Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия

Сборник

Среди памятников мировой литературы очень мало таких, которые могли бы сравниться по популярности со сказками “Тысячи и одной ночи”, завоевавшими любовь читателей не только на Востоке, но и на Западе. Трогательные повести о романтических влюбленных, увлекательные рассказы о героических путешествиях, забавные повествования о хитростях коварных жен и мести обманутых мужей, сказки о джиннах, коврах-самолетах, волшебных светильниках, сказки, зачастую лишенные налета скромности, порой, поражающие своей откровенностью и жестокостью, служат для развлечения не одного поколения взрослых. Настоящее издание – самый полный перевод английского издания XIX века, в котором максимально ярко и эффектно были описаны безумные, шокирующие, но восхитительные нравы востока. Издание иллюстрировано картинами и гравюрами XIX века.

Глава седьмая

Начинается в середине тридцать шестой ночи и кончается в середине сорок четвертой

История Ганема, сына Эюба, по прозванию Раб любви

— Мне рассказывали, о счастливый царь, — продолжала Шахерезада, — что в былые времена в Дамаске жил-был один купец, весьма зажиточный, и у этого купца был сын, красивый, как ясный месяц, и красноречивый, по имени Ганем, сын Эюба, по прозванию Раб любви^[164], и у этого сына была сестра, называвшаяся Фитнех ^[165]вследствие ее необыкновенной красоты и миловидности. Отец их умер, оставив им большое состояние и, между прочим, сто грузов шелковых и парчовых материй и целые мешки мускуса. На этих мешках было написано: «Это предназначено в Багдад», так как он предполагал ехать в этот город.

Таким образом, Господь, да прославится имя Его, взял его душу; спустя некоторое время сын его, захватив этот груз, отправился с ним в Багдад. Это было во времена Гарун-Эр-Рашида. Перед своим отъездом он простился со своей матерью, родными и жителями города и отправился, уповая на Бога, да прославится имя Его, и Господь убереги его; он благополучно добрался до Багдада вместе с целой партией купцов. Он нанял себе хорошенький домик, и, устлав пол коврами и подушками и повесив занавески, сложил в него свои товары, поместил мулов и верблюдов, пробыл там, пока не отдохнул и пока купцы и вельможи Багдада не пришли к нему с поклоном. Он взял тюк с десятью кусками дорогой материи, с ценою, написанной на тюке, и отправился с ним на рынок к купцам, которые встретили его, поклонились ему, обошлись с ним вежливо и с почетом и посадили его в лавку шейха рынка; он продал материю, получив на каждый червонец по два. Ганем обрадовался и мало-помалу стал продавать свои товары, и продавал таким образом в продолжение целого года.

После этого, в первый же день следующего года, он пришел на тот же рынок, но нашел его запертым и, спросив о причине, услыхал такой ответ:

— Один из купцов умер, а все другие отправились к нему на похороны. Если ты хочешь, — прибавил этот человек, — получить награду, то иди с ними.

— Хорошо, — отвечал он и спросил, где его хоронят.

Его направили к месту погребения, и он, совершив омовение, отправился вместе с другими купцами к месту молитвы, где все помолились о покойнике. Купцы пошли все вместе перед гробом к могиле, и Ганем пошел с ними, пока процессия не дошла до кладбища за городом и, пробравшись мимо памятников, донесли гроб до приготовленной могилы. Семья покойного раскинула над могилой палатку и осветила ее лампами и свечами. После того как покойник был зарыт в землю, чтецы сели на могилу читать Коран. Купцы сели с ними, и Ганем, сын Эюба, сел тут же; вскоре на него напал страх, но он думал про себя: «Не, могу же я уйти от них, не простившись с ними».

Все сидели и слушали Коран до наступления ночи, когда слуги поставили перед ними ужин и сласти, и они ели, пока не насытились, и, вымыв руки, снова заняли свои места.

Сердце Ганема было неспокойно, и он все думал о своих товарах и боялся воров, говоря в душе: «Ведь я чужестранец; меня все считают очень богатым человеком, и если на ночь я не вернусь домой, то воры украдут и деньги, и товары».

Таким образом, опасаясь за свое достояние, он встал и, подойдя к присутствующим, просил позволения уйти ради неотложных дел. Он пошел по дороге до самых городских ворот. Но так как полночь уже наступила, то городские ворота оказались запертыми. Никто более не входил и не выходил, лаяли только собаки да выли где-то волки.

— Сила и власть только в руках Господа! Я боялся за свое имущество и пошел поэтому в город, но нашел ворота запертыми; теперь я уже боюсь за свою жизнь.

