Реестр Эпизодического Счастья

Тимофей Чернавин

Автобиография петербургского композитора и исполнителя Тимофея Чернавина рассказывает о творческом пути музыканта: от мальчика из неблагополучной семьи до знаменитого артиста Северной столицы. Что есть путь к славе, и так ли он безоблачен, как представляют его мечтатели? Автор делится множеством интересных историй, героями которых являются известные личности; анализирует время на стыке веков; рассказывает о сложной, но увлекательной гастрольной жизни постсоветских эстрадных артистов.

Глава 3

В середине мая 1987-го мама родила сестру. Я лично довёл её до Института им. Отто, когда начались схватки. Отчим был занят. Видимо, тренировался на гитаре.

Каким-то непонятным образом навсегда рассорились с Мишей и лишь сталкивались на дзюдо, куда ещё записалось с полдюжины наших одноклассников. Наступили летние каникулы, и я снова отправился на все три месяца к бабушке, даже не догадываясь о том, что ожидает меня по возвращению…

В следующем учебном году стало постепенно обнаруживаться странное поведение полугодовалой сестры: она, вроде как, остановилась в развитии 4-х месячного младенца. Мать забила тревогу и стала мотаться по разного рода больницам и врачам. Отчиму было на всё это абсолютно плевать. Казалось, ничего более, кроме бесконечного треньканья на гитаре, его не интересует. Теперь — к постоянному давлению на уши отчимовской «балалайкой» — добавились ещё и ночные, явно болезненные, крики сестрёнки. Она действительно остановилась в развитии и так и продолжала лежать грудничком с согнутыми ножками. При этом сестрёнка мотала головой и постоянно хлопала в ладоши. Врачи ставили различные диагнозы: от ДЦП до каких-то эпилептических историй. Но ни один из эскулапов не попал даже в «молоко»: о её настоящем заболевании в СССР тогда ещё не ведали.

Успеваемость моя скатилась не то, что ниже плинтуса — она пробила пол и упала к соседям снизу. Ни делать уроки, ни полноценно высыпаться — я не мог. Сестра орала от боли каждую ночь и успокаивалась лишь под утро.

Мать приняла решение: поскольку ей с моей сестрой предстояли долгие обследовательские отлёжки в различных стационарах — отправить меня жить в Орёл — в новую семью отца. И уже в середине января на орловском ж/д вокзале меня встречал папа.

Пришлось распрощаться с Северной столицей, со своими школами, секциями, с товарищами-приятелями… И начинать новую жизнь.

Ну что ж, Орёл — так Орёл. При одной мысли, что я не буду каждый день видеть отчима и слушать его виртуозную игру, уже теплело на душе. Да и ночные крики сестры… Они невыносимы. А эти соседи по коммуналке… Как же мне опостылели они, их поганые запахи, шумы и тряпки. Но и у отца были не хоромы, скажем так: однушка, где проживали до моего приезда четыре человека. У папы и его второй жены родился сын — мой брат, на тот момент ему было пять лет. Папа с женой разместились на кухне, на раскладном диване, а мы — дети — делили комнату на троих. Но даже этот вариант в сравнении с тем, где я жил, казался раем.

Отец — личность стержневая. После развода с матерью — не стал цепляться за ленинградскую прописку (тем более что комнатушка была мамина, она уже потом его туда вписала), а просто поехал по стране и работал, где придётся. Будь то Инта или Евпатория… Потом они со второй женой приняли решение вернуться в Орёл — родной город отца. С маленьким ребёнком особо по стране не помотаешься. В Орле папа трудоустроился в местный ТЮЗ руководителем оркестра, обучал музыкантов ВИА орловского депо, прекрасно упакованного фирменными инструментами; играл в ресторане «Шипка» на Московском шоссе. Трудности с приёмом ещё одного ребёнка (тем более, подростка), его не смутили, а его вторая жена, прекрасная, милая и добрая женщина, относилась ко мне просто замечательно. Хоть бы слово или пол негативного слова в мой адрес…

Итак, добро пожаловать в Орёл-1988! Микрорайон. Последний «дом-китайская стена» на Московском шоссе, недалеко от памятника сталевару, который местные жители ласково именовали «Алёшей».

Меня определили в школу №20, а так же в музыкальную школу №3 (что находилась в небольшом здании на ул. Металлургов) на класс ударных. Буквально через два с половиной года семья отца навсегда покинет пределы нашей родины, а пока — можно наслаждаться их присутствием здесь.

