Реестр Эпизодического Счастья

Тимофей Чернавин

Автобиография петербургского композитора и исполнителя Тимофея Чернавина рассказывает о творческом пути музыканта: от мальчика из неблагополучной семьи до знаменитого артиста Северной столицы. Что есть путь к славе, и так ли он безоблачен, как представляют его мечтатели? Автор делится множеством интересных историй, героями которых являются известные личности; анализирует время на стыке веков; рассказывает о сложной, но увлекательной гастрольной жизни постсоветских эстрадных артистов.

Глава 2

С появлением отчима моя детская жизнь круто изменилась. Это был приезжий товарищ — классический шестиструнный гитарист-самоучка, которому нужна была прописка, чтобы его взяли на работу в Ленконцерт. Его даже не приняли в среднее учебное музыкальное ленинградское заведение, и он поступил заочно в музыкальное училище города Архангельска, куда периодически отъезжал чего-то сдавать. Пробуждался он после полудня и тренькал на своей «балалайке» до поздней ночи, уставившись в вечно работающий ч/б телевизор «Горизонт». Завтракая перед уходом в школу, я размешивал чай маленькой деревянной лубочной ложкой: малейший звук, способный его разбудить — и в мою голову тут же летело что-нибудь увесистое. Мне плевать, каких там успехов в мастерстве он достиг. Играл он, в основном, одно и то же. Сосредоточиться на домашних заданиях из-за постоянного воздействия на уши однообразного звука — я не мог. Никакие беруши от этих прошибающих слух в маленькой комнатушке звенящих струн не спасали. Заниматься же на общественной кухне, куда выползали готовить свои варева соседи — тоже не представлялось возможности. Да и стол на кухне у нас был такой — малюсенький. Весь забитый скарбом. Всё это вылилось в жуткую неуспеваемость, несмотря на то, что мать больше не отправляла к репетиторам.

В 5-м классе, когда появился отчим, меня (видимо, чтоб не мешался) отправили в санаторий для кожников под Сестрорецком: с января по конец апреля. Жили мы там в полупокосившихся деревянных бараках, а все «процедуры» заключались в приёме каких-то ванн с тёмной водой.

В сентябре мать забеременела. Видимо, отчим, наплодивший и бросивший до того момента трёх дочерей от двух жён, счёл правильным закрепиться и прописаться именно таким (надо отдать ему должное) — безотказным способом. Избивал он меня не то что как Cидорову козу — я у него по длинному коммунальному коридору футбольным мячиком летал. А мать, ухмыляясь, глядела на эти экзекуции: мол, «наконец-то в доме появился мужик… мужское воспитание…».

Из школы я шёл, загадывая на светофоры: если сейчас загорится зелёный, то, возможно, ЕГО нет дома. Потом гадал на таксофонах (время в них можно было узнать бесплатно, без оплаты двумя копейками): чётные минуты — ЕГО нет дома, нечётные — ОН там. Домой шёл не спеша, останавливаясь у стендов с газетами, проходя по нарочито обходному пути. Приблизившись к входной двери, где в большую дырку от некогда вырезанного замка можно было увидеть, стоят ли его тапочки у двери в комнатушку или нет, я, сродни заядлому картёжнику, прикрывал ладонью эту дырку и неспешно-осторожно, дабы не спугнуть удачу, сквозь длань, заглядывал в коридор… Увы, его тапочки почти всегда стояли у нашей двери, а если и не стояли, то он мог быть на кухне — где угодно. Ещё не факт, что он не в квартире… А я всего-то и хотел поставить чайник, смешать кипяток с заваркой à la «„алыча“ Ивана Ильича» и съесть что-нибудь хлебобулочное (если такое в доме имелось) под вещание трёхпрограммного громкоговорителя «Веспер» или, если повезёт, под какую-нибудь детскую телепередачу. Но… БЕЗ ГИТАРНОГО АККОМПАНЕМЕНТА и отчимовского присутствия в комнате! К сожалению, это были невоплотимые мечты. Как правило, вибрации от дёрганья струн доносились, лишь только я открывал входную дверь коммуналки.

Мать, видимо, в воспитательных целях, навострилась ближе к ночи выгонять меня из дома. Несколько зимних вечеров я просто катался на автобусах — ЛиАЗах, поскольку там было тепло (но они ходили до 0:00 с небольшим), потом шёл в один облюбованный подъезд во дворе, подкладывал найденную на помойке длинную фанерку возле батареи на нежилом верхнем этаже. Все жильцы в это время спали. Время было такое, что в ночи мало кто шлялся. Всем утром на работу (да и алкогольную продукцию после вечерних закрытий магазинов не отпускали). За тунеядство легко могли привлечь и даже за 101-й км выслать. Я дремал до раннего утра, подложив шапку-ушанку под голову и укрывшись типовым детским клетчатым пальто. Потом, жутко голодный, заходил в коммуналку, умывался в грязной общественной ванной, брал из сломанного на одну «ногу» коридорного шкафа портфель и чапал в школу. Есть хотелось жутко, но денег взять было неоткуда. Хорошо, сердобольная тётенька-раздатчица в школьной столовой тайком и без талончиков меня подкармливала, видя мой затрапезно-помятый несчастный вид. Затем мать сжаливалась надо мной и, после долгого допроса: «Ты будешь хорошо учиться, протирать пыль, мыть посуду?» и т. д. — запускала меня обратно — на типовое раскладное кресло-кровать, с жутким скрипом выдвигаемое перед сном по деревянному, облупленному от коричневой краски полу в центр комнаты (места в комнатушке было очень мало).

