Дом с семью головами

Тони Бранто, 2022

Когда ты стоишь на утесе и под тобой весь мир, есть только два желания – свести счеты с жизнью или… поселиться в клинике для умалишенных… Военный инженер Джеффри Томпсон решил свести счеты с жизнью на живописном утесе в заброшенном уголке Шотландии. Но случается непредвиденное: в последний момент его буквально силой спасают обитатели единственного уцелевшего в безлюдной заснеженной округе дома. Очаг, горячий ужин и… очень странное общество: старый дезертир с пулей в голове, вечно меняющая образы отставная актриса, художница, рисующая кровавые картины. Джеффри не сразу понимает, что оказался в клинике для душевнобольных. Подозрителен и главный врач, испытывающий на пациентах свои не совсем обычные методики. Но настоящий ужас охватил Томпсона, когда в первую же ночь один из постояльцев выпал из окна. За первой странной смертью последовала вторая, потом третья… Озлобленная компания единодушно решает – в этих преступлениях виноват новенький… Увлекательный роман в стиле старого доброго детектива от восходящей звезды отечественной остросюжетной литературы Тони Бранто. Глубокий психологизм, неожиданное сочетание трагедии и юмора, непредсказуемая развязка. «Как же я истосковался по хорошему детективу. Степенному, утонченному, пропитанному нуарной романтикой тайн. Этот роман – глубокий книксен классикам жанра. В нем "английское" все, начиная от самого названия. Не забудьте налить себе кружку чая перед тем, как приступите к чтению». – Генри Сирил, автор бестселлеров «Сценарий». «80 сигарет» и др. «Невероятно атмосферный роман. Каждая новая глава как перевернутая страница в истории болезни обитателей жуткого дома. До конца не знаешь, что они выкинут в следующую минуту и кто в итоге виноват во всех этих злодеяниях. Не покидает ощущение, что в этот момент ты один на один с черной пустотой, а вокруг метет нескончаемая пурга и слышатся чьи-то осторожные шаги…» – Николай Прокофьев, редактор книги

Глава 3

1

Джеффри Томпсон потёр вспотевшие руки.

— Почему вы думаете, что я болен?

— Ну, в смысле вы — пациент. Идеальный кандидат. Пушечное мясо. Доктор Джейкобс вас ещё не осматривал?

— С ним я ещё не виделся, — подтвердил Томпсон.

— Он будет рад такому приобретению.

— Не совсем вас понимаю.

Бульденеж радостно хлопнул в ладоши, капли воды попали Томпсону на лицо и костюм.

— У вас душевный недуг! Доктор отчаянный. В хорошем смысле. Он кинется разучивать вас вдоль и поперёк. Вы — хороший для него пациент.

— Вы считаете?

— Тут иного мнения быть не может. Вам тридцать пять. Если бы вам было сорок, доктор навряд ли бы вас оставил здесь. Самоубийца в сорок — тут всё понятно. Устал от жизни. Но до сорока должна быть какая-то интересная причина. Для доктора интересная, в смысле. Вы ж не из-за денег?

Томпсон покачал головой.

— Ну вот о чём и речь. И возраст до сорока — это когда можно ещё что-то исправить.

— Не знаю, — вздохнул Томпсон. — Такое ощущение, что мне уже давно за сорок и ничего нельзя исправить.

— И выглядите так же. Ничего. Доктор знает своё дело. У него свои методики. Он заставляет нас играть.

— Играть?

— Да, в игры. Как детей. Он считает, что все наши проблемы уходят корнями в наше детство. А значит, лечить нужно там. Лечить нужно детей. Понимаете?

Томпсон растерянно глянул на свисавший неподалёку горшок с торчащей травой аспарагуса.

— Честно говоря, не очень, — сказал он.

— Доктор считает, что мы впадаем в детство, когда играем… Ох, беда с вами! Сейчас объясню. Взрослые любят врать или умалчивать. Так?

— Так, — согласился Томпсон.

— Дети тоже постоянно выдумывают, но когда ребёнок увлечён, он всегда говорит, говорит, говорит, и на языке у него всегда то же, что и на уме. Поэтому когда вы играете, когда становитесь ребёнком, вы — максимально честны. Вы открываетесь, сами того не замечая.

