Чистый кайф. Я отчаянно пыталась сбежать из этого мира, но выбрала жизнь

Тиффани Дженкинс, 2019

«Мне некого было винить, кроме себя самой. Я воровала, лгала, нарушала закон, гналась за кайфом, употребляла наркотики и гробила свою жизнь. Это я была виновата в том, что все мосты сожжены и мне не к кому обратиться. Я ненавидела себя и то, чем стала, – но не могла остановиться. Не знала, как». Можно ли избавиться от наркотической зависимости? Тиффани Дженкинс утверждает, что да! Десять лет ее жизнь шла под откос, и все, о чем она могла думать, – это то, где достать очередную дозу таблеток. Ради этого она обманывала своего парня-полицейского и заключала аморальные сделки с наркоторговцами. Но, оказавшись на дне, она приняла решение измениться. Эта удивительная книга поможет понять психологию зависимого человека и осознать, как сиюминутные решения могут кардинально изменить жизнь. Как в лучшую, так и в худшую сторону. Содержит нецензурную брань! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

2

Когда теплое солнышко обволокло меня своими согревающими лучами, я еще глубже зарылась пальцами ног в мелкий сыпучий песочек. Закрыла глаза и глубоко вдохнула солоноватый океанский воздух, слыша, как волны плещутся о берег. Я слушала, как они шипели и отбегали, потом возвращались снова, чтобы поприветствовать песок любовным объятием. Это было мое счастливое место. Я никогда не пользовалась своим преимуществом — тем, что жила всего в пяти минутах от этого рая. Всегда была либо «слишком занята», либо «слишком устала». Надо будет завести привычку проводить здесь больше времени; ведь это единственное место, где я чувствую умиротворение.

Когда я снова наполнила легкие теплым океанским воздухом, этот момент безмятежности был внезапно прерван громким «бамс!». Мои глаза распахнулись, я попыталась определить источник звука, но ничего не увидела, кроме сверкающего песка, воды и ярко-голубых небес. Наверное, кто-то вдалеке захлопнул багажник машины, подумала я, снова закрывая глаза, и потянулась за горстью песка. Второе «бамс!» было оглушительным.

* * *

Меня подбросило, как пружиной, я распахнула глаза и поняла, что никакого пляжа нет и в помине. Осознание, где я нахожусь, сильно ударило по мне. Я была в холодной, темной тюремной камере. Я — заключенная. Волна стыда, смущения и вины поднялась из глубин моего существа и поглотила меня. Казалось, что вокруг тела обернулась анаконда, и с каждым проходящим мгновением она сжимала свои кольца все туже и туже.

С эмоциональной болью, которую я ощутила в тот момент, могла сравниться только физическая, которую я теперь вдруг почувствовала. Мне до зарезу нужно было встать и сходить в туалет, но я не могла заставить себя вылезти из-под теплого одеяла. Казалось, что каждая косточка в теле зажата в тиски, еще чуть-чуть — и переломится. Невыносимо! Обычно в этот момент я была готова на что угодно и всё разом, только бы добыть наркотики, но теперь об этом не могло быть и речи. Не оставалось иного выбора, кроме как прочувствовать каждое мгновение боли, которую была способна причинить моя зависимость.

Я оказалась в ловушке — и в окружении охранников. В ловушке этой камеры, этого сломанного тела и этого искореженного разума. Мне было некуда деться. Здесь не было часов, поэтому невозможно было судить, как долго я уже здесь. Мой мир стал серым, полностью выцветшим. Словно тюремное начальство хотело лишить нас любых напоминаний о внешнем мире.

Вчера я смотрела «Доктора Фила» и вместе со своим щенком ела мороженое на диване. Сегодня я заперта в темном помещении с незнакомкой, на глазах у которой мне придется — и очень скоро — опорожнять кишечник. Каждый проползавший мимо миг казался вечностью, и я решила попытаться поспать, чтобы как-то убить время. Мне удалось кое-как уплыть в дремоту, но надолго ее не хватило. Боль в теле была нестерпимой — постоянное напоминание о чудовищной реальности, которую я сама для себя создала. Интересно, я уже попала в выпуски новостей? — мелькнула мысль.

Я была в холодной, темной тюремной камере. Я — заключенная. Волна стыда, смущения и вины поднялась из глубин моего существа и поглотила меня.