Вот тогда я и взял моду ездить на Варшавский вокзал, предвкушая пусть ещё не скорый и нелёгкий, но всё ж таки отъезд в областной городок к бабушке на каникулы. У бабушки с дедушкой (маминых родителей) была трёшка в хрущёвке на первом этаже. Мне выделялась ОТДЕЛЬНАЯ комната. В квартире был даже цветной телевизор «Рубин». Мы ездили на летних каникулах с моей двоюродной младшей сестрой в бабушкин огород с домиком в садоводстве и вдоволь наедались разнообразными ягодами. Дрались с ребятами из соседнего двора. Но у нас сложилась своя, местная дворовая компания, так что силы были практически равны. Что тут какие-то детские кулачки, после тяжёлых отчимовских конечностей?! С удовольствием отвешивал противникам ростом повыше из красной кирпичной пятиэтажки и слыл отъявленным «хулиганом»… Даже к бабушке приходили жаловаться.

Однажды мы с дедушкой отправились в местный спортивный магазин, и он приобрёл мне за 100 советских рублей складной велосипед «Салют» зелёного цвета. Возвращаясь с дедушкой из магазина и ведя за руль эту новую сверкающую машину, я испытал свой третий детский момент невероятного восторга, который можно смело занести в РЭС.

Появилась мечта: постучав на настоящей импортной ударной установке в Орле, где папа сверхурочно руководил ВИА при местном депо, я решил стать крутым драммером. Мать поддержала мою идею, и я, пройдя конкурс — двадцать человек на место — поступил в музыкальную школу на класс ударных. Только вместо установки — мне выдали фанерку с набитой на ней тугой резиной, ксилофон, учили «отбивать ударчики» и играть на «кислофоне»/металлофоне «Во поле берёзка стояла». Одним словом, классическая оркестровая школа ударных инструментов не имеет ничего общего с роковой/джазовой — это в тарелки в оркестровой яме бить, в большой барабан стучать колотушкой, да на малом барабане «отдрабливать» «Болеро» Равеля. «Шляпа» в общем, а не «крутой драммер». Но ходить туда два раза в неделю пришлось — за самодельный ксилофон было уплачено 36 рублей…

Желая навалять отчиму, я пошёл с другом Мишей в секцию самбо при университете, но тренер лишь гонял нас рысцой по кругу около месяца, да были ещё какие-то нехитрые тренировки, типа «упал-отжался». Ни о каких навыках рукопашного боя, как я понял, там не могло идти речи ещё довольно долго. Мы покинули самбо и перешли на секцию борьбы дзюдо на Большой проспект В. О. Дзюдо как-то больше впечатлило. К нам даже заходил на тренировки молодой дзюдоист Владимир Путин со своими товарищами, и они показывали нашей ребятне мастер-классы. Впрочем, «навал» отчиму пока представлялся довольно эфемерным: захват, бросок, сбив ногами с нижнего положения… Для меня этот лось пока был слишком крупным, но надежды я не терял…

Впрочем, буквально через некоторое время месть отчиму занимала мой мозг уже постольку-поскольку. Я влюбился. Первый раз в жизни и, как мне казалось, — по-настоящему. Это была одноклассница — Алёна. Самая красивая девочка в классе с огромными карими глазами и стройными ножками, в типовой школьной девичьей форме. Она аккуратно носила заплетённые в тёмные косы банты, передничек и хорошо отглаженный пионерский галстук.

Я начал воображать пред ней на переменах, но получал ноль внимания с её стороны. Затем, поддавшись непреодолимому чувству, стал следить за ней после уроков, но подойти не решался. Все мои мысли занимала исключительно Алёна. Я выяснил, где она живёт, и заводил будильник на пятнадцать минут раньше, чтобы прийти к её дому и увидеть, как ОНА выходит из подъезда и шествует в школу.

Вечером, сбросив в коммуналку портфель и сменку, я снова ехал на 13-ю линию, где жила Алёна, и ждал что, возможно, объект когда-нибудь выйдет на прогулку. Даже облюбовал подъезд напротив, через дверное стекло которого прекрасно можно было наблюдать лестничные пролёты ЕЁ подъезда с большими окнами.

И однажды мне повезло: около 20:00 с последнего этажа этого подъезда стал спускаться вприпрыжку знакомый силуэт. Только он был не один — с силуэтом бежало вниз ещё и огромное серое четырёхлапое существо… Алёна вышла гулять с собакой.