— Но я-то всё равно взрослый. Я могу врать, блефовать…

— Конечно, вы можете! Я что, на дурака похож и не понимаю этого? Но нужна вам эта способность сейчас… — Бульденеж поперхнулся и откашлялся. — Вы ведь хотите себе помочь?

Джеффри Томпсон кивнул:

— Пожалуй.

— Потому нам всем требуется следовать указаниям доктора, причём бессознательно. А пока мы, с позволения сказать, пребываем в детстве, доктор за нами наблюдает. Делает какие-то свои пометки. Смотрит на наши повадки, реакции. Он думает, что сможет нас всех таким образом излечить.

Джеффри Томпсон в задумчивости вытянул губы трубочкой.

Бульденеж поглядел на него с умилением, точно дед на внука.

— Всё ещё не поняли?

Томпсон покачал головой:

— Суть я, кажется, уловил, но мне всё ещё неясны практические методы лечения…

— Лечение для каждого имеет свой подход, — продолжал Бульденеж. — Но в основе каждого лечения лежит наш общий недуг — наше детство. Запомните: все дороги ведут в детство!

— Постараюсь запомнить, — кивнул мужчина.

— А грамотных специалистов, таких как доктор Джейкобс, крайне мало. Сейчас как ведь: болит душа — значит, лоботомия! Сразу берут железо и копаются в черепе в поисках камней глупости… Но, право, нельзя же из всех растения делать! Иначе мир станет похожим на эту комнату. Представьте: будем с вами висеть в горшках и выделять фитонциды!

Томпсон вежливо хмыкнул.

Бульденеж отсмеялся вперемешку с кашлем и сказал:

— На самом деле доктор ищет способ вылечить свою сестру Урсулу. Уж кто-кто, а она больна на все свои головы. У этой малютки множество личностей. Дрессировщица тигров, маленькая девочка, взволнованная вдова, опаздывающая на поезд…

— Даже так? — удивился Томпсон.

— Ещё была увядающая актриса, она мне, кстати, больше всего нравилась. Было в ней что-то такое по-человечески жалкое, ничтожное… У меня к ней было сильное чувство сострадания. Надеюсь, она не покончила с собой…

— А что, такое может случиться?

— Ну да, каждая личность может вернуться в её тело вновь. Но я слышал, как доктор говорил Барбаре, что актриса может умереть. Она — самая ранимая и неуравновешенная из всех. И что запросто может наложить на себя руки.

— Ух ты! — только и нашёл что сказать Джеффри Томпсон.

— Доктор потому и клинику эту учудил, чтоб поэкспериментировать над добровольцами с разного рода недугами. Даже пациентов пытался набрать по объявлению в газете. «Излечивание душевных травм по экспериментальной методике». Думал, после войны отбоя от желающих не будет. А по той заметке только одна семья откликнулась, та, что парнишку своего сюда из Эдинбурга отправила. Остальные, включая меня, уж как-то сами поднабрались. Прямо как вы.

Томпсон понимал, о чём речь.

— Теперь у доктора есть пять морских свинок для опытов, включая вас и саму Урсулу. Пять случаев душевных травм, разобрав которые, доктор надеется отыскать универсальную вакцину от отклонений в мозгу. И зная наперёд ваши мысли, скажу: я тоже считаю это чистой воды безумием.

— Не верите в методы доктора?

— Ну… это слишком категорично. Знаете ведь, братья Монгольфье тоже не сразу поняли, чем свой шар наполнять.

— И всё же почему вы здесь?

— Молодой человек! У меня нет денег, нет собственной крыши. Мне триста лет. Я, как говорится, конченый человек. Куда податься? Дома престарелых переполнены, а для госпиталей я ещё слишком похожу на живого. И в услужении старые заплесневелые поленья вроде меня никому не нужны.

Старик чихнул и вытер дрожащими, покрывшимися от воды морщинками пальцами нос.

— О, бедность, бедность! Как унижает сердце нам она… — он чихнул ещё раз.

— Здесь сквозит…

Бульденеж как не слышал. Отчихался и продолжил сыпать словами:

— Здесь за мной ухаживают. Так что я готов быть ребёнком до последнего часа, если взамен мне дадут кров. Мой час близок. Не забывайте: у меня пуля в голове! Из-за неё теперь трясутся руки, как только их поднимаю. Вот, глядите. Рисовать уже не могу. А значит, и зарабатывать. Ничего не умею больше. А вы чем зарабатываете?

