительно отличались друг от друга: если Волк был белолицым и светловолосым, то Кашык — черным как африканец, а Китаец был узкоглазым и желтолицым. Волк во время гражданской войны сражался за красных, а Китаец — на стороне белогвардейцев. После поражения белых он увязался за ними в Китай. Когда вернулся на родину, ему дали кличку Китаец. Кашык получил свое прозвище после того, как в ауле организовали колхоз и во время полевых работ начали питаться из общего котла. Оказывается, с целью выловить из жиденькой похлебки что погуще, он проделал дырочки на донышке большой деревянной ложки, которую всегда носил с собой в кармане. Конечно, односельчане быстро узнали о его уловке и прилепили хитрецу соответствующее прозвище. А Волка прозвали так за волчат, которых он принес из лесу, вырастил в каменной клети, а затем забил и сшил себе тулуп из их шкур.

Жители аула давно позабыли настоящие имена трех братьев. Волк и Китаец, несмотря на близкое родство, люто ненавидели друг друга. Кроме того, что один воевал за красных, а другой — за белых, между ними, как говорят французы, случился «шерше ля фам» — встала женщина. Их отец на нареченной для Волка девушке непонятно почему взял да женил Китайца… Вот и усилилась вражда еще более.

А Кашык в конфликте братьев не участвовал, его волновало собственное горе: сокрушаясь о вынужденно сданной в колхоз хилой лошаденке, он заболел и малость тронулся умом. Однажды, в момент обострения помутнения, повесил он ложку с дырками над окошком, вырубленным в сторону киблы^[12], и принялся неистово биться головой об пол перед этой деревяшкой. Долбился башкой до тех пор, пока не свалился в обморок в благоговейном экстазе. Очнувшись, заставил всю семью поклоняться дырявой ложке.

Когда про странное верование семейства узнали люди, председатель сельсовета вызвал Кашыка в канцелярию и учинил допрос: «Ты почему на дырявую ложку молишься, контра?!» И стал нещадно материться. Кашык почему то не растерялся, задал встречный вопрос: «А кому нам теперь поклоняться? Сказали, что Бога нет и сбросили с мечети минарет. Мы же должны на кого-то молиться?» Начальник долго молчал, почесывая узкий лоб. Затем открыл ящик стола, покрытого кумачовым ситцем, бережно достал оттуда, и торжественно вручил Кашику изображения Ленина и Сталина, строго-настрого наказав: «Смотри у меня, Кашык, коли не перестанете поклоняться дырявой ложке, показывая контрреволюционный пример всему аулу — внесу в список кулаков и сошлю в Сибирь! С нынешнего дня молитесь на отцов народов — Ленина да Сталина!» Однако Кашык, хотя при свете дня, на людях, и бил челом перед портретами вождей, по ночам, как и раньше, поднимал семью и тайком продолжал поклоняться дырявой ложке. Верно говорят, что запретный плод сладок: спустя время большинство жителей аула стали последователями Кашыка — тоже начали молиться на дырявую ложку…

Дети, а затем внуки и правнуки Волка и Китайца, также не уживались и цапались меж собой, как кошки с собаками. Трещина, которая пролегла между родней во времена гражданской войны, привела в пятидесятых годах к трагедии. Сын Китайца Ахметгали, возвратившийся с Великой Отечественной войны весь в орденах и медалях, был избит и повешен в сарае сыновьями Волка. Убийцы, заранее договорившись, дружно заявили в милиции: «Мы его не вешали, только побили. Устыдился, что не смог нас одолеть, вот и повесился». И душегубов посадили всего на пару лет.

После сего братоубийства потомки Волка не успокоились: в каждом поколении стали лишать жизни хотя бы одного из отпрысков Китайца. Несмотря на это род Китайца множится год от года. Каким-то чудом на место одного убиенного рождаются по семеро мальчиков. Число же потомков Волка, напротив, почему-то уменьшается, и на глазах хиреет их род. К тому же в последний десяток лет у них рождаются одни девочки.

Верно подмечено, если кому-нибудь беспрерывно твердить: «Ты свинья!», он и сам не заметит, как захрюкает. Похоже, от постоянных возгласов аульчан: «Китайцы! Китайцы! Китайцы идут! Вот придут китайцы…», у потомков Китайца, и в самом деле, сильнее сузились глаза, а лица еще пуще пожелтели. Вобщем, стали точь-в-точь как китайцы. И общаются меж собой, будто китайцы — грубыми окриками и резкими жестами, словно бранятся. Да и телами обмельчали: мужики чуть больше полутора метров будут, а женщины — еще ниже.

Когда храбрый воин, выбравшийся целым и невредимым из грозного урагана войны, всего в тридцать пять лет был убит близкими родичами, его жена Амина осталась вдовой с полным подолом малых детишек. Самая младшая из них, Салия — двоюродная сестра Лилии.

Один из осужденных, отсидев за решеткой, дал старшему сыну такой наказ: «Судьи, видать, очень большие люди — что хотят, то и делают: дал мне вместо десяти всего годик… Учись на судью!» Бывший зэк ничего не пожалел, чтобы протолкнуть сына в университет: зарезал единственную комолую корову, трех овец, трех коз — все, как на подбор, темной масти, да еще, вдобавок, трех гусей и трех черных куриц. Этот человек был отцом Ануза Япкарова, близкого родича Лилии. Ануз способностями не блистал и с трудом окончил университет. Несмотря на сей факт позже занял кресло судьи Верховного суда России…

А девушка, когда-то сосватанная за Волка, но выданная с богатым приданым — многочисленными стадами и обширными пахотными угодьями — замуж за Китайца, была, оказывается, дочерью богача Султана, деда бабушки художника Салавата Байгазина — Гульфаризы…

Непримиримой вражде потомков Китайца и Волка через два года исполнится целый век. Они составляют почти весь аул и давно позабыли, знать не знают корни непрекращающейся междоусобицы. Однако и поныне живут в раздоре. Право, и рассказывать неудобно о причинах последних скандалов — просто курам на смех и петухам потеха. Недавно, принарядившись в праздничный день 1 Мая, всем аулом пришли в клуб. А там какая-то собака наложила на крыльцо очага культуры огромную кучу… Люди столпившись, постояли некоторое время в растерянности. Затем одинокий мужик по имени Мидарис из «волчат» поковырял собачий навоз ивовым прутком и с серьезным видом резюмировал: «Сразу видно, это дерьмо наклал кобель по кличке Актырнак, подросший щенок хромой суки Актапей, поводыря слепой колдуньи Бибисары из рода старика Китайца, троюродной тётки Ахмета. Этот Актырнак — настоящий разбойник — весной пытался утащить нашего одноглазого петуха Пирата…». Ахмету, разумеется, не понравился столь глубокомысленный вывод, и он ощерился, точно китаец: «Что, дипломированным знатоком собачьего дерьма заделался? Иди лучше в лес, покопайся в волчьем помете». Слово за слово, окрик за окриком, и китайско-волчья война, тлеющая в ауле на протяжении века, снова разгорелась, словно пламя от порыва ветра. Кровные родственники опять раздрались в пух и прах, крепко отдубасили друг друга, попутно вымазавшись в том злополучном собачьем дерьме…

Для выяснения причин вековой вражды несколько раз собирали большие сходы и малые курултаи. Но… так и не докопавшись до истины, каждый раз доходили до большого мордобоя, и, понаставив друг другу шишек на лбу и синяков под глазами, повыбивав зубы и пересчитав ребра, расходились ни с чем по домам…

Правда, прошел слух, что сын старика Кашыка — Кашыкбаш, разменявший уже девятый десяток, с подобострастием уставившись на дырявую ложку, оставленную ему как великий аманат^[13] и священный предмет культа, поблескивая вытаращенными глазами, шлепая толстыми губами, торжественно поклялся поведать внукам и правнукам Китайца и Волка причину войны между ними. При этом особо подчеркнул, что расскажет об этом 7 ноября 2017 года. Оказывается, именно так ему было завещано отцом, стариком Кашыком.

К сожалению, Кашыкбаш не смог донести до потомков священное слово — неожиданно отошел в мир иной, прижав к груди драгоценное наследство — дырявую ложку. Говорят, предчувствуя скорую кончину, Кашыкбаш начал было что-то строчить на обрывке туалетной бумаги. Однако успев написать лишь: «Вот что поведала дырявая ложка — не сто лет назад, а еще с пещерных времен…», повалился на пол… Таким образом, причины столетней войны двух родов остались нераскрытой тайной, погребенной в глубине веков.

Шушукались по секрету, что старик Кашыкбаш, лишившийся перед кончиной дара речи, тщетно пытался сообщить что-то важное собравшимся у смертного ложа родственникам. Но, сколько бы ни пытался ничего объяснить не смог, только мычал. Когда сыновья попросили кого-нибудь из них назначить главным хранителем священного тотема, старик сильно разозлился, несколько раз ударил себя дырявой ложкой по лбу, притиснул ее к груди, красноречиво показал потомкам средний палец правой руки и навечно закрыл глаза.

Три дня и три ночи поломав голову в попытках растолковать, что он намеревался сказать перед смертью, наследники решили провести внеочередной курултай. Но и это мероприятие не помогло раскрыть великую тайну. Как обычно, все переругались, передрались, с тем и разошлись.

Все же после жаркого и скандального курултая дырявая ложка торжественно перешла к старшему сыну покойного Кашыкбаша — Кашыкбаю.

Нынче дырявой деревяшке поклоняются потомки не только Кашыка, но и большая часть отпрысков Китайца и Волка. Продырявленные деревянные ложки висят на почетном месте во многих домах. Разница в одном: если прежде на дырявую ложку молились тайком, то ныне ей поклоняются открыто. Только до сих пор непонятно: если большинство из них боготворят одно и то же — ложку с дырками, то почему же кровные сородичи продолжают в пух и прах ссориться и драться меж собой?..

Судья Верховного суда Ануз Япкаров — потомок Волка, а Лилия — из рода старика Кашыка. Несмотря на корни, Ануз человек добрый и великодушный. Он никогда не делит многочисленную драчливую родню на своих волков, на врагов-«китайцев» и на потомков Кашыка. Всем приходит на выручку в делах судебных и житейских.

Ещё на заре юности, спустя полгода после того, как Земфира, незабвенная первая любовь Салавата, внезапно порвала с ним отношения, его кумиром стала знаменитая чернокожая американка Анджела Дэвис. Большое фото ее он повесил на стену комнаты в коммуналке. Под плакатом было написано: «Свободу Анджеле Дэвис!» Глядя на изображение пламенной коммунистки каждый день в течение нескольких лет, стараясь вырвать Земфиру из сердца и слушая песню «Angela» лидера группы «The Beatles» Джона Леннона, Салават понял, что вышиб клин клином — полюбил жгучую афроамериканку. Он даже послал Анджеле письмо с объяснением в любви. Хоть и сам белый, вложил в конверт заявление с просьбой принять его в организацию «Черные пантеры», борющуюся за права негров. Но ответа не получил…

Не бывает ничего случайного. Он вернулся из Афганистана, залечил раны, встал на ноги — и все-таки встретил свою Анджелу Дэвис, о которой мечтал столько лет! Девушка, невероятно похожая на его кумира, была студенткой торгово-кулинарного училища Лилией Япкаровой…

Крепко стиснув жаркую ладонь Лилии, Салават с тех пор не отпускал ее от себя. Через несколько месяцев они поженились. Как только начали жить вместе, Лилия содрала со стены плакат с Анджелой Дэвис, выкинула его на помойку, а взамен повесила свою увеличенную фотокарточку. Заодно разорвала на мелкие кусочки фотографии и письма незабвенной Земфиры…

* * *

Ночью Салавату приснился загадочный сон…

Неописуемо ясный, погожий день. На голубом небе без единого облачка светит ласковое золотое солнце. На ветках деревьев, согнувшихся под тяжестью сочных плодов, щебечут птицы. На изумрудно-зеленом цветущем лугу пасутся кони, олени, дикие козы и зайцы. Рядышком с ними помахивает хвостом красная лисица, потягивается серый волк, неуклюже продирается сквозь кустарник косолапый медведь. Эти хищники почему-то не кажутся опасными, потому зайцы и козы нисколько их не боятся.

Со стороны неспешно текущей поблизости полноводной реки, сверкающей, словно серебро, веет свежий ветерок. Прекрасные лебеди, плавающие в реке, учат маленьких птенцов нырять. Возле них время от времени плещутся рыбы, отливающие золотом и серебром.

Вот появились полуголые мужчина с женщиной, идущие взявшись за руки, по утопающей в цветах поляне. Возле яблони, усыпанной маняще спелыми плодами, они остановились…

Салават пригляделся внимательнее. Да ведь этот статный мужчина — он сам! А кто та красавица, что стоит возле него? Лилия или Зульфия?..

Вдруг внезапно разверзлась пропасть, и захватывающая дух красота исчезла. Душу Салавата обуяло чувство огромной потери, печали и тоски. Будто он лишился самого дорогого, важного, несравнимого ни с чем, сокровенного. Салават всем сердцем жаждал, чтобы невыразимо прекрасное зрелище, наполнявшее всю существо его бесконечным счастьем, повторилось вновь. Однако вместо этого невесть откуда послышался голос:

— Разве я буду поклоняться творению Твоему из глины? Видишь, Ты отдал ему предпочтение передо мной, если Ты дашь мне отсрочку до Судного дня, я введу в соблазн и искореню все его потомство, за исключением немногих. Увидим тогда, кто кому будет поклоняться…

Глава вторая

Назира оказалась смуглой женщиной лет сорока пяти. После знакомства с посетителями, ясновидящая попросила дочь-подростка лечь на кровать, бережно сняла с шеи крест на цепочке и принялась вертеть им над ней:

— Закрой глаза. Давай-ка, побываем дома у Лилии-апай! Лети!

— Долетела.

— Какая у них дверь?

— Железная дверь коричневого цвета. Квартира номер один.

— Верно говорит, — удивленно вставила Лилия.

— Глянь-ка, дочка, нет ли чего-нибудь у порога?

— Иголки лежат.

— Извергни из глаз огонь, сожги их и войди в дом!

— Сожгла. Прошла в квартиру… — проговорила девочка и замолчала.

— Почему замолкла? Говори скорее, что видишь?

— Не видно ничего. Как зашла, все стало темным-темно…

— Быстрее назад! Вышла? — В голосе Назиры зазвучала тревога.

— Да.

Назира гортанным голосом прочла какие-то молитвы и приказала:

— Теперь зайди снова, сразу начинай выжигать все огнем, давай!

— Зашла, сжигаю, гаснет — не получается…

Обеспокоенная Назира резко вскрикнула:

— Выходи обратно!

— Вышла… — Дочь тяжело вздохнула.

Назира охрипшим голосом повторила молитвы и вновь приказала:

— Зайди стремительно! Выжигай изо всех сил!

— Зашла, выжигаю! Погасло, не могу…

— Сейчас же выходи!

— Уже вышла…

Наступила напряженная тишина. Назира, чуть помолчав, пояснила:

— Сильную наслали порчу, поэтому дочка не может в дом попасть…

Всполошившаяся Лилия взмолилась:

— Что же нам теперь делать?! Помогите, пожалуйста, Назира-апай!

Назира посидела молча, уставившись на крест. Оказывается, этот крест, вернее, камешек-галечник почти в правильной форме креста, она когда-то нашла на берегу речки и с тех пор носит его на груди.

— Спросила у креста: велит тебе самой поработать, — сказала она Лилии. Дочь Назиры облегченно вздохнула и поднялась с места.

— Что я должна сделать, Назира-апай? — спросила оробевшая Лилия.

— Ложись на кровать!

Похоже, желание избавиться от соперницы и женское любопытство пересилили страх перед неизведанным, Лилия легла на кровать.

— Закрой глаза, расслабь все тело!

Назира начала вертеть над Лилией цепочку с крестом, гортанным голосом произнося христианские молитвы вперемешку с мусульманскими. Затем, приказала: — Лети в квартиру!

— Полетела…

— Резко ворвись в дом и начинай сжигать все огнем из глаз!

— Влетела, сжигаю! Уф-ф, дома повсюду грязь, пыль, паутина и иголки!

— Проверь весь дом, все сожги!

— Жгу! О-о, иголки по всему дому раскиданы…

— Обойди весь дом, ничего не упусти, все сожги!

— О-ой, и под нашей кроватью, и за диваном раскидали…

— Все сожги дотла!

— Все выжгла! — Вытерев пот со лба, Лилия тяжело вздохнула. Назира быстрее завертела цепочку, повторила заклинания и снова приказала:

— Теперь посмотри: кто разбросал иголки?

— Вижу! — Их раскидывает Зульфия! Она набросилась на меня!

— Перекрести ее! — резко выкрикнула Назира. — Перекрести правой рукой! Не давай к себе прикасаться! Крести и жги!

Лежащая на кровати с закрытыми глазами Лилия подняла руку и начала торопливо крестить воздух:

— Крещу, сжигаю! Зульфия обернулась вороной лошадью! Хочет лягнуть меня!

— Не дай себя лягнуть! Перекрести и сожги! — во все горло завопила Назира.

— Жгу! Превратилась в черную козу, наступает на меня!

— Не дай себя боднуть! Жги сильнее!

— Коза черным-пречерным козлёнком стала, убегает.

— Не позволяй ей убежать! Закинь аркан!

— Заарканила, но она обернулась черной курицей!

— Перекрести! Сожги!

— В яйцо превратилась!

— Перекрести! Сожги!

— Горошиной стала!

— Крести и жги, пока горошина не исчезнет!

— Крещу, сжигаю! Все, догорела, пропала…

— Ладно, молодец, открывай глаза, передохни немного.

Отерев пот со лба и отдышавшись, Назира похвалила Лилию:

— Есть в тебе сила! Даже дочь моя так ясно не видит…

Салават сидел оглушенный, пытаясь уместить в голове увиденное и услышанное. Выходит, Зульфия и впрямь околдовала их? Как же так? Что ж теперь делать? Эх, Зульфия… Когда шел сюда, надеялся совсем на другое… Сердце болезненно сжалось. Значит, подозрения Лилии оказались верны: любовница не только приворожила его, еще и порчу навела на его дом? Только что увиденное вновь промчалось перед глазами, и сердце похолодело. А он, влюбленный, не по земле шагал, а по воздуху витал. Как на крыльях. Эх, Меджнун и есть, другого слова не подберешь. Ох как тяжело и больно свалиться на грешную землю с высоких небес…

— Отдохнули чуток, давайте работать дальше. — Назира выдернула обоих из омута тяжких мыслей. — Закрой глаза Лилия, расслабься всем телом! Не бойся, они теперь обессилели. Вспорхни и лети туда, куда крест поведет. — Назира завертела цепочкой над Лилией.

— Долетела до пятиэтажки возле Дома быта, прошла в подъезд.