Он вернулся и стал искать место, где бы ему переночевать. Вскоре он нашел частное кладбище, окруженное четырьмя стенами, с пальмовым деревом внутри него и с воротами, которые оказались отворенными. Он вошел на кладбище с намерением уснуть, но сон бежал от него.

Ему стало страшно и жутко лежать между могилами, и он вскочил на ноги и, отворив ворота, увидал огонек со стороны города, около городских ворот. Выступив на несколько шагов, он увидал, что свет двигался по дороге к кладбищу, на котором он спрятался. Ганем испугался за себя и поспешно закрыл ворота, взлез на пальмовое дерево и спрятался между листьями. Свет продолжал потихоньку подвигаться, пока совсем не приблизился; посмотрев попристальнее, они увидал трех черных рабов, двое из которых несли сундук, а у третьего в руках были заступ и фонарь. Когда же они подошли совсем близко, один из рабов, несших сундук, сказал:

— Что с тобою, о Саваб?

— А что с тобою, о Кафури? — отвечал один из двух других.

— Разве не бывали мы тут в ночное время, — продолжал первый, — и не оставляли ворота отворенными?

— Да, — отвечали второй, — ты совершенно прав.

— Ты посмотри, — снова сказал первый, — ворота заперты и заложены.

В ответ на это третий раб с заступом и с фонарем, по имени Бакхит, сказал:

— Какие вы глупые! Точно вы не знаете, что хозяева садов ходят из Багдада сюда, и когда ночь застает их здесь, то они входят на это кладбище и запирают за собою ворота, боясь, чтобы негры, подобные нам, не схватили их и, изжарив, не съели^[166].

— Ты совершенно прав, — отвечали другие, хотя ты и глупее нас обоих.

— Вы не верите мне, отвечал он, — а вот поверите, когда мы войдем на кладбище и кого-нибудь найдем там, а я вам скажу, что если кто-нибудь там был, то, увидав фонарь, он, наверное, забрался на вершину пальмового дерева.

Ганем, услыхав эти слова раба, подумал: «Какой догадливый этот раб! Накажи Аллах негров за их хитрость и низость! Сила и власть только в руках Бога всемогущего, всесильного! Что избавит меня от этой опасности?»

Негры, которые несли ящик, сказали негру с заступом:

— О Бакхит, перелезь через стену и отвори нам ворота, так как мы устали, тащивши этот ящик, и если ты отворишь нам ворота, то мы дадим тебе одного из захваченных нами людей и превосходно зажарим его для тебя, так что из него не пропадет ни одна капля жира.

— Я боюсь всего для меня непонятного, — отвечали негр с заступом, — поэтому нами нужно бросить ящик за ворота, так как сюда нам велено принести его.

— Если мы его бросим, то он расколется, — отвечали ему другие негры.

— Боюсь, — проговорил он, — чтобы за стеной не оказалось разбойников, которые убивают людей и берут их имущество. Награбив, они, вероятно, заходят сюда и затем делят между собою награбленное.

— Ах ты, дурак! — вскричали другие. — Да разве они могут войти сюда?

Они поставили ящик и, переправившись через забор, отворили ворота, в то время как третий раб Бакхит ждал их с фонарем в руке и с корзинкой, в которой лежал гипс. После этого они, приперев ворота, сели, и один из них сказал:

— О братья мои, мы устали от ходьбы, от ноши, от отпиранья и запиранья ворот и от того, что теперь уже полночь. Тяжело будет нам рыть могилу и закапывать этот сундук; поэтому присядемте тут часа на три и отдохнемте, а затем встанем и примемся за дело. А пока каждый из нас должен рассказать какую-нибудь историю или то, что с ним случилось, от начала до конца.

Таким образом негр с фонарем начал первый рассказывать свою историю, но эта история оказалась такой, что повторить ее здесь невозможно, после чего второй раб рассказал следующее:

История раба Кафура

— Знайте, о братья мои, что я начал себя помнить, когда мне было восемь лет; я имел обыкновение говорить рабовладельцам одну ложь в год, вследствие чего они поссорились, и хозяин мой, рассердившись на меня, отдал меня маклеру, для того чтобы он выкрикивал:

— Кто хочет купить этого раба с его недостатком?

— Что же у него за недостаток? — спрашивали у него,

— Он говорит одну ложь в год, — отвечал он.

Один купец подошел к маклеру и сказал ему:

— Сколько предлагают за этого раба с недостатком?