— Я — военный инженер.

— А конкретнее?

— Сапёр, — сказал Томпсон уже тише.

Бульденеж вытянул физиономию.

— Боже правый! И пришли с утёса прыгать? Да вы же счастливчик! Гляньте: руки-ноги целы! Кощунство, скажу я вам! Даже если в бога не верите. Перед собой не стыдно?

Томпсон пожал плечами.

— Сколько вы этим делом занимаетесь?

— С семнадцати лет.

Старик похлопал Томпсона по плечу мокрой рукой.

— Вы — счастливчик, мой дорогой! Я хоть и всего два года, но тоже по краю хожу. Так что знаю, о чём говорю. Мы с вами богом целованы. И вот что, — он постучал пальцем по голове. — Эта пуля лишь доказательство, что нас, изгоев, непросто истребить. Мне не суждено сойти в землю от неё. Как и вам от снаряда. В Соммердине у доктора был пациент, сын фермера, ему как-то не повезло с вилами, насадился почти до сердца. Доктор спас ему жизнь. Представляете? На волоске от смерти!.. Что с вами?

— Просто вспомнил. О волках.

— Ну-ка, поподробнее!

— Подумалось, что меня даже волки не захотели сожрать. Ни одной твари не встретил, а шёл всю ночь. Правда, тогда я ещё не знал…

— Что в деревню пришли волки? А! — Бульденеж возбуждённо закивал. — Теперь это их территория. Соммердин высох, как обмелевшая речушка. Мужчины повымерли, женщины поразъехались в города на заработки. Хотя зеваки всего раз говорили про волков с той поры, людям страха хватило, чтоб больше не соваться в эти края.

Старик обратил к Томпсону пристальный взгляд.

— Так что ночью тут небезопасно. Волки — лучше всякой колючей проволоки, скажу я вам.

Джеффри Томпсон сглотнул.

2

— Значит, вы не больны? Притворяетесь ради иждивения?

Бульденеж бурно зажестикулировал.

— Я больной на всю голову, молодой человек! Ну посудите. Во-первых, я стар. Во-вторых — художник, который ничего не рисует. В-третьих, совсем одинок. Вам этого мало?

Томпсон ухмыльнулся.

— Доктору, вероятно, этого хватает.

— Верно, — Бульденеж вздохнул, переменился в лице. — На самом деле всё куда проще: на мне испытывают все новые лекарства.

И добавил совсем тихо:

— Нелицензированные. Экспериментальные.

— Вы не боитесь?

— А чего бояться? Помните, я наполовину мёртв.

Джеффри Томпсон с пониманием кивнул, потому как ощущал нечто схожее. Здесь он впервые за последние часы позволил телу расслабиться, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Поразмыслив, сказал:

— Значит, следуя логике доктора, если я намереваюсь покончить с собой, то я — душевнобольной?

— Вы больны не больше моего, — махнул рукой Бульденеж. — Просто вы переступили черту. Черту нормальности. Границу, за которую в быту не ступают. А вы ступили, высунули ногу. И теперь доктор будет обследовать вашу ногу со всех сторон, искать причины такого поведения.

— Ну хорошо. Вы говорите, его методика — копаться в детстве. А что, если я помутился разумом на недавней войне, а до этого был совершенно нормальным? Тогда такой метод ко мне не подходит.

— Это вы так думаете, что были нормальным! — возразил Бульденеж. — В действительности никто на целом свете не скажет вам со стопроцентной точностью, когда именно у вас стало не в порядке с головой. Однако доктор Джейкобс считает, что в детстве вы были максимально нормальным. Это потом окружающий мир потихоньку засовывает ручищи в вашу светлую головку и начинает там ворошить. Закладывать в вас, понимаете?

Томпсон сделал вид, что понимает.

— Затем путать, переставлять местами всё то, что уже вложил. Руки у мира длинные, свирепые, а бывает, что и короткие, хилые. От некоторых несёт дерьмом, некоторые благоухают ладаном. Но влияют все одинаково. Сад, школа, церковная школа, колледж, военная служба, книги, фильмы, газетные заголовки… Но всё закладывалось ещё с детства. Там корень зла.

