Держи это в тайне

Уилл Джонсон, 2015

Томми видит своего дядю в слезах и не может понять, почему он плачет. Чтобы отвлечь его, он отправляется с ним в путешествие по Европе прошлого. Читатель переносится во времена испанской гражданской войны, Сталинградской битвы и Холокоста, а Томми растет в Англии, запятнанной фашизмом. Наконец, все, что было тайным, становится явным, а главный герой находит любовь своей жизни в России.

Глава вторая: Джек I

Всю ночь им приходилось терпеливо слушать стоны, крики, агонию невыносимой боли солдат, захваченных в плен, в тот утренний бой. Отдельные голоса, мольбы о жалости и милосердии, сливались в один первобытный рев мучительной боли, и Джек, находясь на посту в ту ночь, не мог заглушить эти звуки в своей голове. Со всех сил он старался отвлечься от мысленных попыток прислушиваться то к одному душераздирающему всхлипыванию, то к другому — еще более страшному гортанному клокотанию. А может это Боб из Ливерпуля, тот, который еще вчера вечером рассказывал байки о своей работе в доках? Или это там — Джейми из Глазго, который каждый вечер писал письма своей девушке? Или, может, это холодящие кровь стоны того шахтера из Ноттингемшира. Парня, что сторонился других и все свое свободное время в окопах, там, в лесу, посвящал резьбе шахматных фигурок из заранее припасенных деревянных обрезков?

Захватчики отняли также двух псов, что жили у нас в расположении — Лупитто и Бандитто, так их мы называли. Холодный ночной воздух все еще был пронзен диким и безумным ревом медленно умирающих животных. Джек старался не думать о том, что они сейчас чувствуют. В любом случае, и вскоре это будет известно — на завтра планировалась контратака — конечно, если получится удержать позиции в этих окопах.

Джек медленно потягивал сигаретный дым, запивая крепким черным чаем. Как-то странно, но вкус этого чая был похож на тот, к которому он привык у себя дома, в Англии. Хотя местный кофе ему так и не пришелся по душе, но вот, чай — это был просто нектар. Во всем остальном, Джек улыбнулся про себя, он стал довольно быстро настоящим солдатом. Он научился спать, как только выдавалась любая свободная минута; в присутствии командиров, научился делать вид, что занят чем-то важным; научился кушать, все что попадалось и пить, все что предлагают. Конечно, от собак был толк в окопах: благодаря их обонянию и слуху, он чувствовал, что именно в эту ночь надо быть более внимательным к угрозе вторжения. Имейте в виду, маскируя свои звуки посторонним шумом, враг может легко подкрасться к вашим окопам, не будучи прежде замеченным.

Он закурил еще одну сигарету, его пальцы все еще дрожали. Это его первый вкус войны. Его тело бил нервный тик. Атака началась ближе к полудню, двенадцати часов тому назад, но до сих пор его тело и ум не пришли в норму. В голове медленно проплывали картины пережитого в мельчайших деталях. На самом деле, атака длилась часа два не больше, но сейчас, воспроизводя все в своей голове, Джеку казалось, как будто прошло несколько дней от первого налета бомбардировщиков. «Пикировщики», как их называл Робби — пронзающих небо резким звуком прямо над головой и поливающих дождем снарядов из своих минометов. До штурма вражеской пехоты и, наконец, до рукопашного боя — не на жизнь, а на смерть, в этих окопах.

Легче всего в бою было тогда, когда он мог вскарабкаться на край окопа, прицелиться и выстрелить из своей винтовки; в этот момент он точно знал — его пуля достигла цели. Новые русские винтовки, которые мы получили неделю назад, выглядели угловато, но были удобны в стрельбе. Штык легко и быстро снимался при необходимости. Джек не ждал приказов — он ясно и четко знал, что делать. Поначалу он боялся, очень страшился, что не справиться со своим кишечником, как только начнется авианалет и минометный обстрел. Но враг подошел вплотную, и ему стало не до боязни — он был слишком занят тем, как остаться в живых, чтобы помнить о страхах и чтобы бояться быть убитым. Все его тело сотрясало и руки дрожали, но он знал, что снова все сделает точно так — как будет нужно. Кому-то же надо это делать. Он и Робби для этого были здесь и сейчас. Если не они, то кто?