Салават оторопел, догадавшись о каком доме идет речь.

— Поднялась на четвертый этаж, зашла в семьдесят пятую квартиру.

У Салавата не осталось сомнений, Лилия говорит о съемной квартире Зульфии…

— Показывают старенький белый чайник на газовой плите…

— Выходит, приворотным зельем поили из него, — сделала вывод Назира.

Салават вспомнил больницу, куда попал после вкусного обеда у Зульфии. Но предпочел не говорить об этом.

— Сожги чайник, кухню и всю квартиру! — велела Назира.

— Жгу! Уже все в огне!..

— А теперь лети дальше. Надо выяснить, у кого она сделала приворот! — Назира убыстрила верчение цепочки над Лилией.

— Долетела до небольшого домика на окраине города…

Назира рявкнула, словно командир артиллерийской батареи:

— Огонь! Чтоб ничего от колдуньи не осталось, все сожги!

— Жгу! Весь дом горит! — с удовлетворением выдохнула Лилия.

Беспрерывно благодаря Назиру и хорошо заплатив ей, супруги поехали домой. Всю дорогу молчали, потому как испытывали состояние шока.

Конечно, о ворожбе и всякой нечисти оба слышали с детства. Об этом рассказывали женщины и старухи, каждый день ходившие друг к дружке и коротавшие с рукодельем долгие зимние вечера. Мол, некий парень из их деревни только с помощью приворота смог влюбить в себя неприступную возлюбленную. Или, наоборот, какая-то девушка околдовала парня, не желавшего на ней жениться. В памяти остались и истории пострашнее: дескать, ночью постучался в окно к одинокой женщине мужчина. Она пустила, оставила ночевать… Тот пришел и на следующую ночь. Хозяйка спросила, как его звать, откуда он. Мужчина ответил, что зовут его Вали, родом из такого-то аула. Днем женщина хорошенько расспросила у подруг и выяснила, что в этом ауле не жил человек по имени Вали. А у нее, получается, ночевал бес в человеческом обличье…

Да, как и многие, они были наслышаны о колдовстве и приворотах. Допускали возможность существования магии, но представить не могли, что это необъяснимое явление может когда-либо коснуться их самих, в корне изменив привычную жизнь.

Под воздействием Назиры у Лилии, похоже тоже открылась способность к ясновидению. Многочисленная ее родня восприняла это с гордостью: вот мол, какой волшебницей оказалась их Лилия — на три аршина под землей видит… Они раструбили новость по всей округе, и к Лилии потянулись люди. Кто-то просит посмотреть, куда запропастилась корова, кто-то хочет выяснить причины павшего на его голову несчастья, большинство же обращалось в надежде избавиться от болезней, годами мучающих их, но неподвластных врачебному лечению. А Лилия, как компьютер, чётко и ясно выдавала ответ на каждый вопрос… Салават с изумлением спрашивал: “Как это у тебя получается?” Она сказала: “Какой-то голос шепчет мне ответы на ухо, я всего лишь повторяю”.

Изредка и Назира, при особо трудных случаях, зовет ее на помощь. Вот и сегодня попросила приехать.

Когда Салават с Лилией вошли, Назира объяснила ситуацию:

— В мой родной аул перебрался жить из города молодой колдун по имени Антип. Купил небольшой домик и камлает жителям. Побывав у него, одна женщина сошла с ума: выгнала мужа, за детьми не ухаживает, корову не доит, дома не убирается. Целый день носит воду и поливает один столб во дворе. Из аула позвонили, попросили привести женщину в чувство. Случай, похоже, тяжелый, надеюсь на твою помощь.

— Я согласна, — не замешкалась с ответом Лилия.

— Конечно, поможем человеку в такой беде. Мы и сами не забываем, какое добро ты нам сделала, Назира-апай. Когда ехать? — осведомился Салават.

— Перед поездкой Лилию нужно малость подготовить, чтобы сил прибавилось, — сказала Назира. — Давай, Лилия, ложись на кровать.

Вытянувшись на кровати, Лилия закрыла глаза и расслабила тело.

— Так, Лилия, тебе надо подняться высоко в небо и набраться там сил. Ничего не бойся, но будь осторожна. Что увидишь, сразу говори мне.

Назира сняла с шеи цепочку с крестом и начала вертеть над Лилией.

— Давай, полетели!

— Взлетела. Быстро поднимаюсь ввысь. О-о, как хорошо летать! Здесь так красиво! — Лилия замолчала.

— Почему умолкла? Не молчи — что видишь, рассказывай мне! — подстегнула ее Назира обеспокоенным голосом.

— Передо мной — какие-то темные существа, не хотят пускать дальше, — ответила Лилия.

— Перекрести и сожги их огнем из глаз. Не бойся, это мелочь…

— Только сожгла, показался белобородый старик в белой одежде, улыбается мне…

— Не верь! Перекрести и сожги его! — рявкнула Назира.

Лилия, начала торопливо крестить кого-то.

— Сгорел!

— Значит, то была нечисть… Лети дальше!

— Полетела выше, скорость становится все больше. Передо мной — с виду христианский святой, что делать?

— Перекрести и сожги! — гортанным голосом повелела Назира.

— Крещу! С трудом, но сгорел!

— Хорошо, лети дальше!

— Лечу! О-о, как красиво тут! Удивительно красиво!

— Ладно, будь осторожна, смотри в оба…

— Передо мной, кажется, Иисус Христос! Подзывает к себе…

— Сейчас проверим. Перекрести и жги!

— Потихоньку пропадает… — проговорила Лилия разочарованно.

— Значит, тоже был ненастоящий, — пояснила Назира. — Лети дальше!

— Вижу перед собой прекрасный мраморный дворец!

— Лети внутрь.

— Влетела. В большом зале на троне сидит белобородый старик.

— Перекрести и сожги!

Правая рука Лилии бессильно упала.

— Не могу…

— Жги изо всех сил!

— Пытаюсь, но он не горит!

— Жги сильнее, подольше!

— Не горит никак! Подзывает меня к себе…

— Подлети к нему и поклонись.

— Поклонилась. Приложил правую руку мне на голову, что-то сказал.

— Он тебя благословил, силу увеличил. Поклонись в знак благодарности и лети на землю.

— Поблагодарила, вылетела из мраморного дворца.

— Возвращайся скорей!

— Вернулась…

Назира прекратила вертеть цепочкой.

— Хорошо, открой глаза.

Лилия открыла глаза и села на кровать и Назира скорехонько собралась, и выехали в путь.

Когда доехали до аула, она велела остановить машину возле маленького старого домика:

— Ну-ка поглядим, что за колдун этот Антип… — Назира усмехнулась.

Вошли в дом, и застыли на пороге. Худощавый мужичок лет тридцати осматривал довольно симпатичную молодую женщину:

— Ай-ай-ай, красавица, а муж-то твой, оказывается, налево ходит… А ты и сама не плошай, пусть уроком ему будет… Эге-ге, родная сестра тебя ненавидит… Мать только сестру твою любит. А отцу вашему все по боку, ничего не знает, ничего не видит, ничего его не касается…

Ошеломленная женщина с трудом собралась с мыслями и спросила:

— Что же мне теперь делать? Дайте совет…

— Говорю же, сперва надо отомстить гулящему мужу… — продолжал колдун скороговоркой. — Ну-ка, дай руку! О-о, какие у тебя мягкие ладони, вот только холодные… Могильным холодом веет от них… Их немедля обогреть надо, не то могильный холод до сердца доберется… — Тут Антип, наконец, обратил внимание на вошедших, с интересом рассматривающих его. — А вы чего ждете? Идите домой, придете завтра, сегодня у меня времени нет…

Назира прокашлялась. Антип внимательно посмотрел на нее и сразу почуял неладное. Глаза его нервно забегали.

— Вам чего?!

Назира ничего не ответила. Неспешно подошла к Антипу и поглядев на него с издевательской, уничижительной улыбкой, презрительно дунула в лицо. Колдун повалился как подкошенный на деревянный грязный пол. Назира гневно посмотрела на женщину:

— А ты чего сидишь тут, разиня, веришь россказням колдуна-недотепы? Семью свою и дом порушить позволяешь! Не верь ни единому слову этого шарлатана, иди-ка лучше домой, приготовь мужу и детям поесть. И смотри, чтобы больше сюда ни ногой!

Когда перепуганная женщина тихонько улизнула, Назира подошла к растерявшимся от увиденного Салавату и Лилии:

— Ладно, пойдемте, полечим ту женщину.

Антип остался лежать на полу без сознания…

Они подъехали к дому потерявшей рассудок женщины и вошли во двор, где на разные голоса мычали голодные корова с телкой, жалобно блеяли овцы, сердито гоготали гуси, крякали утки. В воздухе стоял густой, неистребимый запах навоза. И тут неряшливо одетая женщина с коромыслом на плечах с наполненными ведрами прошла через калитку и не обращая на приехавших никакого внимания, направилась в сторону сарая.

— Куда ты несешь воду? — спросила у нее Назира.

— К столбу, — ответила несчастная. Изможденное и грязное ее лицо выражало полную уверенность в важности выполняемой работы.

— Кто тебе велел столб поливать?

— Антип велел.

— Кто такой Антип?

— Антип — мой бог!

Назира выразительно посмотрела на своих опешивших спутников и продолжила расспрашивать:

— А зачем ты льешь воду под сарайный столб?

— Потому что это не просто столб… — Бедняжка многозначительно улыбнулась.

— А что это?

— Это наш… святой… Не видишь разве, сколько там?.. Они хотят пить. Сидят и ждут, когда я поливать начну…

Назира резко посуровела. Пронзительно глядя на женщину, она приказала:

— Стой! Посмотри-ка на меня! — Бедная женщина тотчас остановилась и уставилась на нее. — Вылей воду в то корыто! Пусть скотина тоже напьется. — Женщина безропотно подчинилась, измученные жаждой животные и птицы жадно бросились пить. Назира снова скомандовала: — Иди за водой!

Назира бережно сняла с шеи цепочку с каменным крестом и помахивая им вокруг Лилии, приказала:

— Зажмурься и погляди: что там под столбом? Только не бойся, ничего хорошего ты там не увидишь. Сразу извергни из глаз сильный огонь и начинай жечь!

— Уф-ф, да здесь кишмя кишат какие-то гадкие, темные твари! И мелкие, и побольше…

— Сожги их! Хорошенько сожги, чтоб ничего не осталось!

— Сжигаю! Горят, визжат противно! Сгорели! — воскликнула Лилия.

— Ладно, молодчина, отдохни чуток. — Немного погодя, Назира многозначительно добавила: — Ты смотри-ка, а ведь не зря Антип заставлял эту беднягу воду носить…

— Да, не зря… — ответила Лилия.

Когда женщина напоила живность, Назира вновь скомандовала ей:

— Зайдем к тебе домой!

В доме был страшный беспорядок. Выгнанный муж где-то пьянствовал, детей временно забрала к себе хозяйкина сестра. Назира задала женщине очередной вопрос:

— Почему не умываешься?

— Антип не велел.

Назира строго распорядилась:

— Быстренько прими тахарат^[14], да с мылом вымой лицо и шею!

— Сейчас. — Женщина послушно выполнила ее приказ.

— Ложись на кровать! Закрой глаза, расслабься! — Женщина беспрекословно повиновалась. Назира подозвала Лилию поближе и начала стремительно вертеть крестом на цепочке над женщиной.

— Уф-ф, внутри забегали! — закричала женщина.

— Ничего, скоро выйдут, — с улыбкой сказала Назира. — Погляди-ка, Лилия, что там у нее внутри?

Лилия, сощурившись, уставилась на ее живот:

— Полным-полно мерзких чернявых тварей с рогами и копытами!

— Это мелкота! Гляди внимательней, за ними должны быть и крупные!

— Ага, за мелкими попрятались те, что побольше…

— Начинай их выжигать огнем из глаз и изгонять вон! Старайся успеть сжечь каждого, кто выскочит!

— Жгу! — Лилия вперилась в женщину свирепым взглядом. — Ай-ай-ай, скачут в животе, больно! — вскричала бедная женщина.

— Потерпи, скоро от них избавишься, — успокоила ее Назира. И принялась еще быстрее вертеть крестом. — Что там, Лилия, сгорают?

— Да. Мелкие уже вышли, сгорели. Остались покрупнее.

— Значит, слабым каюк! Но там должен быть самый большой, видно его?

— Пока нет, — ответила Лилия, отирая пот со лба.

— Не видно, так, голос услышим. Давай, Лилия, жги сильней!

Вдруг, женщина завопила отвратительным мужским басом:

— Ай-ай-ай! Ведь изжаришь заживо! Постой! — Через несколько секунд громкий возглас повторился. — Прекрати жечь, говорю!

Назира довольно улыбнулась и быстро проговорила:

— Вот и голос услышали… — Заметив удивленный и испуганный взгляд Лилии, она поспешила объяснить. — Языком этой женщины говорит шайтан. Не обращай внимания, знай себе, жги! С ним не разговаривай — нельзя! Его болтовне не верь — лжет. — Назира еще проворнее завертела крестом.

— Ай-ай-ай! И почему вы помогаете этой дурной сплетнице? Нашли, кому помочь: она же за мужем и за детьми толком не ухаживает, целыми днями по улице слоняется. Сплетни разносит и скандалит напропалую! Не знаете разве?! Ай-ай-ай! — взревел мужской голос.

Назира с Лилией переглянулись, улыбнулись друг другу и продолжили изгонять шайтана. А Салават смотрел и дивился.

— Ой-ой-ой! Говорю же, отстаньте, вашу мать… — Омерзительный мужской голос матерно выругался.

— Не обращай внимания, Лилия, не вздумай с ним заговорить, продолжай работу, — сказала Назира.

— Продолжай работу, продолжай работу! Тоже мне работничек! — начал дразнить тот же голос. — Торчит тут, машет своим крестом… Кабы не крест, сама ни на что не годишься. Кто ты такая, тоже хорошо знаем… Ай-ай-ай! Хватит жечь, мать вашу… — Мужской голос снова начал грязно ругаться.

По лицу Назиры пробежала тень гнева, но она промолчала. Обе смахнули пот со лба и продолжили работать. Немного погодя, похоже, изгоняемый решил сменить тактику:

— Уф-ф, и я устал, и вы утомились… Девчата, давайте отдохнем чуток! Чайку попейте…

Назира с Лилией переглянулись, снова усмехнулись, но без слов продолжили свое дело.

— Ой-ой-ой! Не люди вы… Ай-ай-ай! Девчата, предлагаю взаимовыгодный договор: я эту бабу оставляю, а вы, когда буду выходить, не сжигаете меня. Договорились?

Назира с Лилией промолчали. На краткий миг наступила тишина.

— Ах, вы, гадалки хреновы, волховки! Против своих пошли, ведьмы?! Никак не уговоришь, мать вашу… — После неудавшейся уловки отвратительный голос снова перешел на грязную ругань.

В этот момент стремительно вертевшаяся цепочка Назиры внезапно запуталась, и крест остановился. Заметившая это Лилия, желая помочь, потянулась к кресту. А Назира вдруг вскинула на нее свирепый взгляд и грубо заорала: — Не прикасайся к кресту!

Лилия ответила ей укоризненным взглядом и продолжила действия.

— Ха-ха-ха! — Мужской голос зловеще расхохотался. — Видишь, чего добивается Лилия?.. Хочет отобрать крест твой! Не хотел говорить, но придется: скоро она отнимет у тебя крест! Ха-ха-ха! Что ты будешь делать без креста своего, сделанного из камешка? Неосвященного, ха-ха-ха!..

Назира не подала виду, но, похоже, эти слова ее сильно задели. — Она побледнела. Лилия поспешила ее успокоить:

— Назира-апай, не будем поддаваться науськиванию шайтана — он лжет: не нужен мне твой крест.

Назира с трудом взяла себя в руки, распутала цепочку и, еще быстрее завертев ею, начала читать христианские молитвы вперемешку с мусульманскими. Лилия тоже, напряженно сощурив глаза, старалась усилить свое воздействие.

— Ой-ой-ой, горю, жарюсь! Ну все, хана мне… Пропадите и вы пропадом, колдуньи! До встречи в аду, волхатки… — Окончательно ослабевший мерзкий голос прервался.

В этот миг бедная женщина открыла глаза. В ее взгляде появилась осмысленность.

— Ох, как пусто стало в животе… Я бредила во сне? — Она напоминала с трудом очнувшегося от тяжелого сна человека.

В дом вошла женщина средних лет с двумя пакетами в руках. Это была родная сестра хозяйки дома. Поставив полиэтиленовые пакеты на стол, она протянула обе руки, как принято в ауле:

— Здравствуй, Назира-апай, мы с таким нетерпением ждали тебя. — Женщина внимательно вгляделась в младшую сестру. — Как ты? Очухалась, наконец, от колдовства Антипа?..

— Нормально… — ответила хозяйка дома, виновато улыбаясь. — А где муж с детьми?

— Скоро вернутся. — Успокоив сестру, женщина повернулась к Назире. — Я соседям так и сказала: если кто и избавит ее от этой напасти, то только Назира-апай. — Она вручила ей пакет. — Назира-апай, спасибо тебе большое за помощь моей сестренке! Вот, принесла тебе гостинцы: гуся, сметану свежую, хлеб свежеиспеченный. Прими, пожалуйста, не обессудь.

Назира взяла гостинцы со скупой улыбкой. Второй пакет женщина протянула Лилии:

— Спасибо и вам, что приехали помочь моей сестре. Что бы без вас делали!

Лилии и Салавату стало неудобно: ведь они приехали сюда не ради платы, а с целью помочь женщине, попавшей в беду. — Не нужно, не стоит… — замотала головой Лилия.

— Берите, пожалуйста! Вы с Назирой-апай спасли мою сестру от безумия. От чистого сердца даю! Не примете — мне тяжело будет на душе… — Она так просила, что Лилия была вынуждена взять гостинцы.

Как только Лилия начала помогать людям, вопрос оплаты услуг стал для нее довольно деликатным предметом. Хотя посетителям её действия казались волшебством, ее работа была нелегкой. После сеансов Лилия чувствовала себя как выжатый лимон и подолгу лежала, набираясь сил. Салават понимал это, и все же сразу поставил условие: «Денег для семьи добываю достаточно. Слава Аллаху, не нуждаемся. А ты ни копейки не бери. Дай бог, чтобы помощь твоя людям стала савабом^[15]. Я и сам помогу тебе в работе. Пусть добро, которое мы делаем, вернется сторицей если не нам, то детям нашим». Да, они искренне полагали, что делают людям добро, наивные…

Но наотрез отказываясь от денег, Лилия никак не могла отвергать ризык: хлеб, молоко, масло, мясо, приносимые из аулов с искренней благодарностью. Да и адат^[16] не позволял. Все аульчане в пакет с гостинцами обязательно клали и хлеб. Столько хлеба самим было не съесть, и Лилия раздавала излишки соседям.

