Три метра над небом. Трижды ты

Федерико Моччиа (2017)

Заключительная часть трилогии «Три метра над небом» Федерико Моччиа. Главный герой Стэп, в прошлом уличный хулиган, решает начать новую жизнь. Дела идут в гору: престижная работа на телевидении, стильная квартира в живописном районе Рима. Стэп делает предложение своей девушке Джин, но на горизонте снова появляется его бывшая возлюбленная — Баби.

18

Когда я вышел, уже стемнело. Я взял портфель и послал сообщение Джин, предупредив ее, что вернусь позже. Больше я ничего не написал. Не знаю, что сказать. Мне тут же приходит ее ответ: «Я уже вернулась. Не беспокойся, любимый. Поужинаем, когда закончишь». Впервые это слово, «любимый», кажется мне немного фальшивым. Как будто что-то внезапно сломалось. Будто я отнесся к ней без уважения, скрыв от нее тайну, которой и сам не знал. Но больше меня изумляет совсем другое: я не один, существует часть меня, которая останется в этом мире и после меня. И это приносит мне необъяснимое утешение. Мой сын. Массимо. Хочу я этого или нет, он все-таки существует, и я необъяснимо улыбаюсь, чувствуя, как связан с этим маленьким незнакомцем. Вспоминаю его первые слова, адресованные мне, его темные волосы, глаза, улыбку.

— А можно и я буду звать тебя Стэпом?

Жаль, что я был не в силах сказать ему что-то еще, немного с ним поболтать, задать ему вопросы, которые сейчас у меня в голове. Я здороваюсь с девушкой около проходной и захожу в раздевалку. Возможно, когда-нибудь и мой сын тоже пойдет в тренажерный зал, но я об этом не узнаю. В большом зале музыка звучит громко, но, несмотря на толстые стекла, я ее все-таки слышу. В тренажерном зале только девушки — ловкие, проворные, мускулистые: на шесте они отрабатывают акробатические фигуры, даже очень сложные: они хватаются за него, крутятся на нем, пытаются переворачиваться в вертикальном или в горизонтальном положении. Одна смуглая девушка с длинными светлыми волосами вытягивается на шесте и изображает «флажок». Ее живот обнажается, и на нем рельефно выступают мышцы идеально накачанного брюшного пресса. Похоже, в этом положении она чувствует себя непринужденно. Не рискую вообразить ее в других позах… Я по-прежнему имею в виду шестовую акробатику, разумеется. Словно услышав мои мысли, танцовщица меняет положение и повисает в воздухе параллельно полу, удерживаясь на шесте одной лишь силой своих ног. Потом она спрыгивает и разводит руки, будто желая подчеркнуть финал своего выступления. Другие девушки аплодируют, и она весело кланяется. Наверное, она преподавательница этой новой спортивной дисциплины. Молодая женщина в темносиних эластичных лосинах и длинной футболке готова занять ее место. Однако в отчаянной попытке сделать что-то хоть отдаленно похожее, она больше напоминает одну из тех странных колбасок, которые подвешивают на картонное дерево во время сельских праздников и которые какой-нибудь весельчак с завязанными глазами должен попытаться сбросить вниз. Так вот: какое-то время девушка остается в вертикальном положении, пока преподавательница кричит ей названия приемов, а потом подходит ближе и продолжает орать, сложив ладони рупором около рта. Одно из двух: либо ученица глухая, либо она и впрямь колбаска.

Я кладу полотенце на край скамейки и, укладываясь на нее, как раз успеваю снова увидеть эту девушку: она спрыгивает с шеста и недовольно качает головой. Я решаю больше не обращать на это внимание и начинаю надевать диски на гриф штанги. Хочу сделать несколько жимов лежа, упражнений для грудных мышц. Я ложусь на скамейку и начинаю потихоньку: сначала поднимаю всего двадцать килограмм для разогрева. Вот мне кажется, будто я снова вернулся в те славные времена, когда ходил в «Будокан» — спортивный зал, где начал тренироваться после того, как около кафе «Флеминг» меня побил Поппи, здоровенный чувак. Он тогда нехило меня отделал, и я решил взять реванш, чтобы хорошенько отыграться. Но без крепких мышц у меня бы ничего не получилось. Луконе, Полло, Хук, Банни, Сицилиец — со всеми ними я познакомился там, в «Будокане». Там, где я начал качаться, завтракали яйцами и анаболиками, начиная с дека-дураболина и заканчивая всякими невероятными стероидами, предназначенными для коров или беговых лошадей. Но, может, об этом только болтали. И все-таки у некоторых менялся голос, становился более глубоким, почти загробным, а волосы начинали расти там, где еще недавно не было намека даже на легкий пушок. Ходили слухи, что анаболики, если ими злоупотреблять, убивают половое влечение. Помню, что Сицилиец принимал их в большом количестве и говорил: «Тем лучше. Дам себе передышку, а то слишком многие жалуются!» И разражался своим смехом, пропитанным табачищем и пивом. Он качался и нагружал штангу больше всех — на 140, 160, 180, 200 килограмм. Обгонял всех, а потом брал 240 килограмм, и кричал так, что девушки, занимавшиеся гимнастикой этажом выше, пугались. Сицилиец продолжал накачивать себя нандролоном, несмотря на опасные последствия: ведь ему объяснили, что от этого препарата увеличивается все, кроме «этого» — лекарство настолько пагубно влияет, что от него то, что находится ниже пояса, даже уменьшится. Я часто видел карикатуры, подчеркивающие величину мышц и маленькие размеры всего остального. Даже в «Будокане», в душе, я обращал внимание на это странное несоответствие, но списывал все на наследственность. Сам же я никогда не принимал ничего такого. Ел много, это да: много яиц по утрам, любил печенку и пивные дрожжи, которые с удовольствием жевал. В такие моменты Полло смотрел на меня с недоумением, потому что у него это пристрастие вызывало отвращение. Я ходил в спортзал каждый день, дисциплинированно, решительно, с яростью. Каждая тренировка означала новые успехи: удерживать вес, контролировать его, увеличивать и идти вперед исключительно благодаря силе воли. До тех пор, пока не начнешь чувствовать, как мышцы кричат от боли, а тело просит пощады под натиском штанги.