Он услышал, как кто-то, шаркая ногами, шел к нему вдоль траншеи. Джек опустил винтовку и крикнул:

— Стоять!

— Спокойно, старина. Это я — Робби.

Джек почувствовал, что Робби присел рядом с ним.

— Есть у тебя закурить?

— Конечно, Робби. Вот, бери. Я думал, ты не куришь. Опять начал?

— Есть такое, дорогой. Это же согласно последней директиве Партии — чем больше ты куришь, тем меньше боишься атаки фашистов. Ты что, не слышал? Джек, твоя большая проблема, в том, что ты идеалист. Твое сердце бьется в правильном ритме, но у тебя нет времени изучить партийную доктрину. Вот, почему я комиссар, а ты, дорогой мой, всего лишь прилежный, толстозадый пехотинец, армии пролетариата.

— Отвали. Я защитник пролетариата. Преданный Отец бездомным и отважный Страж для детей-сирот из многострадального рабочего класса. Или ты не согласен?

Робби усмехнулся. Из него получился хороший комбат, подумал Джек. Серьезный и преданный, но не чересчур серьезный, в отличие от того немецкого коммуниста, который читал нам лекции во время чертовски трудных дней в окрестностях Мадрида, до этого похода за Эбро.

— Извини меня, Джек. То есть я хотел сказать: «Извините меня, Верный Защитник Черти-знает-чего».

Наши плечи синхронно содрогнулись от смеха.

— Джек. Я испугался сегодня. Я чертовски был напуган.

— Я тоже. Еще больше был напуган, чем тот трусишка Элджернон из книги «Страх», как мистер Боюсь из небольшой деревушки Ужас, что недалеко от города Паника, Соединенного Трусливого Королевства. Но поверь, Робби, те звуки, что мы слышали, заставили меня бояться и самого себя. Я боюсь того, что могу сделать с этими ублюдками, когда мы пойдем в наступление.

Он затих на нескольких секунд. Джек догадался, что Робби тихо плачет. Он слышал его порывистое дыхание; почувствовал, как незаметно вздрагивают его плечи.

— Джек, я больше за врага, боялся показать свой страх. Неожиданно для себя заметил, что молюсь Богу, хотя я и не верю в него, что бы в меня не попали, а если и попадут — что бы я не заплакал и выдал свою боль. А еще, я испугался что, когда придется убить — я струшу. Но, ты знаешь, убив в первый раз, я увлекся этим. И тогда еще больше испугался тому. А как ты себя чувствовал в бою?

— Так же, как и ты. Паршивая ситуация, как мне видится, что скажешь? Мы все боимся больше выдать свой страх и свою боязнь убивать. Но, поверь, Робби, тот парень, который напоролся на мой штык — это ж было как: он или я. А я хочу жить, — Джек замолчал. — И я тогда подумал: «Черт побери все это! Ты же сюда не в отпуск приехал, Джек Уилкинсон, ты приехал сюда убивать фашистов и, боже мой, там прямо перед тобой и был фашист». Так что, я убил его… Робби, хотя мне это не по душе, но я не собираюсь домой. У нас есть работа, и мы будем выполнять ее. Мы ведь одни здесь — больше нет никого?

— Я знаю. У нас все получится. Слушай, я обхожу парней, ну, кто не спит, что бы рассказать, что завтра мы получим много патронов, несколько пулеметов и нам пришлют два снайпера. Русских, по-видимому.

— Русских? Снайперов?

— Они, как и мы, — добровольцы. Все они, просто отличные парни. Хорошие стрелки, как мне говорили.