На выезде из аула Назира снова велела остановиться возле дома Антипа. Посмотрев на Лилию исподлобья, она сухо приказала:

— Доведем дело до конца: сожги дом Антипа!

Лилия повернулась к дому колдуна и прищурилась: — Жгу! Загорелся…

Спустя несколько минут, Назира спросила: — Весь дом в огне?

— Да, полыхает вовсю…

— Ладно, тогда поехали.

Смеркалось. Пошел крупными хлопьями снег. И ветер усилился, норовя застелить белым покрывалом зимнюю дорогу. Салават погнал машину. Надо было спешить домой, пока по-настоящему не разыгрался буран. Назира за всю дорогу не обронила ни слова. Между ней и Лилией пролегла тень отчуждения. Назира не могла допустить даже вероятности, что кто-либо посмеет покушаться на столь дорогой для нее крест. А горделивая Лилия не простила, что Назира на нее накричала. Потихоньку, досадное недоразумение превратилось в чувство неприязни друг к другу…

…Скоро до них дошла весть: каким-то образом узнав о случившемся с Антипом, из города приехали его соратники по магическому ремеслу. Всю ночь камлая над ним, они сумели поставить его на ноги. Но злоключения колдуна на этом не закончились. Ночью дом Антипа непонятным образом загорелся. Выскочив из охваченной огнем избы, Антип метался, задыхаясь от злости, и леденящим душу голосом орал на всю округу: «Уничтожу весь аул! Истреблю ваш род! Изведу под корень!» Набежавший на помощь местный люд отшатнулся от рассвирепевшего колдуна. Даже собаки, поскуливая и поджав хвост, предпочли убежать от Антипа подальше.

* * *

После того, как на сеансе у Назиры все раскрылось, между Салаватом и Зульфией состоялся серьезный разговор. Он дал ей понять что между ними все кончено. Но она и не думала оставлять его в покое. Вот и сегодня позвонила:

— Алло, здравствуй, дорогой…

— Сколько тебе повторять: не звони больше, не ищи встреч, отношения между нами окончены, — поспешил прервать ее Салават.

— Милый, выслушай меня хоть раз, пожалуйста: я тебя очень люблю! Жить без тебя не могу…

— Потому и сделала мне приворот, а на Лилию порчу навела?..

— Салават, ты опять об этом? Это все неправда, Лилия наговаривает!..

— Хватит, устал я уже от твоей лжи…

— Любимый, я не обманываю: ни тебя, ни Лилию я не околдовывала! Это пустая болтовня твоей жены! Я тебя… не знаю даже, почему, люблю очень! Тебя больше никто не полюбит так, как я, запомни мои слова. Я так по тебе соскучилась! Пожалуйста, подари мне всего одну, самую последнюю, встречу! Потом можешь навсегда бросить. Понимаю, тебе нужно выбрать одну из нас. Ведь мы с Лилией никогда не уживемся вместе. Я не соглашусь делить тебя с ней… Сам подумай, как я смогу отдать тебя ей, если люблю без памяти?.. Это невозможно. Понимаю, ты выбрал Лилию… Все-таки у вас трое детей, долгие годы жизни. Умоляю тебя, Салават: одно-единственное свидание, последняя встреча… потом можешь бросить… — заклинала Зульфия.

На какой-то краткий миг сердце Салавата, камнем отвердевшее к Зульфии, чуть смягчилось: сколько мольбы в ее голосе, как она страдает… Может быть, не виновата она? Но тут же, вспомнив об увиденном Лилией, он вздрогнул, сердце похолодело: врет змея, нельзя ей верить.

— Ну почему же ты молчишь? Любимый, подари мне всего одну встречу, последнее свидание! Неужто забыл, как соединялись наши тела и души? Как нам было хорошо… Уже не помнишь волшебные ночи, когда мы уносились с тобой высоко-высоко?.. Ни с кем ты больше не испытаешь такого наслаждения… Ведь мы с тобой созданы, друг для друга! Нынче твои глаза слепы, на них завесу обмана накинули. Но ты вспомнишь еще меня, затоскуешь, будешь мечтать хоть разок увидеть. Только не будет уже меня…

Салават не выдержал, сам себя не помня воскликнул:

— Хватит тебе! Не рви мне душу!

— Салават, душа моя, умоляю тебя: подари мне одну-единственную встречу, последнее свидание, последнюю ночь! Если я проведу еще одну ночь в твоих жарких объятьях, то согласна даже умереть, ни о чем не пожалею… Слышишь, всего одну ночь…

Сердце Салавата трепетало в груди словно птица, попавшая в сети. За что так терзает его душу Зульфия? Неужели не понимает, насколько он истосковался по ее горячим губам, роскошному телу? Может быть, махнуть на все рукой и провести с ней всего одну ночь? В последний раз…

Имеет ли право мужчина лишать любящую и умоляющую женщину счастья последней ночи?..

Однако в самый решающий момент Салават осознал: после такой «единственной ночи» он уже никогда не сможет вырваться из пылких объятий Зульфии, и «последнее свидание» обрушится на их едва восстающий из руин мирок разрушительной стихией из «Последнего дня Помпеи» — шквалом кипящей лавы. С трудом взяв себя в руки, он перебил Зульфию:

— Прекрати! Пойми же ты, в конце концов, между нами все кончено! Перегорело, пеплом по ветру разлетелось!

— Салават, я беременна от тебя…

Его как обухом по голове ударило. В оглушенном сознании возникли вопросы: что это? Очередная уловка или вправду ждет ребенка?..

— Салават, почему молчишь? Я говорю, забеременела от тебя… Что мне делать? Рожать или нет?..

Наступила тягостная тишина. Сердце Салавата уже не трепетало, оно отчаянно билось как птица в кошачьих когтях. Что делать?.. Наконец, он проговорил:

— Нет у меня права запретить тебе: рожай! Без помощи вас не оставлю.

* * *

Через несколько месяцев позвонила сестра Зульфии. Оказывается, во время той потасовки Лилия пинала ее в живот ногами и повредила плоду шею. Младенец родился раньше положенного срока. Зульфия положила мальчика на подоконник и больше не взяла в руки, ни разу не дала грудь. Мучаясь от боли и голода, младенец весь день надрывно проплакал и затих… Никто не оказал ему помощи. А Зульфия стояла рядом, будто окаменевшая.

Сестра Зульфии сказала: «Чтобы похоронить ребенка как полагается, надо провести обряд и дать имя. Как назвать его?» Салават упавшим голосом ответил: «Урал». Когда она добавила, что нужно заказать памятник и ограду, отправил деньги.

После услышанного, Лилия несколько дней ходила в подавленном настроении: «Не знала я, что она в положении. Кабы знала, не стала бы пинать в живот…» — сказала с сожалением. Видя, что Салават почернел от горя, с привычной уверенностью заявила: «А ты не убивайся, ребенок не от тебя». Но ее слова не утешили его…

Если зачатый в запретной любви, но невинный, младенец, был избит уже в утробе и покинул этот мир в страшных муках, жаждя спасения и утешения в материнских руках, но так и не получив их, насколько же мы погрязли во грехах мерзостных?.. Чем же смыть мученические слезы ребенка, чистые как утренняя роса? Как искупить тяжкую вину за убиение младенца? Возможно ли это? О Всевышний, наставь на путь истинный, спаси наши души!

* * *

Дар ясновидения и целительское мастерство Лилии с каждым днем раскрывались ярче. Увеличился и поток посетителей. Простые люди, едва выбравшиеся из болота безденежья и нищеты начала девяностых, но по пояс увязшие в черной топи кризиса девяноста восьмого, приходят к Лилии в надежде получить подсказку для облегчения своей тяжелой жизни. В последнее время к ней тянулись и люди, занимающие более высокое положение в обществе. Судьи, нотариусы, врачи, журналисты, преподаватели вузов и учителя, чиновники и начальники — кто только не стучался в дверь их квартиры! Можно уточнить: две женщины-врача лелеяли надежду, что Лилия поможет им выйти замуж. Стыдливо скреблись к ней и одинокие женщины, к которым повадились каждую ночь наведываться пяреи — сексуально озабоченные демоны. Зачастили и предприниматели, терпящие убытки от экономического кризиса. Они расспрашивали Лилию о способах избавления от угрозы банкротства, просили помочь привлечь удачу, ухватить птицу счастья за хвост.

Судьбы некоторых посетителей были весьма поучительны. История одной женщины остерегает от нарушения данного слова.

…Молодую девушку после окончания медучилища направили работать в глубинку, в дальний аул, где она подружилась со славным парнем. Договорились пожениться. Когда был назначен день никаха, она позвонила сестре и пригласила на бракосочетание. А та строго-настрого потребовала: «Даже не думай выходить замуж в этой глухомани! Вернешься домой, будешь ухаживать за престарелой матерью». Девушка не смогла перечить старшей сестре.

Когда она отказала парню, тот устыдился идти домой, где уже собралась вся родня на празднество. Весь день бродил по лесу. Не дождавшиеся жениха с невестой удивленные гости разошлись по домам. А всерьез оскорбившиеся старухи из рода несостоявшегося жениха не смирились с этим: накинули платки на седые головы изнанкой вверх, прочли баддуа — заклинание-проклятье — со словами: «Пусть не познает нарушившая обещание девушка женского счастья!», воздели руки тыльной стороной к небу и провели затем ими по сморщенным лицам.

Проклятье старух исполнилось — не довелось той девушке испытать семейного счастья. Единственной её дочери тоже не повезло с мужем. А четырехлетний внук все еще не говорил. Лилия посоветовала женщине поехать в тот аул, найти мужчину, с которым она была помолвлена в молодости, и попросить прощения за несдержанное обещание.

Спустя несколько недель женщина вновь наведалась к Лилии и поделилась радостью: съездила, увиделась с бывшим возлюбленным, попросила прощения. Они объяснились друг с другом и испытав огромное облегчение, попрощались. Она вернулась домой — а там внук заговорил…

Следующая история учит серьезно относиться к родительскому благословению. Есть в ней, впрочем, и курьезный момент…

В одном ауле собрались пожениться парень с девушкой. Однако мать невесты категорически воспротивилась их свадьбе. Причина была — курам на смех. В общем-то, неплохой парень несколько лет назад совершил большую глупость. Хоть и не алкоголик, но напившись в стельку, забрался ночью в сельсовет и справил там нужду. Аул есть аул, начальство быстро выяснило, чья это проделка, и парню влепили пятнадцать суток ареста. Учитывая, что несуразное событие случилось в начале восьмидесятых, он легко отделался. Хорошо еще, что совершенной спьяну выходке не придали политической окраски и не посадили…

Воспитанная на советских устоях, мать девушки не смогла простить будущему зятю его вину. И твердо заявила дочери: «Не получит тебя враг народа, посмевший нагадить на советскую власть, построенную Ленин-бабаем и Сталин-бабаем! Не жди от меня благословения…»

Дочь не послушалась матери, молодые поженились. Да только… хоть и прожили вместе около двадцати лет, вырастили двоих детей, а никак не обживутся. Больше десяти лет проработали на Севере, но до сих пор не имеют собственного жилья. Сколько бы не зарабатывали — нет бараката^[17], деньги, будто сквозь пальцы утекают неведомо куда…

Лилия взглянула на них и сразу дала совет: «Купите красивое платье, платок, гостинцы, и поезжайте в аул просить у матери фатиху^[18]».

После получения материнского благословения, как по волшебству, к ним пришла удача: купили по ипотеке трехкомнатную квартиру, обновили машину, зажили в благополучии…

Открывшийся дар Лилии доставлял семье немало бытовых неудобств. Их и прежде часто посещала многочисленная родня из аула, но теперь дом вообще превратился в проходной двор. По вечерам было не протолкнуться. Вернувшемуся с работы Салавату иногда даже не находилось местечка прилечь и отдохнуть. Но он терпел, понимая, что они на верном пути и творят людям добро. Не только терпел, но еще и возил Лилию к безнадежным больным, которым врачи уже не могли помочь.

Вот и сегодня поехали к тяжелобольным, находящимся при смерти.

На страшно исхудавшую молодую женщину было тяжко смотреть: в почти потухших глазах ни искры надежды, даже говорить не может.

— Кушает хоть немного? — спросила Лилия у ее матери, беспомощно суетящейся возле постели больной.

— Больше недели ни крошки в рот не брала, только воду пьет по глотку-другому в день. — Она горестно вздохнула.

— А врача вызывали?

— Да, много раз. И в больнице лежала — только распознать не могут хворь…

Лилия уставилась на больную тяжелым, осуждающим, взглядом:

— Вижу: пила, курила, водилась с женатыми мужиками, семьи разрушала… — В глазах Лилии блеснул гнев. — За грехи твои послана болезнь!

Мать испуганно поддакнула:

— Ох, сколько я ей говорила, не слушалась… Что ж нам теперь делать-то? Пожалуйста, помогите, помирает ведь…

— Это зависит не только от меня. Хочет выжить — должна покаяться и исправиться.

— Она исправится, вы только помогите, умоляю!

Лилия повернулась к женщине:

— Помогу, если дашь слово в корне изменить свою жизнь. Согласна?

У больной не было даже сил кивнуть, она лишь чуть шевельнула ресницами в знак согласия.

— Мысленно повторяй за мной: о Всевышний, искренне каюсь! Пожалуйста, прости мои прегрешения! Навсегда бросаю греховный образ жизни и дурные привычки. Избавь меня от болезни, Всемилостивый! Повторила?

Женщина снова с трудом подняла и опустила веки.

Прищурившись, Лилия вонзила в нее острый взгляд и принялась своим способом вытаскивать хворь. Упорно поработав больше часа, спросила:

— Полегчало немножко?

Глаза больной чуть оживились. Она, хоть и через силу, легонько кивнула.

— Хорошо, значит, надежда есть… А вы, апай, купите на базаре деревенскую курицу, сварите суп. Сегодня, помаленьку, поите ее бульоном. Но не больше двухсот грамм! Завтра дадите чуть побольше…

Двинулись по второму адресу. Недавно позвонила подруга юности Лилии, просила посмотреть ее двоюродного брата. Этот человек — бывший офицер милиции. После десяти лет безупречной службы капитана уволили с должности. Причина была пустяковая — получил от торговца микрорынка взятку в виде двух кило сливочного масла… Лилия сначала просто поразилась, что такой, по ее словам, непомерно горделивый человек, мнящий себя в молодости чуть ли ни аристократом, не погнушался мизерной подачкой. Салават же нисколько не удивился: знавал он и лейтенанта, в девяностые годы собиравшего с продавцов того же микрорынка по пятирублевой монете…

Капитан очень тяжело пережил увольнение: поддался какой-то незначительной болезни и свалился с ног. По словам его жены, и не помирает и не выздоравливает, не встает с постели уже несколько лет. Говорит, и врачи не помогли.

Лилия попросила у Салавата разрешения осмотреть больного. Оказалось, несколько месяцев она дружила с ним в далекой юности…

— Ты меня не ревнуешь к нему? — спросила Лилия у мужа.

— Ну что ты говоришь, он же при смерти… Да и дружили вы, сама рассказывала, вполне невинно.

Мужчина тоже был отощавший — кожа да кости. Точь-в-точь узник Освенцима, каких показывают в документальных фильмах про зверства фашистов. Впрочем, хоть и с натугой, но разговаривать он мог. Посмотрев на него, Лилия сделала вывод:

— Причина твоей болезни — в гордыне. Если покаешься и попросишь у Всевышнего прощения за свое высокомерие — встанешь на ноги. — В померкших глазах больного на миг блеснула надежда и потухла. А на пожелтевшем, иссохшем лице отразилось упрямство:

— Гордость… штука нужная… — прошептал он через силу, но с настойчивостью.

Лилия занималась с ним около часа. Затем поехали дальше.

— Не поправится, — сказала она в машине.

— А не рановато йыназа^[19] читать?

— Гордыня помешает ему выздороветь…

— Да разве гордый будет пачкаться парой кило масла? — с некоторой брезгливостью возразил Салават.

— Видимо, таким образом и принижает Всевышний надменных… — задумчиво ответила Лилия.

Как в воду глядела Лилия: хоть и возил он ее к больному раз пять-шесть — толку не было.

А та молодая женщина через месяц встала на ноги. Она сдержала слово: бросила разгульный образ жизни, нашла работу.

* * *

Слава Лилии как знахарки с каждым днем ширилась. К ней уже начали приезжать и из соседних районов и городов. Вконец утомившись от такого наплыва посетителей, Салават предложил:

— Устал я… Давай арендуем квартиру, будешь принимать людей там.

Немного подумав, Лилия отрицательно покачала головой: — Потерпи еще чуток, их станет меньше. Скоро начнется совсем новый, очень важный для нас обоих, этап духовного развития.

Салават согласился. Он понимал: если не они, так кто же будет спасать тяжелобольных и страдающих от ворожбы и колдовства людей?..

Несмотря на утомление от посетителей, Салават все равно ощущал в душе большую радость, даже эйфорию. Будто наконец постиг огромную истину, даже смысл жизни. Оказывается, смысл жизни человека в неустанном творении добра! Притом, без ожидания в ответ вознаграждения. Это и есть лучший способ противодействия злу.

С какой целью мы пришли в этот мир? Для чего живем на белом свете? Сколько же можно барахтаться, преодолевать бесконечные препятствия и невзгоды в погоне за призрачным счастьем? «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой»… Прав ли Гёте? Имеется ли какой-то резон в беспрерывной борьбе? Важнейшие вопросы бытия одолевали его давно. Салават всю жизнь искал смысл жизни. Вначале полагал, что он нащупал свой путь. Начав писать картины, решил, окрыленный, что смысл жизни кроется в творчестве. Лишившись же радости творить, утешал себя, что суть существования — в счастливой семье. Потом метался, думая, что он таится в любви. А смысл жизни… вот, получается, в чем он…

К Лилии тоже пришло чувство удовлетворенности. Прежде она была вечно недовольна собой, часто сетовала: «Хоть я и самая способная дочь своих родителей, ничего путного из меня не вышло — не смогла даже окончить библиотечный техникум. Все потому, что полностью растворилась в тебе. Живу только ради тебя и детей. А ты выбился в люди: получил высшее образование, известен как художник, стал предпринимателем». В такие моменты Салават утешал ее: «Заботиться о муже, ухаживать за детьми и беречь семейный очаг — самое большое счастье и достижение для женщины. Подумай сама: разве счастливы Маймуна и Диляра с нашего аула, вышедшие не замуж, а в начальницы? Ни семьи, ни детей…».

Спустя несколько недель и впрямь народу поубавилось, а с Лилией произошли удивительные перемены. После очередного приема людей прилегла она было малость отдохнуть, но вдруг сильно застонала. Салават подошел к ней:

— Что случилось, ты заболела?

