Три метра над небом. Трижды ты

Федерико Моччиа, 2017

Заключительная часть трилогии «Три метра над небом» Федерико Моччиа. Главный герой Стэп, в прошлом уличный хулиган, решает начать новую жизнь. Дела идут в гору: престижная работа на телевидении, стильная квартира в живописном районе Рима. Стэп делает предложение своей девушке Джин, но на горизонте снова появляется его бывшая возлюбленная – Баби.

21

На следующий день.

Примерно в половине одиннадцатого утра Джин выходит из дома, и я появляюсь из своего укрытия — из-за дерева, за которым я прятался. Сегодня я не встретил ни Франко, ни Алессию, никого другого. На Джин темные очки «Рэй-Бэн» и черная куртка; волосы собраны в хвост. Обычно она не носит очки, да и солнце сегодня совсем не слепящее, но это единственный способ скрыть следы бессонной ночи, когда она, возможно, меня проклинала. У нее неповторимая манера плакать. Она плачет так, как мне еще не доводилось видеть: слезы льются безостановочно в полной тишине. Они неудержимы, как если бы, плача, она действительно освобождалась от всей боли, которую испытывает. До сих пор виновником этих слез был не я, а Франческо, ее женишок, как она его называла, оправдывая этим уменьшительным суффиксом мою бесполезную ревность. Франческо был ее первым и единственным парнем, редкостным козлом: так она его теперь вспоминала. Красоту этой первой любви он превратил в худшую ошибку ее жизни. В ту ночь они расстались довольно поспешно, и она вернулась домой, чтобы закончить уроки. Однако в голове у нее крутились беспокойные мысли, так что она попробовала ему позвонить, но он не брал трубку. Она пошла искать его в «Джильду» — в клуб, куда он должен был пойти. Джин рассказывала и начинала рыдать — от ярости, уверяла меня она, «потому что он оказался настоящим ублюдком», и, растравляя себя, добавляла: «Он предал мое доверие». Шестое чувство привело ее к дому Симоны, ее подруги, которая, однако, совсем не нравилась Эле, та всегда говорила: «Ты просто дурочка, что доверяешь этой твари». Без четверти четыре дверь дома Симоны отворилась, и на пороге появился Франческо. Джин почувствовала, как ее пронзила сильная боль, но вскоре испытала единственное возможное удовольствие — отомстить тому, кто не соблюдал правила любви. Она села в свой «поло», отпустила сцепление и на полном ходу врезалась в принадлежащий Франческо двухсотый спортивный «мерседес». Этот фантастический удар попал в самую цель: он пришелся по левой стороне и дверце. В этом вся Джин — любовь и ярость, гордость и слезы. В глубине души я думаю, что воспоминание о Франческо причиняло ей боль до сих пор, и поэтому, рассказывая об этом, она безмолвно плакала и просила меня: «Никогда не делай ничего подобного, я бы не смогла вынести этого еще раз».

В тот день я поцеловал еще мокрое от слез лицо, и мы отправились в Монти, на открытие магазина ее подруги, и вскоре она отвлеклась среди этих неопреновых сумок и цветных ремней, среди сережек с дорожными знаками, в виде шариков и длинных висюлек всевозможных оттенков. Она остановилась на серьгах с восточным орнаментом, примерила их, просияла, но, в конце концов, решила не брать. А жаль, она была чудо как хороша в этих висячих сережках. Затем она встретила свою подругу, и они поздоровались, приветливо обнявшись. Ее звали Габриэлла, они учились в одном классе, сообщила мне Джин. Они так и продолжили болтать, хихикая по поводу того, что приключилось с их общими знакомыми, как они изменились и чем занимались, а еще удивляясь тому, что у некой Паскуалины наконец появился жених. Я смотрел на нее издалека; она ужасно много болтала; казалось, что уже не остановится, и время от времени взмахивала руками. Наконец-то она избавилась от подавлявшей ее печали. Джин весело слушала свою подругу и в конце концов заливисто рассмеялась. Ну вот, от ее грусти не осталось и следа — примерно так, как это случается с детьми, которые переходят от слез к смеху, сами того не замечая. Она посмотрела на меня издалека, улыбнулась и подмигнула, что, видимо, означало: «Все в порядке, мне лучше, спасибо». По крайней мере, так я это истолковал.