— Бог мой! До сих пор не могу в это поверить. Подумай только, Робби, шесть месяцев назад, мы были в Южном Лондоне. Жили в нашем маленьком мире. И кто бы мне сказал раньше, что, скоро, я буду в Испании, сражаться бок о бок с людьми со всего мира — я бы никогда не поверил. Ни за что не поверил, что мы будем воевать за наши убеждения, а не за наше правительство, и не за нашу страну — а, именно, за свои принципы. Я никогда не был так счастлив, несмотря на пережитый сегодня страх.

— Я тоже счастлив. Мне кажется, этим я хотел заниматься всю свою жизнь, но до сегодняшнего дня не осознавал своего желания. Представь себе на минуту тех, кто сейчас там, дома. Наши сверстники, должно быть, вот в этот момент, неспешно выходят из паба или из харчевни, думая о том, что завтра им снова идти на ненавистную работу.

— Да уж, а нам завтра надо ожидать контратаку. Я убил бы сейчас за тарелку жареного картофеля и за несколько пинт грога.

— Ну да, но, именно сейчас я чувствую себя живым. И, впервые в моей жизни, востребованным. Я понимаю всю важность моей работы. Признаю, это звучит глупо, Джек, но я надеюсь выжить, чтобы рассказать историю этой войны. Надеюсь, что и ты будешь жить дальше, что бы рассказать людям свою историю о том чувстве солидарности, что побеждает все страхи.

— Робби, мне даже стало нравиться служить в армии. Именно здесь. Понятно, есть здесь и рутинные обязанности — строевая подготовка; пост дневального, где отсчитываешь каждую минуту до увольнения. Но мне нравится порядок, атмосфера и дух товарищества. Может, это будет хорошей идеей снова вступить в армию, когда мы закончим воевать здесь. Мы будем обязаны кинуть вызов Гитлеру в определенный момент.

— Ммм, я бы не был так уверен в этом. Многие из наших политиков, мне кажется, обожают его дар управления государством. Но, большинству из этих политиков я, конечно, не стал бы доверять, и ты, наверное, прав. Думаю, что войне все равно быть, рано или поздно. Ладно, Джек — есть у меня еще работа. Как долго ты еще будешь на посту?

— Еще час, потом попробую немного поспать, если только смогу себя успокоить, и эти звуки, из вражеских окопов, утихнут.

— Ясно. Увидимся утром, дорогой друг.

— Пока, Робби.

И Джек остался снова один, считая минуты до окончания своей вахты. Но так и не было, ни минуты покоя из-за постоянных криков и диких воплей, что доносились с противоположной стороны. Джека охватило чувство безграничного страха и отвращения к тому, что он слышал. Казалось там, в четырехстах ярдах от него, практикуют ужасные, изощренные пытки.

В следующее утро, Джек проснулся от своего чуткого, прерывистого, наполненного разными кошмарами, сна, и сразу заметил продолжающуюся какофонию ужасного шума со стороны линии окопов врага. Его внимание привлекло полное отсутствие звуков пения птиц. Чудовищные вопли доминировали в прохладном, мрачном и бодрящем утреннем воздухе.

Вместе с рассветом пришел обычный суетливый день, со своим неторопливым и заурядным солдатским ритуалом возвращения к жизни. Завтрак был очищен от грязи и проглочен с поспешностью отчаянного человека, который не мог хорошо выспаться. Оружие было проверено. Сигарета выкурена. Ленивые шутки заполняли паузы, пока некоторые солдаты брились, другие чистили винтовки, а третьи придумывали письма, вели ежедневники, личные дневники и заметки, создавали завещания или писали стихи.

Где-то еще задолго до полудня — Джеку, казалось, что он теряет точный счет времени, когда стоит на посту дневального — прибыли обещанные российские снайперы и сразу отправились доложить о своем прибытии командиру бригады.