Я поднимаюсь со скамьи и навешиваю на гриф новые диски — пятьдесят килограммов с одной стороны и еще пятьдесят — с другой. Снова ложусь под штангу и быстро поднимаю ее шесть раз. Теперь я чувствую вес, и последние жимы даются мне с трудом, но я делаю их до конца. Отдыхаю. Восстанавливаю дыхание. Закрываю глаза, снова поднимаю штангу, делаю еще десять подъемов лежа. На этот раз мне трудно с самого начала — но не потому, что диски тяжелые. Во мне снова поднимается гнев. Смех Баби и этот сверток, прекрасный и жестокий подарок, который она кладет передо мной, а потом убирает и, в конце концов, разрешает открыть. Я вновь вижу футболку в белую и синюю полоску, точь-в-точь такую, как на ребенке, моем сыне. Гнев нарастает; она сговорилась с Джулианой, они все подстроили у меня за спиной. Нет, все сделала она. Баби всегда решала — врываться в мою жизнь или исчезать из нее. Я почти подбрасываю штангу: она кажется мне легкой — настолько я в ярости. Снаряд поднимается вверх, еще выше, выше своей опоры, а потом снова падает, подскакивает и покачивается из стороны в сторону, рискуя обрушиться на пол, но я останавливаю его руками.

— Эй, ты же Стэп, да?

Я встаю и пытаюсь понять, кто ко мне обращается. Передо мной стоит парень.

— Стефано Манчини, не так ли? Ты был для нас легендой. Моя девушка вырезала из газеты твою фотографию на мотоцикле, с той телкой, которая к тебе прижималась, и всегда говорила мне: «Ты должен быть непокорным, как он, а не тюфяком, как сейчас». Черт, ты погубил мою юность. Правда: мы расстались, и она мне не дала!

Парень смеется вместе с другом, стоящим рядом. Он худой, сухощавый, но хорошо сложен. У него густые длинные волосы и темные глаза. Он был бы копией барда Франческо Ренга, если бы не его зубы, немного испорченные. Друг, протянув руку, ударяет по его ладони, словно тот выдал невероятную шутку.

— Меня зовут Диего; я уже давно хожу в тренажерный зал, но тебя никогда не видел.

— Я записан в этот спортклуб, но тренируюсь здесь нечасто, в основном играю в падел.

— А, в игру гомиков!

Его друг начинает хохотать, как сумасшедший.

— Нет, ну ты крутой, реально крутой! Я едва не обоссался!

И за это хлопает его по спине.

— Блин! Ну мне же больно! А вот ты зато тяжелый, реально тяжелый!

И правда: его друг толстый, просто жирный, он как бурдюк, и его жир буквально переливается через край.

— Ему было бы полезно играть в падел. Что бы ты ни думал, это хорошо. Падел придает бодрость, учит правильно дышать. И от него худеют.

Я беру полотенце со скамьи, встаю, кладу его себе на плечи и собираюсь уходить.

— Эй, Стэп, почему бы нам не обменяться парой ударов?

Я оборачиваюсь и вижу, как Диего держит перед лицом сжатые кулаки и поигрывает ими. Он подмигивает; ему хотелось бы выглядеть симпатичным, но чего нет, того нет.

— Давай, там есть ринг.

Диего указывает мне на него подбородком и наклоняет голову к плечу, как бы говоря: «Давай, не заставляй себя упрашивать», — и снова подмигивает, но как-то чересчур. Хотя может у него просто тик.

— Нет, спасибо.

— Давай же, я хочу узнать, была ли права моя девчонка. Действительно ли я тюфяк. — Толстяк рядом с ним опять начинает ржать, чуть не сворачивая себе челюсть. — Или ты боишься?

Я думаю, что это уже в прошлом, мне больше не интересно драться, доказывать, что я сильнее всех. А еще мне приходит в голову, что я стал отцом. Да, у меня есть сын, и я должен быть ответственным. Мне следовало бы учитывать все это, но вместо этого я вдруг улыбаюсь и говорю:

— Нет, не боюсь.