Желание

Трейси Вульф, 2021

«Желание» – третья часть серии, продолжение бестселлеров «Жажда» и «Искушение» Трейси Вульф. Серия-бестселлер № 1 New York Times. Выбор Amazon в категории «Лучшая YA-книга месяца». Самая популярная вампирская сага 2022 года. Для поклонников «Сумерек» и «Дневников вампиров». Наверное, я достигла поворотной точки. Статус моих отношений превратился из запутанного в настоящую катастрофу. Как будто попытка окончить академию была недостаточно сложным для меня уровнем. Ах да, еще Кровопускательница решила сбросить на всех нас бомбу невероятных размеров… С другой стороны, разве в Кэтмире бывает хоть один спокойный день? Джексон стал холоднее зимы на Аляске. Круг расколот из-за моей предстоящей коронации. Ордер на арест за наши с Хадсоном предполагаемые преступления, вероятно, означает пожизненное тюремное заключение со смертельным нерушимым проклятием. Нужно принять слишком много непростых решений. И я боюсь, что выживут не все. Трейси Вульф – американская писательница, автор 64 книг в разных жанрах, некоторые из них стали бестселлерами по версии New York Times и USA Today. В прошлом преподавала английский язык и литературу, сейчас полностью посвятила себя писательству. Любит создавать загадочные и романтические истории с непростыми героями и крутыми героинями. Обожает вампиров, драконов и всяких жутких ночных тварей. Все свои книги написала в своем доме в Остине, Техас, где живет по сей день вместе со своей семьей.

Глава 7. Кажется, я не поняла этой шутки

Я ожидаю, что Джексон остановится сразу за дверью кафетерия и скажет то, что хочет сказать, но не тут-то было. Мне не следует забывать, что он не из тех, кто не любит публичность. Поэтому, когда он выходит в коридор, пропустив вперед меня и придержав дверь, я решаю, что сейчас мы пойдем в его башню.

Но вместо того чтобы начать подниматься по лестнице, ведущей в его башню, он ведет меня к моей комнате.

Ком в горле вызывает у меня ощущение, будто я смотрю фильм категории «Б», только вместо того, чтобы называться «Помидор, который съел Кливленд», он называется «Печаль, которая поглотила девушку, горгулью и целую гору». Мы всегда ходим в его башню — чтобы серьезно поговорить, чтобы оттянуться, чтобы целоваться. И когда я вижу, что он направляется не туда, это говорит мне о содержании нашего предстоящего разговора все, что мне требуется знать.

Когда мы добираемся до моей комнаты, я открываю дверь и вхожу, ожидая, что Джексон последует за мной. Но вместо этого он стоит по ту сторону шторки из бус, которую повесила моя кузина, и на его измученном, но прекрасном лице написана нерешительность — впервые за долгое время.

— Ты же знаешь, что я всегда рада видеть тебя в моей комнате. — Я выдавливаю эти слова из моего сжавшегося горла, стараясь не показать, что меня душат слезы. — Ничего не изменилось.

— Все изменилось, — парирует он.

— Да, — признаю я, хотя все во мне хочет сказать «нет». — Пожалуй.

Мое дыхание становится прерывистым, потому что на мою грудь ложится громадный камень — не потому, что я горгулья, а потому, что во мне нарастает паника, — и я отворачиваюсь от него и пытаюсь вдохнуть, скрывая свое состояние.

Но Джексон знает меня лучше, чем мне бы хотелось, и вот он уже стоит передо мной и, крепко держа меня за руки, говорит:

— Дыши вместе со мной, Грейс.

Но я не могу. Не могу вдохнуть. Не могу говорить. А могу только стоять и задыхаться. Ощущение такое, будто пол уходит из-под ног, а стены смыкаются. Будто мое собственное тело обратилось против меня и желает уничтожить, как и те внешние силы, с которыми я уже устала сражаться.

— Вдох… — Он делает глубокий вдох и на секунду задерживает дыхание. — И выдох. — Он выдыхает, медленно, спокойно. Когда я не делаю ничего, а только смотрю на него безумными глазами, пожатие его рук становится еще крепче. — Давай, Грейс. Вдох… — Он делает еще один вдох.