Лилия не спала, но глаза ее были закрыты, лицо исказило страдание.

— Что с тобой? Где болит? — не на шутку встревожился Салават.

— Вижу бегущих оленей, беспрерывно бьют в бубен… Меня окружили страшные существа. Самый большой из них замахнулся огромным, с короткую саблю, ножом, отрезал мне голову, достал мозг и с наслаждением начал пожирать… Уф-ф…

Салават распростер руки и наклонился над ней, желая оградить от невидимых злодеев. А Лилия продолжала:

— Второй выковырял мои глаза ножом и проглотил. Третий отрезал уши, торопливо жует их. Тот великан вспорол мне живот, остальные бросились растаскивать мои внутренности. Отрезают сердце, почки, желудок, легкие, смачно пожирают… Все время слышен бубен.

Тут он понял кое-что и вздохнул спокойно. Вспомнил, что где-то читал о ритуале разрезания, который энергетически проходят шаманы.

— Успокойся, тебя наделяют даром шаманства. Духи в разном обличье энергетически пожирают твои органы. Потом они тебе за это заплатят: кто что съел, тот именно те человеческие органы и поможет исцелять…

— Уф-ф… Но жутко-то как — заживо едят, чавкают смачно, глотают…

— Лежи спокойно, терпи. Раз уж тебе решили даровать шаманские способности — надо, наверное, принять…

— Уф-ф… А что же мне остается… Ну когда же кончится этот ужас? — Лилия замолчала…

Салават просидел с Лилией довольно долго. Наконец, она заговорила:

— Уф-ф, доели, ничего от меня не оставили… Снова вижу бегущих оленей. Непрерывно бьют в бубен. Ужасные существа заарканили одного оленя, привели и толпой накинулись на него. Бедное животное, с полными слез глазами, жалобно смотрит на меня. Будто хочет что-то мне сказать. Но его повалили, зарезали, ловко ободрали. Из части шкуры быстренько сделали бубен. Из остатков сшили зилян^[20], украсили по краям тесьмой, кистями и позументом, расшили плечи и грудь узорами разными, приладили золотую пряжку с блестящими каменьями и торжественно накинули на меня. А в руки вложили тот бубен. Взнуздали еще одного оленя, посадили меня на него и с гиком погнали. Мой олень на скаку поднялся ввысь, и полетели мы по ночному небосводу.

Вот я облетела наш город. Извергая сильный огонь из глаз, много накопившейся грязи сожгла. Теперь велят пролететь над всей страной, сжечь темную и грязную энергию… — Чуть помолчав, вспотевшая Лилия продолжила. — Пламя из моих глаз усилилось — мигом сжигаю всю черную нечисть, что встает на пути, оставляю от них только черный дым… Пролетела семь слоев неба, поднялась в космос. Как здесь прекрасно! Удивительный простор, невозможно окинуть взглядом эти дали! А краски такие яркие, необычные… Эту красоту невозможно описать словами: невиданные мной доселе удивительные цвета, ослепительно яркие звезды, мерцающие как драгоценные камни! Их не счесть, и формы их неописуемы… Слышу чудесную космическую музыку. Неслыханно притягательная мелодия будоражит мне сердце… — Она умолкла, но спустя несколько минут добавила: — Велят вернуться обратно на землю. Лечу в бездонную черную пропасть… — Лилия застонала, стала дергаться, лицо её покрылось испариной. Встревоженный муж отер полотенцем ее лицо и руки. Подумал, что жена в бреду и хотел разбудить, но она продолжала тяжело ворочаться.

В конце концов, Лилия пришла в себя и открыла глаза.

— Что с тобой было? — обеспокоенно спросил у нее Салават.

— Заново родилась… — Лилия облегченно вздохнула. А Салават непонимающе переспросил: — Как? Откуда?..

— Из материнской утробы… С большим трудом появилась на свет.

Салават задумался. Потом предположил:

— Похоже, какие-то высшие силы заново родили тебя как знахарку, целителя и шаманку.

— Может, и так… — Лилия встала с места. — Вся пропахла вонючим, липким потом. Пойду в душ.

* * *

На другой день случилось странное событие: вдруг появилась Науфиля. На лице её блуждала таинственная улыбка. Последнее время она, пребывая в восторге от неожиданно открывшихся способностей Лилии, очень сблизилась с двоюродной сестрой. Пройдя в квартиру, Науфиля с радостным предвкушением достала из пакета нечто, завернутое в тряпку:

— Вот, апай, тебе передали. — Это был бубен.

Салават с Лилией переглянулись и усмехнулись.

— Кто передал? — спросила Лилия.

— Иду я по базару — вдруг передо мной возникла смуглая женщина с длинными черными волосами. Сказала, мол, это передали твоей сестре Лилии издалека, и всучила сверток. Не успела я даже расспросить, от кого, она уже исчезла, словно растворилась в воздухе. — Науфиля протянула музыкальный инструмент сестре. Та аккуратно взяла его и легонько гладила пальцами.

— Этот бубен — мой… — Лицо ее осветила довольная улыбка.

А в голове Салавата молнией пронеслась догадка: так вот почему Лилия всю жизнь хворала — у неё была шаманская болезнь^[21]!..

* * *

После получения своих шаманских способностей Лилия начала применять в обрядах бубен, и ее знахарская сила умножилась, работа стала гораздо плодотворнее. При всем том, сама она была собой недовольна. После долгих раздумий она обратилась к Салавату:

— Чтобы развиваться дальше, мне нужно выбрать школу и учителя.

— Ты и так набрала силу, да и твое лечение стало эффективнее… — постарался приободрить ее Салават.

— Так-то оно так… Но сколько же приходится мне отлеживаться после приемов, чтоб восстановиться! Значит, я уязвима. Надо научиться способам защиты себя, тебя и детей от мести темных сил.

— Думаешь, они злятся?

— Конечно. Получается так, что мы делами своими ведем с ними жестокую борьбу. На меня у них сил не хватит… Потому обязательно будут мстить, подталкивая тебя и детей к дурному, постараются разрушить нашу семью… Салавату стало не по себе:

— Что ты предлагаешь?

Лилия положила перед ним журнал «Оракул»:

— Вот, я выбрала школу и учителя по душе: школа космоэнергетики Джамиля Базарова, город Москва, улица Рязанская, дом 17. Занятия начнутся через три дня…

Салават растерялся:

— А сколько они продлятся?

— Начальный курс — неделя.

Немного поразмыслив, Салават решил:

— Одну тебя в Москву не отпущу, повезу сам.

Лилия посветлела лицом:

— Ладно, поедем вместе.

* * *

Убаюканные покачиванием купейного вагона скорого поезда, они за сутки доехали до Москвы.

Школа космоэнергетики находилась недалеко от Казанского вокзала. Без труда отыскав ее, заполнили в приемной необходимые бумаги, заплатили за учебу пятьсот долларов, и Лилию тут же пригласили пройти в аудиторию.

У Салавата промелькнула мысль: не поучиться ли заодно и самому? Но он тут же отказался от этой идеи, потому как к подобному ничуть не лежала душа. Кроме того, он видел свое предназначение совершенно в ином.

Чтобы понять суть космоэнергетики, а заодно и убить время, Салават придирчиво рассмотрел фотографии на стене, различные дипломы, сертификаты, благодарственные письма, вручённые Базарову и его школе, внимательно прочел посвященные им статьи в газетных вырезках, на застекленных стендах.

Фотографии свидетельствовали об общении Джамиля Базарова, а также его жены и помощницы Индиры Хусу с далай-ламой, будийскими монахами Индии и Тибета, надо полагать, духовными учителями, о получении от них знаний и благословения. Оказалось, Джамиль Базаров — бывший инженер-конструктор, а Индира Хусу — врач, даже кандидат медицинских наук.

В приемной не иссякал поток людей. Сидевшая на месте секретаря полноватая молодая женщина по имени Светлана одновременно исполняла обязанности и бухгалтера, и кассира: делала отметки в журнале, пересчитывала и складывала в ящик стола доллары.

Как узнал Салават, в школу Базарова приезжали учиться не только со всей России, но и из стран бывшего Советского Союза.

Судя по лицам, здесь учатся разные люди… Внимательно рассмотрев их Салават испытал легкое разочарование: личностей с отблеском высокой души, большого ума или некой харизмы на лице практически не наблюдалось. У всех была вполне заурядная, даже серенькая внешность. Салават предполагал, что в известную на всю страну школу космоэнергетики поступают учиться исключительно способные, как Лилия, люди, и наверняка попадают сюда лишь после серьезного экзамена. Оказалось, для обучения здесь не нужно никакого таланта, у кого есть желание и деньги — тот и приходит…

Если бы случайный прохожий забрел сюда и прислушался к разговорам здешних учеников — непременно бы решил, что очутился в сумасшедшем доме.

Вот о чем беседовали вышедшие на перемену курсисты:

— Сначала я пробурила колодец до самого центра Земли. Потом открыла Фарун-Будду, вскрыла грудную клетку больного, поставила туда дренаж, включила моторчик и выкачала всю грязь туда… — с жаром рассказывала заурядной внешности толстуха средних лет.

Длинный и болезненно худой мужчина с сальными волосами серьезно полюбопытствовал:

— А сама-то ты не забыла надеть панцирь?

— Нет, как же я забуду…

К странной беседе присоединилась молодая женщина несколько изможденного вида:

— Было бы надежнее, если б вошла в золотую пирамиду… — Но ведь золотая пирамида охраняет от зла из космоса… — с умным видом перебил ее длинный.

–…А потом открыла Фираст и обдала целительным душем, — закончила рассказывать толстая женщина.

— У тебя и Фираст есть? — поинтересовался мужчина, почесав затылок.

— Да, я его еще весной оплатила.

— А по чем весной давали Фираст? — заинтересовалась усталая женщина.

— По триста долларов.

— Нынче немного скинули цену: двести пятьдесят стоит, — заметил мужчина.

— Если берешь сразу три-четыре канала, получаешь хорошую скидку. — сказала толстуха.

Наконец, из дверей аудитории показалась и Лилия.

— Все давно уже вышли на перемену, а ты куда запропастилась? — с тенью недовольства спросил подошедший к ней Салават.

— Были вопросы к учителю, поэтому задержалась…

— Какие вопросы?

— Потом скажу…

Учеников снова позвали в аудиторию.

— Ладно, осталось последнее занятие, подожди еще немного. — Лилия снова оставила мужа.

Из аудитории вышел сам Джамиль Базаров. Это был человек среднего роста, лет сорока пяти, с длинными волосами, собранными в конский хвост на резинке. Усталое бледноватое лицо, синеватые губы. Видно, что доллары тоже нелегко ему достаются…

— Здравствуйте, Джамиль Петрович! — Салават встал с места, улыбнувшись, поздоровался с ним за руку.

— Здравствуйте… — Базаров вопросительно вгляделся в него. — Вы приехали учиться?

— Нет, привез жену.

— Понятно… А откуда приехали?

— Из Башкортостана.

— Из Башкортостана?.. Кажется, оттуда еще к нам никто не приезжал… — Базаров посмотрел на секретаря Светлану.

Она тут же затараторила:

— Да, Джамиль Петрович, из этой республики еще никто не приезжал учиться, жена этого господина записалась первой.

— Хорошо, хорошо…

— А вы, Джамиль Петрович, бывали у нас? — поинтересовался Салават.

— К сожалению, нет.

— Вам обязательно нужно увидеть наши края! Знаете, какие уникальные достопримечательности имеются в Башкортостане? Чего стоит только знаменитый древний городок Аркаим! А известная на весь мир пещера Шульганташ?! В пещере сохранились рисунки, выполненные тридцать шесть тысяч лет назад. Я думаю, тайна этой пещеры до сих пор не раскрыта. Чтобы хоть немного понять ее чудеса, нужно внимательно и несколько раз прочесть великий эпос башкир «Урал-батыр». У входа в Шульганташ — загадочное бездонное озеро. Туда пробовали нырять водолазы, но дна не достигли, погибли… Полагаю, в пещере имеются пока еще неоткрытые залы. Возможно, те самые сомати^[22], которых описал Эрнст Мулдашев в книге «От кого мы произошли?» тоже сидят там в скрытых залах… — коротко рассказал Салават.

Услышав имя Мулдашева, Базаров воодушевился:

— В пещере Шульганташ есть сомати?.. — спросил он с живым интересом.

Салават смутился от неожиданности:

— Я не утверждаю, лишь предполагаю, что они могут находиться в неоткрытых пока залах пещеры…

— А-а-а… — разочарованно протянул Базаров. — А я было подумал, что в пещере Шульганташ и вправду сидят сомати из книги Мулдашева…

Салават испытал неловкость, будто его уличили во лжи:

— Могу лишь предположить такую вероятность. Если бы вы смогли поехать в Шульганташ, то с помощью своих способностей, выяснили бы это…

— Хорошо, мы подумаем о поездке. Спасибо за интересное предложение, — ответил Базаров, немного подумав, и направился в аудиторию.

* * *

После окончании занятий поехали в Наро-Фоминский район Подмосковья, в гости к бывшей однокласснице Лилии. Всю дорогу говорили о космоэнергетике.

— Что это такое? Как она появилась в России? Ваши учителя не похожи на шарлатанов? — выведывал у жены Салават.

— Космоэнергетика — способ лечения болезней и очистки от энергетического загрязнения с помощью энергий из космоса.

— Кем же посланы на Землю эти энергии?

— Это чистые энергии, ниспосланные Всевышним для оздоровления человечества.

— Но ведь Он ниспослал человечеству религии, разве этого мало?

— Видимо, в эпоху армагеддона этого недостаточно…

— А что представляет собой космоэнергетика? Когда она возникла?

— Тибетские монахи десятки, даже сотни лет проводили в групповой медитации, после чего Всевышний ниспослал человечеству космоэнергетические каналы в виде целительных лучей. Во время Великой Отечественной войны с одной стороны — Гитлер, с другой — Сталин снарядили в Тибет экспедиции для получения этих каналов.

— Гитлер и Сталин? Оба они были тиранами. А что если эти каналы посланы темными силами, чтобы ввести человечество в заблуждение?..

На лице Лилии отразилось недовольство:

— Да нет же! Космоэнергетические каналы несут миру только добро: исцеляют почти от всех болезней, очищают от всякой грязи, избавляют людей от дурных, даже смертельных привычек — пьянства, наркомании. Как можно подумать, что эти каналы от темных сил?..

— А в Россию…

— В нашей стране метод космоэнергетики распространил Петров, он получил эти знания в Тибете…

— Значит, Петров… Базарова этому методу тоже он научил?

— Да, Петров — учитель Базарова, — подтвердила Лилия.

— А где сейчас сам Петров? — продолжал допытываться Салават.

— Говорят, Петров сейчас не занимается космоэнергетикой, прекратил свою деятельность…

— А-а, вон оно как… — Салават глубоко задумался. А мысленно предположил: «Может, Петров разочаровался в космоэнергетике?» Честно говоря, Салават пытался понять: верно ли утверждение Лилии и ее учителей, что эти энергии ниспосланы человечеству Богом?.. Сомнения одолевали его.

После недельного обучения Лилия получила диплом и положенный каждому выпускнику лечебный канал под названием Фарун-Будда. Вдобавок она приобрела за отдельную плату каналы Миди, Гектас и Фираст.

Оказалось, у космоэнергетов существует своя иерархия. Чтобы стать мастером нужно получить сорок каналов. Для этого необходимо десять тысяч долларов. Магистр же обязан владеть двумястами каналами. Есть и высшая степень постижения космоэнергитических знаний — прогрессор.

Разумеется, нельзя сразу получить степень мастера, сходу выложив учителям десять тысяч долларов. Надо еще научиться работать с принятыми каналами с помощью разных упражнений. С этой целью следует заниматься несколько раз в день. Кроме того, даже за неделю невозможно усвоить все каналы мастера. Если такой поток энергии ворвется в сознание неподготовленного человека… он может сойти с ума.

Таким образом, Лилия вернулась из Москвы, как она сама выразилась, став самым первым космоэнергетом в республике. К тому же, сменила имя: теперь ее следовало звать не Лилия, а Лилит. «Так велели свыше», — кратко объяснила она… Кстати, в столице она в корне поменяла отношение к оплате своих услуг. Учителя Лилит объяснили просто: дескать, бесплатно — значит, «бес платит». Потому что за все и за любой труд необходимо платить. Даром ничего делать не надо, да и нельзя. По их мнению, в таком случае платит шайтан, а уж он потом потребует за это непомерно высокую цену…

* * *

По приезду из Москвы Салават занялся своими магазинами. Конечно, назначив в свое отсутствие ответственного человека, он каждый день звонил и справлялся о состоянии дел. Однако, как говорится, за глазами — что за горами: никто не будет стараться так, как если бы работал на себя.

Вечером, вернувшись домой, Салават увидел: опять Лилит лежит вся в поту и стонет. Сердце едва не выскочило из груди. Он подбежал к ней:

— Что с тобой?..

— Ох-х, внутри меня… война идет… — Лилия облизнула пересохшие губы и расширенными от боли и страха глазами уставилась на Салавата. Он испугался, как бы жена с ума не сошла:

— Что ты говоришь? Какая война?.. — В голове перепуганного не на шутку мужчины уже который раз пронеслась мысль: «Какой же я глупец! И зачем только связался с этой Зульфией? Жил себе, горя не знал. Не было печали — черти накачали. Что теперь поделаешь, сам виноват. Остается только терпеть».

— Ох-х, во мне, правда, идет война настоящая…

— Объясни, что за война такая? Кто с кем воюет?

— Ох-х, свои энергии, шаманство борются с каналами космоэнергетики!

Оторопевший Салават не знал, что и ответить. Наконец пришел в чувство:

— Но почему они не схватились еще там, в Москве?

— Ох-х, наверно, решили схитрить — выжидали тихонько. Ведь в Москве рядом были сильные учителя, видимо, остерегались их…

Противоборство энергий в Лилит продолжалось три дня и три ночи. Потом резко прекратилось. Жена не могла сказать точно, кто кого одолел в этой «войне». Салават полагает, что победили каналы космоэнергетики. Хотя, как знать… Может быть, две разные энергии пришли к перемирию, приняли решение как-то уживаться, вести совместную деятельность… Однако Лилит после «трехдневной войны» перестала в обрядах использовать бубен. Взяла в руки столь дорогой её сердцу музыкальный инструмент, с тоской, словно в утешение, погладила. Затем, бережно завернув в шелковое покрывало, спрятала в кладовку. Бывает, в некоторых трудных случаях с сожалением вздыхает: «Эх, как силен был мой бубен, мои методы! Все хвори как рукой снимала. А с каналами приходится работать дольше… Зато безопаснее…»

После учебы в Москве Лилит стала работать так: выстраивает посетителей в ряд, выключает свет и включает специальную музыку. Затем прошептав секретные коды, открывает каналы космоэнергетики. Потом подходит к каждому — не прикасаясь, держит ладони на нужных местах. Сеанс под каналами длится около часа.