Джек был поражен, увидев, что это девушки. Одна — блондинка, а другая — с черными, как смоль, волосами. Но если бы не цвет волос, их нельзя было бы различить с первого взгляда. За спинами у них были небольшие рюкзаки, а в руках длинные винтовки с оптическим прицелом. Они бережно держали винтовки перед собой, прижимая их к груди как младенцев, которые еще нуждаются в защите и материнской опеке. Джек, отчасти, был крайне удивлен еще и потому, что ожидал он увидеть мужчин-снайперов. А также потому, что он был родом из Англии, где сам факт, что женщина может участвовать в войне, казался совсем невероятным. Робби, как ярый сторонник лоялистов, был тоже очень впечатлен, если не сказать, что шокирован, но он старался не подать виду.

— Такие-то дела, Джек. Я слышал, что заводы в Советском Союзе организовывают ясли для работающих матерей.

— Что значит «ясли»?

— Это как детсад, там детей оставляют на день, пока их матери работают. Совсем не так, как у нас в Англии.

— Да, много чего по-другому у них там. А они умеют воевать?

Робби рассмеялся.

— Посмотрите-ка на этого великого воина! Джек, двадцать четыре часа назад, ты и сам не знал, что ты умеешь воевать. Давайте дадим им шанс, а там посмотрим, что они умеют. Вот тогда и будем делать выводы. По-видимому, они с честью окончили снайперскую школу, а сегодня будет проверка их навыков в деле.

— Я тоже мечтаю стать снайпером. А как стать снайпером в британской армии?

— Забудь об этом, мой дорогой. Прежде всего, для этого нужно стать офицером или уже быть им…

— Конечно, а ёще сначала нужно окончить частную школу. Это смешно! Вот так они и теряют хороших снайперов — глупее не придумаешь.

— Джек, скажи спасибо судьбе, что ты не служишь в британской армии, сынок. Были бы у тебя сплошные наряды вне очереди за то, что ты такой маленький пакостный чёрт!

— Эх, Робби — это лучшее, что ты говорил мне когда-либо.

Вскоре было организовано общее собрание, что бы обсудить тактику контратаки. Несколько часовых остались, для виду, на передовой, в то время как остальные бойцы собрались в небольшой, ярдов на сто, траншее. Командир батальона обратился к солдатам:

— Всех, попрошу внимания! В это утро, с нескрываемым удовольствием, я хотел бы представить вам двух товарищей из Советского Союза. Галя Резник…

При этих словах, со своего места поднялась девушка с короткими черными волосами. Присутствующие приветствовали ее приглушенными аплодисментами, дружескими улыбками и подбадривающими кивками.

— И ее сестра по оружию — Катя Тутикова. Как и вы, Галя и Катя — добровольцы. Я уверен, что их военные таланты улучшат результативность наших боевых операций. И, даже более того, именно благодаря ним, мы сможем в этот раз продумать нашу контратаку.

План очень простой. Солдаты, которые остаются в окопах во время атаки, будут обеспечивать оттуда заградительный огонь. В то же время, Галя и Катя расположатся на расстоянии в двадцать пять ярдов по обеим сторонам от меня и командного пункта. Их работа заключается в обеспечении прикрытия огнем. А он, я надеюсь, будет у них более точным. И как только мы достигнем вражеской линии обороны, и начнется ближний бой, Катя и Галя должны будут быстро продвигаться за нами, оставаясь на небольшом расстоянии позади, и тщательно выбирая свои цели, пытаясь нанести противнику максимальный урон. Галя и Катя объяснят, что им потребуется от вас.

Они обе кивнули и улыбнулись. В Галиных глазах отразилась ее улыбка, и огонек страстной ярости. Она промолвила:

— Fascisiti officieri! — согнув и подняв правую руку перед собой, имитируя режущее движение ладонью по шее.

Все рассмеялись. Солдаты все поняли.

— Товарищ командир, а как мы будем наступать? — кто-то спросил.