Тот вдох, который вслед за ним делаю я, совсем не похож на тот, который сделал Джексон — он не глубок и не спокоен. Наверное, со стороны это выглядит так, будто я подавилась кровяной оладьей — но это все-таки вдох. В мои легкие начинает поступать кислород.

— Вот так, — говорит он и начинает растирать мои руки и плечи. Это должно успокаивать — и так оно и есть, — но вместе с тем это мучительно, потому что сейчас ощущения у меня не такие, какими они должны быть. Не такие, какими они были раньше, когда меня касался Джексон, мой Джексон.

Это происходит не сразу, но в конце концов я справляюсь с панической атакой. Когда она проходит, когда я наконец вновь обретаю способность нормально дышать, я прижимаюсь лбом к груди Джексона. Его руки непроизвольно обнимают меня, и вскоре мои руки тоже обвиваются вокруг его талии.

Не знаю, как долго мы стоим так, держа друг друга в объятиях и в то же время отпуская. Это так больно, больнее, чем я могла себе представлить.

— Прости меня, Грейс, — говорит он, наконец перестав меня обнимать. — Мне так жаль.

Мне хочется прильнуть к нему, хочется прижиматься к его телу так долго, как только возможно, но я сдерживаю себя.

— Это не твоя вина, — тихо бормочу я.

— Я говорю не об этой панической атаке — хотя я сожалею и о ней. — Он запускает руку в свои волосы, и впервые за сегодняшний вечер я ясно вижу все его лицо. Он выглядит ужасно — он потерян, изможден, и видно, что его терзает такая же душевная боль, как и меня. А может быть, и того хуже.

— Я прошу у тебя прощения за все вообще, за все, что произошло. Если бы я мог стереть этот неосторожный поступок, этот единственный момент эгоизма и наивности, я бы сделал это не раздумывая. Но я не могу, и теперь… — На сей раз его дыхание становится неровным. — И теперь случилось все это, и я ничего не могу поделать.

— Мы с этим справимся. Просто нужно время…

— Все не так просто. — Он качает головой, на его челюсти двигаются желваки. — Может быть, мы справимся, а может быть, и нет. Но посмотри на себя, Грейс — это мучает тебя, вызывает у тебя панические атаки.

Он судорожно сглатывает.

— Я мучаю тебя, хотя я никогда этого не хотел.

— Так не мучай меня. — Теперь уже я обнимаю его первой. — Не делай этого. Пожалуйста.

— Это уже произошло, вот что я пытаюсь тебе сказать. То, что мы чувствуем сейчас… это всего лишь фантомная боль, как бывает после потери руки или ноги. Боль осталась, но там уже ничего нет. И больше не будет… во всяком случае, если мы будем продолжать в том же духе.

— Значит, вот так ты смотришь на наши отношения? — Меня словно бьет тяжелая кувалда. — Для тебя это нечто такое, что было важно в прошлом?

— Ты все для меня, Грейс. С того самого мгновения, как я увидел тебя в первый раз. Но из этого ничего не выйдет. Это причиняет слишком сильную боль нам обоим.

— Это причиняет боль сейчас, но мы же не обязаны с этим мириться. Да, наши узы сопряжения были разорваны, но это значит, что и мои узы сопряжения с Хадсоном могут разорваться…

— Неужели ты думаешь, что это то, чего я хочу? Я прожил двести лет, но это самая мучительная боль, которую я когда-либо испытывал в жизни. Неужели ты думаешь, что я мог бы пожелать тебе такую муку? Или Хадсону? — Его речь становится невнятной, и он мотает головой. Прочищает горло. Делает глубокий вдох и медленно выдыхает, прежде чем продолжить: — Каждый раз, видя нас вместе… он страдает. Я это знаю.

Я качаю головой.

— Ты ошибаешься, Джексон. Я же тебе говорила — мы с ним просто друзья, и Хадсона это устраивает.

— Ты не видишь, каким он становится, когда ты уходишь, — настаивает Джексон. — Один раз я убил своего брата, потому что был глуп и самонадеян и считал, что поступаю правильно — что другого выхода нет. Но я не стану делать этого опять. Не стану причинять боль ни ему, ни тебе.

— А как насчет тебя самого? — спрашиваю я, чувствуя, как мою душу терзает мука. — Что будет с тобой?

— Это не важно…

— Это важно! — возражаю я. — Это важно для меня.