Когда мы добрались до ее дома, был уже вечер. Она спрыгнула с мотоцикла и крепко меня обняла. Она долго прижимала меня к себе и прошептала мне на ухо:

— Спасибо, ты был очень мил.

Мы пристально посмотрели друг на друга. Потом она покачала головой и добавила:

— Ты даже не представляешь, Стэп, как я тебя люблю.

Но не дала мне ответить. Она убежала и влетела в подъезд, даже не обернувшись, будто устыдившись своего признания.

Действительно. Может, я не воспринял этого всерьез. У нее такая своеобразная манера любви.

Не успел я приехать домой, как у меня зазвонил мобильник.

— Любимый! — Она ошеломила меня своим восторгом. — Но тебе не следовало этого делать!

— Ты о чем?

— Дурак! Они такие дорогие!

— Мне кажется, ты ошиблась. Я бы с удовольствием, но, к сожалению, это, наверное, был подарок от какого-нибудь другого твоего поклонника.

Она стала смеяться как сумасшедшая.

— Может, ты и не обратил на это внимания, но в том магазине единственным моим потенциальным поклонником был только ты; все остальные были женщины или геи!

Я тоже рассмеялся: я и впрямь не обратил на это внимания, все время смотрел только на нее, надеясь, что ей удастся развеять эту тоску.

— Они мне ужасно понравились, я хотела их купить, но они слишком дорого стоили.

Тут мне на телефон пришла фотография: она с серьгами, которые благодаря мне обнаружила в кармане куртки. А под фото — текст: «Они тебе они нравятся? Мне — очень, почти как ты! И не из-за этих коварных сюрпризов». Я снова услышал ее смех в телефоне. «Она до тебя дошла? Может, потом я пришлю еще одну — на ней я буду соблазнительной и полуобнаженной, в качестве приза. Сегодня ты был действительно безупречным».

И она отключилась. Что ж, я рад. Ей лучше. Я решил пойти на кухню, налить себе пива, немного расслабиться — может, посидеть за компьютером, посмотреть фильм, как вдруг неожиданно зазвонил мобильник. Пришло сообщение, фотография. Я был поражен. И это она, с ее стыдливостью. Она, с ее застенчивостью. Она, с ее невинностью. Она снялась в полумраке, голой. На ней были только ярко освещенные серьги. Под фотографией она написала: «Только для тебя, навсегда». Мне ее захотелось, и я решил ответить: «Мне бы хотелось быть там. Чтобы снять с тебя и серьги и заняться с тобой любовью прямо сейчас».

Она сразу же послала мне «сердечко».

Такая уж она, Джин. В ту ночь она преодолела свою боль только благодаря тому, что ощутила себя любимой.

Но как мне сделать, чтобы она преодолела ее сегодня? На этот раз виноват я, и я должен добиться того, чтобы она снова в меня поверила.

И вот я стучусь в дверь и придумываю слова, которые можно будет сказать. Но мне приходит на ум только это. «Вы должны мне помочь». Может, было бы лучше сказать: «Джин — изумительная, а я — скотина». Это была бы чистая правда, но думаю, что она бы захлопнула дверь прямо перед моим носом, не желая больше ничего слушать. Я молчу, смотрю на эту пока еще закрытую дверь и продумываю другие возможные фразы. Но мне ничего не приходит в голову. В жизни бывают моменты, которые кажутся бесконечными. И это один из них. Наконец я слышу шаги; они приближаются и стихают прямо за дверью.

— Кто там?

— Стефано Манчини.

— Кто?

Ну вот, конечно. Самое худшее. Она даже не знает, кто я. Однако дверь открывается, и на пороге появляется женщина, которая часто выходит на улицу вместе с Джин, ее мать.

— Добрый день, я друг вашей дочери…

— Я знаю, кто ты.

Я молчу. Мне хочется провалиться сквозь землю. Черт, в жизни я дрался с такими типами, которые были в два раза здоровее меня, но не испытывал никакого страха. А сейчас под взглядом этой женщины мне совсем не по себе.

— Ты же Стэп, да? Моя дочь говорила мне о тебе.

— Да, это я. А что вам сказала Джин?

— «Скажи, что не откроешь». — Она мне улыбается. — Но я уже открыла…