А то, что эти каналы реальны, Салават каждый вечер видит своими глазами. Когда они ложатся спать, Лилит открывает канал Фираст — и он начинает ниспадать сверху в виде розовато-фиолетового потока, заполняя всю спальню. До открытия канала Салават из любопытства лежит, подняв обе руки ладонями вверх. Прошепчет Лилит код — отчетливо видимые руки в течении нескольких секунд исчезают в розово-фиолетовом тумане…

Они не засыпают сразу, подолгу лежат, беседуя. Вот и сегодня Салават завел разговор:

— Как ты думаешь, почему Всевышний так жестко запретил прелюбодеяние, внес в ряд смертных грехов, даже прировняв к убийству?

— В школе космоэнергетики нам рассказывали, что в момент соития мужчины и женщины никах невидимой завесой прикрывает и оберегает их. Если же они не в браке, то остаются без защиты и сильнейшую энергию, возникающую во время соития, забирают себе темные силы…

Салавату стало не по себе: если это предположение верно, то сколько же энергии высосали из него темные силы за всю жизнь?.. Помолчав, он продолжил:

— Может быть… А я понял так: измена приводит к оскудению любви. Супруги остывают друг к другу, от их ссор и скандалов страдают дети. От этой напасти мучается не только семья, но и близкие родственники.

— Я как вспомню время, когда ты путался с Зульфией, душа стынет. Как я смогла пережить такое, как с ума не сошла?..

— Не дай бог…

— Да, пусть нас убережет Аллах. А наши девочки до сих пор не могут простить тебя за Зульфию…

— Простят ли когда-нибудь?

— Не знаю.

— Я ведь осознал свои ошибки, оставил прелюбодеяние, ступил на верный, прямой путь…

— Так-то оно так…

— И не забывай: те страдания стали для тебя толчком к раскрытию целительских способностей. В борьбе с Зульфией ты обрела себя. А теперь своим даром исцеляешь людей, очищаешь их от колдовства и порчи, делаешь добро. В твоем случае подтвердилась теория диалектики Гегеля: борьба противоположностей — источник развития. Да, сложная штука жизнь! Получается, иногда даже греховные действия могут подтолкнуть на верный путь?..

— Выходит, что так, наш случай тому подтверждение. А знаешь, в чем состоит мой священный долг? — с воодушевлением спросила Лилит.

— Нет.

— Я должна спасти наш род от влияния колдовского приворота деда Кинзягула. Мне нужно разорвать цепь наказаний. Хватит, мы уже достаточно натерпелись за дедов грех.

— А это дело дозволенное?

— Вчера мне как раз Кинзягул-олатай^[23] приснился. Сказал, что только я смогу избавить нашу родню от бесчисленных наказаний.

— Пусть будет к добру твой сон…

— Аминь. И еще сегодня мне ниспослана очень важная информация: решено дать тебе посвящение^[24].

— Что за посвящение?.. — растерялся Салават.

— Высокое посвящение! За то, что ты смог обуздать свои пагубные страсти, перешел на сторону добра и борешься против зла, тебе решено дать очень высокое посвящение.

— Что это значит?

— Я еще и сама полностью не вникла. Что велели — то и передаю тебе. Смысл этого посвящения рано или поздно поймешь сам. А сейчас ты просто должен с благодарностью принять его.

— Каким образом?

— Нужно стоять под каналами космоэнергетики для очищения. Пока полностью не очистишься духовно, высокое посвящение принять не сможешь.

Вспомнив о своих бизнес-планах, Салават снова спросил:

— И долго мне придется чиститься?

— Каждый день по полтора часа на протяжении двух недель.

— Хорошо, я согласен. Когда начнем?

— Завтра же.

С началом знахарской деятельности, тело Лилии почему-то стало холоднее. Салават хорошо помнит: прежде она была гораздо теплее… А отношения между ними, напротив, потеплели. Чувства друг к другу, спугнутые бесконечными скандалами и залегшие на самое дно их душ, всплыли вновь, перешли на новый уровень..

Салават переживал, что после такого кризиса они уже не смогут поладить меж собой. Оказалось, сердце и разум могут проложить мостик между супругами. Лишь дочери никак до сих пор не могут простить отца: на помирившихся после разлада родителей смотрят искоса. Недовольны тем, что мать простила его после всего пережитого.

А с Рустамом происходит что-то непонятное. Салават помог сыну поступить в университет, но он не занимался, приходил домой подвыпивший, грубил матери. Мало того, начал подворовывать из дома деньги: если отец не успевал убрать их в сейф — вытягивал из каждой пачки по одной-две купюры. Из-за сына Салават несколько раз уже попадал в неловкое положение перед давними деловыми партнерами. Те звонили и говорили, что, мол, в вашей пачке недостает купюр. Ведь чтобы избежать непосильных налогов, нынче, в основном, приходится иметь дело с наличными. Салават был в смятении, не знал, как повлиять на сына, увещевания и нотации ничуть не помогали.

Жена винила в этом только мужа: «Сколько семейных денег ты извел на любовниц! Вот, сын и повторяет тебя…». Когда Салават в отчаянии возражал: «Но я же остепенился, встал на прямой путь! Сколько можно расплачиваться за прошлые ошибки?!», Лилит лишь пожимала плечами.

Позже вскрылась еще одна выходка Рустама: оказывается он повидался с Зульфией и вместе с ней пил пиво. Еще когда отец путался с ней, она позвонила Рустаму и предложила встретиться, и тот тотчас побежал. Похоже, Зульфия хотела найти в его лице союзника. А Лилит утверждает: она добавила в пиво зелье, чтобы Рустам пристрастился к выпивке и полностью сбился с пути… Узнав об их встрече, мать продержала сына несколько часов под каналами.

Глава третья

Хорошо помня, что сегодня первый день подготовки к посвящению, Салават пришел домой пораньше. Тщательно умывшись, встал в центре гостиной и зажмурился. Под каналами обязательно нужно стоять с закрытыми глазами. Он был взволнован.

Лилит включила эзотерическую музыку. Прошептав коды, открыла каналы и приблизила ладони к его груди. Почти сразу из ладоней пошло тепло. Активизировав, как она объяснила потом, одну за другой все чакры, отошла от мужа и села на диван.

Салават начал медленно покачиваться в такт приятной мелодии, будто в ласковых волнах моря…

И накатили думы, словно безудержные волны, набегая друг на друга.… «Верчусь как белка в колесе. Ни на миг не останавливается колесо жизни. День бежит за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Аргамак по имени Время мчится так быстро, что не угонишься за ним, не настигнешь, не вернешь. В силах ли кто-нибудь обуздать этого аргамака, который будто испугавшись чего-то, несет колесницу бытия в неведомые дали?..

Скоро семь лет, как мы перебрались жить в город. Все эти годы, гоняясь за деньгами, все больше отдаляюсь от чудесного мира творчества. Вначале мучился, чувствуя себя виноватым. Позже привык утешать себя: мол, завершу очередную сделку и возьмусь за картину. А пламя в сердце все слабеет. А какие удивительные, дивные сны мне снились? В тех снах я лил слёзы радости. Сколько фантазии, скрытого смысла в них было!.. Как часто моя муза приходили ко мне во сне, призывая к творчеству…

Утром Лилит сказала: свыше передали — не вернешься к картинам, Всевышний лишит тебя таланта. Слова жены обожгли мое сердце. О, Господь, прошу, отсрочь свое решение! Я вернусь к живописи. Оправдаю надежды, исполню возложенный на меня долг, напишу произведения, которые могу создать только я.

О Всемилостивый! Безгранично благодарю Тебя за то, что сотворил меня, спасибо за жену и детей моих.

Я всегда знал: отход от своего призвания — это большая трагедия. Ведь оно всегда было первичным для меня. Даже семью я ставил лишь на второе место после творчества. Если семья — цель насущная, первоцель, то любимое дело — цель основная, истинная. Однако золотой телец, погоня за ним, перевернув все вверх тормашками, в одночасье передвинули семью на первое место. Будучи мужчиной, я не мог позволить, чтобы мои близкие жили в нищете…

Творчество требует, чтоб душа, сердце и ум были возложены на его алтарь, и жизнь была посвящена ему. Не получая сих жертв, оно не дает хороших плодов. Золотой телец жаждет такой же цены. Оба они не довольствуются малым…

Мне велено вернуться к живописи… Да, это мое сокровенное желание. Ведь я мечтаю о творчестве, словно заблудившийся в пустыне путник, исстрадавшийся по глотку воды. Сладостная мука и пьянящая радость творчества были высочайшими наслаждениями для меня. Они выше, пожалуй, самых ярких блаженств и соблазнов бренного мира. Процесс творчества приносил мне глубочайшее удовлетворение, внутреннее ликование, духовный подъем. Окрыленная душа моя будто взлетала в горние выси…

Доведется ли мне вновь испытать это счастье? Сейчас не лучшее время для начала важного дела — луна идет на убыль. Новолуние через две недели. Вот тогда и решусь, снова встану за мольберт. Понимаю, после многолетнего перерыва трудно будет окунуться в творческую стихию. Ведь я не могу писать как другие, когда захочу. Перед тем как начать, долго настраиваю душу и сердце на нужную волну.

Эх, написать бы все, что пожелаю — без оглядки, невзирая ни на чье мнение! Самый суровый цензор для меня, конечно, Лилит… Ясно, как Божий день, она растолкует все по-своему, будет ревновать и обижаться. А раз я опасаюсь своими картинами обидеть жену, выходит, я не достиг еще настоящей творческой свободы. Разве возможно не имея внутренней свободы подняться до уровня истинного художника и создать великие произведения?.. Смогу ли я написать когда-нибудь портрет своей первой любви — юной Земфиры? Я ведь всю жизнь мечтал об этом.

Биография моя так сложна и так богата событиями! Поэтому память души многогранна, а жизненный опыт — уникален. Сюжетов столько, что за всю жизнь не воплотить в полотна. Надо найти прежние свои этюды и положить на самое видное место. Чтобы вернуться в творческую колею, начну с них…

Бизнес… Золотой телец не желает отпускать меня, крепко держит. Не подчинит ли он меня себе полностью и не заставит ли всю жизнь гнаться за собой? Чтобы окончательно запутать, лишить дара и оставить с носом. Нельзя этого допустить. А что если я налажу дело как часы, найму надежного управляющего? Может тогда я смогу одновременно заниматься и любимым делом?

В любом случае я должен вернуться к своему призванию и смыслу жизни — к творчеству, обязан выполнить миссию, возложенную на меня…»

Вдруг что-то начало яростно трясти Салавата, до того чувствующего себя как в челне, покачивающемся на ласковых волнах. Будто в море поднялся неожиданный шторм. Это продолжалось минут пятнадцать, пока сеанс не закончился.

Салават, кряхтя, сел на диван. Смахнув со лба пот, проговорил:

— Ну и задали мне трёпку — растрясли всего.

— Свыше объяснили, что тормошат тебя для очищения от накопленной грязи, грехов, измен твоих, чтобы вернуть тебя к своей сути, — пояснила Лилит.

— Так и будут трясти две недели?

— Может быть…

Так прошел первый день подготовки Салавата к посвящению.

* * *

На следующий день он снова вернулся домой пораньше. Приготовившись, встал под канал, закрыл глаза и начал покачиваться в такт музыке, пронизывающей душу. Перед глазами прошли воспоминания детства, бережно хранимые в памяти.

…В доме ослепительно светло. Салават лежит в колыбели. Он чувствует легкость и негу во всем теле. Но чуть погодя ему становится одиноко. Потому что хочется прижаться к матери, спящей на топчане…

Салават в той же люльке. Каждый, кто входит в дом, радостно улыбается и сжимает ему нос, шутливо приговаривая: — «Курносый!» А Салавату это не нравится…

Много-много лет спустя мать призналась: «В младенчестве ты был слишком курносым. Мы с соседками сжимали тебе нос и придали-таки нормальную ему форму»…

Вот Салават сидит у окна, наблюдая за мальчишками, с шумом и гвалтом играющими на улице. День ясный, погожий. В большой луже плавают льдинки. Один мальчик нагнулся, поднял стекляшку льда, и она ярко засверкала под лучами солнца. Он попробовал льдинку на вкус, нахмурился и выбросил. Затем приметив Салавата, подошел к окну, поглядел немного и с возгласом «Та-а!» скорчил рожицу…

На следующий день и Салавата вывели на улицу. Мама отвлеклась на что-то, а он прямиком прошлепал по луже. Прохладная вода, приятно охлаждая ноги, просочилась сквозь ботинки…

Когда дни совсем потеплели, перед домом зазеленела трава, зацвели одуванчики. Салават вышел на улицу и, увидев маленьких гусят цвета солнца, просто обомлел. Гусята беспрестанно пищали и старательно щипали травку. Они показались ему удивительно красивыми. Папаша-гусь, вне себя от радости, плясал на старом подносе с зерном. Крохотные солнечные комочки заворожили Салавата. Он сам не заметил, как очутился рядом с гусятами и потянулся к ним. Увидев это, гусак тут же забыл про танец, распростер крылья, вытянул длинную шею, и громко гогоча, яростно набросился на него. Полуторогодовалому Салавату он показался огромным и страшным зверем. Гусак исклевал до крови лицо, шею и руки Салавата. А он не мог противостоять или убежать. Хорошо еще, выбежала из дома бабушка и вырвала его у свирепого гусака…

Как только следы от гусиного клюва немного зажили, Салават снова выбрался на улицу. Погуляв по подворью, зашел в чулан и остолбенел — там лежал гусенок! Смерть птенца, так похожего на живой комочек солнца, потрясла Салавата. Как же так? Ведь он только вчера с радостным писком клевал зеленую травку! Жалея бедного гусенка, он с плачем побежал домой…

У Салавата есть друг по имени Гали. Мальчишки постарше кличут его «Бэлиш»^[25], а отец величает «Гали-батыр». Когда они подружились, Гали еще не ходил. Салават его научил ходить. Вот они вдвоем играют во дворе.

— А я петь научился! — делится радостью Салават. — Вот послушай: ля-ля-ля, ля-ля-ля… Давай, и тебя научу, повторяй за мной: ля-ля-ля…

— Ля-ля-ля, — повторяет Гали, но у него получается плохо, будто во рту каша варится.

— Ладно, не пой — раз не умеешь. — останавливает его Салават.

Другу это не нравится.

— Зато я мателиться умею!

— Ну-ка, как?

— Вот так: мать твою! — Гали с торжествующим видом скалит зубы. — От папы слысал. Он вчела пьяный плисол.

Салават задумался: выходит, папы это такие дяденьки, которые ходят пьяные и матерятся?.. Он еще не видел своего отца. Но хорошо помнит, как бабушка похлопала его по спине и сказала: «Из-за распутного папаши еще до рождения остался ты безотцовщиной, дитя мое».

Вскоре Салават впервые увидел отца. Мать обливала его водой на каменном крыльце перед чуланом. Ему было зябко, поэтому это занятие ему явно не нравилось. Салават до сих пор помнит легкую прохладу того летнего вечера, свежесть воздуха и какой-то негромкий гул вокруг.

Наконец, мать подхватила его и занесла домой. Салават вырвался из ее рук, спрятался под топчан и начал дразниться: «Кунакяс! Кунакяс!» Это было мамино прозвище. Позже он узнал, что из-за полноты в детстве бабушка ласково называла ее «коренастенькая как бочонок — кунакяс». Кое-кто это услышал, так и прилепилось прозвище к матери.

И тут в дом кто-то вошел. Мать обернулась посмотреть, кто там, а потом позвала Салавата:

— Выходи, тебя пришел повидать отец.

Салават, припомнив слова друга Гали, испытующе поглядел из-под топчана на вошедшего. Он понравился ему: не пьяный, не матерится… Заметив прикрепленную к отцовскому пиджаку блестящую штуку, уставился на нее. Отец взял его на руки, приласкал, а Салават все не отводил глаз от блестящей вещицы.

Позднее мать объснила, что приглянувшая ему блестяшка — это значок «Дружба». Когда отец ушел, она спросила:

— Ты хочешь, чтобы папа приходил снова?

— Пусть приходит. — Салават представил себе красивый значок и подумал про себя: «Так вот они оказывается какие, папы…»

Солнечный летний день. Ласково веет теплый ветер. Они идут втроем по проселочной дороге. Недавно мама вышла замуж, и отчим Шагидулла забирает их в свой аул. Салавату четыре с половиной лет, он еще не ходит пешком так далеко, ему тяжеловато.

— Путь недалекий, всего восемь верст, — успокаивает отчим. Чтобы подбодрить Салавата, показывает рукой на высокую гору:

— Смотри, это Шахтау.

Салават изумленно смотрит на Шахтау. Он еще никогда не видел такой высоченной горы. Вот это да! А на горе ездят маленькие игрушечные машинки.

— Там ездят игрушечные машинки! — обрадовался Салават.

— Это настоящие машины — «Белазы», Они возят камни Шахтау в город, — объясняет Шагидулла-атай.

— Настоящие машины бывают большие, — недоверчиво возразил Салават.

— Эти машины тоже огромные, каждый по шестьдесят тонн. Просто они очень высоко, вот и кажутся игрушечными.

Салават был в восторге, хотя разумом пока не мог воспринять слова Шагидуллы-атая.

— Ладно, надо торопиться домой. — Отчим посадил его на плечи и зашагал вперед.

Салавату эта дорога показалась бесконечно долгой. Наконец, они добрались. Перед тем, как войти в дом, мама научила его:

— Улым, тут нас встретит одна бабушка. Как только зайдем, ты подойди к ней и поздоровайся, скажи: «Здравствуй, олясэй!^[26]», хорошо?..

— У меня же есть олясэй, она осталась в нашем ауле, — возразил Салават.

— Ну да. Но тебе же не трудно сказать «здравствуй, олясэй», пусть здесь будет еще одна бабушка.

Салават кивнул в знак согласия. Зайдя в дом, он протопал прямиком к встречавшей их пожилой женщине и сказал: — Здравствуй, олясэй!

Пожилая женщина с некоторым удивлением посмотрела на него:

— Я же тебе не олясэй…

Не очень приветливо встретила их бабушка Уммикамал, но вскоре приняла Салавата: потчевала вкусненьким, парила и мыла в бане, водила в гости в соседний аул к дочери. У нее были родные внуки и внучки, но Салавата она любила больше.

Отчим тоже относился к нему как к родному: всюду водил с собой, мастерил ему свистульки и деревянные игрушки. Приляжет днем после трудов отдохнуть — Салават тут как тут. Однако мать предупредила: начнет Шагидулла-атай биться в конвульсиях — сразу отойди от него, чтобы он в припадке нечаянно не задушил тебя. Он при приступах эпилепсии не помнил себя, дергался и корчился, пускал изо рта белую пену. Припадки могли случиться с ним в любое время и в любом месте.