— Я думаю, только вперед. Обычно, это единственный вариант.

Все снова засмеялись.

— Ну, товарищ командир, я хотел спросить — в чем же именно заключается сам план?

— Рад, что вы спросили меня об этом. Мы не будем делать, как обычно, безумный рывок через нейтральную полосу. А будем подкрадываться, тихо и незаметно под линией вражеского обстрела, а затем — только попрошу без криков и шума, товарищи, — к часу дня, мы должны подобраться к вражеским окопам. Нагрянем к ним, в тот момент, когда они нетерпеливо ожидают свой обед и послеобеденный отдых.

— Это что-то новое, товарищ командир. Вы думаете, они будут ждать нас?

— Чертовски надеюсь, что нет. В противном случае, как говорят здесь в армии, мы полные идиоты. Вот и все, что касается плана-сюрприза. Увы, нет возможности получить артиллерийскую поддержку или поддержку с воздуха, но теперь у нас есть наши девушки, наше новое секретное русское оружие. Я не знаю, что вы слышали и что вы думаете о снайперах, но в советской армии снайпера используются не так, как в других армиях. Начнем с того, что у них есть по два снайпера в каждой пехотной роте. И эти специалисты не сидят постоянно на закрепленных оборонительных позициях, они более подвижны, их роль — поднять эффективность боя. Я верно говорю, Катя?

— Верно. Конечно, мы можем и обороняться, когда того требует ситуация. Для этого мы используем специальные тайники. Но в нашем случае, мы будем атаковать, мобильно меняя позиции, используя наши оптические прицелы, чтобы целиться именно в их офицеров. Или просто, будем сеять хаос и панику в их рядах.

Она слегка улыбнулась, заметив, одобряющую улыбку командира в ответ. Все бойцы приветливо улыбались. Война, ведь, серьезное дело, в конце концов.

— И еще минуту внимания, товарищи. Те звуки, что мы слышали ночью — это пытали наших ребят и…

— И собак тоже.

— И собак. Я не хочу, чтобы вы начали пытаться вершить возмездие. Наша воинская цель — освобождение, а не возмездие. А наш враг — такие же солдаты, как и мы. Проявим к ним уважение. Среди них есть те, которые живы сейчас, но они не доживут до захода солнца. А есть и те, кто не хочет отправляться к праотцам, а мы не будем на этом настаивать. Что касается других, кто будет оказывать сопротивление — ну что же, давайте перевернем вверх дном, испепелим и уничтожим их мир. Дадим им смерть, которую они заслуживают. Будучи отчаянными и доблестными в бою, не забывайте оставаться великодушными и сострадательными в победе. В пылу сражения, помните всегда — эти люди проснулись, оделись и позавтракали этим утром, точно также как и вы. Они не собирались умирать сегодня. Пусть смерть их будет достойной. Похороните их как родных и пометьте их могилы.

Моя главная цель не только захватить линию обороны врага, но и вернуть каждого из вас оттуда живым. Конечно, сейчас среди нас могут быть те, кто уже не увидит лунный свет сегодняшней ночи. Знайте, мы вас похороним с большой почестью и огромным уважением, но пока у нас не будет времени для бесполезной печали. Мы пришли, чтобы выполнить эту работу. Наш дух должен быть крепок как никогда, чтобы принять все испытания нового дня. Не оставим ни капли сомнения противнику: мы — его заклятый враг, и мы его непременно уничтожим. И умирая, наши враги осознают, какие ложные взгляды и убеждения привели их сюда. Так же как мы осознаем свои идеалы и свою веру, которые отстаиваем здесь. Именно поэтому, надо показать им всю силу нашего благородства, нашего достоинства и нашего единства. Война страшная, ужасная, чудовищная вещь, но нам надлежит оставаться людьми и после боя — настолько, насколько это возможно. Помните, мы поступаем справедливо. И если неожиданно настигнет нас смерть, встретим же ее достойно. Наш победный клич будет услышан людьми, и они протянут нам руку помощи, подставят плечо нам в этот непростой час.