— За него предлагают пятьсот серебряных монет.

— Себе можешь взять из платы двадцать монет, — отвечал купец.

Маклер свел его с рабовладельцем, которому он вручил плату, а меня тот же маклер проводил в дом купца, где получил свою условленную плату.

Меня одели в приличную одежду, и я прожил у него благополучно остаток года, до начала Нового года. Год был отличный, плодородный, и купцы начали задавать поочередно пиры. Наконец, наступил черед и моего хозяина, и он задал пир в загородном саду. Как он, так и другие купцы отправились туда, и хозяин взял все, что ему было нужно из съестного и вина, и они ели, пили и веселились до полудня, когда хозяину моему что-то понадобилось из дому и он крикнул:

— Эй ты, раб! Садись на мула и привези мне от хозяйки такую-то вещь, только скорее.

Я тотчас же повиновался и отправился в дом; но, подъезжая к дому, я стал кричать, проливать слезы, вследствие чего обитатели квартала, старые и молодые, собрались около меня. Жена моего хозяина и дочери его, услыхав мои крики, отворили двери и стали спрашивать, что со мною.

— Хозяин мой, — отвечал я, — сидел вместе со своими приятелями под старой стеной, которая на них обрушилась; и когда я увидал, что с ними случилось, я тотчас же вскочил на мула и прискакал сюда, чтобы сообщить о несчастии.

Жена и дети, услыхав об этом, закричали, разорвали на себе одежду, стали бить себя по лицу, так что все соседи сбежались к ним. Хозяйка же перевернула всю домашнюю обстановку вверх дном, сбросила полки, разбила ставни, окна и вымазала стены краской индиго и сказала мне:

— Горе тебе, о Кафур! Иди сюда и помоги мне разбить этот шкап и выбросить китайский фарфор.

Я подбежал к ней и вместе с ней ломал полки, шкапы и разбивал все, что на них стояло, пробегал по террасам и бросал все, пока в доме не осталось ничего строго, и все время кричал:

— О хозяин мой!

Хозяйка вышла с открытым лицом, в сопровождении мальчиков и девочек, и, подойдя ко мне, сказала:

— Иди, о Кафур, впереди и покажи нам то место, где погиб твой хозяин под стеной, для того чтобы мы могли достать его тело и, положив его в гроб, перенести домой и приличным образом похоронить.

Я пошел впереди, крича: «О, хозяин мой!» — а они все пошли за мною с открытыми лицами и головами и кричали:

— О несчастье наше! О горе наше!

И в целом квартале не осталось ни единого мужчины, ни единой женщины, ни детей, ни девушек, ни старухи, которые не последовали бы за нами и не приняли бы участия в нашем горе. Таким образом прошел я с ними по всему городу, и на вопросы встреченных они отвечали им то, что слышали от меня, и народ восклицал:

— Сила и власть в руках Аллаха всемогущего, всесильного! Мы пойдем к вали и сообщим ему о случившемся.

Когда вали сообщили печальное известие, он тотчас же сел на мула и взял с собою работников с топорами и корзинами, и все толпою двинулись за мною.

Я шел во главе, рыдая, крича и посыпая пыль себе на голову, и ударяя себя по лицу. Подойдя к пирующим в саду и увидав своего хозяина, я закрыл лицо руками и закричал:

— О госпожа моя! Кто пожалеет меня после того, как ее не стало! Лучше бы мне погибнуть вместо нее.

Когда хозяин мой увидал меня, он страшно смутился и побледнел.

— Что с тобой, о Кафури? — сказал он, — и что это за стенание? Что скажешь ты нам?

— Когда ты послал меня домой, — отвечал я, — чтобы взять то, что тебе нужно, я отправился, а войдя в дом, увидал, что стена гостиной обрушилась, и вся комната рухнула на хозяйку и ее детей.

— И неужели хозяйка не спаслась? — спросили они.

— Никто не спасся, — отвечал я, — и прежде всех скончалась старшая дочка.

— А младшая дочка спаслась? — спросил он.

— Нет, — отвечал я.

— А что же сталось с мулом, на котором я ездил? — вскричал он: — уцелел ли он?

— Нет, хозяин, — отвечал я, — так как стены дома и стены конюшен погребли все, что жило в доме, погребли даже овец, коз и кур, и все они превратились в окровавленные массы под развалинами, никто, никто не спасся!

— А старший сын мой? — спросил он тогда.

— Никто не спасся, — отвечал я ему. — На месте не осталось ни дома, ни обитателей его, и никаких следов их; что же касается до овец, коз и кур, то кошки и собаки, вероятно, теперь съели их.