— Во всем этом виноват я, Грейс. Я тот самый идиот, который зарядил пистолет, а потом выбросил этот заряженный пистолет в мусор. И то, что меня подстрелили — это только моя вина.

— Значит, это все? — спрашиваю я, сделав судорожный вдох. — Мы с тобой расстаемся, и у меня даже нет права голоса?

— У тебя было право голоса, Грейс, и ты выбрала… — Его голос срывается, оставляя призрак того, что он собирался сказать, висеть между нами.

— Но я не выбирала! — Я пытаюсь объяснить, но мои слова перемежаются всхлипами. — Я не люблю его, Джексон. Не так, как я люблю тебя.

— Это придет, — говорит он, и я знаю, как тяжело ему даются эти слова. — Узы сопряжения могут возникнуть, когда люди видят друг друга в самый первый раз, еще до того, как они узнают имена друг друга. Так случилось и с нами. Но магия знает, что они уже связаны. Ты просто должна верить. Как должен был верить и я сам, пока у меня еще была такая возможность.

Я отвожу взгляд, опускаю его — лишь бы не смотреть на Джексона. У меня разрывается сердце. Но вместо того чтобы отступить, он приподнимает мой подбородок, так что я вынуждена посмотреть в его темные безутешные глаза.

— Прости, что я не держался за наши отношения изо всех сил. — Его голос звучит хрипло, почти неузнаваемо. — Я сделал бы все, чтобы избавить тебя от этого. Сделал бы все, чтобы вернуть мою суженую, мою пару.

Я хочу сказать ему, что я здесь, что я всегда буду рядом — но мы оба знаем, что это не так. Пропасть между нами продолжает расширяться, и боюсь, что настанет день, когда ни один из нас не сможет ее перепрыгнуть.

К моим глазам подступают слезы, и я начинаю неистово моргать, чтобы не дать ему увидеть, как я плачу. Чтобы ни ему, ни мне не стало еще хуже. И вместо того чтобы зарыдать, чего мне очень хочется, я делаю то единственное, что могу придумать, чтобы нам обоим стало хоть немного легче.

— Ты так и не закончил ту шутку, — шепчу я. — В чем ее соль?

Он непонимающе смотрит на меня. Возможно, он не может поверить, что в такую минуту я готова говорить о подобной ерунде. Но в моих отношениях с Джексоном было столько всяких эмоций — и положительных, и отрицательных, — что я не хочу заканчивать их на минорной ноте.

И заставив себя улыбнуться шире, продолжаю:

— Так что сказал пират, когда ему стукнуло восемьдесят?

— Ах, это. — Его смех звучит бесцветно, но это все-таки смех, так что я считаю это своей победой. Особенно когда он отвечает: — Он сказал, глядя на своих собратьев: «Черт бы побрал этих бесят».

Я уставляюсь на него, затем качаю головой.

— Ничего себе.

— Эта шутка не стоила твоих ожиданий, правда?

В его словах есть подтекст, но сейчас у меня нет сил разгадывать его, так что я сосредотачиваюсь на шутке.

— Да, она слабенькая.

— Знаю.

Его улыбка едва заметна, но она есть, и я ловлю себя на том, что мне хочется удержать ее, хотя бы ненадолго. Наверное, поэтому я качаю головой и говорю:

— О-о-очень слабенькая.

Он выгибает одну бровь, и у меня немного дрожат коленки, хотя теперь у них уже нет такого права.

— Ты думаешь, у тебя получилось бы лучше?

— Я знаю, что у меня получается лучше. Почему Золушка не сильна в спорте?

Он качает головой.

— Не знаю. Почему?

Я начинаю отвечать:

— Потому что она…

Но Джексон прерывает меня прежде, чем я успеваю дойти до кульминации. Его губы приникают к моим, и в этом поцелуе я чувствую всю силу затаенного горя, отчаяния и нашей потребности друг в друге, которые все тлеют между ним и мной.

У меня перехватывает дыхание, я тянусь к нему, желая зарыться пальцами в его волосы — в последний раз. Но он уже исчез, и только стук захлопнувшейся двери напоминает о том, что он тут был.

По крайней мере до тех пор, пока по моим щекам не начинают течь безмолвные, неудержимые слезы.