«…У НЕЁ ЕСТЬ СОБАКА! А значит, гулять она выходит примерно в одно и то же время…» План вырисовывался…: «…идти ей навстречу и сделать вид, что столкнулись случайно… мне в школе, типа, к ней не подойти… я — мелкаш… двоечник… ещё и из коммуналки, а ОНА — отличница-прилежница, живёт почти во дворце, и, явно, в отдельной квартире…»

(Впрочем, ещё в раннем детстве я обратил внимание на сей факт: в неформальной, не школьной обстановке дети как-то становятся мягче и дружелюбнее, случайно встретив вне уроков своих, вечно «форменных» и напряжённых одноклассников.)

Я стал следить за её маршрутом. На это ушло несколько вечеров. Путь Алёны и её собаки Ялки (так она её всё время подзывала) лежал примерно по одному и тому же маршруту.

«…что ж, надо решаться на подход. Продумать всё, дабы не облажаться. Да и вообще результат может быть неизвестен… Могу быть просто банально „отфыркнут“ как персонаж в нашем классе далеко не положительный. Да и раньше я на такие „подвиги“, как-то, никогда не сподабливался…» Я жутко стеснялся своей влюблённости, пытаясь скрыть её даже от самоé себя. Только один Миша всё знал. Я делился с ним своей историей, а он со мной — своей. Нам крупно повезло, что наши истории не соприкасались, а то бы дружбе — конец.

Готовясь отыграть полную незаинтересованность и случайность встречи (хотя не факт, что она меня не спалила, когда я воображал на переменах, а потом следил за ней), встал метров за 300 до точки, где она должна была пройти примерно в 20:06—20:08. Неспешно выдвинулся. «О, привет. Привет!…» Слово за слово — и уже дальнейший путь с её собакой мы уже идём, как бы, вместе, о чём-то непринуждённо переговариваясь… Так я впервые проводил девочку до подъезда.

На следующий день — в 19:55 — я уже стоял на своём «боевом посту» в подъезде напротив, ожидая спуска Алёны по хорошо просматриваемой лестнице. Ровно в 20:00 она снова вышла на прогулку. Я сразу же подошёл. Алёна как будто даже рада была меня видеть, и мы снова целых полчаса гуляли с её собакой по тёмно-зимним, тусклым окрестностям. Так продолжалось несколько вечеров…

…мы договорились мигать друг другу светом: она три раза включала и выключала бра на кухне на своём этаже (сигналя о выходе из дома), а я отмигивал в ответ светом подъезда, благо выключатель подъездного освещения был прямо у входной двери. Так мы и делали. И вот этот вот перемигивание светом и томительное, но радостное ожидание её выхода — я бы занёс в РЭС под №4.

Но в те моменты я ещё не ведал ближайшее будущее. Даже не представлял себе его.

Мама решила выяснить, куда это я каждый вечер ухожу и столь поздно возвращаюсь, «хотя уроки ещё не сделаны»? Мне ничего не оставалось, как под её мощным психологическим прессингом рассказать правду. Она уточнила фамилию одноклассницы и, вроде как, успокоилась. Но однажды я позвонил по Алёниному номеру (там обычно брала трубку её бабушка, а затем подзывала Алёну), и бабуся мне ответила, дословно: «Алёна не будет со мной гулять и не подойдёт к телефону, пока я не начну хорошо учиться». Ни больше, ни меньше! Оказывается, мать выяснила их номер, позвонила и нажаловалась Алёниным родителям: «успеваемость хромает из-за этих прогулок»; «вот станет хорошо учиться, тогда пусть и гуляют»; «повлияйте на него, пожалуйста»…

С Алёной мы продолжали встречаться, но отношения уже были, как будто бы, немного подпорчены. «А может тебе действительно начать хорошо учиться?» — спросила она. Да и как-то было всё совсем по-другому. Словно появилась какая-то стена… Я перестал приходить в тот подъезд и мигать светом. Но после зимних каникул решился встретить её перед первым уроком второго полугодия у дома. Алёна была, вроде как, рада. Отношения будто снова заискрились. А эти материнские звонки уже и забылись её бабушкой — она снова стала подзывать Алёну к трубке, хотя лучше учиться я так и не стал.

Так продолжалось до первых зелёных листочков, когда уже можно было сменить серое клетчатое пальто и шапку-ушанку на куртку и «лыжную» шапочку. В один прекрасный вечер, непосредственно в 19:55, я заметил у её подъезда одноклассника, «восьмилетку» (из тех, кого отдали в 1-й класс с 8 лет), что выше меня на целую голову и сантиметров на пять шире в плечах. Помнится, мы с ним некоторое время даже приятельствовали, но дружба как-то не задалась. Мы любезно поздоровались, затем вышла Алёна. Теперь с её собакой мы гуляли втроём… В окончании одной из прогулок, когда мы дошли до Алёниного подъезда, одноклассник вопросил меня: «Неужели ты не понимаешь, что мы хотим гулять вдвоём?» Я посмотрел на Алёну. Она промолчала…

Что ж, я сдержанно распрощался и почапал в сторону своей коммуналки. Сказка закончилась.