Не так это просто, взять и отобрать жизнь у человека. И не должно это быть просто. Я убежден, что если вы отберете чужую жизнь без уважительной на то причины — вы никогда не отмоете пятна крови со своей совести. Если, кто-то из наших врагов, захочет прекратить сопротивление — так помните же — они имеют право, вернуться домой, в один прекрасный день, к свои семьям и жить мирно и счастливо. Мы обязаны не забывать о тех моральных ценностях, которым мы себя посвятили, несмотря на нашу жажду мести. Поэтому независимо от того, что будет дальше, а я думаю, будет мало приятных моментов, просто — выполняйте свою работу. Захватывайте вражеские окопы, берите пленных. Будьте сильными, смелыми и оставайтесь в живых, если можете.

Теперь вернемся к разговору о нашем броске, через нейтральную полосу. Попрошу не разговаривать, не вставать и не курить, они могут увидеть вас или учуять запах дыма. А если вам нужно отлить, вам придется мочиться прямо в штаны, на том месте, где вы лежите. Тот, кто доберется к вражеской линии окопов раньше, должен будет дожидаться часа дня. Наше главное оружие, кроме нас самих, Гали и Кати, — это неожиданность.

— Товарищ командир, вы все еще боитесь, когда идете в атаку?

— Я? Конечно ж нет! Я участвовал в сражении на Сомме и в третьей битве при Ипре. Так что, нет, я не боюсь. Хотя в Первую мировую я заметил, что каждый раз, как я иду в атаку, в последнюю секунду перед началом адского веселья, у меня появляется стойкое желание отлить. И это совершенно без очевидной на то потребности. Но страшно мне не было.

Мужчины захохотали. Катя шепотом перевела сказанное Гале.

— Послушайте меня, мы все боимся чего-либо, но по-настоящему храбрый мужчина… женщина, — он бросил быстрый взгляд на Галю и Катю, — Тот, кто хорошо знает свой страх, но умеет совладать с ним.

Солдаты, улыбнувшись услышанному, начали переговариваться друг с другом, раскуривать сигареты. Некоторые возились со своим обмундированием, колдуя над ним по старым солдатским приметам, приносящим удачу. Иными словами, все наслаждались короткими минутами затишья перед боем.

Робби подошел к девушкам.

— Комиссар, — он показал пальцем на свою красную петлицу. Затем, обратившись к Гале, промолвил. — Мы неимоверно рады вас видеть.

— Очень приятно.

— Хорошее ружье. — Робби провел пальцами по дулу Галиной винтовки. Он был просто очарован немигающими приветливыми глазами девушки, ее своенравными прядями коротких черных волос, мелодичным голосом и неописуемой грацией ее походки, которую не портили даже неприглядные армейские брюки. И даже ее привычка, немного отводить голову назад, когда она смотрела ему прямо в глаза, — околдовывала его. Яркое бездонное пламя нежности ее глаз разбудило непреодолимое, неудержимо нарастающее, влечение в его теле.

— Да, очень хорошая. Это винтовка Мосина. — сказала девушка по-русски.

— Она говорит: «Да, очень хорошая. Винтовка Мосина называется», — перевела Катя.

— Очень хорошая, — передразнила ее Галя.

— Галя не говорит по-английски, — объяснила ему Катя.

— А я не говорю по-русски. Ну, пожалуйста, скажите ей, — произнес Робби, — Мы рады, что имеем честь сражаться бок о бок с бойцами Красной Армии. Меня зовут Робби.

Сказал он это медленно, показывая на себя.

— Робби, — также медленно повторила Галя, как бы смакуя вкус незнакомого слова на своих губах и во рту. Ее губы пытались подстроиться под странные новые звуки.

— Будем сражаться, — заверила его, Катя.

— И удачи вам бою.