Мужчина удивился.

— Зла? Почему именно…

Их прервал неизвестный предмет, влетевший в воду, словно снаряд.

Бульденеж вскрикнул, подскочил на ноги. Томпсон — его окатило с головы до ног — резко встал, тут же поскользнулся и грохнулся на плитку. Из глаз посыпались искры.

— Мой дорогой! Вы живы?

Томпсон схватился за ушибленную голову.

— Вроде бы…

Он открыл глаза — над ним возвышался Бульденеж. Тело старика оказалось испито и костляво настолько, что походило на парящую над ванной душу.

Томпсон присел, вытер лицо ладонью и только потом заметил в дверях высокое угловатое существо с непропорционально широкими бёдрами и коротким ёжиком на голове. На узких плечах висело нечто бесформенное, вроде атласного балахона, распахнутого спереди.

— Ольга, безобразница! — Бульденеж плюхнулся обратно в воду и достал со дна прилетевший предмет. — Но… это же голова с дома!

Девушка оскалилась.

— Зачем ты её отколупала?

— Хотите посмотреть? Хотите?

Она тащила за собой холст.

— Выхода у нас нет. Поглядим, — сказал Бульденеж.

Ольга повернула картину лицом к мужчинам.

Джеффри Томпсон машинально коснулся утренней щетины на подбородке.

— Вы это сами придумали? — спросил он.

— Сама. Что, нравится?

У Ольги был хрипатый голос курильщицы. Вблизи от неё пахло живичным скипидаром.

— Я, признаться, не силён в живописи и вообще в искусстве… — сказал Томпсон.

— Опять скромничаете! Да вы глядите, какую эмоцию у вас вызвала сцена на холсте! — торжественно провозгласил Бульденеж. — Вы язык проглотили!

— Признаться — да, проглотил, — кивнул Томпсон.

Ольга перевела взгляд на старика.

— Что скажете?

— Детка, я в восторге! Ты уловила самую суть!

Казалось, отзыва в пару слов ей было достаточно.

— Вы похожи на смерч, — её тон и взгляд на Томпсона резко поменялись.

Мужчина выпрямил спину, будто получил заряд тока.

— Такой же мрачный. И увёртливый.

Раздались знакомые шаги и кашель, в дверях показалась Барбара.

— Ольга, пора.

Угловатое недоразумение с угловатым именем Ольга отшвырнуло картину на мокрый пол.

Томпсон поджал под кресло ноги. Бульденеж, заметив это, сказал, как только обе женщины удалились:

— Вы испугались того, что изображено?

— Испугался — не совсем верное слово.

— Вам неприятно?

— Скорее да, чем нет. Хотя и это не то. Пожалуй, я нахожу это действо чересчур откровенным.

— А! — Бульденеж вытер уголки рта сморщенными пальцами. — У вас что-то связано с матерью? Вы из-за неё прыгать решили?

Томпсон не ответил.

Помолчав минуту, Бульденеж сказал:

— Ольга — художница. Как я. Хотя вообще-то… — старик что-то прокряхтел себе под нос. — Вообще-то не как я. Я всегда рисовал внешний мир. Я — экстраверт, как говорят в науке. Ольга наоборот — рисует то, что прячет внутри.

Старик достал из воды гипсовую голову. Это была голова ангелочка-херувима размером с детскую.

— Её мать — русская графиня, потерявшая всё после революции. Скиталась по домам, прислуживала, родила от хозяина дочку и в десять лет отдала её в монастырь. Доктор взял Ольгу к себе во время войны.

Томпсон догадался:

— Чтобы проводить над ней опыты?

Бульденеж молча кивнул. Затем сказал:

— Так было лучше для всех. В монастыре её не любили. Понятно почему. Она — другая. Вы не думайте, доктор нипочём не обидит Ольгу! Он изучает её, как цветок в горшке. Просто иногда — во славу науки — он добавляет ей в подкормку какие-то новые ингредиенты…

— Которые сперва проверяет на вас.

— Ну, разумеется! А уж если со мной всё в порядке…

— О каких ингредиентах идёт речь?

— Вот этого не знаю, — резко бросил Бульденеж. — Я доктору доверяю.

Джеффри Томпсон задумался.