Попасть новичком в седьмой класс, да ещё и из мегаполиса — дело, сами понимаете, непростое. Был немало удивлён тем, что здешние ученики перебивают учителя громкими отрыжками, швыряются друг в друга учебниками, пуляют из отвинченных корпусов ручек обслюнявленными бумажками и ржут во весь голос, не давая вести урок. Ещё больше поразило то, что учителя как-то не особо напрягались на это всё, а невозмутимо продолжали занятия. На меня же издевательства сыпались, как из «рога изобилия». Погоняло моё было — «Ленинградец». Каждый день после уроков во двор школы выставлялись портфели — и начинался очередной махач. И участником всех этих «зрелищных боёв» — непременно был я. Ребята там немного другие. И понимание жизни тоже — несколько иное. Минимальную толику уважения я смог заслужить только тогда, когда сыграл какую-то популярную песню на фортепиано на уроке музыки. Только с этого момента, вроде как, стал немного своим. Даже заприятельствовал с некоторыми новыми одноклассниками.

Отец отдал меня на секцию бокса при каком-то предприятии, куда я потом ездил на троллейбусе. Тут же поставили в спарринг с подготовленным противником, который отвесил мне прекрасных «люлей» с кровью из носа. Бокс — не дзюдо. Ощущения головы от удара перчаткой в лицо — помню до сих пор, равно как и запах раздевалки. Но заниматься всё равно продолжил, ибо если бы не продолжил, то расписался бы в глазах всех этих ребят, что видели мой позор, — в собственной трусости.

Орёл, конечно, город хороший. Несмотря на пронизывающие зимние ветрищи. Но, увы, я попал туда во второй год перестройки и всеобщего дефицита. Папина жена частенько ездила за колбасой и прочими продуктами на электричке в Москву. Зато запомнились кукурузные палочки в больших пакетах, что в изобилии продавались в универсальном магазине в нашем дворе. А так — постоянное чувство голода и желание съесть что-нибудь вкусное были моими неотъемлемыми спутниками.

Папа немного обучал меня игре на фортепиано, плюс брал с собой на репетиции в орловское депо, где я, собственно, и заразился всеми этими невероятно красивыми и издающими волшебные звуки синтезаторами и электрогитарами. Уже через некоторое время я мог подобрать на слух абсолютно любую песню, чему, кстати, классические репетиторы не обучали — лишь чётко играть по нотам (что тоже, в принципе, в жизни пригодилось). Ещё отец подарил «фотоперепечатанный» венгерский учебник по игре на НАСТОЯЩЕЙ ударной установке, по которому я и стал усиленно заниматься. Вообще, игра на установке хорошо развивает координацию и чувство ритма, ведь работают одновременно все четыре конечности, независимо друг от друга.

Решил поступить в ж/д техникум и стать машинистом. Папа договорился со своими ребятами из ансамбля, и они любезно, в нарушение инструкций, позволили поехать с ними на перегон товарняка из Орла в Курск и обратно. Я сидел на месте помощника машиниста и сигналил электровозным гудком. Никогда я ещё не видел этой невероятной весенней красоты ж/д путей и мелькающих окрестностей из кабины. Пожалуй, этот момент я занесу в РЭС под №5.

Я довольно сносно закончил учебный год: двоек в четверти уже не было, а трояков — совсем чуть-чуть. Настало время возвращаться в Ленинград, чтобы оттуда переместиться к бабушке в область на летние каникулы.

Удивительно, но в коммуналке отчима не было. Видимо, он отъехал на очередные заочные сессии в муз. училище г. Архангельска. Мать настолько истосковалась по мне, что была до умопомрачения добра и любезна. Сестра так и лежала в кровати в грудничковом состоянии: ни сидеть, ни ползать, ни, тем более, ходить она так и не научилась. Пищу нужно было ей впихивать чайной ложкой, иначе она её выплёвывала. Точного диагноза сестре до сих пор не поставили, а лишь пытались «лечить» от ошибочных, чем лишь ухудшали состояние ребёнка.

Вернувшись с летних каникул из бабушкиного городка, я уже был настроен возвращаться в Орёл к отцу. Отчима так и не было. Мама сказала, что он ушёл. Видимо, испугался трудностей с сестрой. Мама показала мне письмо от отца. В нём синим по клетчатому было начертано, что она должна меня выписать из Ленинграда, а папа пропишет меня уже в Орле, где я пойду в армию, а потом поступлю в техникум или институт. На иных условиях отец принимать меня обратно отказывался. Был поставлен ультиматум: «либо выписка, либо сюда его не присылай». Папу можно понять: если бы меня зарегистрировали в Орле, то его семья уже имела бы статус многодетной, и они могли рассчитывать на получение «трёшки».