Когда хозяин выслушал меня, у него потемнело в глазах, и он потерял всякое сознание и не мог держаться на ногах: силы изменили ему, и спина согнулась; он разорвал свои одежды, стал рвать себе бороду и бить себя в лицо, сбросил с головы своей чалму и бил себя по щекам до тех пор, пока не пошла кровь.

— О дети мои! — кричал он. — О жена моя! Ох! О несчастье! С кем еще могло случиться подобное тому, что случилось со мною!?

Купцы, его товарищи, стали горевать вместе с ним и очень жалели его, и рвали на себе одежды. Хозяин же мой вышел из саду, продолжая бить себя вследствие несчастья, по его мнению, случившегося с ним, и приходил в такое отчаяние, что стал походить на пьяного.

Когда пирующие вышли из сада, они увидали густую пыль, услыхали крики и, посмотрев в ту сторону, поняли, что по направленно к ним двигается толпа. Это шел вали с народом, желавшим удостовериться в страшном несчастье, а сзади них шла огорченная семья мнимо умершего купца, рыдавшая и кричавшая от горя. К хозяину моему прежде всех подошла его жена и дети. Увидав их, он совершенно растерялся, захохотал и сказал:

— Так это вы! Что же случилось с домом, и что случилось с вами?

А они, увидав его, вскричали:

— Слава Богу, что ты спасся!

Все они бросились к нему, а дети вцепились в него.

— Слава Богу, — кричали дети, — отец наш спасен! Ах, отец наш!

— Слава Богу, — говорила его жена, — что мы видим тебя!

Она так была поражена, что, казалось, лишилась рассудка.

— Каким же образом, — продолжала она наконец, — спасся ты со своими друзьями?

— А с вами-то что случилось в доме? — спросил он.

— С нами ничего не случилось, — отвечали они, — мы были совершенно здоровы, и все в доме было благополучно, пока не пришел раб твой Кафур с открытой головой и разосланными одеждами и не стал кричать: «О, хозяин мой! О хозяин мой!» Мы спросили у него, что с ним, а он отвечал: «Хозяин мой сидел под стеной в саду, которая упала на него, и он умер».

— А ко мне он пришел сейчас, — сказал купец, — и закричал: «О, госпожа моя! О дети моей госпожи!», и прибавил: «Госпожа моя и дети ее умерли!»

Он оглянулся и, увидав меня с падавшей с меня чалмой, в то время как я плакал и кричал и посыпал голову свою землей, позвал меня. Я подошел к нему, а он сказал:

— Горе тебе, злонамеренный раб! Отвратительный негодяй! Проклятое отродье! Какую беду ты наделал! Клянусь Аллахом, я сдеру с тебя всю шкуру и мясо срежу с костей.

— Клянусь Аллахом, — отвечал я, — ты не смеешь сделать со мною что-нибудь, потому что ты купил меня с моим недостатком: а в том, что ты купил меня с моим недостатком, могут удостоверить свидетели, и ты знал, что я имею привычку говорить одну ложь в год. Это же только половина лжи; в конце года я скажу другую половину, и тогда выйдет целая ложь.

— Ах ты, проклятый раб! — крикнул он после этого на меня, — так это только половина лжи? Какое страшное наказание! Лучше уходи от меня. Ты свободен.

— Клянусь Аллахом, — отвечал я, — если ты освободишь меня, то я не освобожу тебя от себя, пока не кончится год и я не скажу тебе остальной половины лжи. Когда я сделаю это, ты можешь взять меня, свести на рынок и продать меня так же, как и ты купил меня, — с моим недостатком, но никак не освобождать меня до срока. Я не знаю никакого ремесла и ничем не могу зарабатывать себе насущного хлеба. Я тебе делаю законное предложение, изложенное законниками в главе об освобождении.

Пока мы говорили таким образом, толпа подошла к нам, как подошли и обитатели нашего квартала, мужчины и женщины, и вали с своими служителями. Хозяин мой и другие купцы подошли к вали, рассказали ему обо всем деле и сообщили, что это была только половина лжи; а когда стоявший тут народ услыхал это, то он был крайне поражен и начал ругать и проклинать меня, а я стоял, смеясь, и говорил:

— Клянусь Аллахом, в жизни своей никогда не видал такого отвратительного негодяя, как этот раб! И он еще называет это половиною лжи! Что же было бы, если бы это была целая ложь! Тогда он разрушил бы целый город или два города!