Как-то это произошло с отчимом во время купания. Он задергал руками-ногами и начал тонуть. Детвора с визгом ринулась на берег. А выбравшись, принялись смеяться, показывая пальцем на барахтающегося на мелководье Шагидуллу-атая. А пятилетний Салават, не зная как помочь отчиму, с плачем метался на берегу. Наконец, парнишка постарше отделился от толпы зевак, неспешно вошел в воду и вытащил Шагидуллу-атая. Чуть отлежавшегося отчима вырвало водой, затем он пришел в себя.

…Ослепительно ясный день. Отчим с Салаватом, взявшись за руки, идут на конный двор. Им нужна лошадь, чтобы съездить за сеном. У Салавата приподнятое настроение, ведь он обожает лошадей. Мечтает, что когда-нибудь и у них появится собственный конь.

— Шагидулла-атай, а когда мы возьмем лошадь?

— За ней и идем…

— Нет, когда у нас будет своя коняшка?

— Государство не разрешает держать лошадей.

— А почему?

— Кто его знает…

Салавату пришла в голову отличная мысль, и он обрадованно выпалил:

— Тогда купим маленького жеребенка!

— Жеребенка тоже нельзя…

Салават задумался, представил себе государство в виде злобного старика, грозящего всем пальцем. Затем спросил:

— А мы сейчас возьмем рыжую лошадь или вороную?

— Какую дадут, ту и возьмем.

Но конюхи отказали Шагидулле-атаю. Отчиму это не понравилось, не таков он был, чтобы отступаться от задуманного. Подумав немного, сказал:

— Значит, нет для меня рабочей лошади? Тогда запрягу вороного жеребца бригадира! — Отчим решительно зашагал в конюшню. Конюхи испуганно всплеснули руками, побежали к нему, окружили:

— Не вздумай тронуть вороного, бригадир из нас душу вытрясет!

— Бригадир не бай какой-нибудь, не ему одному на вороном гарцевать!

Конюхи схватили его за руки, но Шагидулла-атай рассердился и вмиг расшвырял их. Больно вспыльчив он нравом — чуть что не по нему — сразу сжимал кулаки.

Тут появился бригадир колхоза Амир-агай. Он — огромный человек с багровым лицом и тяжелым взглядом, сильно смахивающий на быка.

— Ты зачем их бьешь?! — Амир-агай потянулся, чтобы схватить Шагидулу-атая за ворот, но получил такой удар, от которого грохнулся оземь.

— Сейчас же прекрати драться, я милицию вызову! — закричал невесть откуда взявшийся председатель сельсовета Миннигали-агай. В ответ отчим ударил его наотмашь. Представитель местной власти смешно кувыркнулся. Тут все разом — человек десять — с руганью и грубыми окриками набросились на него. Но один за другим, будто резиновые мячи, отлетали от разящих кулаков Шагидуллы-атая. Нападающих становилось все больше, шума громче, тем не менее никак не могли управиться с ним. Войдя в раж, отчим лупил противников без всякой пощады. Салавата тоже охватил дикий азарт: размахивая маленькими кулачками, он смешно носился среди дерущихся со свирепым лицом, выкрикивая что-то, но его никто не слышал.

Пронзительно просигналив, подъехала машина «УАЗ», и из нее выскочили четыре милиционера. Они подбежали к Шагидулле-атаю, один из них сказал ему:

— Рамазанов, ты почему нарушаешь порядок? Вон, рука уже в крови. Ну-ка, покажи…

— Вот, — отчим доверчиво протянул руки, и милиционер заученным движением мгновенно надел на него наручники.

— А-ах, вот ты как! — Шагидулла-атай прямо в наручниках начал драться с милиционерами. Бригадир, сельсоветчик и конюхи бросились им на выручку. Однако даже всей толпой не смогли запихнуть Шагидуллу-атая в «УАЗик».

Салават в слезах метался рядом, но ничем не мог помочь отчиму.

— Принесите аркан! — заорал бригадир. Один из конюхов подбежал с арканом. Шагидуллу-атая повязали, только все равно не смогли затолкать в машину. Не имея возможности пошевелить руками-ногами, он бодался головой и кусался.

Принеся еще один аркан, его полностью запеленали и всей толпой забросили в кузов грузовика. В кабину сел председатель сельсовета, и машина тронулась. За ними поехал «УАЗ» с милиционерами.

А зареванный Салават побежал за поднявшими серую пыль машинами…

* * *

Мать рассказывала позже, что Шагидуллу-атая тогда посадили в городскую тюрьму. На семнадцатый день отсидки, когда он избивал надзирателей, с ним случился приступ. Выявив эпилепсию, его отправили в уфимскую психбольницу.

Отчим вернулся домой через два месяца. Хоть и среднего роста, он был плотного телосложения, а теперь еще больше пополнел.

— Казенная еда тебе на пользу пошла, — заметила мать.

Отчим с улыбкой ответил:

— Девяносто шесть кило набрал на дармовых пайках…

После этих воспоминаний, почему-то перед глазами Салавата на миг возникла бутылка водки, и мысли потекли в другом направлении: «Почему я так шалею от выпивки?.. Еще в старших классах, лишь начиная пробовать спиртное на дружеских сборищах, я после этого всегда буйствовал напропалую. Хмель будил дремлющую глубоко в подсознании агрессию, толкал на бессмысленные драки. А на другой день так было погано на душе от того, что кого-то несправедливо обидел! Значит, нельзя мне пить. Надо было уже тогда сделать этот вывод…

А как я сумасбродил на проводах в армию Наиля по кличке Комиссар? Ударил в лицо спокойно игравшего на гармошке Ильдара так, что инструмент выпал у него из рук. Саданул в челюсть заступившемуся за него Камилю. Еще кто-то один попытался было образумить меня, но получил удар ногой со свирепым криком «Киай!». Увидев, что я будто с цепи сорвался, парни постарше собрались в кучку и горячо о чем-то заговорили. Разумеется, они были правы: я поднял руку на тех, кто старше, теперь они собираются наказать меня. Я нащупал в кармане складной нож-«лисичку». Тут подошел друг мой Рафис и предупредил, что старшие парни намерены разобраться со мной. А я, глупец ни с того, ни с сего ударил лучшего друга. Известный на весь аул драчун Рафис тут же дал мне отпор — грохнул об забор. Я обнял его: наконец-то нашелся тот, кто оказал мне достойное сопротивление. Рафис слабее меня физически, хоть и старше на год. Но мне и в голову не приходило затеять с ним потасовку. Просто сам не заметил, как ударил сгоряча. Ведь мы дружим с пятилетнего возраста. Правда, бились мы с ним многократно в боксерских перчатках. Но это же не в счет. Рафис не так силен, но поразительно ловок, бесстрашен и крепок духом. Он никого не боялся, в драках всегда побеждал. Был яростен и стремителен как рысь.

Прошедшие армию старшие парни посмотрели на нас исподлобья, но не стали связываться. По правде говоря, зная о воинственном нраве Рафиса и его родных братьев, а меня считая опасным городским жуликом, они нас побаивались.

А что я вытворял, когда на рассвете поехали провожать Наиля в город! Семнадцатилетний салага, я ходил по вокзальной площади, полной народа, размахивая «лисичкой». А ведь там, в сторонке, стояли в ряд десятки милицейских машин. Как так получилось, что блюстители порядка не заметили меня? Кабы увидели — несдобровать бы мне тогда… В тот раз я особо распоясался от беспрестанной боли в душе: недавно потерял свою первую любовь, в которой просто души не чаял. Бросила меня Земфира, и смысл моей жизни улетучился как утренний туман. Потому я решил для себя: погасло мое солнце, не видать мне счастья без нее. Значит, никуда не стоит стремиться, остается плыть по течению, пить, курить и лезть на рожон…

В бестолковой юности много было выходок, не вмещающихся в рамки закона. Хорошо еще, что не угодил за решетку. Ведь некоторые из друзей загремели в тюрьму. Несколько сверстников, попав туда, не смогли выйти на свободу, там и сгинули. А меня же некая сила оберегала всегда. Аллах берег. Это я понял лишь многие годы спустя.

О Всемилостивый, спасибо Тебе за все…

Прочитал где-то, что Вселенная — безграничное информационно-энергетическое пространство. Может быть, в нем прошлое, настоящее и будущее находятся одновременно?.. Жаль, многого не знаю. Вернее, совершенно не смыслю в этих тонких и сложных материях. Как мне кажется, кое-что понимаю интуитивно. Для получения настоящих познаний необходимы чистота сердца и развитие духа.

Насколько же я запятнал душу за последние годы!.. Проводя драгоценное время в объятиях чужих женщин, общаясь с дельцами, чиновниками, милиционерами и рэкетирами, скандаля и ругаясь, поистрепался и огрубел. Увы, в нашем обществе пока не получается добыть для семьи теплого места под солнцем, не показав клыки и когти. Живя среди волков, приходится выть по-волчьи. Как бы мне хотелось скорее очиститься от этой наносной грязи и прийти к покаянию.

Что же со мной происходит? Набираюсь жизненного опыта, необходимого как воздух творческому человеку или иду по ложному пути? Пишут, что Всевышний предоставил человеку право выбора: делай, что хочешь, но за все будешь отвечать. Об этом можно было бы написать картину “Распутник”. Быть может, я создам произведение, которое станет предупреждением людям в нашу эпоху вседозволенности…

Как же чиста была моя душа, как светлы были чувства, как высоки были помыслы, когда я жил в ауле после университета! Охваченный эйфорией чудесной стихии творчества, испытывая высочайшее наслаждение, я вдохновенно писал свои картины. Испытаю ли я вновь такие же сильные и тонкие переживания, такой же расцвет духа и счастье творчества как тогда?.. И что бы со мной сталось тогда в госпитале, если б не начал писать афганские этюды?..

Всемилостивый, прошу, не лишай меня счастья творить! Помоги воплотить в жизнь мою мечту — построить в родном ауле мечеть. Если я сумею достичь этой цели, то в память бабушки Гульфаризы дам мечети ее имя. Хорошим человеком она была, пусть земля ей будет пухом, а душа пребудет в раю…

Хочу помогать детям-сиротам. Не ожидая взамен ни благодарности, ни похвалы, буду делать как можно больше добра. А самое главное — я должен начать писать. О Всевышний, помоги мне возвратиться к творчеству!».

Внезапно Салавата, медленно покачивающегося в такт музыке, снова начала трясти неведомая сила. Промучившись около двадцати минут, он увидел возникших перед собой давних предков, скачущих на горячих конях с саблями наголо на царских солдат. Мчавшийся впереди войска на белом коне отважный всадник показался ему знакомым и близким человеком. Вскоре воины пропали из виду. Затем перед его взором предстала другая картина: младенец в колыбели, качающейся на разлапистой ветке дерева.

* * *

Сегодня у Лилит много посетителей. Ей пришлось разделить людей на три группы и проводить сеансы по очереди. Когда все ушли, она поставила под каналы Салавата.

Он постоял немного с закрытыми глазами, покачиваясь под музыку, затем его заставили долго вращать правой рукой справа налево. Потом вытянутую вперед правую руку начали каким-то образом «обрабатывать». Салават воспринял это как очищение.

Некоторое время спустя перед его мысленным взором предстало перо. Когда оно исчезло, Салават стал непроизвольно двигаться: руки медленно поднимались вверх и опускались. Вот он с поднятыми руками сильно откинулся назад и стал «смотреть» закрытыми глазами вверх. Чуть погодя, невольно наклонился.

Долго постояв с опущенной головой, он снова выпрямился, и перед ним, озаряя все вокруг, дважды промелькнула огромная золотая птица. Увидев ее третий раз, Салават понял — это птица счастья Хумай^[27], и душу объяло чувство радости. Он вспомнил прочитанное: что увидеть хотя бы тень птицы Хумай — огромное счастье. Такая удача выпадает лишь редким счастливцам. Потом его заставили трижды произнести «аминь» и выполнить упражнения из йоги. Затем понудили медленно встать на колени и припасть лбом к полу. Салават обратился с мольбой к Богу: «О Всемилостивый, прошу, прости мне мои прегрешения, совершенные с умыслом и без умысла! Безгранично благодарю Тебя за милосердие ко мне. Даруй счастье моей семье и детям. Сделай так, чтобы открывшиеся в Лилит способности были к добру. Избавь мой народ от пьянства и других мерзостей, освети их души лучами веры и выведи на праведный путь! Помоги мне не сбиться с найденного прямого пути, даруй твердость духа, силу и разум, дозволь очиститься с помощью этих каналов от грехов, утвердиться в вере, делать людям больше добра и прожить на белом свете с честью и достоинством!

Дай возможность служить Тебе своим творчеством, дозволь внести вклад в возвращение людей к добру и вере. Прошу, помоги мне развить дух и стать ближе в Тебе!»

После окончания сеанса они долго говорили с Лилит. Несмотря на усталость, жена тоже испытывала волнение:

— Сегодня было много информации свыше. Самое важное, что поставив на колени, тебя заставили покаяться. Показали и толпу голых женщин, твоих бывших любовниц. Каждая из них пробежала по тебе, топча ногами. А ты руками разверз грязь и вырвался к свету. Сказали, что будем вместе и на том свете… Еще вот что показали: стоишь ты с лавровым венком на голове возле множества картин и рядов книг, держа в руках перо. Ты — духовный лидер своего народа… Сверху посыпались золотые монеты, символизирующие, что к нам придет богатство. Однако надо его выдержать достойно. — Лилит задумалась. Лицо Салавата посветлело:

— Да, сегодняшний сеанс был удивительным, чудесным, полным глубокого смысла. Лишь бы указанные мне знаки исполнились, пусть они будут к добру. А может, это и есть посвящение?

— Нет, тебе еще следует хорошенько очиститься.

Салават поделился радостью:

— Я видел птицу Хумай!..

Лилит тоже обрадовалась:

— Дай-то Бог, ведь птицу счастья могут увидеть лишь избранные Всевышним люди…

— Если то, что нам показали, правда — то мы счастливые… — произнес Салават, все еще не смея поверить в близкую возможность счастья.

— Ну, конечно, правда! — убежденно подхватила Лилит. Она всегда была уверена в себе и никогда не сомневалась в своей правоте. — Да, чуть не забыла! Когда я мысленно сказала: «Спасибо, что пытаетесь сделать из моего мужа человека», мне телепатически ответили: «Наоборот, мы избавляем его от человеческого…»

Слова Лилит потрясли Салавата. Это был серьезный выпад против всего человечества. Справедлив ли он? Как не крути, есть в нем доля правды: прогресс идет семимильными шагами, а мы не становимся лучше. Уже близится конец мира, а люди все беспощаднее друг к другу…

Салават снова обратился с мольбой к Богу: «О Всевышний, я тоже представитель рода человеческого и по уши погряз в грехах. Кроме грехов, совершал и преступления: еще подростком несколько раз взламывал с приятелями торговые киоски. Очень нужны были деньги на кино и мороженое. Особенно на фильмы “Бродяга” и “Генералы песчаных карьеров”, которые мы пересматривали десятки раз. А в юности пили и хулиганили с друзьями. Самоутверждались. Став предпринимателем, я проводил сделки через фальшивые фирмы. Убегая от неподъемных налогов, хотел избежать банкротства. А на деле, получается, воровал. Да, в эпоху дикого бизнеса девяностых годов так поступало большинство предпринимателей. Стремясь расчистить для семьи теплое место под солнцем, не кормил ли я детей своих харамом, неправедно добытой пищей? Не даст ли потом этот харам ядовитые плоды? Как же быть? Пальцами шевельнешь — грех, за что ни возьмись — преступление…

К стыду своему, кроме законов людских, нарушал я и Твои повеления. Возможно, из ниспосланных через пророка Моисея десяти заповедей не нарушил лишь одну — “Не убий!”…

А Афганистан?.. Командиры втолковывали нам, что уничтожение врагов на войне не считается убийством, здесь — либо ты, либо тебя… Мы называли их “душманы”, “духи” или “моджахеды”. А были ли они врагами на самом деле?»

В памяти всплыло одно из афганских событий. Во время короткого привала дозорные приволокли в лагерь захваченного в плен душмана. Командир группы, рыжеволосый старшина Копытов, встретил их в бешенстве:

— Зачем нам понадобился этот дух?! — вскинулся он на солдат, брызжа слюной.

Салават растерянно ответил:

— Как вернемся, отправим в штаб, может, сообщит полезные сведения.

— Надо еще выжить… И как вы собираетесь таскать его с собой? А если он заорет и выдаст нас?

— Мы ему заткнули рот бинтами… — начал было оправдываться второй солдат, но старшина еще злобнее прошипел, выкатив глаза:

— Тьфу, тупые! Так и думал: пожалели чурку, не замочили… Ладно, хватит лясы точить! Кто взял этого душмана в плен?

— Салават! — простодушно выпалил тот солдат.

— Байгазин! Долбани его прикладом по башке, да столкни со скалы в пропасть. Не вздумай стрелять, душманы услышат…

Салават замешкался. Наконец, сразу охрипшим голосом, проговорил:

— Он же… пленный!..

Старшина сверкнул глазами:

— Ну и что?! Нам теперь из-за него головами своими рисковать?! Байгазин, выполняй приказ!

Опешившие солдаты уставились на них.

— Он же пленный!.. — повторил Салават. У него внезапно пересохло в горле.

— Выполняй приказ! — Командир направил на него дуло автомата. После тягостного молчания, Салават твердо ответил:

— Не имеем права убивать пленного!

— Байгазин, не выполнишь команду — загремишь под трибунал! — Старшина Копытов от ярости закашлялся. Наконец, смачно сплюнул и, прицелившись в Салавата, грозно предупредил: — Байгазин! Не повинуешься приказу, расстреляю тебя безо всякого трибунала! — Копытов хорошо понимал: не заставит подчиниться — уронит авторитет перед солдатами. Потому так и вскипел. Салават тоже вышел из себя: обеими руками разорвав на груди тельняшку, уставился на Копытова с налившимися кровью глазами и грозно зарычал:

— Думаешь, напугал?! На, стреляй!!!

Копытов, не отводя от него горящего лютой злобой взгляда, процедил:

— Не расстреляю, но под трибунал — обязательно пойдешь! — Резко повернувшись, он с силой ударил пленного прикладом по голове и скомандовал: — Швырните в пропасть!

Солдаты поспешили сбросить дергающегося в предсмертных конвульсиях пленного со скалы. В этот момент послышались звуки выстрелов: их начал атаковать довольно большой отряд душманов.

— Дождались, таки… — Старшина грязно выругался и стал отдавать приказ за приказом: — Занять позицию! Приготовиться к бою! Огонь!