— Нет такого понятия, как удача. Мы сами творцы собственной удачи, товарищ Робби. Извините, товарищ комиссар, — широко улыбнулась Катя.

Робби усмехнулся.

— Можно просто Робби. А это мой друг, Джек.

Он огляделся вокруг, но Джек стоял в нескольких ярдах от него и чистил свою винтовку.

**********************

Бросок ползком по нейтральной полосе был одинаково утомительным, как и физически, так и психологически. Они преодолевали это участок земли темпами улитки, осознавая, что малейший шум выдаст противнику их передвижение и подготовку к атаке. Джек чувствовал нарастающий внутри страх, вперемешку с волнением и тревогой, и ему приходилось сознательно сдерживать себя от желания встать и побежать обратно к своим окопам. Они тщательно сверили часы и в назначенное время, Джек, на долю секунды, мрачно заглянув в глаза Робби, вскочил на ноги и сломя голову, с криками и воплями, — перемахнул, в мгновение ока, тех пару футов, что оставались до вражеских окопов.

Беги Беги Беги режь режь режь режь убей убей убей, но борись пригнись режь огонь огонь огонь режь режь коли режь звуки взрыва режь режь убей борись режь убей стреляй стреляй куда стрелять перезаряжай перезаряжай подпрыгни выше подпрыгни прямо в Робби бей бей прикладом режь режь огонь огонь перезаряжай присядь присядь присядь ниже бей прикладом ударь бей беги кинь гранату кровь кровь Боже Боже режь убей убей убей убей убей присядь пригнись перезаряди бей бей режь уколи в живот в грудь все ударь подпрыгни ударь, но стреляй огонь огонь убей убей убей кровь кровь кровь умри умри умриумриумриумри убейубейубейубей

Когда, наконец, удалось захватить окопы, всем стало понятно, почему они слышали такие ужасающие звуки ночью.

За передними окопами, дальше линии опорных траншей был участок земли, где они обнаружили своих захваченных товарищей и собак — Бандитто и Лупитто. Все четверо — и мужчины и собаки — были закопаны в землю по шею. Над ними, над каждым из них, установлены импровизированные клетки, прочно закрепленные в земле, что бы из-под них нельзя было выбраться. В каждой клетке все еще сидело по три, злых на вид, диких кошки. Животные причиняли невыносимые мучения и мужчинам и собакам, а те были бессильны себя защитить.

То, что осталось над землей, в каждой клетке, можно было назвать живыми или полуживыми огрызками — разорванные и рассеченные, избитые и изуродованные, размочаленные куски плоти и выдранные наружу глазные яблоки и мозги — кровавое месиво страданий.

Третий пленный находился в клетке, немного большего размера: его привязали плашмя за ноги и руки к толстым кольям, вбитым в землю. Его живот был разрезан, а его гениталии были отрублены. Ему вырвали язык. Кошки продолжали терзать когтями его плоть, отгрызая бесформенные куски мяса.

Одна из собак все ещё была жива — она слабо всхлипывала. Джек догадался, что это Лупитто. В голове мелькнуло воспоминание о том, как этот маленький терьер выпрашивая еду, вставал на свои задние лапы. Галя подошла спокойно к клетке, достала револьвер и оборвала страдание бедного существа. Катя же, холоднокровно расстреляла всех кошек.

Один из фашистов, раненный в живот, лёжа не далее чем в нескольких ярдах, видел, насколько были шокированы солдаты картиной увиденных ими пыток. Джек бросился на него и начал душить. Но Робби подошёл и разнял их.

— Не надо мстить! Мы лучше их, и в этом наша сила.

Однако, повсеместно, одни члены взвода, ликуя и радуясь, мочились на лицо умирающего вражеского солдата, в то время как другие — пытались отрезать пенис другому фашисту, что бы усугубить его агонию и усилить его унижение. Командир выстрелил в воздух.