— А доктор доверяет мне. Это я научил Ольгу рисовать. Я убедил доктора, что рисование поможет её сознанию раскрыться, а доктору только это и требуется. Поначалу учил срисовывать. Показывал ей знаменитые полотна на почтовых открытках, рассказывал истории их создания, раскрывал секреты техник. Ольга вовсе не глупая. Ей интересно учиться. Да, не дал бог обыденного разума. Техника у неё хромает, но это не от душевной болезни — многие нормальные рисуют как курица лапой. Зато она видит иначе. Видит то, что другие не видят.

— В смысле какой-то дар пророчества?

— Что? Да нет же! При чём тут эти глупости! Ольга видит простые вещи, те, что у нас под носом, но мы их в силу нашего снобизма и напыщенности в упор не замечаем. Мы же думаем, что знаем всё лучше остальных!

Томпсон кивнул в ответ и спросил:

— Вы тоже пытались покончить с собой?

— Что? Нет, я эгоист, так принято у снобов называть людей вроде меня. Но я слишком ценил свой талант, чтобы добровольно с ним расстаться…

Где-то в далёкой комнате что-то звякнуло. Молодой человек напряг слух.

— Говорят, что талантливый человек талантлив во всём. Чушь несусветная! — Бульденеж вскинул руку и тут же уронил в воду. — Талант может выливаться во что-то одно, а в остальном человек может быть серой посредственностью или даже казаться отсталым. Как в случае с Ольгой. Но последнее нисколько не умаляет гениальности человека в чём-то одном.

Он посмотрел в сторону открытых дверей и сказал, понизив голос:

— Вот все думают, что Ольга больная. Они ошибаются!

— В самом деле?

— Ольга просто со своей пулей в голове! А художники должны быть немного с приветом, иначе шедевра не жди. Но это не та болезнь, от которой следует лечить…

В комнату вошла Сара.

— Чудесное утро, не правда ли?

— От вас, милочка, голова кругом, — сказал старик, утопив гипсовое изваяние в воде.

Сара, улыбаясь, поставила карболитовый ящик с тонометром прямо на снимок лётчицы. Бульденеж положил руку на край ванны.

— Хотят убедиться, что я доживу до обеда, — ворчливо сказал он, глядя на Томпсона.

— Мне же нужно знать, на сколько персон накрывать, — подыграла Сара.

Через пять минут, измерив артериальное давление Бульденежа, Сара заметила на полу картину.

— Работа Ольги, — сказал Бульденеж.

— Повесим её в столовой, — Сара подняла и прислонила холст к стене, затем собрала с табурета измерительный прибор и вышла через дальнюю дверь.

Старик дрожащей рукой потёр плечо.

— А вообще-то больные здесь — персонал. Эти Холлисы. Просто кладезь ментальных патологий.

— Что — правда? — удивился Томпсон.

Бульденеж расплылся в ухмылке.

— Да нет. Так-то нормальная семья — мать и двое детей. Но какая-то выморочная эта семья, понимаете? Барбара и Патрик оба узколобые. Барбара — мужик в теле женщины, Патрик — жалкая пародия на мужчину. Сара — не цветок, конечно, но благо всегда бодра и смекалиста, что делает её где-то даже очаровательной. Не пойму только, откуда в ней это. Я ведь знавал их отца. Гнилой, жадный, бездушный человек. Сына за человека не считал, жене изменял, хотя тут не могу его винить. Дочку замуж хотел быстрее сбагрить со своих плеч, да не успел — миокардит вследствие скарлатины.

— Детская болезнь, — задумчиво сказал Томпсон.

— Потому для их убогой семейки Сара как раз таки урод. Чёрная овца. А вообще я вам скажу, — Бульденеж подался вперёд. — Больные — это не те, у кого слюна постоянно бежит или голова кренится набок, как у птички. Больные могут совсем не иметь признаков отличия. А Ольга…

Старик осёкся и виновато посмотрел в сторону дверей.

Томпсон повернул голову.

«Сколько он там уже стоит?..»

На них глядел сквозь очки в роговой оправе высокий мужчина в белом халате. Он был похож на статую: неподвижная фигура, неуловимо задумчивое выражение лица, взгляд сосредоточен — будто глядеть ему ещё вечность.

— Мистер Джеффри Томпсон?..