Мощный огонь вынудил душманов затаиться за камнями. Воспользовавшись краткой передышкой, Салават крикнул Копытову:

— Старшина! Уводи группу, я прикрою!

Копытов посмотрел на него с ненавистью и криво ухмыльнулся:

— Слушайте мою команду: открываем по врагу дружный огонь и уходим! Байгазин, остаешься в прикрытии!

После кратковременного обстрела душманов все, кроме Копытова, кто дружеским кивком, кто помахав рукой, попрощались с Салаватом и группа покинула позицию. Почуяв, что огонь противника ослаб, душманы зашевелились, громкими окриками подбадривая друг друга поднялись и пошли в атаку. Салават длинными очередями опустошил рожок, положил автомат рядом и начал метать гранаты. После взрывов быстренько схватив автомат, вставил новый рожок. Вдруг все перед ним вспыхнуло ярко-красным пламенем, мощная и горячая воздушная волна смахнула его с земли как пушинку и отбросила на голые камни.

В сознании Салавата снова заметались мысли: «Считается ли мое участие в афганском кровопролитии убийством? Нарушал ли я божественную заповедь «Не убий!», или нет?..

А ведь в детстве я был чист и безгрешен… Всевышний, молю, прости мне грехи мои тяжкие!»

Из закрытых глаз Салавата текли слезы.

* * *

На четвертый день подготовки к посвящению вновь пришлось весь день носиться с привычными для предпринимателя хлопотами.

Вернувшись домой лишь после девяти вечера, Салават быстро умылся и встал под канал. Сегодня над ним снова долго работали, заставив держать правую руку наполовину приподнятой. Рука порядком устала, но он терпел, понимая, что таким образом его очищают.

Вот он начал непроизвольно делать различные движения. Сегодняшние упражнения немного отличались от вчерашних. Обе руки сами собой завертелись с быстротой пропеллера. Время от времени в зажмуренные глаза бил свет, как от электросварки. В какой-то миг промелькнула бабушка Гульфариза. Потом снова пронеслись перед глазами события, связанные с Афганистаном.

…Салават очнулся в вертолете. Присмотревшись, увидел: руки и ноги как кровавое месиво — сломанная кость правого бедра прорвала не только плоть и кожу, но и хэбэшные штаны и вылезла наружу, левая нога была вывихнута у колена и неестественно вывернута, кисть левой руки повисла как плеть. Но жуткая боль исходила не из разодранных конечностей, а с правой стороны спины.

— Ы-ы, воды-ы… — простонал Салават, облизнув пересохшие губы. Ему дали глотнуть воды из фляжки и вкололи «наркотик войны» — промедол. Салават снова потерял сознание.

Когда очнулся, услышал противный гул. Наверное, от этого гудения и пришел в себя. С удивлением увидел, что его ногу сверлят обыкновенной электродрелью, даже дым идет. Заметив синеватый дымок, врач сбавил обороты машинки. А Салават попытался сморщить разодранный нос, почувствовав жженый запах, исходивший от задымившейся под воздействием сверла кости ноги. Оказалось, его успели привезти в отделение реанимации госпиталя. Продырявив ноги, продели сквозь них стальную проволоку и положили на вытяжку, чтобы поставить на место бедро с открытым переломом. Чтоб соединить расколотый таз (разрыв симфиза), нижнюю часть тела поместили в гамак. Сухожилия ног и нерв малой берцовой кости были разорваны. Из-за сильной боли в правой стороне спины он думал, что порвалась какая-то мышца, оказалось, поврежден позвоночный столб.

А еще были разодраны ноздри (к тому времени врачи успели их пришить), огненные осколки исполосовали ему лоб и обе щеки.

Салават провел первую ночь в полусне-полуяви в реанимации, изнывая от боли. Чуть забудется — и перед глазами встает человек с изуродованным до жути лицом, с закованными в кандалы руками и ногами. Он вроде бы далеко, и в то же время до него рукой подать. Ночью ему несколько раз кололи сильный наркотик, однако унять боли не смогли.

Врачи не сильно верили в выздоровление Салавата, но борьбу за его жизнь не прекращали: ему по шесть раз на дню ставили капельницы, кололи различные лекарства.

Пытаясь поставить на место бедренную кость, на его правую ногу навесили гирь на четырнадцать килограммов: ему показалось, что подошвы ног отрываются и горят огнем. Однако сломанную ногу вправить не удалось. Зато деформировали правую сторону расколовшегося пополам таза. Вообщем, наделали делов…

Раз уж не помер Салават, как прогнозировали здешние эскулапы, они решили от него избавиться. Подсуетились и отправили в ташкентский госпиталь.

— Что наделали, ветеринары?! — вышел из себя заведующий травматологией, майор военно-медицинской службы Муфазал Галиевич Мухаметкулов, взглянув на рентгеновские снимки Салавата. — Правую часть тазовой конструкции вытянули вниз на пять сантиметров! — Он вытер выступивший на лбу пот.

Посовещавшись, военврачи пробуравили Салавату и левую ногу, на нее повесили гири, чтобы как-то выровнять смещенную конструкцию таза…

Через неделю лечащий военврач, капитан Николай Михайлович Васильев, внимательно посмотрев новый рентгеновский снимок, обеспокоенно обратился к заведующему: — Бедро никак не встает на место…

— Что предлагаешь?

— А если попробуем под общим наркозом потянуть и поставить бедренную кость вручную?

Заведующий отделением пожал плечами:

— Решай сам…

Первую операцию Салават перенес очень тяжело. Долго не приходил в сознание после общего наркоза, бредил. Ему снилось, будто он лежит в какой-то белой пещере. Рядом с ним возятся белолицые инопланетяне в белоснежных халатах. Вот один из них, держа пальцами обеих рук какую-то белую нить, начал протягивать её сквозь голову Салавата. А сам без конца повторяет непонятное, режущее слух, отвратительное слово: батарабаракара, батарабаракара, батарабаракара… Кажется, оно звучало так. Вдруг Салават очутился, будто в трубе, внутри этой нити. В ней так душно и тесно! Но как бы ни было тяжко, он должен добраться до самого конца этого длиннющего и узкого тоннеля и выбраться из него. Собрав последние силы, он полз вперед. Мучился долго, но в конце концов выбрался наружу, освободился… На краткий миг Салават пришел в сознание. Губы и горло пересохли, язык прилип к нёбу. Так хотелось пить… Но нет сил отодрать язык от неба и попросить воды. Слава Всевышнему, к губам приложили намоченный кусок бинта. Эта влажная марля была для него как глоток воды зам-зам^[28], протянутой изнемогавшему от жажды путнику в пустыне. Он вновь впал в забытье…

Когда Салават, наконец, очнулся, то не мог пошевелиться и открыть глаза. С огромным трудом повернул голову вправо — она, тяжелая, словно чугунная, загудела. С усилием разлепил веки и обомлел: потолок, стены, занавески, кровати, одеяла и подушки — все вокруг было ослепительно белым. Взглянул на свои руки — они тоже были белоснежными, словно сахар-рафинад…

Вскоре предметы приняли обычный вид. Но Салават сделал важное для себя открытие: оказывается, цвет смерти — белый… Он посмотрел на оперированную ногу — она опухла и стала как кадка. Вопросительно уставился на пришедшую сделать укол медсестру. Она кивнула:

— Да, Байгазин, плохи дела: неудачная получилась операция — не смогли вставить твою бедренную кость на место.

Вдруг Салават вскрикнул от острой боли, внезапно пронзившей все тело. Нечто, натянутое как тетива, будто оборвалось вдруг около паха и «выстрелило» до самого кончика ноги — будто ударило мощным разрядом электротока. Через несколько минут «выстрел» повторился. Вызвали врача. Николай Михайлович лишь пожал плечами:

— Похоже, мы потянули твою ногу сильнее чем нужно, задели нерв… — Врач не успел договорить, нерв снова «выстрелил», заставив Салавата оцепенеть от боли.

— Ы-ы-ы! И что, теперь этот нерв всю жизнь меня будет мучить?..

— Успокойся, пройдет потихоньку…

Военврач велел вколоть Салавату морфий и вышел из палаты. Однако наркотик не помог, задетый нерв продолжал «постреливать» время от времени. И невозможно было предугадать, когда он шарахнет снова, причиняя нестерпимую боль. Салават нашел способ избавления от боли: разорвав полотенце на полосы, сплел веревку, обхватил ею ногу на уровне паха и взял концы в руку. Лишь только чувствовал, что нерв начинает «стрелять», мгновенно сжимал веревкой ногу и не давал «выстрелить».

Пролежав вот так, «обуздывая» нерв, двое суток, он наконец забылся беспокойным сном. И тут же привиделся человек с изувеченным лицом, закованный в кандалы. На этот раз он стоял на скалистом берегу бушующего моря и что-то кричал ему. Но Салават не мог его расслышать слов из-за шума волн. Вскоре он пропал из виду и вновь показался младенец в люльке, висящей на ветке дерева…

Сознание Салавата возвратилось в канал. Его снова заставили встать на колени и коснуться лбом пола. Он повторив вчерашние мольбы о прощении грехов, попросил и за маму. Затем трижды произнеся «аминь», открыл глаза и сел на диван.

— Нынче опять кое-что сообщили, — начала Лилит. — Передали, что будут чистить, пока не придешь к полному покаянию. Предупреждают, что темные силы вновь попытаются сбить тебя с пути с помощью выпивки и распущенных женщин. Они всегда стараются препятствовать духовному росту людей, толкая их на грехи.

Когда я спросила: «Что будет, если он после покаяния опять погрязнет в грехах?», предупредили: «В таком случае потеряет все, что ему дорого — тебя, детей и свой талант». Я ужаснулась столь жестокому наказанию, но мне ответили: «Избранным людям достается и кара суровая».

Во время сеанса перед тобой стоял белобородый старец в белых одеждах. Это знак, что тебя готовят к посвящению…

* * *

У российского коммерсанта почти нет выходных и праздников. Магазины нужно держать под ежедневным контролем. Стоит чуть ослабить вожжи — продавцы тут же норовят отбиться от рук.

Когда Салават беспробудно пил после семейных разборок из-за связи с Зульфией, дела его понесли значительный урон. После той сумятицы он с трудом восстановил бизнес.

Вот и сегодня, несмотря на воскресный день, он объехал магазины и немного отдохнув, встал под канал.

Несколько минут слушал музыку. Затем стал непроизвольно двигаться. Чуть погодя, плавно перешёл к дыхательным упражнениям. Его заставляли дышать по-разному: делать по пять-шесть коротких и резких вдохов, а на седьмой раз — глубокий длинный вдох. Салават прежде где-то читал, что йоги и тибетские монахи тоже практикуют дыхательные упражнения.

Вот его мягко понудили выполнить упражнения на растяжку рук и ног, затем, начиная с плеч и груди, звонко похлопывать по всему телу ладонями. Потом заставили растирать руками все тело от макушки до пяток.

Немного погодя его заставили наклониться и он стал имитировать, будто зачерпывает ладонью воду из родника, и омывает ею лицо, голову, шею.

Выпрямившись, Салават приметил пылающий цветок, который потихоньку превратился в огонь. «Не огненный ли это цветок зороастризма?» подумал. Очень размыто показали Иисуса Христа, промелькнул образ Мариам-ана — Девы Марии.

Желая вновь увидеть птицу Хумай, Салават пытался ее представить. Но тщетно. Отчего-то заставили долго тереть руками шею в области горла. Салават истолковал это так: Когда он путался с Зульфией, то пристрастился к спиртному — вот от этого его и лечат…

Заставив похлопать себя правой рукой по груди, дали намек на его некоторое тщеславие.

Похоже, сегодня был сеанс замечаний — несколько раз заставив его поводить ладонью по животу, покритиковали за излишний аппетит.

Салавата, конечно, не назовешь обжорой, да и полнотой он не страдает. Но, пожалуй, они знают лучше, на что указать. Что ни говори, нафс, жадность человеческая, тоже низменная страсть.

По поводу пищи он согласен с бабушкой Гульфаризой: каждый человек съест за свою жизнь столько, сколько предначертано. У каждого — свой ризык. Иссякнет предназначенная пища — человек уходит в иной мир.

Снова вспомнилась госпиталь.

«Выстрелы» нерва, наконец, прекратились. Во время очередного обхода заведующий отделением задал Николаю Михайловичу вопрос:

— Как там Байгазин?

— Кисть руки восстанавливается, левое бедро потихоньку вытягиваем. Но до сих пор не можем вставить на место правую бедренную кость в области осколочного перелома, а время идет…

— Что предлагаешь?

— Надо сделать еще одну операцию — забить штырь в центр бедренной кости со стороны таза.

Подумав немного, заведующий согласился с лечащим врачом Салавата:

— Готовьте к операции.

Военврач дал отмашку медсестре:

— Возьмите общие анализы.

Через пару дней Николай Михайлович заявил Салавату: — Штырь вбивать не будем, анализы плоховаты. — Внимательно посмотрев рентгеновские снимки, как бы утешая, добавил: — Ладно, не волнуйся, установим аппарат Илизарова и вставим кость на место.

Наверное, к лучшему, что не стали вбивать штырь. Уж очень сложна эта операция. Для этого нужно разрезать плоть и вбить железяку со стороны таза в центр бедренной кости, чтобы вдеть на сталь и нижнюю часть бедра как на шампур, тем самым соединив конечность на месте перелома.

Установка аппарата Илизарова тоже оказалось делом нелегким. Салавата прикатили в операционный блок и уложили на стол, куда помещались лишь спина и голова. Под сломанный таз подвели и привинтили конструкцию размером с велосипедное сиденье. Широко раздвинув ноги, прикрепили стопы ремнями к специальным приспособлениям. Развели по сторонам руки и привязали. Ноги остались висеть в воздухе.

Вводя через капельницу наркоз в вену, врач-анестезиолог с целью оценки его самочувствия перекинулся с ним парой фраз:

— Как себя чувствуешь, Байгазин?

— Нормально.

— Ноги не болят?

— Нет… — ответил Салават и потерял сознание.

Когда очнулся, лампы на потолке показались тусклыми пятнами. Помаленьку они становились все отчетливее и стали в итоге ослепительно яркими. У Салавата дико устала спина, еще сильнее ныли кости таза. Не было мочи терпеть. Попробовав подвигать руками и ногами, он вспомнил, что конечности связаны. Чуть приподняв голову, увидел: военврач Николай Михайлович с коллегой насквозь просверлил ногу электродрелью, пропустил через дырку спицу и стал крепить к корпусу аппарата Илизарова. Хирурги завинчивали гайки, будто заправские сантехники. С обоих пот тек ручьями. Салават поглядел на ногу, проткнутую спицами и напоминающую ежа, из груди его вырвался стон. Бросив на него быстрый взгляд, Николай Михайлович сказал напарнику:

— Чуток не успели, проснулся.

— Видать, анестезиолог пожалел наркоза, — ответил ему коллега. Николай Михайлович обратился к Салавату:

— Как ты, Байгазин?

— Спина и таз устали сильно…

— Потерпи чуток, скоро закончим работу. — Николай Михайлович продолжил еще резвее закручивать гайки.

Пролежав минут двадцать со стиснутыми зубами, Салават не вытерпел:

— Ы-ы… когда же закончите?..

— Немного осталось. Терпи, солдат — генералом будешь… — военврач повернулся к медсестре: — Вколоть промедол!

Укол немного облегчил боль.

Наконец Салавата отвезли в палату. Но какая-то деталь аппарата Илизарова больно уперлась в бедро, а область колена будто горела.

Николай Михайлович во время утреннего обхода почувствовал неладное и поинтересовался:

— Как самочувствие, Байгазин?

— Железяка давит ногу. А колено будто все горит.

Врач достал ключ и заворачивая гайки, подправил аппарат. Затем специальной иглой начал касаться его правой ноги.

— Чувствуешь?

— Нет…

После установки аппарата Илизарова, хоть режь по живому, нога ничего не чувствует. Салават еще не понимает, чем это ему грозит, а капитан военно-медицинской службы пока старается не подавать виду.

Военврач вынул из ноги одну спицу аппарата. Но было поздно: нервы малоберцовой кости оказались крепко сжатыми между спицами и успели повредиться. Если нога потеряла чувствительность, то она не действует, а значит можно остаться навсегда лежачим больным. Однако Салават не подозревал о нависшей угрозе…

Военврач Васильев считался способным врачом-травматологом, поставившим на ноги многих людей. Но обе операции подряд, сделанные Салавату, дали отрицательный результат. В его практике еще не было такого случая. Он десятки раз ворошил бумаги Салавата, тщательно, до рези в глазах, рассматривал и сравнивал рентгеновские снимки. Но, сколько бы ни ломал голову, не мог выяснить причину неудач.

Салавату же становилось хуже день ото дня. Приподняли медсестры злополучную правую ногу — кожа на сгибе колена покраснела. Прикоснулись к ней щипцами с проспиртованным бинтом легонько — кожа тут же слезла. А задний подъем пятки уже лишился кожи и виднелась кость. Эта напасть была смертельным врагом лежачих больных — пролежнем… Чем больше пролежней, тем быстрее больной может уйти в иной мир. Потому как организм выдыхается, тратя все силы на борьбу с ними. Недавно солдат из их палаты, весь в пролежнях, впал в уныние, перестал есть-пить, справлять нужду. Он все время лежал молча, глядя в потолок, а потом тихо умер.

Николай Михайлович был вконец озадачен: что за невезучий солдат этот Байгазин? Обе операции только ухудшили его состояние, что бы ему ни делали — все наперекосяк. Мало того, еще и пролежни возникли.

Салавату обрабатывают и перевязывают пролежни каждый день, а проку мало. Поздно спохватились… Выяснилось: ткань подставки, на которой лежала нога, была с небольшой складкой (брак изготовителя). Эта-та складка в несколько миллиметров и загубила кожу под коленом…

К дыркам в ноге, просверленным под спицы аппарата, несколько раз в день следует прикладывать проспиртованные кусочки бинта. Но медсестра экономит спирт — ей хочется унести его домой. А у Салавата вскоре один из проколов покраснел и опух.

Увидев очередной неприятный сюрприз, военврач Васильев зло усмехнулся: значит, и инфекцию занесли. А она спровоцирует спицевый остиемиелит — бедренная кость начнет гнить… Только этого не хватало, черт побери!.. Неужели перерастет в гангрену?..