Принимать решение было предоставлено мне: выписываться и переезжать в Орёл, либо оставаться. Но мне как-то стало настолько комфортно в своём том августовском городе… Коммуналка — понятно, но… Северная столица просто поражала своим огромным пространством. Оказывается, проехаться на метро — это весьма круто, если ты полгода такой возможности был лишён. Исторический центр Питера или новостройка на окраине Орла? К тому же отчим свалил. И маме нужно было помогать с сестрой — хотя бы стирать пелёнки. Одна она явно зашивалась. Мама всем видом давала понять, что если я останусь, то жизнь моя не будет похожа на ту, доотъездную. Гуляя по огромным проспектам и цветущим дворам, я принял решение остаться. Возможно, я совершил самую главную ошибку в своей жизни: если бы я тогда выписался и переехал в Орёл, то жил бы сейчас в Канаде, имел бы паспорт «гражданина мира» и знал бы в совершенстве пять языков, как мой брат. Но это было лишь первое предоставление выбора — Судьба ещё несколько раз подкинет мне возможность навсегда покинуть родину…

Обратно в престижную школу с углубленным английским языком, где я учился до отъезда в Орёл, меня не взяли. Я был определён в восьмой класс в школу-восьмилетку на 7-й линии (через год её переформируют уже в 11-летку, но на тот момент она была именно восьмилеткой). Опять новый класс, снова притирка. Но я уже привык к подобным пертурбациям, так что всё прошло относительно безболезненно, исключая мелкие стычки и драки после уроков. Тем более что школа была обычная, не престижная, и дискриминации по уровню жизни родителей в ней не наблюдалось. Но именно поступление в эту школу и определило всю мою дальнейшую жизнь…

В городе вовсю кипело кооперативное движение. На Некрасовском рынке я приобрёл «модный» галстук из кожзаменителя на резиночке; новая школьная форма уже была не с курточкой, а с пиджаком. Из окон домов часто доносились «Белые розы», хотя в нашем классе слушали, в основном, «Кино» и разные зарубежные рок-группы. Но у меня не было кассетного мафона, поэтому я мог довольствоваться только теми новинками, что доносились из открытых окон во дворах. Музыкальные передачи на ТВ и радио пока слабо отвечали модным веяниям. Новые школьные приятели на большой перемене выбегали курить в ближайший подъезд. Я тоже с ними выбегал, за компанию, но вскорости узнал, что такое «А-ПТЕ-КА», и уже тайком от матери покупал себе «Родопи» за 1 р. 60 коп или более козырные «BT» за рубль восемьдесят. Жуткая гадость, но, дабы быть своим среди новых знакомцев, — начал посмаливать.

Моя относительно сносная жизнь закончилась довольно быстро. Где-то в середине октября в доме снова нарисовался отчим. Мать простила его за бегство, а ему, видимо, негде было устроиться, чтобы тренькать на своей «балалайке», поэтому он предпочёл пусть и такое, но прибежище. Сестра так и лежала в грудничковом состоянии, улыбалась и хлопала в ладоши, но кричать по ночам стала значительно реже. Я каждый день стирал и вешал сушиться в коммунальной ванной гору пелёнок.

В декабре мама с сестрой снова легли на очередное обследование, на это раз надолго, и мы с отчимом какое-то время жили вдвоём. Я начал тусоваться с ребятами-одноклассниками и «параллельниками» после уроков на разных точках: это были подъезды, где мы собирались огромной толпой, какие-то подвалы, дворы со скамейками.

По возвращении с одной из вечерних прогулок (когда мама с сестрой уже вернулись с обследования), я обнаружил неприятную картину: перевёрнутый в ванной таз с пелёнками, какая-то ругань, милиция. Оказывается, трое соседей: приезжий мужик-сантехник, его жена квадратных форм и примкнувшая к ним алкоголичка тётька Машка набросились с кулаками на мать за то, что она сушит пелёнки в общественной ванной. Отчим, услышав шум, отложив в сторону гитару и открыв дверь комнатухи, увидел, что этот сосед с двумя «дамами» избивает мою мать. Ублюдок-сосед в ужасе отпрянул, но отчим, молча обозрев всю картину, просто закрыл обратно дверь в комнату и продолжил треньканье. (Именно так всё произошедшее мне описала мать.) Видимо, храбрости у отчима хватало лишь на избиение подростка и прессинг на ладан дышащего соседа-алкоголика — дядьку Юрку.

Были, конечно были у меня мыслишки: в мягкую, податливую для острой железячки бочину, этому соседу-сантехнику — со всей дури какое-нибудь длинное шило вставить да провернуть… пока он что-то там готовит на общественной кухне в своём закутке, слушая «Юра — вумен, Вася — мэн» в кассетном плеере… Или его «восьмерку» во дворе облить чем-нибудь горючим и поджечь ранним утречком (или хотя бы шины проколоть). Но чего-то как-то милиция быстро разобралась. Конфликт был улажен. А пелёнки я каждый вечер всё одно — стирал, вешал и занимал ими всё пространство общественной ванной. И когда полоскал их под мощным напором воды, который создавал ощущение маленького водопада в этом пластиковом тазу, брал в руки длинную деревянную палку для перемешивания белья и представлял, что это — бас-гитара, что я на сцене, что играю в популярной группе, а передо мной — не развешанные пелёнки, а скандирующая публика на огромном стадионе…