— Застрелите тех, у кого слишком серьёзные ранения, но только одним точным выстрелом. Что же касается остальных — относитесь к ним так, как вы бы хотели, что бы к вам относились. Джек Уилкинсон, быстро сгоняй к нашим окопам и принеси аптечку.

**************

Несколько дней спустя. За линией фронта. Батальон на отдыхе. Оружие вычищено. Царапины и синяки залечены. Длинные письма домой написаны. Униформа отремонтирована. Отполированы и проверены ружья. Сон. Солнечный свет. Тихо. На акациях набухают почки.

Робби и Галя прогуливались у маленького ручья, что с тихим рокотом, журчанием и фырканьем пробивал свой путь, в окружении оливковых деревьев, к небольшой мельнице. Они присматривались друг к другу. Они учились быть вместе. Их плечи и руки соприкасались при ходьбе, следуя синхронному ритму прогулки. Галя вложила свою руку поверх слегка согнутой правой руки Робби, вместе, они продолжали идти все дальше и дальше, пытаясь привыкнуть к новым ощущениям близости.

Внезапно Робби остановился и повернулся к Гале. Он заглянул ей прямо в черные, наполненные душевной теплотой и любовью глаза. Их сердца говорили на одном языке, но этот язык настолько древний, что так никто и не осилил написать правила его изучения. Они улыбались. Под эти улыбки, их руки непроизвольно коснулись, переплетаясь друг с другом.

— Ты красивая, — сказал Робби.

— Очень красивая, — вторила ему Галя.

Робби показал ей на свои глаза:

— Это глаза.

— Глаза, — повторила за ним Галя по-русски, показывая рукой на свои.

— Это нос, — и Робби протянул указательный палец, что бы коснуться Галиного носа.

— Нос, — сделала Галя тот же жест, пытаясь коснуться носа Робби.

Оба засмеялись.

— Язык, — и Робби высунул свой язык.

— Язык, — повторила эхом Галя по-русски.

Робби протянул свою руку, мягко, нежно и ласково, дотрагиваясь кончиками пальцев до бархатистой кожи на Галиной щеке.

— Твоя кожа очень нежна, — грустно вздохнул Робби.

— Кожа, — отвечала Галя, на своем языке, протягивая свою руку, чтобы коснуться щеки Робби. Прикосновение ангела.

Не замечая нарастающее возбуждение, Робби не в силах отвести свою руку, продолжал деликатно водить пальцами по нежной коже на ее щеке. В глазах Гали мелькнул задорный огонёк. И вдруг, она игриво прикусила его палец, не отрывая свой взгляд от Робби и весело хохоча со своего смелого озорного поступка.

Робби достал из кармана рубашки ломтик хлеба, отщипнул небольшой кусочек и поднес к ее рту. С улыбкой на устах, медленно приоткрыв рот, она взяла хлеб с его рук, на долю секунды коснувшись своим языком его пальцев и нежно придержав их зубами.

Они снова рассмеялись. Не отрывая взгляд, они любовались друг другом. Безгранично долго, продолжительно, нескончаемо — мгновение среди вечности.

— Я хочу тебя, — прошептал Робби.

— Я хочу тебя, — тихо повторила Галя.

— Еще кусочек? — предложил Робби.

— Давай! Давай!

Галя открыла рот в ожидании.

Безостановочно милуясь игриво пляшущим огоньком в ее глазах, Робби, со всей своей нежностью и кротостью, поднес еще один кусочек меж снежно-белых перламутровых зубов, оставив хлеб на теплом влажном языке.

Она глотнула хлеб, улыбнувшись ему.

Позже, как они оба признавались друг другу — в тот момент, им казалось, что время остановило свой бег, застыло, как густой джем, оставив за пределами того мгновенья все слезы пыток и крики страданий, горести потерь и ужас войны.

Они слышали звуки вечности в биении своих сердец, и в тихом бесшумном ритме своих дыханий.

Галя открыла рот в ожидании еще одного кусочка хлеба.