Салават от невыносимых болей так исхудал, что остались кожа да кости. Однажды, когда готов был лезть на стенку от боли, почему-то проплыли перед глазами величественные горы Афганистана. И тогда он взял из тумбочки тетрадь и принялся торопливо набрасывать рисунки. Боль каким-то чудом утихла…

Салават с головой окунулся в чудесный мир творчества: вдохновенно рисовал афганские этюды. Он переносил на бумагу хранившиеся в памяти виды Афганистана: горные цепи с облаками у вершин, бурную горную реку, устремившуюся вниз, ущелья, долины… Творческий азарт полностью охватил его, заставив забыть о страданиях и незавидном своём положении. Более того, он стал испытывать радость и высочайшее душевное наслаждение. Сладчайшие муки творчества затмили муки телесные…

Начиная с того дня, как Салават дрожащими пальцами взял в руки карандаш и бумагу, он уверенно пошел на поправку. С помощью аппарата Илизарова военврач Васильев все-таки поставил ему бедро на место. Хорошее приспособление изобрел доктор Илизаров, оно спасло Салавата от ампутации. Крепкий и молодой организм Салавата смог победить и коварные пролежни. Но на теле остались большие шрамы. Спустя три месяца аппарат с Салавата сняли и заковали в гипс от груди до кончиков пальцев ног. Еще через сорок дней гипс разрезали огромными ножницами для резки металла и перевели Салавата в отделение гнойной хирургии. Прав был Васильев: занесенная инфекция вызвала остиемиелит и часть бедренной кости сгнила. Слишком дорого обошелся ему сэкономленный медсестрой спирт…

К счастью для Салавата, заведующий отделением хирургии, подполковник военно-медицинской службы Виталий Никитич Антонов оказался врачом с золотыми руками. Он провел операцию филигранно: вскрыв ногу, специальным молотком и зубилом отколол по кусочкам поврежденную часть бедренной кости.

Вместо удаленной части потихоньку вырос хрящ новой кости, разрезанная кожа затянулась. Конечно, после каждой операции изрезанные скальпелем раны болели по трое суток. Но, приходилось терпеть.

Через несколько месяцев Салавата перевели в отделение нейрохирургии. После проверки чувствительности ноги электроаппаратом, военврачи вынесли вердикт: операция больному не поможет, его уже не удастся поставить на ноги.

Но подполковник военно-медицинской службы Рашит Губайдуллович Хайбуллин решил рискнуть. Мало того, он задумал оперировать одновременно обе ноги: зашить нерв малоберцовой кости на левой и соединить поврежденные при установке аппарата Илизарова нервы на правой. Если получится — убьют двух зайцев одним выстрелом!

Провести разом две операции, так же как и выдержать их — дело нешуточное. Салавату пришлось лежать под общим наркозом гораздо больше времени, чем следовало. Потом с трудом пришел в себя. От невыносимой жажды губы и горло сильно пересохли, язык прилип к нёбу. Он слабо застонал и с благодарностью почувствовал, как к устам приложили смоченный водой обрывок бинта. Кусочек мокрой ткани вдохнул ему жизнь и подействовал словно долгожданный дождь на полузасохшее растение.

Когда в Афганистане Салават по нескольку суток не спал и на изнурительных маршах иногда засыпал на ходу, он был уверен, что самое сладкое — это сон, когда приходилось голодать, решил, что самое вкусное — хлеб. Ан нет, оказывается, самое вкусное и драгоценное на свете — вода… Осознание сей истины стало очередным открытием для Салавата.

Военврач Хайбуллин не имел ученых степеней, но был хирургом высочайшей квалификации. Позже Салавату делал операцию доктор медицинских наук, профессор, полковник медицинской службы Микиткин. Якобы, используя собственный метод, пришил связки левой ноги. Потом Салават убедился, что было бы лучше, если б эту работу самым простым, но надежным способом выполнил Хайбуллин — хирург без всяких почетных званий, но доктор от Бога…

Не все золото, что блестит и не всякое высокое звание — настоящее. Эту правду Салават познал на собственном теле.

Позже Микиткин предлагал:

— Аппарат Илизарова был установлен неправильно. Поэтому искривилась стопа ноги. Если хочешь, попробую исправить: отрежу ахиллесово сухожилие, удлиню, сломаю и выпрямлю стопу…

Салават поспешил отказаться. Он уже знал: есть среди хирургов и такие, кому хлеба не давай, только дай поэкспериментировать на живых людях ради защиты диссертаций. Многие откровенно гоняются за числом выполненных операций. Зачем им это? Для авторитета? Или им платят сдельно исходя из количества операций? Например, чтобы установить аппарат Илизарова, Салавату сделали целых три операции! В первый раз просверлили восемь дырок для спиц, во второй — две, а в третий — всего одну спицу поставили! А ведь нужно готовиться к операции: нельзя ужинать и завтракать. Больного на несколько часов усыпляют, вводя через капельницу огромную дозу наркотических средств — он даже не чувствует как его режут по живому. Затем в течение четырех дней колют обезболивающие препараты, чтоб унять невыносимую боль. Опять-таки стрессы, не проходящие бесследно. Многие испытывают страх перед операцией. Но Салават решил для себя: нет смысла бояться. Если суждено умереть — от смерти не уйдешь.

Достал уже его этот профессор! Приходит с выводком курсантов-практикантов и тычет в Салавата указкой, и талдычит, будто он для них подопытная собака Павлова или редкий музейный экспонат…

После операций Хайбуллина, равных высшему пилотажу, к правой ноге вернулась чувствительность. Честно говоря, Салават тому не особо обрадовался, так и не успев понять, что без осязания ноги не смог бы ходить.

И старшина Копытов не отдал его под трибунал, наоборот, подал рапорт о поощрении, и Салавата наградили орденом Красной Звезды. Получить орден, конечно, было приятно, но безмерной радости он не испытал. Потому что был полностью охвачен творческим вдохновением, вырастившим крылья на его исхудавших плечах.

Какая еще на свете отрада может затмить удовольствие от получения ордена и даже облегчить муки телесные? Всевышний сотворил Адама по Своему образу и подобию. Наверное, это подобие кроется в способности человека к творчеству. Пишут, что каждый человек рождается с каким-либо дарованием, но к сожалению, не все могут раскрыть свой талант. А радость творчества, оказывается, есть наивысшее счастье и блаженство в этом мире. Осознание сей истины стало для Салавата самым большим духовным открытием на сегодняшний день. К творчеству он пришел через большие потери и тяжкие муки.

За два с половиной года Салават перенес под общим наркозом девять операций. Пережитых под местной анестезией он даже не считал. Начиная с пятой операции начал заново учиться ходить. Слава Аллаху, он остался жив и встал на ноги. Если суждено — человек выживает даже после такой мясорубки. Иссякнет отпущенная вода и отмеренный ризык — умирает и от незначительной раны или причины. Похоже, верно говаривала бабушка Гульфариза: каждый человек рождается на белый свет с уже написанным на лбу такдиром^[29] — судьбой. Но каждый человек обязан стремиться к добру. Это и есть жизнь.

Лежать на спине более года было тяжко. Спина устала неимоверно. Будь он богачом — ради того, чтобы хоть немного полежать на боку, отдал бы половину богатства, будь царем — не пожалел бы полцарства… Но Салават не богач и не царь. Все его имущество нынче — орден Красной Звезды, удостоверение инвалида второй группы и костыли, прислоненные к кровати.

Он раньше даже не подозревал, что не только возможность ходить на своих ногах, даже способность повернуться на бок, еще насущнее — по-людски справить нужду — само по себе огромное счастье…

Как же удалось Салавату вынести нестерпимые муки?.. Оказалось, многое может выдюжить человек, как и привыкнуть к любым условиям. Но он и самому заклятому врагу не пожелает мучений, пережитых в госпиталях…

«За какие грехи обрек меня Всевышний на такие муки телесные?». Салават много раз задавал себе этот вопрос, но не находил ответа.

Велико милосердие Всевышнего. Он пришел к такому выводу после долгих раздумий. Подробно расспрашивал у товарищей в госпиталях и узнал: никто не чувствовал боли при ранении. Даже умирая, сосед по палате шептал: «Какие красивые девушки!». С улыбкой на устах. Мечтал он о девчатах. Признался Салавату по секрету, что не познал еще ни одну. Второй ушел на тот свет со словами: «Вот и прилетели мои голуби…» Выходит, в последние мгновения жизни они видели именно то, что любили…

Еще одну милость Всевышнего постиг Салават: человек в тяжелом состоянии, тем более, обреченный, не осознает реально своего положения.

«За какие же грехи обрек меня Всевышний на такие мучения?» Лишь только прошептал-простонал он этот вопрос, перед глазами снова возник человек в кандалах с изуродованным лицом, казавшийся ему таким родным. Салават пытался узнать: кто же он? Вдруг заметил: да у него тоже разодран нос и на лице такие же шрамы как у него! Вот закованный джигит исчез и уже в который раз промелькнул младенец в люльке, качающейся на раскидистой ветви дерева…

После сеанса Лилит сказала:

— Тебя омыли водой святого источника…

— Да, заставили полностью обтереться, — вспомнил Салават. — А что за движения я совершал?

— Упражнения тибетских монахов. С их помощью дух приходит в гармоничное, высокое состояние.

— Раньше полагал, что эти упражнения они придумали сами… Получается, Всевышний ниспослал их монахам?

— Выходит, что так, — согласилась Лилит, — ведь не знал ты эти упражнения раньше, им научили тебя под каналом свыше.

— Это чудо Аллаха! — с вдохновением воскликнул Салават.

— Несколько раз тебе показали колесо времени — быстро вертящееся золотое колесо со знаками зодиака двенадцати созвездий на Млечном пути. — продолжила Лилит.

— Что это значит?

— Под влиянием каналов космоэнергетики тебя ускоренно очищают от грехов. Это называется «быстрая отработка кармы».

У испытывавшего душевное потрясение Салавата пронеслось в голове:

«О Господь, каюсь пред Тобой, преклонив колени — прошу, прости грехи мои! Не повторю их больше… Я все понял. Не сверну теперь с пути истинного. Безгранично благодарю Тебя за то, что после стольких грехов вывел меня на правильный путь! Прошу, не лишай милости своей и мать, и жену, и детей моих».

Вот уже около полутора часов Салават стоит под каналами. Он порядком устал. Нагрузки с каждым днем возрастают. Сегодня тоже непроизвольно выполнял упражнения тибетских монахов, чередуя с разными способами дыхания. Затем всем телом воспроизводил различные стойки и движения воинов. Во время сеанса, как объяснила Лилит, ему дают знать: душа его день ото дня становится чище, тоньше, и он, кажется, многое начинает понимать.

…Неожиданно пришел в голову сюжет картины под названием «Командировка». «Действительно, мы в этой бренной жизни находимся как во временной командировке. А у нее бывает четкая цель. Настоящая жизнь — по ту сторону. Я давно предполагал: наверное, на том свете намного лучше, чем на этом. Разумеется, для чистых душ. Если моя мысль верна, то можно ли высказать ее людям? Ведь художественная литература и искусство, напротив, обязаны утверждать жизнь, укреплять великое чувство надежды, вложенное в души человеческие. Многого еще не знаю. Вернее, совсем ничего не ведаю…

В девяносто первом году начал изучать Коран, но сумел прочесть лишь одну четвертую часть. Видно, грехи делали сердце глухим к содержанию священной книги.

Слава Богу, сердце мое становится чище. Чувствуя это, душа испытывает радость. Ведь лишь тогда, когда совесть моя чиста, я могу писать картины. Не стану больше загрязнять себя, буду всячески избегать дурного и греховного. Настало время обуздать горячность и грубость. Я должен стать мягче по отношению и к близким, и к дальним. Особенно к Лилит. Она не выносит жесткости и резкости во мне, из-за этого ссоримся часто. Сколько раз я давал себе зарок! Однако сам не замечаю, как срываюсь на грубость. А она человек тонкокожий, обижается по мелочам. Быть может, каналы космоэнергетики помогут нам стать терпеливее друг к другу и мудрее?..»

В этот момент перед глазами Салавата предстал Шагидулла-атай. Много лет спустя он понял, что отчим был очень похож на первого космонавта Юрия Гагарина: такие же ясные голубые глаза, улыбчивое лицо.

…Однажды во время весеннего половодья они переправились на катере через реку Агидель и пошли к содовскому кольцу. Шагидулла-атай с сумкой в руке неспешно идет уверенными шагами. Едва не касаясь отчима, с натужным гудением и урчанием моторов, иногда недовольно сигналя, мимо проезжают огромные груженые машины. За ним еле поспевает мать, держащая за руку Салавата, и опасливо просит:

— Шагидулла, тебе говорю, Шагидулла… Пожалуйста, иди по краешку дороги, не угоди под колеса… — Сколько уже раз мать повторила эти слова? Но Шагидулла-атай молча шагает себе дальше, будто не слыша ее мольбы.

Покончив с делами в городе, направились обратно домой — а катера для переправы не оказалось… Шагидулла-атай, недолго думая, спустился к сваям деревянного моста, который разбирали каждую весну перед половодьем. Весенняя река шумно бурлила, бушевала, норовя вырвать сваи и унести далеко-далеко.

Мать Салавата снова принялась приговаривать:

— Шагидулла, Шагидулла… Прошу тебя, не подходи близко к реке! Если приступ схватит — свалишься да уплывешь, в жизни не найдем… Не подходи к воде, послушай меня!

Однако Шагидулла-атай, не обращая на нее внимания, постоял, долго вглядываясь в сваи, и перевел взгляд на скользящие по стальным канатам вагонетки, перевозящие через Агидель шахтауские камни. И тут его лицо осветила гагаринская улыбка. Ни говоря ни слова, он заспешил наверх к пригорку.

— Шагидулла, ну куда ты пошел?..

Отчим быстро вскарабкался вверх по железным столбам-опорам, на которых были закреплены стальные канаты, с ловкостью хищника спрыгнул на одну из проезжающих в сторону горы Шахтау вагонеток и через минуту уже переправлялся через бурлящую Агидель.

— О Аллах, лишь бы в реку не упал!.. — причитала мать, крепко держа маленького Салавата за руку.

Вскоре на поверхности широко разлившейся, бешено клокочущей реки показалась лодка. Чуть погодя, Салават узнал сидящего за веслами человека и воскликнул:

— Шагидулла-атай! Это Шагидулла-атай плывет на лодке! — О Аллах, лишь бы приступ не начался, лишь бы не утонул, лодка не перевернулась — еще сильнее распереживалась мать.

Пока все обошлось. Нос лодки со скрежетом уткнулся в галечник берега, и отчим скомандовал:

— Быстренько садитесь!

На обеспокоенном лице матери мелькнул страх, но она не смогла перечить мужу и поспешила к лодке. Салават тоже заторопился за ней.

Шагидулла-атай направил лодку в центр яростно бушующей водной стихии. Его могучие руки играючи орудовали веслами. Отчим у Салавата — силач: с легкостью ломает подковы. Однажды сжал пальцами двадцатикопеечную монету, стал гнуть быстро-быстро и разломал ее надвое. Просто ради интереса. Когда вырастет, Салават тоже будет сильным, как он…

Мать, крепко обняв Салавата, сидела на лодочной скамейке и шептала молитвы. Салават потянулся в сторону, желая окунуть руку в пенящуюся воду, но мать сердито прижала его к себе:

— Куда тянешься? Сиди смирно!

Ребячьим рассудком Салават не осознавал всей опасности ситуации.

К счастью, они благополучно переправились через грозный водный поток и приткнулись к песчаному берегу. Только успели выпрыгнуть из лодки, к Шагидулле-атаю подбежал какой-то мужик и, размахивая сжатыми кулаками, заорал:

— Ты зачем лодку увел?! Сейчас я тебя проучу! Вот…

Отчим, не говоря ни слова, посмотрел на него так, что мужик тут же запнулся, как бы проглотив рвавшиеся с языка бранные слова. Видно, хозяин лодки быстро уразумел значение взгляда, не обещавшего ему ничего хорошего.

Шагидулла-атай приказал матери:

— Дай ему копеек пятьдесят!

Когда мать Салавата протянула лодочнику пятидесятикопеечную монету, его побледневшее лицо немного прояснилось.

— С этого бы и начинали… — пробурчал он себе под нос.

На другой день Салавату снова выпало приключение. Как всегда, играли с друзьями в войну. Когда пробегал около сарая Аюп-агая, из конуры, гремя цепью, вылезла борзая, ростом с теленка, и кинулась на него. Салават давно мечтал о собаке и ничуть не испугался, наоборот, протянул руку, подзывая ее. Но борзая была настроена недружелюбно: стремительно набросилась на Салавата, укусила в левое предплечье и с чувством исполненного долга забралась обратно в конуру. Почему-то он не испытал ни страха, ни боли, еще раз внимательно посмотрел на грозную собаку и продолжил игру.

Домой пришел лишь к вечеру. Повесив бушлат на гвоздь, хотел было снять зеленый бумазейный свитер, а он прилип к ране. Тут только вспомнил о собачьем укусе. Чтоб не узнала мать, скорехонько поел и лег не раздевши.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Мусульманский обряд бракосочетания.

2

Безмен (от тюрк. batman — старинная мера веса) — простейшие рычажные весы.

3

Меджнун и Лейла — герои популярнейшей на Востоке легенды о возлюбленных.

4

Шакирд — студент медресе или аналогичного мусульманского учебного заведения.

5

Уважительное обращение к старшему мужчине.

6

Обращение к старшей по возрасту женщине (башк.).

7

В исламе — троекратное объявление развода, произносимое мужем в знак разрыва брачных отношений.

8

Атай — отец (башк.).

9

Улым, — сын (башк.).

10

Хазрат — религиозный чин в исламе.

11

Ложка, небольшая поварешка.

12

Направление в сторону священной Каабы в г. Мекке.

13

Аманат (араб.) — в данном случае распоряжение, наставление последователям, завещание потомкам, сохраняемое и чтимое ими.

14

Тахарат (араб. — очищение, омовение) — приведение тела в состояние ритуальной чистоты посредством омовения.

15

Саваб (араб.) — в исламе: вознаграждение, которое дает Всевышний в загробной жизни за благие, добродетельные и богоугодные дела в земной жизни.

16

Адат — традиционные правила поведения в исламе.

17

Баракат (араб.) — божественное благословение, благополучие, достаток.

18

Фатиха (араб.) — благословение.

19

Йыназа — заупокойная молитва в исламе.

20

Зилян (этн.) — верхняя лёгкая одежда на подкладке.

21

Будущие шаманы до того как получить свою «должность» частенько болеют по непонятным, на первый взгляд, причинам.

22

Сомати — избранные люди, на протяжении тысячелетий пребывающие в скрытых пещерах в состоянии анабиоза, способные после каких-либо глобальных катаклизмов возобновить человеческую жизнь на Земле.

23

Олатай (башк.) — дедушка.

24

Речь идет о даровании достойному, избранному человеку каких-то знаний, духовных сил, способностей свыше.

25

Пирожок, пирог (башк.)

26

Бабушка (башк.)

27

Хумай — птица, дарующая счастье; образ, пришедший к тюркам из иранской мифологии.

28

Зам-зам — вода из источника Зам-зам в Мекке, обладающая чудодейственными свойствами.

29

Такдир — вера в предопределение Аллаха.