В порыве ярости он отправился к вали, который строго наказал меня, так что я лишился чувств и упал в обморок; после чего хозяину моему удалось продать меня за довольно высокую цену, и я не переставал производить неприятности в тех местах, куда меня продавали. И таким образом от одного эмира я переходил к другому; вельможи продавали и покупали меня, пока я не попал во дворец к царю правоверных. Теперь я уже ослабел, и силы меня покинули.

Продолжение истории Ганема, сына Эюба, по прозванию Раб любви

Другие рабы, выслушав его истории, принялись хохотать и сказали ему:

— По правде говоря, ведь ты негодяй и сын негодяя: ведь ты сказал отвратительную ложь.

Первый и второй рабы сказали тут третьему:

— Рассказывай нам твою историю.

— О дети моего дяди, — отвечал он, — все, что рассказывалось теперь, ничто в сравнении с моей историей; но моя история длинна, и теперь рассказывать ее нет времени: утро, дети моего дяди, близко; кто-нибудь может застигнуть нас с нашим ящиком, и мы будем опозорены, пожалуй, даже убиты; поспешим окончить дело, и когда все будет сделано, мы вернемся домой, и я расскажу вам свою историю.

Они поставили на землю фонарь и стали рыть между могилами яму величиной в принесенный им ящик. Кафур рыл, а Саваб относил землю корзинкой, пока не вырыли нужной глубины, тогда они опустили ящик в яму, покрыли его землей и, выйдя с кладбища, заперли за собою ворота и исчезли из глаз Ганема, сына Эюба.

Когда они оставили это место, и Ганем уверился, что он совершенно один, он начал тревожиться относительно того, что мог заключать в себе зарытый сундук, и подумал: «Что может быть в этом сундуке?»

Дождавшись рассвета, он спустился с дерева и руками сбросил нарытую на ящик землю, пока не открыл его и не высвободил. Затем камнем он сбил замок и, подняв крышку, заглянул в сундук и увидал там спящую от бенджа, только потерявшую сознание девушку, но еще живую. Девушка была очень красивая, и на ней было надето столько драгоценностей, что трудно было определить их цену. Ганем, посмотрев на нее, тотчас же понял, что она сделалась жертвою заговора, и стал ее поднимать, пока, наконец, ему не удалось вынуть ее из сундука и положить на спину. Лишь только на нее подул свежий воздух и вошел ей в ноздри, в рот и в горло, она чихнула, потом стала кашлять и кашляла до тех пор, пока из горла у нее не выскочил кусок бенджа такой величины, что мог усыпить слона на несколько ночей. После этого она открыла глаза и, осмотревшись кругом, певучим голосом проговорила:

— Противный ветер! Ты не утолишь жажды и не усладишь того, кто пить не хочет! Да где же Зар-Эль-Бустан?

Но никто не отвечал ей, и, посмотрев в сторону, она крикнула:

— Сабигах! ШеджеретЭд-Дур! Нур-Эль-Гуда! Неджмет-Эс-Субх! Спите вы, что ли? Нусгех! Гульвех! Зарифех! Говорите же!

Но никто не отвечал ей, и она, еще раз осмотревшись, вскричала:

— О горе мне! Ведь меня принесли на кладбище! О Ты, знающий все тайны души и вознаграждающий в день Страшного суда, ведь это Ты перенес меня сюда и положил между могилами.

Пока она говорила все это, Ганем стоял спокойно, но тут он сказал ей:

— О госпожа моя! Тут нет для тебя ни покрывал, ни дворцов, ни могил: тут стоит только твой раб Ганем, сын Эюба, которого Царь небесный, разоблачающий тайны, случайно привел сюда, для того чтобы он мог избавить тебя от несчастья и исполнить все малейшие твои желания.

Он замолчал, а когда она увидала, в чем дело, то вскричала;

— Я верую, что нет Бога, кроме Аллаха, и верую, что Магомет — пророк Его!

Затем, посмотрев на Ганема, она приложила руки к груди своей и сладким голосом сказала ему:

— О благоприятный юноша, скажи, кто принес меня сюда, так как теперь я пришла в себя?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

164

Ганем означает счастливый человек, имеющий во всем удачу.

165

Фитнех означает очаровательная, соблазнительная.

166

Трудно сказать положительно, следует ли это понимать как шутку, но в Каире до сих пор рассказывают, что рабы, которых приводят туда, оказываются иногда людоедами, и в доказательство этого приводят рассказ, что недавно один ребенок был съеден своей черной кормилицей.