Я выглянула из-под одеяла, чтобы оглядеть комнату, и в шоке обнаружила ступни своей соседки по камере в каком-нибудь дюйме от собственного лица. Это еще что за хрень? Мой взгляд побежал вверх по ее ногам и выше, вплоть до лица. Она смотрела на меня сверху вниз и улыбалась. Кажется пыталась убить меня во сне!

— Йоу, звиняй, чувиха, твоя койка прям под окном. Я не хотела будить тебя, но мой парень только что вернулся с работы, — сказала она.

Я наморщила лоб, силясь осмыслить то, что она только что сказала.

— Э-э, прости, это ты о чем? — переспросила я, ощущая себя так, словно попала в сумеречную зону. Ее парень? Работа?

Я села и, пятясь, выползла из-под нее, потом отступила назад, чтобы получше разглядеть, что происходит. Она стояла у окна и, насколько я поняла, разговаривала с кем-то на языке жестов. Ее руки мелькали со скоростью света. Она делала паузу — посмеивалась, бормотала что-то, к примеру: «парень, да ты спятил», — а потом вновь принималась семафорить руками.

— Я тоже тебя люблю! — сказала она непонятно кому, припадая поцелуем к окну.

Потом развернулась и увидела меня, завернувшуюся в одеяло наподобие буррито, уставившуюся на нее, как на сумасшедшую.

— У меня мужик вон там, — весело сообщила она, хлопнув в ладоши.

— Вон там — это где? — не поняла я.

Она ткнула пальцем в окно:

— Хватит! — оборвал меня охранник. — Из окон не выглядывать. Вы здесь новенькая, поэтому я выношу вам предупреждение, но только один раз.

— Вон прям там! Че, не видишь, во‑он то здание!

Я подалась к окну, чтобы понять, о чем она, черт возьми, говорит. Прищурилась, приподнялась на цыпочки и, наконец, увидела «во-он то» здание. И в эту секунду дверь в камеру распахнулась.

— ЗАКЛЮЧЕННАЯ ДЖОНСОН!

Я повернулась и широко раскрытыми глазами уставилась на охранника, не понимая, почему он так кричит.

— Убирайтесь от окна НЕМЕДЛЕННО! Какого черта вы делаете? — рявкнул он, входя в камеру. Я в поисках поддержки бросила взгляд на сокамерницу, но у нее явно возникла внезапная потребность заправить свою постель, и теперь она стояла к нам спиной.

— Ой, я… э-э… Я просто хотела посмотреть… наверное… потому что там так красиво… прошу прощения, а что, это плохо? Мне не следовало смотреть в окно? Я думала, что для того окна и существуют…

— Хватит! — оборвал меня охранник. — Из окон не выглядывать. Вы здесь новенькая, поэтому я выношу вам предупреждение, но только один раз. К окнам не подходить! — сердито бросил он, разворачиваясь к выходу.

Когда дверь за ним захлопнулась, я повернулась к предательнице.

— Э-э… во‑первых, спасибо за то, что подставила меня! А во‑вторых, на кой хер здесь нужны окна, если в них нельзя смотреть?

Она повернулась и села на постель, испустив тяжкий вздох.

— Слышь, звиняй! У меня одиннадцать-двадцать-девять, я больше не могу рисковать. Нас с моим мужиком закрыли вместе, и единственное время, когда я могу его увидеть, — когда он возвращается с работы. Он в трудовом блоке. Поэтому мы разговариваем на языке жестов. Но это не разрешается, так что приходится быть осторожными.

— Что значит одиннадцать-двадцать-девять? — спросила я.

— Одиннадцать-двадцать-девять — это одиннадцать месяцев и двадцать девять дней. Если тебя приговаривают к году или больше, ты отправляешься в федеральную тюрьму. Иногда дают на день меньше года, тогда можно мотать срок в окружной тюряге, — пояснила она.

Что за фигня! Целый год? Я как раз начала гадать, что такого сделала эта женщина, когда дверь снова распахнулась.

— Кладите свой матрац на пол, пока мы не найдем вам переносную койку, — сказал охранник, запуская в нашу камеру, где и так было шагу негде ступить, еще одну заключенную.

