Мой труп мне не снится

Тина Амергазина, 2020

2011 год. Якутия. Исправительная колония общего режима. Молодая учительница устраивается на работу в школу при колонии. Ей предстоят четыре года работы, которые навсегда изменят ее взгляд на вопрос о справедливости, добре и зле, жизни и смерти. Ведь здесь нельзя показывать свой страх. Тюрьма меняет человека, действительно меняет и выворачивает его наизнанку, и будь ты хоть осужденным, хоть сотрудником колонии, хоть учителем на зоне – ты изменишься, твои мысли изменятся…

ВЗГЛЯД СМЕРТИ

Первую смерть человека я увидела в одиннадцать лет. Был конец декабря 1999 года, наступили новогодние каникулы, и мы всей семьей ринулись к родным в Горный улус на праздники. Зимний туман клубился по заснеженной дороге, деревья, словно укутавшиеся в белые шубы старики, устало стояли по ее краям, битком набитый товаром и пассажирами уазик мчался по трассе, освещая свой путь желтыми фарами.

Вдруг машина резко остановилась, «опять, что ли, чайная какая-то», — подумала я и надула свои щеки, закатив глаза. Мне хотелось уже побыстрее доехать, а тут чуть ли не каждые тридцать минут останавливаются. Я всем этим своим недовольным лицом повернулась к папе, но вдруг заметила, что на лицах взрослых какое-то странное выражение, и все они начали выходить на улицу. Хм… странно, я осталась в салоне с сестрой, но она спала на моем плече, открыв рот. Тут вспомнила, что у меня в кармане залежалась шоколадка из новогоднего школьного подарка, и воспользовавшись тем, что никто не видит и не попросит с ним поделиться, быстренько достала ее. Она оказалась чуть оттаявшей, но это меня ничуть не расстроило, наоборот, так всегда вкуснее, ведь приятно ощущать во рту нежный шоколад, будто ты только что облизнула ложку с шоколадной пастой.

Пока я наслаждалась этим моментом, дверь машины открылась, впустив в салон белые клубы холодного воздуха, и все вышедшие на улицу взрослые начали быстро заходить. Это показалось мне странным, будто все толпой сходили в туалет, я повернулась к окну и приоткрыла шторку, чтобы посмотреть, где мы стоим, как вдруг напротив себя увидела лежащего на дороге молодого парня.

До сих пор, когда вспоминаю этот момент, в моей памяти прежде всего возникает его огненно-рыжая лисья шапка-ушанка. Он лежал на спине, а его глаза были устремлены в небо, на вид ему было лет двадцать.

Поодаль стояли две машины, вроде бы газик и камаз. Возле камаза ходил высокий русский мужчина и курил. «Там, в машине, еще один мертвый», «говорит, что они в него врезались», «бедные мальчики…» — слышны отрывки фраз из разговора взрослых. А я смотрела на этого лежащего парня и внутри начало все замирать, как взгляд его глаз, и я не могла даже пошевельнуться. Меня охватило странное, ранее неизведанное мною чувство — я оцепенела от страха. Так я впервые в жизни увидела воочию смерть…

«Ну, все, учеников завели, минут через пять все расходимся по классам», — сказала нам завуч, и мы морально начали готовиться к этой встрече. Пять минут прошло, как пять секунд, и мы вышли в коридор. Пройдя пару метров, наткнулись на решётку, за ней тянулся коридор, света почему-то не было, и по краям этого темного коридора стояли наши ученики в черных робах, словно залетевшие в темный туннель черные вороны. Ключник (есть такая «должность» на зоне) открыл нам эту решетку, и мы переступили этот порог.

И снова этот запах ударил мне в нос, теперь он был еще сильнее, да еще перемешан с запахом сигарет — они курили прямо в здании, дымом был окутан весь коридор, да так, что мне казалось, когда я иду, за мной в воздухе остается мой силуэт. Держа в руках учебники, журналы и тетради, мы пошли по коридору. Завуч шла впереди и, словно надзиратель, показывала каждому учителю его кабинет, и тот заходил туда. Постепенно нас становилось все меньше. Все происходившее сопровождалось взглядами стоявших вдоль стенки заключенных.

Меня определили в кабинет номер два, сопровождающая оставила меня у двери и пошла дальше по коридору с другими учителями. Я проводила их взглядом, затем выдохнула и с нетерпимым желанием уйти от «коридорных» глаз, открыв дверь кабинета, быстро шагнула внутрь.

Зайдя в кабинет, первое, что я увидела — это золотые зубы. Хозяин этих зубов в довольно наглой позе сидел на моем столе с зажатой во рту сигаретой и широко улыбался. У меня не было иного выхода: не стоять же мне, как истукан, у двери до конца дня, да и вообще никогда нельзя показывать свой страх, этот урок я освоила еще в детстве. Устремив свой твердый взгляд ему прямо в глаза, я подошла к нему, отмахнулась от дыма и попросила его встать со стола и сесть за парту, на что он довольно вежливо отреагировал и, сказав: «Конечно, прекрасной девушке уступлю без претензий», не отводя от меня взгляда, отошел в сторону, улыбка так и не покинула его лица.

В кабинете было двадцать три ученика и я одна. Ни камер видеонаблюдения, ни решетки, отделяющей учителя от учеников, ни «тревожной кнопки» тогда еще не было, а охранник был один на всю школу. И тот, как потом выяснилось, бился в учительской с покемонами на рабочем нетбуке.

Так и начался мой первый урок.

Мы начали со знакомства. Открыв журнал, я начала называть фамилии, по списку присутствовали все. Затем я решила проверить их уровень знаний. Не вставая с места и передавая через первую парту, раздала всем тетради, начали писать диктант. Никто за все время урока не вышел в коридор, не ходил по классу, они лишь улыбались и делали то, что я просила. В конце все передали мне тетради и ручки. На этом мой первый урок закончился. За все сорок пять минут в мою сторону не последовало ни единого негативного слова или поступка — на душе стало немного спокойнее.

Больше всего мне запомнился парень, сидевший напротив меня. Он помог мне с раздачей тетрадей и учебников. Русский, лет двадцати пяти, не больше. Его черные глаза смотрели на меня без единого намека на пошлость, во время урока он с легкостью выполнял все задания, правильные черты его лица только дополняли образ интеллигентного молодого человека. Лишь татуировки на руках в виде крупных надписей английскими буквами, выполненные в стиле шрифта, которым обычно пользуются для обложек альбомов рэп-исполнителей, выбивались из его образа. Даже его роба выглядела очень опрятно, будто он был одет в обычную одежду черного цвета. Голос его с легкой хрипотцой звучал спокойно и миролюбиво, и речь не содержала в себе ни единого нецензурного слова. Взгляд был осмысленный, с нотками неуловимой грусти, но в них билась жизнь, как и должно быть у человека, только начавшего свой жизненный путь.

Конец ознакомительного фрагмента.