— Можешь не беспокоиться искать мне это клятое корыто, ты, свинья! Я выйду отсюда через десять гребаных минут! — выкрикнула женщина через плечо в сторону закрывающейся двери. Она явно была пьяна. Передвигалась она на костылях, и я подумала, что у нее, возможно, перелом, но потом перевела взгляд на ее ноги, и мне показалось, что чего-то там не хватает. Одна штанина тюремных штанов болталась на сквозняке там, где положено быть ноге. Она перехватила мой взгляд.

— Хера ли ты пялишься, четырехглазая? — Она прислонилась к стене, пытаясь удержать равновесие. — У меня гребаный диабет, усекла? Эй! Прошу прощения, девочка. Не ты, четырехглазая, другая. — И она указала пальцем на мою сокамерницу.

— Рошель я, че те надо? — отозвалась та.

— Можно тайну тебе рассказать? — спросила Айрин. (Мы будем называть ее Айрин, поскольку настоящего имени я не знаю.)

— Чего? — буркнула Рошель.

— Ну, я буду просить тебя, потому что эта ботанка очкастая наверняка настучит, но ты, похоже, умеешь хранить секреты. Поди сюда. — Она поманила к себе Рошель. Та встала и подошла к Айрин, которая жестом попросила ее придвинуться поближе и что-то зашептала на ухо.

— Ты чё, серьезно? — удивленно воскликнула Рошель.

— Серьезнее только инфаркт. Мне просто нужна помощь.

— Если наебешь, я те и другую ногу отрежу — поняла меня?

— Четко и ясно, — проговорила Айрин, по ее лицу все шире расплывалась улыбка. Они обе оглянулись на меня, и мой пульс участился. Я умру. Вот так вот. Они только что спланировали мое убийство.

— Эй, Джонсон, нам нужно, чтобы ты постояла на стреме. Если увидишь, что кто-то идет, кашляни, ладно? — сказала Рошель.

— На стреме? Для чего? Я не хочу никаких неприятностей, — ответила я и сама себе показалась мелкой сучкой.

— Я в курсах, подруга, потому-то мы тебя и не впутываем… Чего не увидишь — того и не узнаешь. Просто стой лицом к двери и не поворачивайся, пока мы не скажем. Как увидишь, что кто-то идет, дай знать — заметано?

— Ну… наверное, — промямлила я, вставая и поворачиваясь лицом к двери, точно наказанная пятилетняя девочка.

Рошель за моей спиной спросила:

— Готова?

Айрин отозвалась:

— Давай.

Раздался стон, и любопытство — что, черт побери, происходит за моей спиной? — стало нестерпимым. Как тут было не посмотреть!

Я стала медленно поворачивать голову, пока мой взгляд не упал на двух женщин. Увиденное будет преследовать меня до конца моих дней.

Я в шоке отвернулась и уставилась на коридор за окошком, пытаясь осмыслить то, что только что видела. Жизнь превратилась в полный абсурд. Должно быть, это какой-то розыгрыш. Проверка. Я участвую в шоу со скрытой камерой; это было единственное объяснение, имевшее хоть какой-то смысл. Рошель засунула весь кулак в зад этой одноногой женщине!

Я в своей жизни много всякого повидала, но по какой-то причине это зрелище — два совершенно незнакомых друг с другом человека, которые встретились меньше пяти минут назад, и теперь одна шарила во внутренностях у другой — возглавило мой список «вещей, которые я хотела бы стереть из памяти на веки вечные».

— Есть! — возбужденно шепнула Рошель, и Айрин засмеялась.

— Проклятье, да-а! Молодец, девочка. Теперь поди сполосни поскорее.

— Простите, можно мне уже повернуться? — спросила я. Я просила разрешения повернуться; во что, черт возьми, превратилась моя жизнь?!

— Да, но если ты кому что вякнешь, я из тебя тормоза вышибу. Дошло? — пригрозила Рошель, и мне снова стало страшно.

— Дошло, — ответила я, борясь с тошнотой.

Я села на койку и попыталась понять, что происходит. Обе мои соседки сидели друг напротив друга на постели, торопливо ровняя две дорожки вещества, только что добытого из зада этой женщины. Потом по очереди занюхали это, чем бы оно ни было, и меня вдруг одолела зависть.

— Что это у вас там? — спросила я.

Рошель оглянулась на меня, с силой втягивая остатки вещества из ноздри глубоко в носовую полость.

— Это мет, — ответила она. — Хошь понюшку?